ЛУЧНИКИ АНГЛИИ

Роль лучников в войне стара так же, как и сама война. Это обстоятельство, возможно, затрудняет понимание того, почему появление на полях сражений сравнительно небольшого количества лучников обеспечило им такое значительное место в истории англоязычных народов. О них написано много хвалебных слов; многие находят определенное удовольствие в чтении историй о парнях в крестьянских кафтанах, посылающих метровую стрелу в какого-нибудь мерзкого рыцаря или барона. Но и швейцарцы были такими же точно крестьянами, смирившими не одного гордого аристократа, и все же они не получили и доли той популярности, которую обрели вольные йомены-лучники. Возможно, тут играет роль само оружие, которое мы воспринимаем как примитивное и в то же время эстетически привлекательное, – а это объясняет и то, что стрельба из лука является спортом миллионов, тогда как метание копья увлекает весьма немногих. Как бы то ни было, английские лучники прочно занимают в истории страны свое место, столь же прочно, как и король Артур и Робин Гуд.

Происхождение большого лука трудно установить с точностью; по всей вероятности, он появился в южной части Уэльса. Летописи, датируемые серединой XII столетия, упоминают об уэльских луках, способных пускать стрелы, пробивающие дубовую доску толщиной в четыре дюйма, что убедительно свидетельствует о чрезвычайной мощности этого оружия. Из многих десятков тысяч сделанных за всю историю луков до наших дней дошло только два из них, да и то относящихся к гораздо более позднему времени. Они были найдены среди останков поднятой со дна моря «Мэри Роуз», затонувшей в 1545 году, и хранятся ныне в Оружейной палате Тауэра. Эти луки имеют 6 футов и 4,75 дюйма в длину и соответствующий вес. Сэкстон Поуп, известный американский стрелок из лука, охотившийся с ним на крупную дичь по всему свету и испытавший множество туземных луков, в точности воспроизвел один из этих луков, сделав его из выдержанного тиса. Готовый лук весит (на языке лучников это означает выраженную в фунтах силу, которая необходима, чтобы оттянуть тетиву так, чтобы наконечник стрелы коснулся лука) 34,5 килограмма, имеет в натянутом состоянии длину 91,5 сантиметра и пускает стрелу на расстояние 234 метра. Спортсмен-лучник наших дней использует стрелы длиной 71 сантиметр, оттягивая тетиву до уровня своего глаза, тогда как средневековый английский лучник использовал стрелу длиной в метр и оттягивал тетиву до уровня уха.

Даже допуская, что человек, посвятивший всю свою жизнь стрельбе из лука, может достичь самых высоких результатов, мы все же не можем согласиться с чересчур оптимистичными оценками дальности стрельбы и мощности лука.

С достаточным основанием можно полагать, что максимальная дальность стрельбы английских луков достигала 300 ярдов. На такой дистанции совершенно невозможно «расщепить стрелой ивовый прутик». Но град множества стрел, пущенных в наступающее строем войско, однако, достигнет своей цели и поразит не одного из идущих в атаку. Сила же удара стрелы, как и любого другого метательного снаряда, зависит от ее веса и ее скорости, а стрела метровой длины со стальным наконечником весит немало. Поэтому ее пробивающая энергия весьма значительна, и даже на пределе своей дальности такая стрела может нанести серьезное ранение, если не поразить насмерть. Но на пределе дальности она не сможет пробить броню, поэтому на дальних дистанциях ее основным предназначением было поражать вражеских лошадей – то есть лишать врага подвижности и маневренности.

Во времена битвы при Креси, да и на всем протяжении XV столетия лошадь в бою была защищена только попоной из плотной ткани, если вообще она на ней была. Лишь к тому времени, когда искусство бронников достигло своего расцвета (приблизительно к середине XV века), конские доспехи стали достаточно легкими, чтобы не слишком стеснять животное (которое уже несло на себе примерно 250 фунтов веса вооруженного всадника и его брони) и давать в то же время достаточную защиту. Лошадь не должна была быть убита до того времени, как закончится сражение. На самом же деле много правильно организованных атак захлебнулись из-за падения лошадей, пораженных стрелами лучников на дальних дистанциях.

Воздействие стрелы на броню зависит от расстояния, но в большей степени от типа брони и от угла встречи стрелы с броней. Доспех середины XV столетия сочетал в себе как кольчугу, так и пластинчатую броню. Кольчуга могла выдержать удар стрелы на дальней дистанции, но вблизи даже лучшие из кольчуг оказывались пробиваемыми. Знаменитый эксперимент, во время которого доктор Поуп пустил с короткой дистанции стрелу в превосходный доспех из кольчуги дамасской стали – хранитель, предложивший было надеть ее на себя, как говорят, позеленел, увидев результат, – показал, что стрела с кинжальным наконечником, то есть тонким, малого диаметра, пробивает не только кольчугу, но и дюймовой толщины доску, на которой та висела. Другое дело пластинчатая броня – если угол встречи стрелы с ней достаточно велик, то стрела отражается рикошетом в сторону. Превосходные «готические» доспехи середины XV столетия создавались с учетом такого эффекта, что совпадает по времени с некоторым снижением боеспособности английских лучников.

Но вернемся к вопросу о появлении и развитии большого лука в Англии. С уверенностью можно утверждать, что он не был скопирован, как считают некоторые специалисты, с норманнских луков, которые использовались при Гастингсе. Как норманнские луки, так и те, которые имелись у саксов, были копиями луков норвежцев – короткими луками, тетива которых оттягивалась к груди, а не к уху. То обстоятельство, что во времена Ричарда I в качестве метательного оружия получил распространение арбалет, только подтверждает этот факт. Поскольку Ричард Львиное Сердце был прекрасным солдатом, он не преминул бы использовать большой лук как эффективное оружие против сарацин, будь он тогда широко распространен в Англии. Король Иоанн Безземельный мог быть мерзким правителем, но как генерал он был отнюдь не дураком – и в его правление арбалет продолжал оставаться основным метательным оружием.

И лишь во время правления Генриха II (1133–1189) летописях начали появляться упоминания о больших луках в руках уэльских лучников. Ричард де Клер, прозванный Сильным Луком (примечательно само это прозвище), использовал уэльских лучников в своих войнах в Ирландии и с их помощью завоевал восточную часть острова, ставшую известной под названием Пейл.

Но только в ходе сражения при Фалькирке большие луки заметно вошли в историю войн. Эдуард I, уже знакомый с мощью уэльских луков, имел в своем войске подразделение уэльских лучников. Эти его былые враги (Уэльс был покорен сравнительно недавно) причиняли ему немало неприятностей и даже после изрядной «замятии», в ходе которой погибло несколько священников, взывавших к миру и спокойствию, пригрозили ему тем, что собираются переметнуться на сторону шотландцев. К счастью для англичан, они в конце концов отказались от своего намерения.

Уильям Уоллес, борец за свободу Шотландии, выстроил своих не защищенных доспехами копьеносцев, составлявших большую часть его армии, плотными массами, подобно «ежам» швейцарцев. Его собственные лучники (шотландские лучники, как представляется, никогда не пользовались высокой репутацией) были рассредоточены между копьеносцами, а их тыл прикрывало небольшое подразделение конницы.

Английские конники пошли в атаку – одно подразделение начало широкий фланговый обход, огибая болото. Другое, под командованием епископа Дурхемского, осталось на месте, поджидая подхода короля с основной массой войск. Бароны, с типичным для них смирением и дисциплиной, умоляя епископа оставить выстроившихся воинов и сотворить мессу, атаковали шотландских копьеносцев и были отбиты, понеся многочисленные потери. Другое подразделение конницы, пошедшее в обход, постигла такая же участь, но король, памятуя о преподанных ему уроках на холмах Уэльса, ввел в бой своих лучников. Шотландские лучники и валлийская конница были рассеяны еще во время первой атаки, и теперь беззащитные копьеносцы стояли под смертоносным дождем стрел, врезающихся в их плотные ряды.

Но доблестные шотландцы неколебимо сохраняли строй, несмотря на все бреши, образующиеся в их рядах. Когда же в атаку пошли тяжеловооруженные конники, они не выдержали. Оставшиеся в живых обратились в бегство, а Уоллес был пленен – чтобы претерпеть мучительную казнь и обрести незаслуженную смерть.

Это сражение стало образцом для всех последующих побед, с примечательным исключением при Бэннокберне (1314). Аналогичная тактика была повторена при Хэлидон-Хилле (1333), Нэвиль-Кроссе (1346), Хоумилдоне (1402) и Флоддене (1513). В каждом из этих сражений наступление упрямых шотландских копьеносцев было остановлено контратаками конницы, а затем их отряды уничтожались градом английских стрел. Так что хвастливые слова английских лучников «Мы носим у себя на поясе жизнь двенадцати шотландцев» не были преувеличением.

Своим же катастрофическим поражением при Бэннокберне англичане целиком обязаны отвратительному командованию со стороны Эдуарда I. Шотландский король Роберт Брюс смог бросить массу своих копьеносцев на не успевших выстроиться в боевой порядок англичан. Лишь небольшая часть английских лучников открыла было стрельбу, как сразу же, не имея прикрытия, была уничтожена шотландскими рыцарями. Остатки армии обратились в бегство, многие из пытавшихся переплыть реку и спастись на другом берегу утонули.

Преподанный урок показал – чтобы действовать эффективно, лучники должны быть прикрыты, особенно от неожиданной конной атаки с незащищенных флангов. По счастью для английской армии, следующий Эдуард был в достаточной мере солдатом, чтобы это понимать, и сражение, в котором он продемонстрировал всю смертоносную мощь английских лучников, стало шедевром полководческого искусства.

Подробности претензий Плантагенетов на французский трон запутанны и скучны, а предварительные обстоятельства, приведшие к битве при Креси, совершенно не важны для данного повествования. Следует только сказать, что в 1346 году Эдуард III собрал свою армию для отпора гораздо более мощным французским силам, которыми командовал король Филипп VI из династии Валуа. Исследователи расходятся в оценках численности противостоявших друг другу сил. Современный событиям историк Фруассар определяет английские силы в 2300 рыцарей и тяжеловооруженных пехотинцев, 5200 английских лучников и 1000 уэльских легких пехотинцев (большие луки, похоже, считались теперь английским оружием, а уэльсцев полагали легковооруженным прикрытием). Общее число английских сил – с грумами, слугами, обозниками и прочими – составляло, по всей вероятности, около 11 000 человек. Французы, по разным оценкам, располагали армией в 60 000 человек, в их число входило 12 000 рыцарей и тяжеловооруженных пехотинцев, 6000 наемных генуэзских арбалетчиков, 20 000 вооруженных ополченцев и обычная толпа, всегда сопровождавшая феодальную армию. Были здесь и отряды рыцарей со слугами из Люксембурга, Богемии и других частей Священной Римской империи.

Эдуард выстроил свою армию в три группы, или рати. Юный принц Уэльский занял свое место во главе правой рати, графы Нортхэмптон и Арунделл встали слева, третью же рать король оставил в резерве. В каждой из этих ратей центр удерживался спешенными рыцарями, на каждом из флангов находились лучники. Королевская рать вообще не была введена в действие, так что вся слава этого дня пришлась на 1600 облаченных в броню уэльсцев и 3000 с небольшим лучников первых двух ратей.

День уже клонился к вечеру, когда приблизились французы, и было решено устроить армию на ночевку, а утром построить ее в боевой порядок. Однако не так-то просто было отдать приказ и добиться его выполнения той неорганизованной толпой, которой командовал французский король.

«Король отдал приказ, чтобы исполнить такое решение, – записал Фруассар, – и два маршала понеслись вскачь, один перед фронтом войска, другой вдоль его тылов, выкрикивая: «Остановить продвижение, во имя Господа и святого Дионисия!» Передовые отряды остановились; но шедшие сзади заявили, что не остановятся, пока не поравняются с первыми. Когда же остановившиеся передовые почувствовали, что задние напирают на них, они снова пошли вперед, и ни король, ни маршалы не смогли остановить их, поэтому они двигались без всякого строя, пока не оказались в виду неприятеля».

Англичане, спокойно сидевшие на траве, при приближении французов поднялись и выстроились в боевой порядок. Французский король, увидев, что теперь сражение неизбежно, приказал генуэзским арбалетчикам выдвинуться вперед, с тем чтобы находившиеся за ними тяжеловооруженные пехотинцы смогли выстроиться в боевой порядок для атаки. Как и вся французская армия, двигавшаяся маршем с самого раннего утра, генуэзцы изрядно устали. Они начали жаловаться, что-де «они не в том состоянии, чтобы сегодня сражаться». К тому же прошел ливень с грозой, отчего тетивы луков намокли и частично потеряли свои свойства. Затем, уже совсем к вечеру, лучи заходящего солнца стали светить прямо в лицо французам.

«Когда генуэзцы заняли некое подобие строя и стали приближаться к англичанам, они издали боевой клич, чтобы напугать врагов, но те спокойно стояли и, похоже, не обратили на крики никакого внимания».

Картина была впечатляющей: молчаливые ряды англичан, солнце, светящее им в спину, и длинные тени вниз по склону холма; плотная масса генуэзцев, наступающих со своим неуклюжим оружием в руках наперевес; лучи солнца, бьющие им в лицо и играющие на начищенном оружии, латах, накидках рыцарей и на полощущихся стягах французского авангарда.

Три раза генуэзцы издали свой боевой клич, затем подняли арбалеты и открыли стрельбу. И тут словно легкое облачко выпорхнуло из рядов англичан, бросило прозрачную тень на генуэзцев, и секунду спустя на французской земле впервые раздался звук, который станет скоро чересчур хорошо знаком слуху французов, – шипящий свист тысяч стрел с острыми стальными наконечниками. Стальная волна хлестнула по арбалетчикам с сокрушительной силой.

«Когда генуэзцы почувствовали, что эти стрелы, пробивая броню, впиваются в их тела, руки и головы, то некоторые перерезали тетивы своих арбалетов, другие побросали их наземь, и все они повернулись и в полном замешательстве пустились в бегство… Король Франции, видя их бегство, воскликнул: «Убейте этих негодяев, потому что они без всякой причины мешают нам наступать!»

Первые ряды конницы врезались в объятую паникой толпу наемников, топча их копытами коней и рубя налево и направо. И в ту же минуту они тоже превратились в сгрудившуюся, потерявшую строй массу вопящих и стонущих людей. Но все эти крики перекрывало ржание пораженных стрелами коней – ибо нескончаемый поток свистящих стрел поражал и людей, и лошадей (опытный лучник мог свободно выпустить до двенадцати стрел в минуту, а в рядах англичан насчитывалось много тысяч лучников).

То тут, то там несколько всадников сбивались в группы, пытаясь прорвать строй англичан, но мало кто из них добирался до первых рядов. Смертоносные стрелы повергали их на землю, превращали их коней в бьющиеся груды плоти, пронзали кольчуги, латы и тела.

Когда лошади рушились наземь вблизи рядов англичан, уэльские легковооруженные воины выскальзывали из строя и вытаскивали из-под конских туш облаченных в кольчуги всадников, пока те пытались встать на ноги. Перед рядами англичан росли горы бьющихся лошадей, мертвых тел и умирающих воинов, препятствуя приближаться тем, кто еще пытался перейти в атаку. Ни порядка, ни какой-то согласованности в этих атаках не было. Как только свежая группа рыцарей появлялась на поле, она пришпоривала своих коней, скользивших по пропитанной кровью почве, и шла в атаку – чтобы, в свою очередь, быть повергнутой наземь, а на смену ей уже шла новая.

Только в одном месте французам удалось сблизиться с тяжеловооруженными воинами правой рати под командованием принца, но и здесь они были отбиты после ожесточенной схватки. К королю был послан гонец с просьбой прийти на помощь принцу, но тот, узнав, что принц не ранен, отказал ему в помощи, сказав, что желает всем своим сыновьям снискать славы. В битве пал слепой король Богемии, вместе со своим боевым конем, который был сцеплен с конями двух рыцарей по бокам от него, поддерживавших короля в седле.

С наступлением темноты атаки стали слабеть. Французы понесли ужасные потери, и Филиппа, чей боевой конь был убит стрелой, удалось уговорить покинуть поле битвы. Но бойня еще не закончилась, потому что с рассветом, в густом тумане, сильный отряд англичан, обследовавших поле битвы, наткнулся на свежие подразделения ополченцев и тяжеловооруженных воинов, спешащих на подмогу своим товарищам и ничего не знающих о поражении, которое те потерпели накануне вечером. Эти подразделения, вместе с теми, кто во время битвы потерял своих товарищей, понеся тяжелые потери, были рассеяны англичанами.

«Англичане предавали мечу всех, кого они встречали; мне это ясно по тому факту, что пеших воинов, посланных на поле сражения городами, поселками и муниципиями, в это воскресное утро было убито вчетверо больше, чем в ходе субботней битвы».

Несколько позже в тот же день король Эдуард послал своих герольдов и секретарей сосчитать павших и составить списки.

«С тяжелым сердцем принялись они за дело, осматривая каждое мертвое тело, и провели на поле битвы весь день, и возвратились только тогда, когда король уже садился за ужин. Они представили ему весьма подробное сообщение обо всем, что они видели, и сказали, что они нашли восемьдесят знамен, тела одиннадцати принцев, 1200 рыцарей и около 30 000 обычных воинов».

В ходе этой битвы пало около пятидесяти англичан. Даже допуская определенное преувеличение, совершенно очевидно, что соотношение павших с обеих сторон выходит за разумные пропорции. В число «обычных людей» вошли, разумеется, несчастные генуэзцы и ополченцы, погибшие на следующее утро, а также все обозники, грумы, пажи, слуги, маркитанты и так далее, которым не удалось вовремя скрыться.

Французское рыцарство усваивало преподанные ему уроки весьма медленно. Вместо того чтобы признать, что цвет французской знати пал от рук простых крестьян, оно вбило себе в голову, что успех англичан был следствием их применения в строю спешенных рыцарей. Снова сойдясь с англичанами десятью годами спустя при Пуатье, французский король Иоанн сохранил только два небольших отряда конных рыцарей, велев остальным укоротить копья, снять шпоры и сражаться в пешем строю.

Решение оказалось ошибочным. Вопреки расхожему мнению, рыцарские доспехи конструировались таким образом, что облаченный в них человек мог двигаться достаточно свободно – наклоняться, поворачивать торс, сгибаться в седле, даже править лошадью, – но они не были предназначены для пешего передвижения. Единственным результатом этого решения было то, что, когда французы приблизились к позициям англичан, они уже были уставшими.

Как и при Креси, французское командование войсками оставляло желать много лучшего. Король Иоанн решил сражаться на узком фронте благодаря превосходству французов по численности над войском Черного принца втрое – своими рыцарями и тяжеловооруженными воинами, построенными в три большие рати, одна за другой. Отряд конных рыцарей, атаковавший англичан первым, был рассеян. Их отступление привело в смятение следовавший за ними эшелон воинов, которые, когда все же добрались до строя англичан, были тут же отбиты. Второй эшелон, видя поражение первого, смешал ряды и отступил. Третий, под командованием самого короля, упрямо наступал, но тут принц (лучники которого к тому времени, вероятно, уже расстреляли весь свой запас стрел) велел своим рыцарям садиться на коней и двинул их против короля. Закипела жаркая схватка, но появление в тылу у французов небольшого отряда рыцарей привело их в замешательство. Король был пленен вместе со своим сыном и 2000 лордов, рыцарей и тяжеловооруженных воинов; тела примерно 3000 павших усеяли поле боя.

Мощь английских лучников стала совершенно доказанной, и французы теперь старались избегать лобового столкновения, предпочитая прибегать к различного рода военным хитростям. При знаменитом полководце Дюгеклене – солдате в истинном смысле этого слова, а не только феодальном владыке, голова которого набита лишь помыслами о рыцарской чести, – французам удалось вернуть многое из потерянного ими. Затем наступила очередь Генриха V и сокрушительного поражения при Азенкуре в 1415 году.

При Азенкуре повторилась ситуация Креси и Пуатье – такая же неорганизованная атака на узком фронте; три эшелона атакующих, наступающие один за другим, первые два, состоящие из пеших воинов, точно так же, как и при Пуатье; и так же, как при Пуатье, пехота и арбалетчики расположены позади каждого из эшелонов, перекрывающих им линию огня. Два конных эскадрона первыми приблизились к англичанам и были сметены огнем лучников (французы, похоже, начисто позабыли события почти шестидесятилетней давности), а спешенные рыцари первого эшелона устало брели к английским позициям в грязи по колено. По дороге они понесли значительные потери от огня лучников, но многие все же достигли своей цели, и передовые воины двух ратей сошлись в жестокой битве. И здесь английские йомены снова продемонстрировали стойкость и отвагу. Отложив в сторону свои луки, они принялись работать мечами, топорами и дубинами. (Для самозащиты от конницы лучники обычно имели при себе колья, которые они втыкали под углом в землю. Поэтому многие из них носили заброшенный за спину на перевязи длинный молот или кувалду.) Орудуя этим оружием, способным сокрушить броню тяжеловооруженного воина с такой же легкостью, как ступня рыбака случайно подвернувшегося под нее краба, лучники обрушились на приближающихся врагов. В обычных обстоятельствах закованному в доспех рыцарю не пришло бы в голову опасаться человека, защищенного лишь стальным шлемом да еще, может быть, стеганой курткой, но доспехи того времени весили в среднем от шестидесяти до семидесяти фунтов, так что облаченный в них человек быстро уставал. Поэтому часто случалось так, что проворный лучник был способен свалить закованного в сталь воина, словно дровосек – громадное дерево.

Первый эшелон дрогнул и откатился назад именно тогда, когда приближался второй, и при этом возникла неизбежная сумятица – усталые и израненные люди пытались пробиться сквозь строй свежих воинов, стремившихся навстречу им. Ужаснувшийся их виду второй эшелон преуспел не больше, чем первый, а третий смешал ряды и благоразумно отступил, не нанеся удара.

Число сражавшихся с каждой стороны так же, как и раньше, было неравным – в соотношении более чем четыре к одному в пользу французов, – а число убитых и раненых в еще большей степени несопоставимо. Потери французов достигали восьми тысяч человек из благородных фамилий, в их числе были коннетабль Франции, три герцога, пять графов и более ста баронов, причем еще тысяча человек были взяты в плен. Потери англичан составили тринадцать рыцарей и тяжеловооруженных воинов, в том числе герцог Йоркский, и около ста лучников и пехотинцев.

Притом что происходила ожесточенная рукопашная схватка, такое малое число погибших и раненых среди английских рыцарей и тяжеловооруженных воинов удивляет. Безусловно, французы, добравшиеся до английских линий, понесли изрядные потери от лучников и устали за то время, пока брели по грязи. Безусловно также, что упавшие от ран или усталости английские рыцари остались в живых, тогда как упавшие французы были прикончены ударом кинжалов под мышку или сквозь щель забрала. Но даже при всем этом такое невероятное неравенство в потерях может быть объяснено только тем, что потери, вызванные огнем лучников, были чрезвычайно значительными.

С одной стороны, пешая атака имела больше шансов на успех, чем такая же атака конной рати. Лошадь гораздо более уязвима, чем облаченный в броню всадник, гораздо легче впадает в панику, будучи ранена или испугана, а упав на землю, начинает биться, становясь опасной преградой на пути других всадников. С другой стороны, чтобы сократить опасность поражения стрелами во время наступления, следует за как можно более короткий срок пересечь простреливаемое пространство, а скользящие и спотыкающиеся французы во время сближения с англичанами представляли собой идеальную цель для нанесения удара.

Также неопровержимым фактом является и то, что до появления на поле брани огнестрельного оружия потери побежденных намного превышали потери победителей. Число погибших в ближнем бою – грудь с грудью – могут быть весьма значительны, но они чаще всего примерно равны с каждой из сторон. Лишь когда один из противников не выдерживает и пускается в бегство, начинается настоящая бойня.

За Азенкуром последовали новые поражения французов: Краван (1423), Вернёль (1424), Сен-Джеймс-де-Беврон (1426) и Рувр (1429). Репутация английских лучников выросла до такой степени, что французы бывали уже наполовину побеждены, еще не вступив в битву. Но в 1422 году умер Генрих V, и неприязнь между домами Ланкастеров и Йорков переросла в открытую войну. Эта Война Алой и Белой розы, в ходе которой аристократия едва не уничтожила самое себя, не давала вести полномасштабные боевые действия во Франции. Незначительные силы, действовавшие там, остались без внимания, причем как раз в то время, когда боевой дух французов стал укрепляться (у англичан же соответственно падать) благодаря их вере в сверхъестественное могущество девственницы, прозванной Жанной д'Арк. Французы считали ее святой, англичане – ведьмой, но влияние ее на моральный дух обеих сторон было несомненным.

На первый план военных действий во Франции выдвигался теперь новый тип профессионального воина, и новая тактика использовала слабость положения англичан. Так, в отличие от швейцарских пикинеров, ударная тактика которых всегда требовала атаки неприятеля, англичане добывали свои победы, пребывая в обороне. Французские военачальники в конце концов стали понимать, что наступать на английские войска, когда лучники имеют время, чтобы, стоя в строю, натянуть лук и вбить в землю свои колья, означает призывать собственное поражение. Но страну нельзя завоевать, используя оборонительную тактику, а комбинация лука и подобного копью оружия так и не была никогда разработана.

Поражение англичан при Патэ (1429) снова подтвердило, что лучники, не имеющие прикрытия и оставшиеся без поддержки, вполне могут потерпеть поражение в случае внезапного нападения. Столетняя война шла к своему завершению и закончилась бы тем, что в руках англичан остался бы только Кале. Но длинные луки оставались столь же смертоносны, как и прежде, и лучники с эмблемами Йорков и Ланкастеров посылали свои стрелы в своих соотечественников со столь же смертоносным эффектом, что и во франков или скоттов.

Длинные луки англичан продолжали все еще оставаться самым смертоносным метательным оружием в мире, когда Генрих VIII продемонстрировал свою отвагу в качестве лучника на «Поле из золотой парчи». «Великолепный лучник и сильный воин», – писал о нем один современник-француз. Генрих также издал ряд эдиктов, требовавших от его подданных постоянно практиковаться в стрельбе из лука и на расстоянии от цели не менее одного фарлонга (200 метров). И в самом конце столетия это известнейшее старое оружие английского образца в последний раз появилось на поле брани. Силы, собранные в Девоншире для отпора Великой армаде, имели в своем составе 800 луков, тогда как число единиц огнестрельного оружия составляло 1600.

В 1590 году сэр Роджер Уильяме писал в своей книге «Краткий обзор войн»: «Что же касается лучников, то я лично убежден в том, что 500 мушкетеров более пригодны на поле боя, чем 1500 лучников… Доводы мои следующие: среди 5000 лучников вы не сможете найти 1000 хороших стрелков; если же они пробудут в полевых условиях от 3 до 4 месяцев, то вы не сможете найти и 500 человек, способных сделать меткий выстрел…»

В 1595 году Тайный совет (совещательный орган при монархе) постановил, что лук больше не должен состоять на вооружении армии, и свист стрел перестал звучать на полях сражений. «Мерзкая селитра» наконец-то одержала победу.

Победы, добытые лучником, стали теперь достоянием истории, но какое влияние оказали они на самого лучника? Самое главное, что они сделали его тем воином, которым он был. Частично ответ заключается в самом оружии. Лучник не рождался за ночь. Необходимы были долгие годы тренировок, чтобы обращаться с луком так, как это делали англичане. Даже больше чем просто тренировок – с луком надо было провести всю жизнь. Многие из читателей этой книги наверняка помнят прекрасный роман Артура Конан Дойля «Белый отряд». В нем один из героев вспоминает двух маленьких мальчиков, «каждый из которых держал в левой руке палку; они стояли молча и неподвижно, напоминая статуи». Так маленькие мальчики вырабатывали твердость руки, а став более взрослыми, учились «натягивать тетиву не силой руки, как это делали стрелки других народов, но силой всего тела». Такое могло происходить только в стране, где у крестьянства было в обычае иметь оружие и, более того, в которой закон требовал от них практиковаться во владении им. (Во времена правления Эдуарда III вышло несколько указов, в которых предписывалось, чтобы по всей стране мужчины практиковались в стрельбе из лука по воскресеньям и праздникам. Для обеспечения реализации этих указов все другие виды спорта были запрещены законом. Тогда же законом стали регулироваться цены на луки и стрелы.)

В свою очередь, это стало причиной значительной разницы в социальной структуре Англии и Франции. В первой существовал многочисленный класс сельских жителей, недавно поднявшихся чуть выше положения виллана, крепостного (который по-прежнему вспахивал полоску земли, принадлежавшую его господину, привязанный к ней законом, платя за нее частью выращенного урожая и службой господину). Эти свободные землепашцы-йомены и их сыновья – крепкие и уверенные в себе люди – были источником неиссякаемого потока лучников и тяжеловооруженных воинов, шедших на войну по зову того или иного местного господина. Хотя норманнская пята много лет давила на шею сакса, но к XV веку упрямая независимость англосаксов и англодатчан начала снова заявлять о себе, к тому же горячая норманнская кровь завоевателей уже в определенной мере была охлаждена примесью крови уроженцев этих мест. Средний и низший классы в Англии ни в коей мере не были свободными в нынешнем понимании этого слова, но по меркам их мира английский йомен был свободным человеком, и он крепко держался за такое положение. Любое нарушение его прав, сколь бы малы они ни были, вызывало ропот в городах и по деревням.

Но если какие-либо несправедливости жестокого властелина могли собрать народ с луками и топорами в руках, то обычные отношения между вольными землепашцами-йоменами и местным мелкопоместным дворянством и их сыновьями строились на более свободной основе, чем в других странах. О равенстве здесь речь не шла, но имелось, во многих случаях, взаимное уважение. И там, где французское дворянство всегда демонстрировало свое крайнее презрение к французским же пехотинцам, вплоть до того, что позволяло себе порой давить их лошадьми, чтобы проложить себе путь, английский рыцарь, граф или барон, не считал для себя зазорным при нужде спешиться и сражаться плечом к плечу со своими лучниками.

Во Франции, напротив, феодальная система пустила глубокие корни. Доля феодального виллана-крепостного была непредставимо тяжкой, а спорадические яростные и кровавые восстания наподобие Жакерии приводили к тому, что стальная хватка господ еще крепче сжималась на его горле. Французское крестьянство, полуголодное, всю жизнь согбенное под феодальным гнетом, запуганное, постоянно обираемое до последнего пенни и беспощадной налоговой системой, и поместными привилегиями, не могло произвести на свет ничего подобного английскому лучнику.

Но довольно о подоплеке появления наших лучников. Что касается их снаряжения, то, насколько нам известно, собственно лук на протяжении веков так и оставался неизменным. Деревянная основа его менялась (с течением времени тис в Англии стал редкостью), и мастерам, изготовляющим луки, было повелено делать на один лук из тиса по четыре лука из орешника, ясеня или вяза. Во времена Ричарда III на каждую тонну ввозимых из-за границы товаров купцы должны были также импортировать по десять луков из тиса. Но само по себе оружие это оставалось совершенным настолько, насколько это позволяли технологии того времени.

Лучник, предположительно, носил свои стрелы в колчане, хотя имеется много упоминаний о том, что стрелы засовывались за пояс. Кстати, на том же поясе лучнику приходилось носить еще и мешочек с запасными наконечниками для стрел, тетиву для лука, воск и другое имущество для стрельбы.

Вид и количество доспехов, в которые был облачен лучник, зависело от имущественного положения господина, в рядах воинов которого он служил, и от удачи лучника на поле брани. На иллюстрациях в старинных книгах и свитках часто изображены лучники XV столетия в прекрасных доспехах, закрывающих все тело, – в шлеме с забралом, кольчуге и кирасе, – по всей вероятности добытых на поле брани. Многие лучники вместо кольчуг носили куртки. Они представляли собой предмет одежды из двойного слоя ткани или кожи, прослоенных пластинами металла или укрепленных плотной подбивкой и удерживаемых на месте тесьмой, заклепками или иными средствами. Поверх такой куртки лучник обычно надевал накидку с гербом господина, нанявшего его.

Ноги лучника, как правило, не были защищены доспехами, он был одет в шерстяные штаны и кожаную обувь по времени года. К поясу были подвешены меч или боевой топор и неизменный кинжал, служивший оружием, а также охотничий нож в качестве инструмента и ложка с миской, всегда бывшие при человеке в Средние века. Кроме меча, многие лучники носили еще и дубинку.

Кожаный наруч, защищавший левую руку от удара спущенной тетивы, завершал облачение лучника.

Хорошим солдатом, по нашим сегодняшним понятиям, английский лучник не был. Излишней дисциплиной он не страдал и был изрядно привержен пьянству, мародерству, богохульству (вполне заслуженно нося прозвище Проклятый Джон) и другим порокам, присущим военному человеку его времени. Но, будучи грубым и жадным (и заслужившим весьма определенную репутацию воплощенного зла в ходе Столетней войны), он был также всегда готов ринуться в схватку, смел, стоек, исполнен гордости за свой островной народ и за свое мастерство во владении оружием. Отметив также его хладнокровие в схватке и нежелание признать поражение, мы получаем характер типичного англосакского солдата. Приняв во внимание и то обстоятельство, что он обладал полной монополией на владение самым смертоносным на то время оружием, мы можем понять, почему перед английским лучником так трепетали его враги.