К моменту смерти своего отца (возможно, ок. 1175 года) молодой Темучин уже утвердился как племенной вождь, но многие из его соплеменников перешли от него под руку более сильных вождей, которые могли защитить их от непрерывных набегов и нападений соседей. Перипетии межплеменных столкновений вскоре поставили юношу во главе группы беженцев, а в яростных сражениях он выступал уже как вождь немногочисленных преданных воинов, вынужденных скитаться из одной долины в другую. Именно в этих сражениях ковалось и закалялось оружие, которому будет суждено повергнуть половину мира к ногам кочевых скотоводов.

Ничто так не способствует успеху, как воинские удачи, и после нескольких с трудом одержанных побед все увеличивающееся число родов начало мало-помалу возвращаться под знамена Темучина. Когда он чувствовал себя достаточно сильным, он нападал на соседние племена, преследовал их вождей, как когда-то был гоним он сам, а покоренные им кочевники вливались в его рать. Его ближайшие соратники, те, кто следовал за ним и сражался рядом с ним в самые горькие и трудные времена, стали теперь командовать теми или другими отрядами его постоянно растущего войска. По мере того как росла и ширилась его известность, многие из соседей добровольно шли под его руку. Тех, кто сам приходил к нему, он принимал с почетом, те же, кто сопротивлялся, могли потом сколько угодно роптать на свою судьбу. В конце концов на курултае, то есть на большом совете ханов, он получил титул Чингис Хакана – великого правителя, властителя всех живущих.

В его характере были терпение и решительность охотника. К этим природным качествам кочевника добавились еще и непреклонность намерений и самодисциплина, свойственная вождям его уровня. Но прежде всего он был прирожденным организатором. Рыхлое сборище племен он превратил в армию, отборное сообщество всех мужчин, от юношей до стариков. Племенные банды налетчиков он превратил в полки – стяги, – состоящие из отдельных десятков и сотен воинов. Каждый стяг насчитывал тысячу человек, которые делились на десять эскадронов по сто человек. Каждая сотня состояла из десяти десятков воинов. Десять стягов образовывали дивизию, или тумен, а несколько туменов, обычно три, – армию. Отборные воины входили в отдельный тумен – гвардию хана.

Все воины были вооружены длинной, слегка искривленной саблей с острым концом – подобной оружию кавалерии более близких к нам времен, – которой можно было наносить как рубящие, так и колющие удары, и мощным луком. Некоторые воины имели по два лука – один более короткий, охотничий, и боевой – более длинное и мощное оружие. Использовались различные виды стрел – более легкие для стрельбы на дальние дистанции, и стрелы с более толстым древком и более мощным железным наконечником, предназначенные для пробивания брони. Лук или луки носились в чехле – саадаке – на левом боку, большой колчан со стрелами – на правом. Сабля в кожаных ножнах подвешивалась на спине всадника так, что ее рукоять выступала над левым плечом.

Некоторые кочевники были вооружены также копьем, на котором ниже наконечника был прикреплен пучок конского волоса, или железными крюками для стаскивания противника из седла, но главным оружием оставался все-таки лук.

Для защиты от оружия противника монгольские воины надевали шлемы из железа или кожи, покрытой толстым слоем лака и усиленной нашитыми железными вставками. Кожаный нашейник, тоже усиленный железными полосами, спускался со шлема по спине до лопаток. Отдельные копьеносцы имели и небольшой круглый щит из кожи с железными бляшками. Для защиты тела из жесткой кожи делались нагрудники и нараменники, закрывавшие плечи. Иногда всадники надевали и нечто вроде кирас из кожи, на которую нашивались железные пластины.

Порой на лошадей тоже надевались доспехи, защищающие им грудь и бока; для этой цели тоже наверняка использовалась кожа. В степях это был наиболее доступный материал (чего нельзя сказать о железе) и легче всего обрабатываемый.

Кроме оружия и защитного снаряжения каждый воин имел также войлочную шапку и овчинную куртку – без сомнения, подобные тем, которые и ныне носят монгольские скотоводы, – а еще аркан и веревку, мешок с ячменем, котел, топор, соль, иглы и жилы для починки снаряжения и одежды.

У каждого всадника была по крайней мере одна верховая лошадь, а порой их число доходило до полудюжины.

Монгольские степные лошади не отличались особой красотой или статью, но были крепкими и выносливыми – могли добывать зимой еду из-под снега и существовать на самом минимуме съестного. Невозможно заподозрить монголов даже в каком-либо подобии сострадания ни к одному живому существу, но, как широко использовавший коней народ, они, без сомнения, тщательно ухаживали за своими лошадьми, насколько это позволяли обстоятельства. Без подобного ухода никакие переходы конницы на дальние дистанции с той скоростью, которую развивали орды Чингисхана, были бы невозможны.

Перед сражением войско выстраивалось в пять рядов на значительном расстоянии один от другого. Копьеносцы и лучники сочетались таким образом, чтобы достичь максимального эффекта от обстрела и удара конницы. Копьеносцы, занимавшие два первых ряда, были облачены в полный доспех, их кони также несли на себе кожаное защитное облачение. Три последних ряда занимали лучники. В начале боя они выдвигались вперед через промежутки в передовых рядах, чтобы осыпать врага стрелами и снова занять свои места позади копьеносцев до начала атаки.

В войске царила строжайшая дисциплина. Каждый воин должен был помогать своим товарищам, отбивать их, если тех пытались взять в плен, помогать им в случае ранения и никогда не поворачиваться спиной к врагу, если только не давался сигнал к отходу. Каждое самое малое подразделение из десяти человек, таким образом, было тесно сплоченной группой, образованной из людей, годами живших вместе и вместе сражавшихся, могущих всегда надеяться на товарищей. Современники отмечали, что «если один, или два, или три воина из десятка пустятся в бегство в день битвы, все остальные будут казнены… и если двое или трое из группы в десять человек пустятся в притворное бегство, а остальные не последуют за ними, то отставшие также будут казнены».

Мусульманский летописец писал: «Столь велик был страх, который Аллах вселил во все сердца, что случалось так – один-единственный татарин въезжал в селение, в котором жило много людей, и убивал их одного за другим, причем ни один человек не осмеливался оказать сопротивление». Смирение не присуще людям Запада, и европейцу трудно представить себе состояние людей, покорно идущих на бойню.

Пленники, захваченные монголами, либо отправлялись в долгий и тяжкий путь на их родину – причем в пути они умирали тысячами, – либо использовались в качестве живого щита при взятии следующего города. Когда монголы возвращались в свои степи, они обычно убивали всех тех, кого несколько раньше щадили, чтобы те служили им.

Такова была политика монголов – основы которой были заложены самим Чингисханом, – что никаким людям не позволено было выжить, чтобы организовать какое бы то ни было сопротивление. Города и селения, которые могли бы стать объединяющими центрами, разрушались, а их системы орошения, сады и возделанные поля методически уничтожались. Часто трудившиеся на полях жители щадились до того момента, когда созревал урожай, а потом они и их семьи также уничтожались.

Во время своих завоевательных походов монголы настолько тщательно соблюдали этот принцип поголовного истребления жителей, что даже внезапно появлялись в уже обезлюженных районах, проверяя, не остались ли выжившие их обитатели и не вернулись ли они в руины своих жилищ.

Такой же террор применялся ими и в отношении правителей страны или племени – те члены правящего дома, которые пытались сопротивляться волне монгольского нашествия, преследовались и уничтожались. Такая судьба постигла Мохаммеда, шаха великого Хорезмского ханства. Один из столпов ислама, он в конце концов смог найти укрытие на острове Каспийского моря, где вскоре и умер, сломленный и нищий. О его преследовании известно, что погоня за ним была столь яростной, что несколько разгоряченных ею монголов, преследуя верхом его уплывающую лодку, въехали на своих конях в воду и рвались за ней до тех пор, пока не утонули.

Другие правители погибали в бою или во время бегства их приверженцев. Бела, король Венгрии, сумевший спастись во время рокового для него сражения на реке Сайо (так называемая Мохийская битва), когда были уничтожены его армия и его королевство, был вынужден постоянно скрываться, меняя укрытия, а его преследователи гнались за ним вплоть до побережья Далмации. Когда же король попытался скрыться на одном из прибрежных островов, монголы достали лодку и последовали за ним. Король все же смог оторваться от них и вернуться на материк, но погоня продолжилась и там. Загнанный монарх скрывался от своих преследователей, переезжая из города в город, и в конце концов снова попытался скрыться в архипелаге островов. Нет сомнения, что неумолимые преследователи в погоне за ним были готовы обыскать всю Адриатику, но получили приказ вернуться и присоединиться к общему отходу монгольских войск, возвращавшихся на родину.

Ленивые некогда кочевники, ставшие уже испытанными воинами, обрели теперь то, чего им раньше недоставало – дисциплину и организацию. Нелегко было обитателям вольных степей научиться этому, но над ними довлела железная воля их предводителя, и их энергия многократно умножилась. Против их объединенной силы не могло устоять никакое отдельно взятое племя, и по мере того, как возрастала их мощь, соответственно ей росли и самонадеянность и амбиции того неукротимого человека, который предводительствовал ими. Они уже больше не были презренными пастухами, с восхищением взиравшими на китайских императоров, правивших за Великой Китайской стеной, и обреченных быть натравливаемыми друг на друга. Теперь все эти племена – ойроты, тангуты, меркиты, татары – с гордостью называли себя монголами. И по мере того, как объединенная армия уходила все дальше и дальше, в их родных степях воцарялся мир, женщины и дети пасли стада скота и играли среди юрт, твердо зная, что, когда на горизонте появятся верховые воины, это будут друзья, а не враги. Поскольку прежние враждовавшие между собой племена слились в великую монгольскую армию, старые разногласия и кровная вражда теперь были забыты. А чтобы вселить уверенность в то, что они не оживут вновь, их хан провозгласил, что все межплеменные споры должны быть прекращены, а вражда монгола с монголом будет отныне считаться преступлением.

Долгое время существовали враждебные отношения между номадами, жившими вне пределов Великой Китайской стены, и цивилизованными китайцами, укрывавшимися за ней. Теперь силы номадов были объединены. Воля одного человека сковала из них смертельно опасное оружие. Но, как и всяким подобным оружием, им нельзя было бесконечно только размахивать, даже такому человеку, как хакан. Будучи обнажено, оно должно было быть пущено в ход – и вождь кочевников без колебания нанес им удар по могучей империи Сун.

Поэтому тумены развернулись на север, и вскоре флаги с девятью хвостами белых яков уже развевались в пределах Великой Китайской стены. Задачей этой стены было не пропускать небольшие банды мародеров, но ей не дано было остановить армию вторжения под предводительством такого военачальника, как Чингисхан. Начальные нашествия были всего лишь крупного масштаба набегами – наносящими поражения высланным против них армиям и сеющими широкомасштабные разрушения, – но не трогающими крупных, обнесенных высокими стенами городов. Так, однако, не могло долго продолжаться. По мере того как монголы приобретали опыт (они также нашли разумное применение захваченным в плен или перешедшим на их сторону китайским солдатам и инженерам), они начали успешно осуществлять осаду многих городов. Такие осады стали все более частыми, и слабый правитель, занимавший трон китайского императора, пришел от них в ужас и пустился в бегство (1214). В последовавшем за этим смятении монголы снова вторглись в Китай, и великая империя Сун утонула в крови и огне. К счастью для обитателей страны, отважный и мудрый Елюй Чуцай, плененный Чингисханом, произвел на хакана глубокое впечатление своей смелостью и верностью своему бежавшему владыке. Этот человек приобрел вскоре большое влияние на монгольского правителя (вернее, правителей, поскольку он служил также и Огудаю). Его сдерживающее влияние на диких и жадных варваров смогло спасти миллионы жизней. Как советник и, впоследствии, ведущий министр новой Монгольской империи, он в течение тридцати лет многое делал для смягчения разрушительной политики ханов по отношению к народам завоеванных стран. Именно благодаря ему сохранены остатки империи Чин и создана система управления на вновь завоеванных территориях. «Вы можете завоевать империю, сидя в седле, – сказал он, согласно легенде, хакану, – но вы не можете таким образом управлять ею». И именно в традициях его учения Кубла-хан, внук Чингисхана, правил своей громадной империей, включавшей в себя весь Китай, Корею, Монголию, Тибет и значительную часть Сибири.

Следующим предприятием хаканов (1219) был поход против Хорезмского ханства. Его территория включала в себя современный Иран, Афганистан, Туркестан и часть Северной Индии. Армия вторжения, численность которой доходила, по оценкам, до 150 000 воинов, наступала четырьмя колоннами. Шах Мохаммед, не воспользовавшись своим численным превосходством, решил занять оборону вдоль границы по реке Сыр-Дарье.

Прославленный монгольский военачальник Джебе-нойон повел два тумена по холмистой равнине, угрожая правому флангу шаха, тогда как другие три колонны двинулись северным маршрутом. Две из них, под командованием сыновей хана Джучи и Чагатая, дойдя до Сыр-Дарьи, повернули к югу и, взяв по дороге несколько приграничных крепостей, соединились с Джебе-нойоном неподалеку от Самарканда. Шах едва успел собрать свои силы, когда в его тылу, словно материализовавшийся мираж, появился Чингисхан с четырьмя туменами. Он пересек Сыр-Дарью и исчез в песках громадной пустыни Кара-Кум, через короткое время появившись у самых ворот Бухары. Столь мастерски выполненный маневр разрушил все оборонительные планы хорезмцев до самого основания. Шах пустился в бегство, а Бухара, одна из твердынь ислама и центр мусульманской культуры, была предана огню и разграблению. Такая же участь постигла и Самарканд, а за ним и еще ряд городов. В течение пяти месяцев главные силы ханства были разгромлены, а города, насчитывавшие сотни тысяч жителей, превращены в груды безжизненных руин. Вероятно, никогда еще ни до, ни после этого многолюдная страна не превращалась в безжизненную пустыню за столь краткое время.

Затем началась самая грандиозная конная погоня в истории, поскольку хакан повелел Джебе-нойону и полководцу-ветерану Субэдею с двумя туменами следовать за шахом и захватить его живым или мертвым. От Самарканда до Балха, до подножия горных цепей Афганистана продолжалась погоня за шахом, а оттуда – еще пятьсот миль до Нишапура. Весенняя трава была прекрасным кормом для лошадей, и каждый воин вел с собой еще по нескольку лошадей. Это было необходимо, поскольку в иные дни они проходили от семидесяти до восьмидесяти миль. Тумены приступом взяли Нишапур, но шах ускользнул от них, и не знающие усталости монголы продолжили погоню. Теперь они двигались на север, беря город за городом и нанеся поражение персидской армии неподалеку от нынешнего Тегерана. Шах рванулся в Багдад, но монголы следовали по пятам, в одном месте приблизившись к нему на расстояние выстрела из лука. Затем он сменил направление и двинулся на север, к Каспию. Здесь, еще раз увернувшись почти от верного плена, он нашел убежище на одном из островов, где вскоре после этого и умер.

Прибывший к остановившимся после погони туменам гонец принес их командующим разрешение хакана двинуться в Западную Европу, и два военачальника повернули своих воинов к северу, к горным высям Кавказа. Пройдя перевалами через горы Грузии, они разгромили Грузинское царство. Перевалив через Главный Кавказский хребет, нанесли сокрушительное поражение армии аланов, гирканцев и кипчаков. Их движению к северу путь преградила русская армия под командованием князей Мстислава Киевского и Даниила Галицкого, которая перешла Днепр. На берегах реки Калки эта армия потерпела поражение – так закончилось первое столкновение монголов и Запада. Однако сопротивление русских было, по всей видимости, столь упорным, что монгольские военачальники повернули своих воинов на юг, в Крым, где заполучили дружбу венецианцев, взяв и разорив торговые поселения их соперников-генуэзцев. И наконец, получив приказ хакана, направились домой. В пути умер Джебе-нойон, но Субэдей привел в родные степи своих воинов, нагруженных добычей. Погоня и поход продолжались более двух лет, войска прошли неимоверно длинный путь. В соответствии с монгольскими обычаями они, без сомнения, пополняли свои ряды за счет кочевых народов, встречавшихся им по пути, а также получали у них припасы и новых лошадей. Вероятнее всего, домой они вернулись еще более сильными, чем перед началом похода. Для европейцев это было зловещее предзнаменование грозящей им судьбы, поскольку коварный Субэдей был одержим идеей возглавить завоевание монголами Запада.

Тем временем хакан продолжал завершать свое безжалостное покорение Хорезма. Отважный Джелал-ад-дин, сын шаха и его преемник, потерпел окончательное поражение в последней битве на берегах Инда, сумев спастись только благодаря тому, что вместе с конем спрыгнул с десятиметрового обрыва в реку и переплыл на южный берег. Погоня за ним продолжалась до стен Дели, но жара и болезни ослабили войско монголов, и, разграбив Лахор и Мултан, они вернулись на север. Великая империя Хорезма лежала теперь в совершенном опустошении. Все центры сопротивления город за городом методично были уничтожены – современники событий называли численность жертв только при взятии Герата в 1 500 000 человек.

Если не принимать во внимание избиение миллионов человек мирного населения, завоевание Хорезма было выдающимся военным достижением. Монголы, приняв смелое решение использовать широко разбросанные силы, осуществили стратегию охвата гигантских масштабов, причем на самой неблагоприятной для их действий территории, и продемонстрировали как искусное планирование, так и дерзкое осуществление военных операций, к тому же проявив способность трезвой оценки возможности противника. Представляется, что монгольская военная машина должна была функционировать идеально. Не только собственно военные проблемы, но и вопросы организации и снабжения были безмерно трудными. Расстояние от родины монголов до Бухары составляло более 4 630 000 километров по прямой, и все же перспектива столь протяженного марша громадной армии не устрашила монгольских военачальников. Для них, живших на широком степном просторе, расстояния не были преградой; не были они смущены и необходимостью послать свои тумены за 90 градусов географической долготы. Именно такое пренебрежение к расстояниям, эта полная независимость от протяженности коммуникаций и позволили монголам приводить в замешательство своих противников фантастической способностью их армий появляться там, где их меньше всего ожидали. Это обстоятельство да еще невероятная скорость, с которой они передвигались, и послужили появлению мифа – некогда широко распространенного, – что монгольские армии достигают невероятной численности. Никаким другим образом историки тех времен не могли объяснить их ошеломляющие победы и быстроту их ударов. В эпоху громыхающих феодальных армий, медленных в мобилизации, медленных на марше и, из-за неупорядоченности командования, еще более медлительных в сосредоточении, хорошо смазанная монгольская военная машина и в самом деле должна была представляться чем-то сродни черной магии. И если иногда обитатели степей сходились на поле брани с равным им по численности войском, это происходило потому, что скорость их передвижения и маневренность позволяли их военачальникам осуществлять маневры, совершенно непредставимые для их противников.