Немногие исторические параллели могут быть оправданны в большей степени, чем сравнение между европейским рыцарством и японским бусидо, и если правда, что история повторяется, то и судьба второго повторит судьбу первого. Конечно, специфические местные особенности, приведшие к упадку рыцарства, которые перечисляет Сент-Пале, неприменимы к условиям Японии; но тенденции более общие и серьезные, подточившие основы рыцарства в Средние века и позднее, разумеется, способны уничтожить и бусидо.

Одно из примечательных отличий европейского опыта от японского заключается в том, что в Европе рыцарство, потеряв опору в феодализме, обрело ее в церкви, получив тем самым приток свежих сил, между тем как в Японии нет ни одной достаточно мощной и способной поддержать его религии; поэтому с падением феодализма – матери бусидо – оно, оставшись сиротой, было вынуждено справляться собственными силами. Существующая в данный момент сложная военная организация могла бы взять его под свое крыло, но, как известно, современные способы ведения войны не способствуют дальнейшему становлению бусидо. Синтоизм, питавший его во младенчестве, сам отжил свой век. Седовласые мудрецы Древнего Китая вытесняются интеллектуальными выскочками вроде Бентама и Милля. Удобные этические теории, которые потакают шовинистским тенденциям нашего времени и потому считаются хорошо приспособленными для его нужд, уже изобретены и широко пропагандируются; правда, пока что мы слышим их визгливые голоса только со страниц желтой прессы.

Власти и правительство объединились против благородных принципов бусидо. Если верить Веблену, «падение церемониального кодекса – или же, иначе говоря, вульгаризация жизни, – среди трудового класса является в глазах людей тонкого вкуса одним из самых отвратительных явлений современной цивилизации». Непреодолимая волна победоносной демократии, перед которой не может выстоять ни один институт, основанный на доверии, – а бусидо было институтом, основанным на доверии тем, кто монополизировал капитальные резервы интеллекта и культуры и установил шкалу моральных ценностей, – именно эта волна обладает достаточной мощью, чтобы затопить все, что еще осталось от бусидо. Современные общественные силы враждебны мелкобуржуазному духу, а рыцарство есть классовый дух, как сурово осуждает Фримен. Нынешнее общество, если желает сохранить хотя бы слабое единство, не может допустить существования чисто личных обязательств в интересах отдельного класса. Прибавьте сюда прогресс народного просвещения, промышленности, образа жизни, благосостояния и урбанизма, – тогда станет понятно, что ни острое лезвие самурайского меча, ни лучшие стрелы самых смелых буси уже не смогут ни на что повлиять. Здание государства, построенное на камне чести и опирающееся на нее же, – назвать ли его государством чести или, в духе Карлейля, героархией, властью героев? – попадет в руки крючкотворов-законников и пустозвонов-политиков, вооруженных орудиями войны. Слова, которыми великий мыслитель Элиот говорил о Терезе и Антигоне, можно с полным правом повторить о самурае: «Среда, в которой их героические подвиги обрели видимую форму, ушла навсегда».

Увы рыцарским достоинствам! Увы гордости самурая! Морали, вступившей в мир под звук горнов и барабанов, суждено погибнуть с уходом «королей и полководцев».

Если история чему-то нас учит, то государство, основанное на воинственных началах, будь то город, как Спарта, или империя, как Рим, никогда не сможет создать на земле Вечного города. Военный инстинкт человека, универсальный и естественный, способный, как оказалось, дать начало благородным чувствам и мужественным достоинствам, все же не охватывает человека полностью. Под инстинктом войны скрывается божественный инстинкт любви. Мы видели, что синтоизм, Мэн-цзы и Ван Янмин – все ясно проповедовали это; но бусидо и другие виды воинственных этических учений, занимаясь вопросами непосредственной практики, слишком часто забывали о любви. В последнее время жизнь стала намного шире. Сегодня нашего внимания требуют задачи благороднее и больше, чем война. По мере того как взгляд на жизнь становится свободнее, распространяется демократия, а мы лучше узнаем другие страны и их народы, конфуцианская идея человеколюбия – смею ли прибавить к ней и буддийскую идею сострадания? – расширяется до христианского понятия любви. Из подданных люди выросли до граждан; нет, они больше, чем граждане, – они люди. Хотя тучи войны сгустились над нашим горизонтом, мы будем верить, что ангел мира сможет разогнать их своими крыльями. История человечества подтверждает обещание, что «кроткие наследуют землю». Народ, который продаст первородство мира и выйдет из первых рядов индустриализма ради того, чтобы пристроиться в компанию флибустьеров, просчитается!

Когда условия общества изменились так, что они стали не только неблагоприятны, но враждебны бусидо, настало время похоронить его со всеми почестями. Трудно сказать точно, когда умирает рыцарство, так же как и определить точное время его рождения. Миллер говорит, что институт рыцарства формально завершил свое существование в 1559 году, когда король Франции Генрих II был убит на турнире. В Японии указ, официально отменивший феодализм в 1870 году, прозвучал похоронным звоном по усопшему бусидо. Изданный спустя пять лет указ о запрете на ношение мечей проводил в последний путь былую «бесценную красоту жизни, дешевую защиту наций, воспитание мужественных чувств и героизма» и возвестил приход новой эпохи «софистов, экономистов и конторщиков».

Говорят, что Япония победила в последней войне с Китаем благодаря винтовкам системы Мурата и пушкам Круппа; говорят, что победа была результатом современной системы обучения; но это меньше, чем полуправда. Способно ли фортепиано, будь оно даже совершенным изделием Эрбара или Стейнвея, взорваться рапсодией Листа или сонатой Бетховена без виртуоза-пианиста? И если в войнах побеждают пушками, почему Луи Наполеон не побил пруссаков своими митральезами или испанцы своими маузерами филиппинцев, которым нечем было воевать, кроме устаревших ремингтонов? Было бы лишне повторять ту прописную истину, что без животворящего духа даже лучшим оружием ничего нельзя добиться. Самые современные винтовки и пушки не стреляют сами по себе; новейшая система образования не сделает из труса героя. Нет! В боях при Ялу, в Корее и Маньчжурии победил дух наших отцов, который водил нашими руками и бился в наших сердцах. Он не умер еще, этот дух наших воинственных предков. Имеющий глаза увидит его. Сотрите с японца налет передовых идей, и в нем покажется самурай. Великое наследие чести, доблести и всех ратных ценностей, по меткому выражению профессора Крэмба, «принадлежит нам по доверенности и не отчуждается ни от ушедших, ни от будущих поколений»; и настоящее требует от нас сохранить это наследие, ни на йоту не убавив от древнего духа, в то время как будущее требует распространить его на все сферы жизни и отношения между людьми.

Было предсказано – и предсказания подтверждаются событиями второй половины века, – что этическая система феодальной Японии будет повержена в прах, как ее замки и арсеналы, и на ее обломках, словно феникс, возникнет новая мораль, чтобы вести новую Японию по пути прогресса. Мы желаем и верим в исполнение этого пророчества, но нельзя забывать, что феникс возрождается из собственного пепла, что он не перелетная птица и не летает на чужих крыльях, заимствованных у других птиц. «Царство Божие внутри вас». Оно не падает с гор, даже высочайших, и не приплывает по морям, даже широчайшим. Коран говорит, что Бог послал каждому народу пророка из его среды. Семена Царства, о чем свидетельствует и что предчувствует душа японца, проросли и расцвели в бусидо. Теперь его дни подходят к концу, – как ни печально говорить об этом, еще до того, как оно принесло свой полный плод, – и мы обращаем взоры во все стороны в поисках иных источников сладости и света, силы и утешения, но пока не находим ничего, что заняло бы его место. Утилитарная, материалистическая философия прибылей и убытков находит сторонников среди казуистов с половинчатой душой. Единственная этическая система, достаточно мощная, чтобы совладать с утилитаризмом и материализмом, – это христианство, по сравнению с которым бусидо, нужно признаться, как «лен курящийся», который Мессия пришел не погасить, но раздуть в пламя. Бусидо уделяло больше внимания морали правителей, элиты и целых народов, как и его предтечи, еврейские пророки – в основном Исаия, Иеремия, Амос и Аввакум, – между тем как этика Христа, которая почти исключительно касается отдельных людей и его последователей-христиан, будет все больше и больше находить практическое применение, поскольку сила индивидуализма как морального фактора увеличивается. Авторитарная, самоуверенная, ницшеанская «мораль господина» сама в некоторых отношениях сродни бусидо и, если я не ошибаюсь, является переходной фазой или временной реакцией против того, что он, патологически искажая, называет «моралью раба» – скромную мораль христианского самоотречения.

Христианство и материализм (включая утилитаризм) – если будущее не сведет их к более архаичным формам гебраизма и эллинизма – поделят мир между собой. Менее значительные этические системы, чтобы не исчезнуть, объединятся с тем или другим. На чьей стороне останется бусидо? Не имея догматов и формул и, значит, необходимости их отстаивать, оно может исчезнуть как самостоятельная данность; оно, словно вишневый цвет, готово рассеяться с первым порывом утреннего ветра. Но полностью умереть ему никогда не суждено. Можно ли сказать, что стоицизм умер? Он мертв как система, но жив как добродетель; его энергия и жизненная сила по-прежнему сказываются во многих областях жизни: в западной философии, в юриспруденции всего цивилизованного мира. Нет, всегда, когда бы ни старался человек превзойти сам себя, всюду, куда бы ни направляли усилия духа его плоть, там мы увидим в действии бессмертное учение Зенона.

Бусидо как независимый этический кодекс может исчезнуть, но его сила не изгладится с земли; можно снести его школы военной доблести или гражданской чести, но свет его и слава надолго переживут эти развалины. Подобно своему символу, вишневому цвету, уносимому ветрами на все четыре стороны, оно еще подарит миру благоухание, которое обогатит человеческую жизнь. Через эпохи, когда обычаи его развеются и само имя бусидо будет позабыто, его аромат долетит издалека, с невидимых гор, «незримых минутному взгляду», – тогда, говоря прекрасным языком новоанглийского поэта: