До сих пор мы осветили лишь немногие из самых высоких вершин, выступающих над рядом благородных достоинств более низкого порядка, но тем не менее возвышающихся над нашей народной жизнью. Как восходящее солнце сначала озаряет розоватыми лучами горные пики и потом неспешно освещает лежащую внизу долину, так и этическая система, что вначале просвещала только воинское сословие, с течением времени нашла приверженцев среди широких масс. Демократия ставит у кормила власти прирожденного правителя, тогда как аристократия внушает царственный дух народу. Добродетели заразительны не менее пороков. «Достаточно одного мудреца в обществе, как уже все мудры, так быстро распространяется зараза», – говорит Эмерсон. Ни социальное расслоение, ни кастовая обособленность не может противостоять распространению морального влияния.

Как бы многословно мы ни рассуждали о триумфальном походе свободы по англосаксонским странам, она редко вдохновлялась народными массами. Разве она не была делом помещиков и джентльменов? Как верно заметил Тэн: «Эти три слога английского слова суммируют историю английского общества». Демократия может самоуверенно возразить ему и отмахнуться от вопроса: когда Адам пахал, а Ева пряла, где был джентльмен? Ах, как жаль, что не было в Эдеме джентльмена! Нашим прародителям его очень не хватало, и они слишком дорого заплатили за его отсутствие. Если бы с ними был джентльмен, он бы не только устроил райский сад с большим вкусом, но и научил бы их без того горького опыта, что непослушание Иегове является неверностью и бесчестьем, предательством и мятежом.

Тем, чем стала Япония, она обязана самураям. Самураи были не только цветом нации, но и ее корнем. Они являлись носителями прекраснейших небесных даров. Хотя между ними и остальным народом существовал барьер, они установили нравственный стандарт и сами служили примером. Я признаю, что бусидо одновременно было эзотерическим и экзотерическим учением; первое было эвдемоническим, то есть ищущим блага и счастья для всех людей; второе аретическим, настаивающим на следовании добродетели ради самой добродетели.

Во время расцвета европейского рыцарства рыцари численно составляли лишь небольшую часть населения, но, как говорит Эмерсон, «в английской литературе половина всех пьес и все романы от сэра Филипа Сидни до сэра Вальтера Скотта сконцентрированы на этом образе» (джентльмена, то есть дворянина). Поставьте в этот образ вместо Сидни и Скотта Тикамацу и Бакина, и у вас получится краткий экскурс в историю японской литературы.

Многочисленные увеселительные и просветительные заведения для народа – театры, палатки рассказчиков, кафедры проповедников, музыкальные представления, романы – брали своей главной темой истории о самураях. Крестьяне, усевшись у камелька, в сотый раз не устают слушать о приключениях Ёсицунэ и его верного слуги Бэнкэя или двух отважных братьях Сога; смуглые сорванцы, раскрыв рот, боятся упустить хоть слово, пока не догорит последнее полено и не погаснут угли, а услышанный рассказ продолжает гореть в их сердцах. Конторщики и посыльные, окончив дневной труд и закрыв ставни магазина, собираются вместе и рассказывают друг другу о Нобунаге и Хидэёси, засиживаясь далеко за полночь, пока сон не смыкает их усталые глаза и не уносит от скучного прилавка на поле брани и военных подвигов. Малыш, делающий первые шаги, уже лепечет о приключениях Момотаро, храброго победителя великанов. Даже девочки так пронизаны любовью к рыцарским деяниям и достоинствам, что, по примеру Дездемоны, внимают жадным слухом романам о самураях.

Самурай вырос в идеал всего народа. «Как сакура царица среди цветов, так самурай господин среди людей» – так пели японцы. Военный класс, не допущенный к торговым занятиям, сам не способствовал коммерции, но не было такой сферы человеческой деятельности или мысли, которая бы в той или иной мере не получила толчок от бусидо. Интеллектуально и нравственно Япония была плодом бусидо, прямым или косвенным.

Мэллок в своей исключительно многозначной книге «Аристократия и эволюция» с присущим ему красноречием поведал нам, что «общественную эволюцию, в отличие от биологической, можно определить как непреднамеренный результат намерений великих личностей»; и далее, что этот исторический прогресс есть продукт борьбы «не общества в целом за выживание, но небольшой группы общества за управление и использование большинства наилучшим образом». Независимо от того, насколько обоснованны его аргументы, их уверенно подтверждает та роль, которую сыграли самураи в общественном прогрессе Японской империи.

О том, насколько дух бусидо пронизал все общественные классы, также свидетельствует возникновение определенного разряда людей, так называемых отокодатэ, природных вождей демократии. Это были крепкие молодцы, мужественные до мозга костей. Будучи одновременно и выразителями и защитниками прав народа, они привлекали сотни и тысячи последователей, которые добровольно служили им, как самураи даймё, вручая «все свои члены, тело, жизнь, имущество и земную честь». Пользуясь поддержкой трудового народа, легко поддающегося воздействию и не знающего удержу, эти прирожденные «командиры» в значительной степени сдерживали неистовства самураев.

Многими путями бусидо проникало вовне из социального класса, где оно возникло, и действовало как закваска, становясь нравственным эталоном для всей нации. Благородные принципы, сначала предмет гордости элиты, со временем вдохновили весь народ; и хотя простолюдины не достигали нравственной высоты более возвышенных душ, все же в конце концов Ямато Дамасии – душа Японии – стала выражением народного духа островов восходящего солнца. Если религия всего лишь «нравственность с примесью чувства», по словам Мэтью Арнольда, то немногие этические системы имеют больше прав называться религией, чем бусидо. Невысказанные чувства нации нашли выражение в словах Мотоёри:

Да, сакура веками была окружена любовью нашего народа, это символ нашего характера. Обратите внимание, какими эпитетами говорит поэт: «в дыханье дикой вишни, чистой и прекрасной, когда им воздух утра напоен».

Дух Ямато – не изнеженный садовый цветок, но дикое, природное, растение; он взрос на нашей почве; случайно некоторые его свойства могут совпасть со свойствами растений из других краев, но по своей сути он остается неповторимым, самобытным для нашего края. Но не только по праву рождения он пользуется нашей любовью. Его изысканная и грациозная красота взывает к нашему эстетическому чувству, как ни одного другого цветка. Мы не можем разделить восхищение европейцев перед розами, которым не хватает простоты нашего цветка. К тому же под сладостью розы таятся шипы, знак цепкости, с которой она хватается за жизнь, как будто не хочет или боится умереть, облететь раньше времени, предпочитая гнить на стебле; ее крикливая яркость и тяжелый аромат – все это так не похоже на наш цветок, под чьим прекрасным обликом не скрывается ни кинжал, ни яд, который всегда готов расстаться с жизнью по зову природы, чьи краски не отличаются великолепием, но чье легкое благоухание никогда не пресыщает. Он скромен в цвете и форме, это постоянное свойство жизни, тогда как аромат летуч, мимолетен, как само дыхание жизни. В религиозных обрядах всего мира огромную роль играют благовония, такие как ладан и мирра. Есть в благоухании что-то духовно-изысканное. Когда сладостный запах сакуры оживляет утренний воздух, когда солнце начинает путь по небу, освещая первыми острова Дальнего Востока, немного есть на свете более безмятежных радостей, чем упиваться самим дыханием прекрасного дня.

Если сказано о самом Творце: «И обонял Господь приятное благоухание» (Быт., 8: 21), созидая новые решения в своем сердце, удивительно ли, что во время цветения вишни весь народ Японии покидает свои скромные жилища? Не упрекайте его, если на краткий миг его руки позабудут труды и тяготы, а его сердце – муки и невзгоды. Мимолетная радость закончится, он вернется к ежедневной работе, исполненный новой силы и решимости. Поэтому сакура не только символ, но поистине народный цветок.

Значит ли это, что цветок столь нежный и недолговечный, уносящийся с порывом ветра и готовый пропасть навеки, излив дуновение аромата, значит ли это, что этот цветок одного рода с духом Ямато? Так ли хрупка и смертна душа Японии?