Пожалуй, хватит о жульничествах, о злобе и предательстве. Теперь приятно было бы узнать о том, что не все благородные господа того времени были столь жестоки. Да, действительно жестокие и безнаказанные убийства капитана Матаса и Восхитительного Криштона, совершенные теми, кого эти рыцари только что великодушно пощадили, вряд ли могли подтолкнуть благородных по природе своей людей к тому, чтобы вести себя с побежденным противником так, как подсказывает сердце. Но все же в истории сохранилось немало примеров рыцарской учтивости победителей по отношению к побежденным, которую последние принимали с благодарным почтением. Узнаем же о них.

При дворе принца Джианнино дей Медичи состояли двое храбрых капитанов, именовавшихся Петр Корсиканец и Джованни из Турина. Они храбро служили своему повелителю во всех войнах и несколько лет жили добрыми друзьями. Но как-то раз между ними зародилось недовольство; они перестали доверять друг другу, и отношения их переросли в открытую ссору. Споры между ними стали постоянным делом, а поскольку ни тот ни другой ни в чем не желал признать себя неправым — при том что виноваты были в какой-то степени оба, — примирить их стало задачей поистине невозможной, хотя до физических оскорблений дело еще не дошло. Когда такое положение дел стало известно Джианнино, их хозяину и повелителю, то, зная храбрый нрав обоих, он сразу понял, что не за горами тот день, когда они сцепятся насмерть и погибнут оба, ибо ни тот ни другой не сдастся. Не желая терять двух лучших своих вассалов, он прилагает все усилия, чтобы привести их к согласию, однако они столь упрямы, что не стали слушаться и самого князя.

Отчаявшись, принц решил положить конец ссоре раз и навсегда. Он призывает обоих к себе и в последний раз пытается помирить их — разумеется, безуспешно. Тогда принц приказывает принести ему две рапиры одинаковой длины и веса и протягивает каждому из воинов по одной, после чего снимает собственный плащ, своим же острым кинжалом распарывает его надвое и по половине плаща вручает каждому из спорщиков. И в завершение — приказывает запереть их в большом пустом зале и не открывать дверей, пока они не уладят все свои взаимные претензии окончательно.

Вот их оставили наедине и двери заперли на замки. Но полным уединением это назвать сложно — за действиями противников наблюдает достаточно внушительная аудитория, кто — в замочную скважину, кто — в щели в дверях, а кто и вскарабкался на стену, чтобы заглянуть в окно. Что ж, противоречия действительно надо улаживать, и бойцы берутся за дело. После короткого обмена ударами Джованни задевает клинком лоб противника. Рана сама по себе пустяковая, царапина, но драться мешает очень, поскольку кровь, струясь по лицу, заливает глаза, так что Петру приходится постоянно вытирать ее. Джованни говорит:

— Петр Корсиканец, так не пойдет, это уже не бой. Давай сделаем перерыв, перевяжи свою рану.

Тот принимает предложение, как может, перевязывает рану платком, и они снова принимаются сражаться, еще яростнее прежнего, да так, что рапира Джованни вылетает из руки. Корсиканец, желая отплатить великодушием за великодушие, опускает клинок и произносит:

— Джованни из Турина, подними рапиру. Я не буду убивать безоружного.

Затем наши бойцы сходятся и в третий раз и так отчаянно бьются, нанося друг другу множество тяжелых ран, что кто-то из наблюдателей отправляется к принцу и умоляет его остановить бой, пока они друг друга не убили. Принц тут же входит и видит, что оба участника лежат на полу и сражаться уже не могут по причине ужасных ран и большой потери крови. Правитель зовет на помощь и приказывает скорее унести их. Под чутким наблюдением князя их лечат со всем тщанием, и через какое-то время оба полностью выздоравливают. Однако, пока они лечились, у них было время подумать, и по излечении оба так высоко оценили проявленное противником во время боя благородство, что из врагов они снова превращаются в друзей и в таком качестве еще долго славно служат принцу, своему повелителю.

Брантом повествует нам о случае еще большего великодушия, почти донкихотства по природе своей, проявленного неким капитаном из Пьедмона по отношению к одному своему земляку. Эти двое годами жили в близких, дружеских отношениях, но в конце концов отношения их из-за какой-то ерунды стали неприязненными, а по обычаям того времени даже мелкие ссоры следовало улаживать тем же способом, что и тяжелые оскорбления чести. Они сошлись с оружием в руках, и одному из них повезло самому без единой царапины так тяжело ранить соперника, что тот оказался практически беспомощным. Замечательные клинки XVI века делали очень низкой вероятность того, что ранен будет только один из сражающихся; так, Меркуцио у Шекспира спрашивает, получив смертельное ранение от Тибальта: «Заколол! <…> А сам ушел — и цел?»

Но, памятуя об их давней дружбе, победитель говорит:

— Смотри! Мы так долго были почти братьями, что в глубине души я не желаю убивать тебя, да и кто будет меня за это винить, учитывая причину нашей ссоры? Так вставай же, прошу тебя, и я помогу тебе добраться до хирурга.

Раненый же оказался несколько тщеславным малым; он поблагодарил победителя самыми учтивыми словами, но добавил:

— Я умоляю тебя: будь же великодушен до конца! Меня бросает в ужас при мысли, что люди будут говорить о том, что я получил ранение и ничем не ответил на это. Не мог бы ты сделать так, чтобы создалось впечатление, что я тебя тоже задел, хотя бы слегка?

— Что ж, с превеликим удовольствием! — отвечал великодушный победитель и слово свое сдержал.

Он смочил левую руку кровью противника, благо что ее было предостаточно, положил руку на перевязь, отвел раненого к доктору, а потом на протяжении нескольких дней рассказывал всем общим знакомым историю, которой никогда не происходило. Что ж, это был поступок славного человека, и не стоит осуждать его за ложь, верно?

Луи де Клермон, лорд Бюсси, был одним из храбрейших людей своего времени. Как-то раз он оказался при дворе на службе брата короля. Среди его товарищей был некий месье де ла Ферте, доблестный воин, и схожесть характеров вскоре сблизила этих двоих — они становятся крепкими друзьями, каждый из которых многим обязан другому. Но вот между ними разгорается ссора по какому-то поводу, связанному с войной, в которой они в тот момент участвовали (а во времена Валуа ссорились люди не на словах), и вот они уже стоят лицом к лицу с рапирами в руках. Бюсси, не только один из храбрейших, но и один из опытнейших воинов князя, сумел нанести ла Ферте столь тяжелую рану, что тот может теперь лишь отбиваться, да и то все слабее и слабее. Заметив это, Бюсси говорит:

— Брат, по-моему, с тебя хватит. Я знаю, что ты будешь сражаться до последней капли крови; но рана твоя так тяжела, что ты не способен уже драться с присущей тебе храбростью. Нам следует отложить окончание боя на другой раз, а сейчас мне лучше всего отвести тебя домой, где позаботятся о твоей ране.

Месье де ла Ферте рад воспользоваться предложением Бюсси и, рассказывая друзьям о поединке, с трудом находит слова благодарности, достойные поступка его соперника. Наверное, не нужно и упоминать о том, что никакого продолжения дуэли конечно же не последовало и что оба дворянина стали после этого случая еще большими друзьями, чем прежде.

Мы в Ла-Рошели у гугенотов, при дворе Генриха Наваррского. Среди прочих здесь находится молодой д'Обанье, дворянин из Ангулмуа, достаточно храбрый, но склонный к хвастовству, чрезмерно усердный, но не самый удачный подражатель знаменитого Бюсси д'Амбуаза. Однако это не повод относиться к нему свысока: он пять лет провел в Италии и времени там не терял, а посвящал в значительной степени изучению оружия, в особенности — «одиночной рапиры», под руководством знаменитого Патерностриера. И в этом виде поединка приобрел репутацию человека в сто раз более опытного, чем избранный им противник — уроженец Анжу по имени ла Фотриер. Из-за чего эти двое поссорились, история умалчивает; они встречаются, как и было оговорено, в старом саду, на ограде которого расселись секунданты и сочувствующие, с интересом наблюдающие за происходящим. Обанье вооружен одной лишь рапирой, а ла Фотриер по общепринятой манере держит в одной руке рапиру, а в другой — кинжал. Его противник возражает против использования кинжала:

— Я умею драться только одной рапирой, так что нечестно было бы с твоей стороны пользоваться еще и кинжалом.

В ответ ла Фотриер просто выбрасывает кинжал за ограду сада. Обанье думает, что это обеспечит ему преимущество; однако судьба распорядилась по-другому, его противнику повезло: будучи гораздо слабее в фехтовании, все же после короткого обмена ударами он оставляет более опытного бойца на земле мертвым.

Франциск I как-то раз послал своего любимого министра, кардинала Лотарингии, во Фландрию на заключение договора с императором Карлом, а с ним — и немалую свиту. Был в той свите один немного своевольный дворянин из Бретани по имени месье де Сурдеваль, и он поссорился с неким другим французским дворянином, имя которого история умалчивает. Решив уладить дело исключительно между собой, не беспокоя никого из своих друзей, они нашли тихое местечко за стенами Брюсселя, где располагался императорский двор. Скрестили шпаги, и храбрый Сурдеваль получает ранение, но в целом судьба к нему благосклонна, и ему удается нанести сопернику почти смертельную рану. Получилось так, что он прибыл к месту дуэли верхом, и хорошо, что у него был сильный конь, поскольку второй дуэлянт пришел пешком. Сурдеваль оказался не только храбр, но и великодушен: он поднимает поверженного противника, сажает его в седло, а сам садится на круп коня позади и, придерживая раненого, со всеми предосторожностями везет его обратно в город в дом хирурга-цирюльника, где пострадавший получает такой великолепный уход, что вскоре полностью выздоравливает. Император, прослышав о таком поступке, желает видеть доблестного Сурдеваля, приказывает ему явиться в большой зал дворца, перед лицом всего двора горячо благодарит его за великодушие и отличает героя, вручая ему величественную золотую цепь.

Граф де Гран-Пре был одним из самых благородных и великодушных людей, когда-либо служивших при французском дворе, и при этом храбростью он обладал не меньшей, чем его добрая шпага; что, впрочем, не спасло его от ссоры с неким месье де Живри. Когда они встретились на дуэли, удача изменила Живри, и его шпага переломилась пополам, однако он продолжил бой, не обращая на это внимания. Граф опустил оружие, воскликнув:

— Возьмите другую шпагу; моя вас не смеет коснуться в таких неравных условиях.

Живри не стал принимать одолжение и ответил:

— Нет, я прекрасно смогу убить вас и этим обрубком.

Однако граф наотрез отказался продолжать бой, ставший неравным, и после недолгих переговоров дуэлянты пришли к взаимопониманию и помирились.

Некий шотландский командир по имени Левинстон, бывший в свите шотландской королевы Мэри во время ее пребывания во Франции, добился себе должности в Монтагю, что в Оверне. Это был крупный сильный мужчина, любитель прихвастнуть; особой совестливостью он не отличался и брал взятки со всех и каждого, с правого и виновного, так что за два года пребывания на должности сколотил состояние в сто тысяч крон. Именно эта алчность и послужила причиной его смерти, приведя к столкновению с неким господином, которого Левинстон каким-то образом ущемил. Этот господин присылает Левинстону вызов, тот, хотя и выказывает откровенное презрение к своему противнику, несмотря на то что тот имеет репутацию храброго бойца и честного человека, вызов принимает. Как только дуэлянты берутся за рапиры и кинжалы, противник сразу же наносит Левинстону сокрушительный удар в корпус, сопровождая его словами:

— Друг мой Левинстон, для первого удара этого достаточно; удовлетворены ли вы?

Однако разъяренный командир отвечает только:

— Второго вы мне нанести уже не успеете, потому что я разделаюсь с вами!

— Ну, если вам мало, может, отразите вот этот? — спрашивает учтивый господин, нанося второй удар и добавив, как только оружие достигает цели: — Мне кажется, уж этого-то должно хватить, шли бы вы лучше домой и вызвали врача! — Местный дворянин все еще не хочет убивать шотландца, если только тот сам захочет уйти живым.

Но Левинстон, в ярости оттого, что его уверенно побил столь презираемый им человек, кричит:

— Так добей же меня, если можешь, или я уничтожу тебя!

Тут местный дворянин становится серьезным:

— Вас ничем не проймешь, вы так и будете продолжать храбриться, дерзкий вы человек? Тогда я вас убью.

И в два удара он укладывает шотландца наповал. И разве его можно винить? Хотя, наверное, лучше было бы подобных хвастунов, у которых не хватает храбрости поступать в соответствии со своими словами, разоружать, лишая возможности творить зло, и выставлять на посмешище, как они того заслуживают.

В царствование императора Карла V в Милане жил некий храбрый господин, чья фамилия ныне утеряна и забыта. Он настолько славился своей доблестью, великодушием и искусством сражаться и был всеми вокруг настолько любим, что называли его только по имени — граф Клаудио. В один прекрасный день граф отправляется на охоту, и случай выводит его на поляну, на которой крестьяне соорудили в свое время загон для скота, как раз в тот момент, когда четверо солдат решили выяснить свои отношения.

Представители обеих сторон раздеты до рубашек и уже стоят наготове с оружием наголо, и тут появляется Клаудио, здоровается с собравшимися и говорит:

— Господа, я умоляю вас не разбрасываться попусту столь ценными жизнями; лучше расскажите мне, в чем суть вашего спора, и, может быть, я помогу вам его разрешить.

Наверное, не надо объяснять, что, когда достойные люди собираются для того, чтобы как следует подраться, ничто не способно вызвать у них такое раздражение, как появление незваного миротворца. Так произошло и на этот раз. Собравшиеся в резкой форме отвечают, что это не его дело, но не возражают против того, чтобы он остался посмотреть на бой и, может быть, считать удары. Граф спешился со словами, что счел бы себя подлецом, если бы позволил им перерезать друг другу глотки в его присутствии, а для придания своим словам пущей значимости обнажил шпагу. В глазах дуэлянтов он переходит тем самым все границы, и они единогласно принимают решение сначала избавиться от надоедливого приставалы, а затем уже спокойно подраться. Соответственно, вся четверка одновременно набрасывается на графа, но не тут-то было! Клаудио хитро маневрирует, прикрываясь от одного противника другим, и так доблестно контратакует, что не проходит и минуты, как двое из нападающих уже лежат на земле. Граф и рад бы пощадить хотя бы двух оставшихся, но те, видя, что их все еще двое на одного, и слышать об этом не желают и набрасываются на него с пущей яростью. Горя желанием отомстить за жизнь уже поверженных не по его вине, Клаудио меняет стойку, как это принято у фехтовальщиков, искусно парирует атаку и вскоре прерывает мирское существование третьего дуэлянта.

Теперь он может развлечься с последним оставшимся героем, которому в конце концов наносит тяжелую рану, но великодушно оставляет жизнь; как можно быстрее граф присылает к раненому врача. Поправившись благодаря искусному уходу, выживший дуэлянт оказался благодарным человеком — он всем рассказывал о бойцовском подвиге Клаудио, восхваляя великодушие графа и объявляя о том, что при первой же возможности отплатит за добро. В дальнейшем он верой и правдой служит графу, который милостив к нему, и лишь сожалеет о том, что не удалось сохранить жизнь трем другим.

Причина ссоры была пустяковой: ею стал обычный шелковый шарф — по крайней мере, так утверждает Вюльсон де ла Коломбьер. В 1597-м и 1598 годах Генрих IV Французский вел войну против герцога Савойского, армией его командовал знаменитый Лесдигере, который, помимо прочих операций, посчитал необходимым захватить небольшую крепость в местечке по названием Шамуссе на реке Лизере. Крепость быстро пала, и все ее защитники были преданы мечу за исключением тех немногих, кто спасся вплавь. Среди них был дон Филипп, единокровный брат герцога. Он, к несчастью, не умел плавать, но трое его людей придумали, как спасти господина, — они скрепили вместе две бочки из-под вина, все разделись, дона Филиппа посадили на этот импровизированный плот, а сами поплыли, толкая плот в направлении безопасного места. Дон Филипп был весьма огорчен потерей своей одежды, поскольку из-за нее становилось ясно, что спасся он не совсем достойным образом.

Крепость была разрушена до основания, и месье де Креки, командовавший пехотой, отозвал своих людей обратно в основные части, которые осаждали Шарбоньер, крепость гораздо более важную. Через день или два от герцога прибыл парламентер с вопросом о некоем бароне де Шанивре, который был убит при взятии той крепости. Креки, встретившись с парламентером, показал ему шелковый шарф, по слухам принадлежавший к одежде дона Филиппа, которую тот бросил на берегу, и был так любезен, что предложил вернуть этот шарф владельцу, если это действительно он. Таким образом, стало ясно, что подробности бегства дона Филиппа известны не только самому дону и троим его спутникам, но и другим лицам, — и дон воспринял любезность Креки без особой радости. Замок Шарбоньер пал, а с ним — и ряд других городов. Армия французского генерала стала лагерем в местечке под названием Ле-Молетт, неподалеку от вражеской армии. Собственно, два войска разделяла только широкая равнина, на которой периодически вспыхивали стычки и которая стала заодно и дуэльной площадкой для горячих голов с обеих сторон, развлекавшихся бросанием друг другу вызовов.

В один прекрасный день, когда Креки и думать забыл о каком бы то ни было доне Филиппе, прозвучал рог, и посыльный сообщил ошеломленному командиру, что дон ждет его на равнине облаченный в доспехи, чтобы обменяться пистолетными выстрелами и тремя ударами шпаги во имя любви прекрасных дам и рыцарской чести. Что ж, Креки садится на коня и вместе с посыльным выезжает на поле — но никакого дона Филиппа там нет. Тогда он посылает своего слугу к авангарду армии герцога с вопросом о том, что случилось. Выясняется, что герцог, узнав о происходящем, запретил дону Филиппу под каким бы то ни было предлогом встречаться с Креки. Последний выразил посыльному свое возмущение тем, что его надули, в надежде, что тот передаст это дону Филиппу, а поскольку уже темнело, то он вернулся домой безо всяких приключений. Однако на следующий же день он самолично отправляет дону Филиппу вызов — и с тем же результатом, поскольку герцог наложил решительный запрет на любые встречи этих двоих.

Наконец воцарился мир, и с обеих сторон периодически предпринимались попытки все же договориться о встрече, но все они неизменно пресекались бдительным герцогом, который к тому времени находился уже в Шамбери. Однако 20 августа 1598 года Филиппу все же удается ускользнуть в сопровождении одного лишь месье де Пюигана, одного из эсквайров его брата. Не доезжая до Гренобля, дон Филипп останавливается и дальше посылает своего спутника одного, чтобы тот привел к нему Креки. Тот рад полученному известию и сразу же выезжает, прихватив с собой друга, месье де ла Бюисса. Добравшись до дона Филиппа, они предлагают ему на выбор один из двух привезенных с собой комплектов из рапиры и кинжала. Дуэлянты снимают камзолы, каждого из них осматривает секундант противника на предмет наличия потайного доспеха или другого мошенничества, и бой начинается. Сражающиеся обмениваются ударами — то имброкката, то стокката, то пунта риверса, — но все они парируются до тех пор, пока, пройдя между шпагой и кинжалом дона Филиппа, клинок его противника не пробивает дону Филиппу правое легкое. Тому явно достаточно — он теряет много крови и слабеет; его секундант Пюиган объясняет Креки ситуацию, и тот считает себя удовлетворенным, забирает, как и было оговорено, оружие побежденного, а затем — оказывает ему всю возможную помощь, отвозит в Жьер, где тот пожелал остаться, убеждается, что раненый получит хороший уход, и, после взаимных выражений добрых и дружеских чувств, прощается. Теперь Креки и дон Филипп — добрые друзья, и остались бы таковыми, если бы не вмешательство герцога, который разительно изменил свое отношение к их дуэли. Обозленный тем, что дуэль состоялась, несмотря на его запрет, и возмущенный поражением своего родственника, он приходит в страшный гнев, услышав, что Креки хвастается друзьям, что, мол, «попробовал савойской королевской крови». Герцог посылает брату письмо, где заявляет, что не желает больше видеть его, пока тот не исправит положение, и что он должен снова бросить вызов Креки, как только оправится.

Что ж, по устранении некоторых предварительных затруднений решено, что следующая дуэль состоится под Сен-Андре, в Савое, неподалеку от реки Рон. Со стороны месье де Креки четверо уважаемых людей — сиры дю Пассаж, де Морж, д'Ориак и Дизимьо — ручаются, что бой будет проводиться честно и без вмешательства, а со стороны дона Филиппа то же самое заявляют сиры маркиз де ла Шамбр, барон де ла Серра, Дегей и де Монферран. В качестве секунданта дона Филиппа выступает месье д'Аттиньяк, а Креки — месье де ла Бюисс. Условия таковы: дуэлянты будут сражаться пешими, в одних рубашках, на рапирах и кинжалах, секунданты не должны их разводить, и от каждого из дуэлянтов на почтительном расстоянии должны лежать по двенадцать человек для того, чтобы унести его тело, если он будет убит. Секунданты каждого из дуэлянтов осматривают противников, чтобы убедиться в отсутствии тайного доспеха. Д'Аттиньяк, разумеется, прибывает к Креки, а чтобы вернуться на поле боя, им надо переправиться через реку в лодке. На том берегу их уже ждут дон Филипп и ла Бюисс, и когда прибывшие ступают на берег, последний не может сдержать возгласа:

— Это наш день!

— Что ж вы такого плохого обо мне мнения? — холодно вопрошает его дон Филипп.

— Что вы, о вас я прекрасного мнения, но сейчас вам предстоит иметь дело с самым яростным клинком во всей Франции!

Бой начался. У Креки, пожалуй, есть некоторое преимущество в плане освещения, но дон Филипп атакует столь стремительно, что кажется, исход схватки в пользу последнего неизбежен. Однако Креки очень ловок в защите и так хорошо использует моменты, когда противник открывается, что успевает трижды ударить его рапирой, не получив при этом ни царапины, и наконец протыкает соперника насквозь. Тот падает ничком. Креки подскакивает к поверженному и под угрозой кинжала призывает сдаться. Этого гордый дон Филипп позволить себе не может, но секундант его, д'Аттиньяк, выкрикивает от своего лица просьбу сохранить жизнь проигравшему, что Креки с удовольствием и выполняет. Победитель пытается поднять дона Филиппа с помощью ла Бюисса, а опытный хирург по имени Лион, которого специально привезли на дуэль, делает все, что может, — но тщетно. Рана оказалась столь тяжелой, что несколько минут спустя побежденный умирает.

Мучимый угрызениями совести за то, что заставил брата возобновить давнишнюю ссору, герцог Савойский отправляет посланника с запретом на дуэль, но тот прибыл лишь через два часа после того, как все было кончено.