ВСТУПЛЕНИЕ

История человечества — это история меча. «Белое оружие» — это нечто большее, чем просто «самое древнее, самое универсальное, имеющее больше всего разновидностей оружие, единственное дожившее до наших времен».

Он (или она, оно — поскольку разные имена меча имеют разный грамматический род) — был объектом поклонения как божество, ему приносились человеческие жертвоприношения. Иудейские откровения гласят, что обоюдоостный меч явился изо рта Царя Царей, Господина Господ. Мы читаем о «Мече Божьем, священном Мече», о «Мече Господа и Гедеона» и что «не мир я вам принес, но Меч», что свидетельствует о борьбе и муках человека.

На более низком плане меч предстает изобретением и любимым оружием богов и полубогов: это волшебный дар, одно из сокровищ, ниспосланных на землю с небес, с помощью которого Малкибер («Малик Кабир», великий царь) стал божеством, а Вёлунд, Кида, Талант или кузнец Вейланд — героями. Его посвящали богам, хранили в церквах и храмах. Это был «ключ к небесам и к аду»; пословица гласит, что, «не будь меча, не было б и закона Мухаммеда», а самой высшей наградой за храбрость у мусульман было звание «Саиф Алла» — «Меч Аллаха».

Меч, неизменно обладавший индивидуальностью, из абстракции превратился в личность, наделенную как человеческими, так и сверхчеловеческими качествами. Меч стал чувствующим существом, он мог говорить, петь, радоваться и печалиться. Единый со своим владельцем, он был предметом привязанности; его гордо именовали возлюбленным сыном и наследником. Сдавший меч признавал себя тем самым подчиненным; преломить меч означало унизить его владельца. Целовать меч означало, а кое-где и до сих пор означает принести высшую форму присяги.

«Возложите свои руки на наш королевский меч», — говорил король Ричард II. А Вальтер Аквитанский заявлял:

Меч убивал и исцелял; в безнадежном положении герой бросался на свой меч, а героиня, подобно Лукреции и Кальфурнии, вонзала в себя клинок стоя. Мечом разрубался гордиев узел любой сложности. Меч стал символом справедливости и мученичества; он уходил вместе со своим хозяином в могилу, как до этого сопровождал его в пиру и в бою. «Положите меч на мой гроб, — сказал, умирая, Генрих Гейне, — ведь я доблестно сражался за свободу человечества».

С незапамятных времен Царь оружия, созидатель и разрушитель одновременно, он «высекал историю, создавал народы и придавал форму миру». Он предрешил победы Александра и Цезаря, которые открыли человечеству новые горизонты. Он повсюду распространял яркий свет и многочисленные преимущества войн и побед, чья роль в прогрессе столь важна. Утверждение о том, что «lа guerre а enfanté le droit» — «без войны не было бы права», — далеко не парадоксально. Стоимость жизни, утверждает Эмерсон, тоскливый хаос комфорта и времени, перевешивается той точкой зрения, которую меч открывает на Вечный Закон, реконструирующий и возвышающий общество. Он ломает старый горизонт, и сквозь трещины мы имеем возможность шире взглянуть на вещи.

Война улучшает общество, поднимая его над той невыразимой мелочностью и убожеством, которой характеризуется ежедневная жизнь многих. В присутствии Великого Разрушителя мелкая вражда, ничтожная зависть и жалкая злоба затихают в благоговейном страхе. Очень глупой в наши дни звучит шутка Вольтера о войне, когда он заявляет, что война — это когда «король берет кучку людей, которым нечем заняться, одевает их в синее платье ценой по два шиллинга за ярд, обвязывает их шляпы грубой белой тканью, заставляет маршировать и вертеться влево-вправо и отправляет маршем вперед, за славой».

Меч, и только меч, поднял самый достойный народ над развалинами беспомощной дикости; а вместе с собой он вел с незапамятных времен по всему цивилизованному миру — Северо-Восточной Африке, Азии и Европе — искусства и науки, которые гуманизируют человечество. На самом деле, какое бы очевидное зло ни творил меч, он действовал во благо высшего окончательного добра. У арабов меч был типом индивидуальности. Так, быстроногий Шанфара поет в своей «ламийе»:

Заид бин-Али хвастается, подобно Мутанабби:

И Зияд эль-Аям пишет эль-Мугарая такую эпитафию: «Так умер он, снискав смерть между наконечником копья и лезвием меча».

Ныне эта гордость распространилась и на Запад. В рыцарские времена «добрый меч» паладинов и рыцарей породил новую веру — религию Чести, первый шаг на пути к религии гуманизма. Эти люди преподали еще один урок благородной истины, великолепной доктрины, известной стоикам и фарисеям, но непонятно почему забытой всеми остальными: «Твори добро, поскольку творить добро — хорошо».

Пренебрежение всеми последствиями подняло их над всеми эгоистическими системами, которые подталкивают человека к тому, чтобы творить добро из личных соображений, чтобы завоевать мир или спасти собственную душу. Так, Аристотель обвинял своих современников, спартанцев: «Это действительно хорошие люди, но у них нет того высшего совершенного качества — любви ко всем стоящим того вещам, благопристойным и похвальным, таким, какие они есть, и ради них самих; не ради тренировки в добродетели или другого мотива, но ради единой любви к присущей им красоте». «Вечный закон Чести, связующий всех и для каждого свой», полностью удовлетворил бы самые высокие ожидания стагирского мудреца.

В рыцарских руках меч не знал другой судьбы, кроме свободы и свободной воли; он воспитал сам рыцарский дух, острое личное чувство самоуважения, достоинства и верности, с благородным стремлением защищать слабых от произвола сильных. Рыцарский меч был и остается представительной идеей, сегодняшним и вечным символом всего, что человек больше всего ценит, — храбрости и свободы. Это оружие всюду считалось лучшим другом храбрости и злейшим врагом предательства; спутником власти и знаком командира; видимым и заметным знаком силы и верности, победы и всего, что человечество хотело бы иметь и чем хотело бы быть.

Меч никогда не носили цари и не носили перед царями, и клеймо, а не скипетр, отмечало их государственные печати. Как прочный друг короны и горностаевой мантии, меч стал вторым источником чести. Среди древних германцев даже судьи сидели на своей скамье при оружии, а на свадьбах меч представлял жениха в отсутствие последнего. Благородный и облагораживающий; его касание возводило в рыцарский сан. В качестве награды это было высшим признанием доблести воина, доказательством того, что он «столь же храбр, сколь и его меч». Его присутствие было моральным уроком; в отличие от греков, римлян и евреев жители Западной и Южной Европы в ее рыцарский период нигде и ни при каких обстоятельствах не появлялись без меча. Он всегда готов был выпрыгнуть из ножен в случае слабости и по зову чести. Так с его бесцеремонной индивидуальностью меч все еще остается «предостаточнейшим типом и знаком высших чувств и высших стремлений человеческой природы».

В обществе положение меча было замечательным. Вид его был ярким; манеры — учтивыми; обычаи его — педантичными, а связи — аристократическими. Даже пороки, его были яркими; в большинстве своем это были неизбежные спутники его применения. Он надменно вел себя, как победитель, как судья; и непременно случались времена, когда его превосходные качества демонстрировали сопутствующие им недостатки. В руках подлецов он слишком часто становился, по «логике силы», демоном, задирой, бандитом, тираном, убийцей, «знаком смерти»; в таких условиях это было «извращением лучшего». Но его прегрешения были временными и частными; достоинства же его для человечества были всеобщими и вечными.

Временем расцвета для меча стало начало XVI века, этот великий водораздел, отделяющий темное прошлое Европы от ее блестящего настоящего. Внезапное пробуждение и возбуждение человеческой мысли в этот период стало возможным благодаря оживлению наук и соединению Запада с Востоком; благодаря открытию нового полушария — удвоению мира; благодаря широкому распространению книгопечатания, несущего знание; благодаря так называемой Реформации, этому протесту северян против попытки поработить душу. В это же время в свете вспыхнувшей от работы мысли электрической искры статус меча внезапно изменился. Он уже не был убийцей, став вместо этого защитником, хранителем. Он приучился быть щитом, а не только мечом. И именно тогда возникло фехтование, как таковое, когда «владеть оружием» стало означать «уметь фехтовать». XVI век стал золотым веком меча.

В это время меч был не только Царем оружия, но и первостепенным оружием для выяснения отношений между людьми. Затем медленной, спотыкающейся и неслышной поступью подошел век пороха, «подлой селитры». Постепенно меч потерял свое значение главного оружия пехоты, уступив место штыку, этому современному варианту пики, происходящей от копья дикарей, первого из видов «белого оружия», по той лишь причине, что последний можно совмещать с оружием огнестрельным. Веком позже, во время войны федералов и конфедератов Американских Штатов, и кавалеристы стали предпочитать револьверы и ружья сабле, которой пользовались предыдущие поколения. Стало бесспорной истиной, что исход кавалерийского сражения решают шпоры, а не меч. Это никоим образом не уникальный шаг прогресса; это вообще не шаг прогресса, а возвращение к прошлому, к инстинктивному изобретению первобытных людей, это впадение в детство. Обращаясь к баллистике, наука войны практически вернулась к практике первых веков существования человечества, к способу ведения боевых действий, характерному для дикарей и варваров — ведь именно они, как правило, свое оружие метают. Пушка — это баллиста, катапульта, метательная машина, приводимая в действие не мышечной, а химической энергией. Граната — это все та же древняя петарда; подводный выступ броненосца — это давно забытый корабельный таран; энергия пара — это лишь грубая, дешевая замена мышечной силы людей, замена гребцов на скамьях, работой которых можно было управлять с точностью, недоступной для машин, сколь бы искусно сделаны они ни были. Вооруженные страны, которые в Европе вновь становятся придатками к своим армиям, представляют собой дикарскую и варварскую стадии развития общества — доисторические народы, где каждый мужчина от пятнадцати до пятидесяти лет — воин. То же самое касается и морали: общее распространение революционного духа, республиканства, демократических идей, коммунистических, социалистических и нигилистических идей и притязаний, имеющих ныне столь большое влияние на общество и на братство народов, является новым расцветом тех давних дней, когда народы сами управляли собой, без царей из числа жрецов и воинов. То же самое касается и «нематериального». Школа Сведен борга, повсеместно известная под простым названием «спиритуализм», воскресила магию, и эта «новая движущая сила», как я ее называю, оживила понятие о «духах», которое, как казалось многим мудрецам, уже давно почило.

Лебединая песня меча уже спета, и нам заявляют, что «сталь перестала быть джентльменом» . Это не так! Ни в коем случае не так! Это узкий и предубежденный взгляд, и Англия, несмотря на то что она — мать народов, современный Рим, по отношению ко всему миру — лишь частичка. Англичане, так же как немцы и скандинавы, весьма неохотно приняли образ действий фехтовальщика, как такового, — то есть сражающегося именно рапирой, острием ее; это достаточно узкое и специализированное оружие защиты и нападения, присущее Южной Европе — Испании, Италии и Франции. Даже если взять время расцвета меча, трудно найти клинок, на котором стояло бы клеймо английского производителя, и английские надписи на нем, как правило, датируются самое раннее XVIII столетием. Причина тому очевидна. Северяне рубили большими мечами, топорами и саблями, потому что это оружие как нельзя лучше соответствовало их могучему сложению, весу и силе. Но это — грубое использование оружия. В Англии фехтование — это экзотика, и всегда было ею. Здесь фехтование — удел немногих и, встречаясь редко, считается явлением чужеродным.

Но вот в Европе, на континенте, ситуация совсем другая. Наверное, никто и никогда не изучал меч с таким жаром, с каким это сейчас делается наследниками латинян — французами и итальянцами. Никогда еще не было между школами столь разработанных различий, как в интеллектуальной, так и в моральной подготовке. Почти повсеместным стало использование рапиры, как притуплённой, так и непритупленной. Недавно (в сентябре 1882 года) десять журналистов одной парижской газеты предложили сотрудникам издания-соперника дуэль в лучших традициях своих предков. Даже слабый пол во Франции и Италии стал искусен в фехтовании; и женщины сейчас есть и среди самых успешных учеников salles d'armes . Взять хотя бы несчастную мадемуазель Фейгин из Французского театра, хорошо известную своей искусностью в «кварте и терции и отвлекающих маневрах».

В поисках причин столь широкой увлеченности далеко ходить не надо. Перед лицом точного оружия меч как средство защиты и нападения может полностью выйти из употребления. Он больше не будет ни общепринятым оружием, ни представителем идеи. Он потеряет свое высокое положение наставника великих и благородных. Однако работы ему осталось, и еще останется. Бывший Царь оружия ныне предстает как главный инструктор боевого искусства. Как математика является основой всех точных наук, так же и фехтование учит солдата обращению с любым другим оружием. Это хорошо знают в континентальных армиях, где у каждого полка есть свой фехтовальный зал.

Опять же, человек мыслящий не может не знать о присущей мечу способности стимулировать физические качества. «Недостаточно утруждать только душу, необходимо утруждать также и мышцы», — пишет Монтень, отмечая при этом, что фехтование — единственный вид упражнений, где «упражняется дух». Являющийся лучшей из гимнастик, этот вид физической деятельности учит человека быть воином. Фехтование делает человека сильнее, активнее, проворнее и быстрее в движениях. Ученые подсчитали, что за час интенсивных занятий фехтованием человек с потом и выдыхаемым воздухом теряет до сорока унций веса. Фехтование — непревзойденное средство тренировки координации движений, глазомера, оценки собственных возможностей и, в конце концов, подготовки к реальному бою. Для успеха в фехтовании требуется уверенность духа, которая становится для фехтовальщика привычным состоянием; нельзя не предложить эту фантастическую, приносящую небывалые плоды дисциплину для преподавания в школах.

Теперь же, по мере того как вместе с обычаями прошлого века меч теряет славу разрушителя, нельзя не заметить, что характер народов при этом меняется, и не в лучшую сторону. Как только во Франции перестали носить шпаги, так французы стали заявлять о своих согражданах, что «самый галантный в Европе народ вдруг стал самым грубым». То учтивое обхождение англичан, которое так очаровывало в англичанах начала XIX века пылкого и требовательного Алфиери, сохранили ныне лишь немногие. Да, действительно, бретеров, профессиональных дуэлянтов, больше нет. Но учтивость и пунктуальность, вежливость в отношениях между людьми и галантное служение женщине (frauencultus) — суть рыцарского духа — по большей части остались при этом за бортом. Последнее, похоже, сохранили лишь в Европе наиболее культурные классы, а широкие массы — только в Соединенных Штатах, где мы видим любопытный оазис рыцарства, сохраняемый с помощью не меча, но револьвера. В Англии запрещены дуэли, и ничего не предложено взамен: мы устранили следствие вместо причины.

Все вышенаписанное доказывает, что книга, которую вы держите в руках, — не «ложка после обеда», что в том героическом оружии, которое я избрал ее героем, и сейчас есть жизненная сила. Подробности всех этих общих утверждений будут изложены на последующих страницах. Теперь следует, наверное, представить читателям эту книгу.

В 70-х годах я с легким сердцем взялся за «Книгу меча», предполагая закончить ее за несколько месяцев. В результате у меня ушло на нее столько же лет. Необходимо оказалось не только исследовать источники и размышлять над ними, но и попутешествовать по свету, изучая положение вещей самостоятельно. Для написания монографии по мечу и исследования литературы о нем пришлось посетить все крупные арсеналы Европейского континента и совершить в 1875–1876 годах поездку в Индию. За короткий срок в несколько месяцев удалось показать только то, что записями об истории меча являются все исторические хроники мира. За долгий срок в несколько лет я убедился, что полностью охватить эту тему невозможно, надо каким-то образом себя ограничить.

Нельзя сказать, чтобы монография по мечу была не нужна. Ученым, интересующимся его происхождением, генеалогией и историей, не удастся найти у себя под рукой ни одной публикации. Им придется перерывать каталоги и книги по оружию в целом, количество которых исчисляется десятками. Придется искать брошюры с беглыми обзорами, статьи в беспорядочных складах информации, именуемых журналами, и разбросанные по пухлым сборникам и общим работам по хоплологии. Придется продираться том за томом сквозь пространные описания историй и путешествий ради нескольких разбросанных предложений. И постоянно они будут обнаруживать, что указатель в конце английской книги, в котором обширно перечисляются упоминания стекла или сахара, по поводу меча не сообщает ничего. Временами им придется блуждать в темноте, потому что авторы источников, кажется, совершенно не представляли себе важность предмета повествования. Например, много написано об искусстве Японии; а вот знания наши о японской металлургии, особенно о производстве железа и стали, не выходят за пределы элементарных, хотя информации о причудливых и замечательных мечах японцев на удивление много. А путешественники и коллекционеры описывают мечи в той же манере, что и предметы естественной истории. Они обращают внимание только на то, что привлекает их внимание, — на редкости, на те формы, которых они не видели раньше, на нечто поразительное и на уникальные экземпляры, не имеющие никакой представительской ценности. И таким образом, они не обращают внимания на экземпляры гораздо более ценные и значимые для ученых, а те, что они привозят домой, часто заплатив за них большую цену, являются разве что экспонатом для лавки диковинок.

Трудность в описании меча заключается и в том, что меч отличается отчетливой индивидуальностью. Окончательный облик каждого оружия определяется множеством факторов: от бессознательного выбора до глубочайшего расчета. Одним из свойств произведений аборигенов является то, что у них не бывает двух одинаковых предметов, особенно это касается оружия (хотя возможные различия между ними и сильно ограничены). Количество мелких различий между мечами может быть безграничным. Даже и сейчас фехтовальщики зачастую делают себе шпаги на заказ — той формы, того размера или веса, которые они считают (зачастую сильно при этом ошибаясь) лучше общепринятых. Кто-нибудь, желая сделать свои руки сильнее, разрабатывает оружие, которое подошло бы титану, а попробовав им поорудовать, понимает, что оно просто бесполезно. Рассказывают об одном оружейнике из Шеффилда, который, получив из Марокко деревянную модель меча с наставлением воспроизвести ее в стали, сделал по одному и тому же образцу несколько сотен клинков, но так и не смог найти ни одного покупателя. Общее сходство всех мечей с единым образцом затмевают особенности, делающие их негодными для всеобщего использования. Они настроены только на своего владельца, который всегда гордится тем, что вот его-то меч самый лучший и имеет какое-то, подчас неразличимое, достоинство перед остальными. Ничего другого и ожидать нельзя — ведь меч должен быть частью хозяина, продолжением его руки. Естественным результатом такого положения вещей является вопиющее многообразие разновидностей этого оружия и трудность в попытке урезать это многообразие для создания какого-то упорядоченного описания. Следовательно, я не могу согласиться с президентом Антропологического института, когда тот утверждает: «Конечно же мечи похожей формы можно найти во многих странах, но они не столь причудливы (как габонские мечи), если только их форма не является заимствованной. Мечи практически одной и той же формы могут независимо друг от друга появляться в разных частях света, поскольку количество их ограничено, а требования человека везде едины».

Таким образом, главным, что заставило меня задержаться на столь долгий срок, стала потребность ввести систематику, последовательность и ясный порядок в хаос деталей. Возникла необходимость найти какое-то единство, какую-то точку отсчета эволюции и развития этого оружия, без которой все рассуждения оказались бы рассеянными и непоследовательными. Но как найти тот ключ, который превратит запутанный лабиринт в прямую дорогу, ту точку отсчета, которая позволит нам обозреть всю панораму; тот угол зрения, который верно отразит расположение деталей, связующую нить взаимодействий и прогресс частей и всего целого?

В музеях и, следовательно, в их каталогах приняты две системы «классификаций, определяющих поля нашего невежества». Я приведу здесь только английские коллекции, а континентальный читатель пусть сам найдет примеры применения обоих принципов у себя дома. Первый принцип — тематический, или географический (например, коллекция Кристи), который, как понятно из самого названия, определяет место экспоната в основном по его отношению к местности, природе, культуре, среде и дате; этот принцип рассматривает человека и его работу как выражение почвы, его взрастившей. Второй принцип — материальный и чисто формальный (например, коллекция генерала А. Питт-Риверса); он рассматривает только экспонаты сами по себе, вне зависимости от их авторов или среды, в которой они были сделаны; бесстрастно исследуя законы развития соперничающих разновидностей, этот принцип преследует цель расширения наших знаний о человечестве. У обоих принципов есть свои достоинства и недостатки. Тематический принцип более последователен с антрополого-этнологической точки зрения, потому что рассматривает культуру народа в целом; но показать путем сопоставления возникновение, жизнь и смерть отдельного предмета он не в силах. Формальный принцип берется за изучение конкретных представлений; он описывает их переходы, связи и последовательность, развитие и деградацию. Он приводит примеры действия законов бессознательного выбора, в отличие от заранее обдуманного и планируемого. Таким образом, он претендует на интерес социологов, хотя и отделяет и изолирует предмет от его окружения — человечества.

Опять же неразумно было бы не отметить хронологический принцип (коллекция Деммина). Он помогает нам уверенно проследить возникновение предметов и происхождение их друг от друга; хроники приключений и случаев, связанных с этим самым универсальным оружием, чья замечательным образом размеченная карьера заслужила столько внимания религии, поэзии и прозы, как ничто другое в этом мире. И я не забыл о мудром предупреждении доктора Артура Митчелла о том, что «грубая форма инструмента может не только предшествовать формам более совершенным, но и, напротив, приходить им на смену». Должное внимание к датам позволяет нам избежать ужасной мешанины, царящей в обычных музеях. Деммин обнаружил большое количество мечей, отмеченных в каталоге принадлежащими к эпохе Карла Смелого, в то время как форма их говорила о том, что они относились к концу XVI века или даже к началу XVII. В Аквилехском музее мне показывали «римский меч», который был на самом деле венецианским, с закрытым эфесом; от силы ему было лет двести. Лишь в рамках точной хронологии обретают силу и географический, и формальный принципы.

Взявшись за такой предмет, как меч, который существует на протяжении всей истории человечества, было бы, осмелюсь я выразить свое мнение, глупо принять на вооружение только одну из этих систем. Поскольку лишь методологическое распределение материала помогает добиться ясности, все подходы должны быть как можно искуснее объединены. Формальный, который рассматривает и материал и форму оружия, позволяет выбрать для классификации один признак. Например, материал изменяется от дерева до стали или очертания — от прямой линии до сегмента окружности. Тематический подход, начиная (как нам известно) от долины Нила, затем охватывает Африку, Азию, Европу и Америку, описывая распространение меча, и показывает всю непрерывную преемственность этого благородного оружия. Он также очень хорошо объединяется с хронологически-историческим подходом, начинающимся ab initio  и показывающим общий прогресс, прерываемый неровными отшатываниями назад и в конце концов распространяющийся на наиболее интересующую нас эпоху.

После продолжительного изучения вопроса я решил разбить «Книгу меча» на три части.

Часть I будет описывать появление и становление меча. Она начинается с самого начала, с доисторических времен и протоисторических народов, а заканчивается периодом, когда меч встал в полный рост, — периодом расцвета Римской империи.

Часть II описывает период расцвета меча. Начинается она с подъема цивилизаций северных варваров и с упадка Рима при Константине (313–324 гг.), который объединил христианство с митраизмом; когда столица мира была перенесена в Византию и подражание Востоку, особенно Персии, привело к упадку технологий — с периода Восточной Римской империи. Дальше описывается период возникновения ислама; становление рыцарского сословия; Крестовые походы и войны вооружений допороховой эры, когда битвы еще не решались с помощью взрывчатых веществ и работающих на их основе орудий. Это был триумфальный период меча. Он стал прекрасным произведением искусства; самые гениальные мастера не гнушались заниматься украшением его рукояти и ножен. И кульминацией его карьеры стало начало XVI века, когда это наступательное оружие приобрело и оборонительные свойства, и поднялось на такую высоту, откуда можно было только падать вниз.

Часть III продолжает воспоминания о мече, который после долгого периода упадка переживает в наши дни второе рождение. В этой части будут описаны современные клинки, коллекции, как частные, так и общественные, производители.

Часть I, которой является книга, что вы держите в руках, состоит из тринадцати глав, беглый обзор которых приведен в содержании. Первые семь выстроены в формальном хронологическом порядке. Это «Происхождение оружия» (глава 1), где показано, что, в то время как оружие природное одинаково свойственно человеку и зверю, оружие искусственное есть только у людей. В главе 2 рассказывается о первом собственно оружии — о камне, заложившем основы и баллистики, и представлений об оружии ударного действия. За ней следует (глава 3) рассказ об основных материалах — дереве, камне и кости. Их до сих пор используют те народы, которые не в силах произвести ничего получше. Отсюда мы переходим к металлическому клинку, который сначала явно был не более чем подражанием вышеперечисленным видам оружия. Сначала (глава 4) эти клинки делались из чистой меди, хотя в переводах ее и называют зачастую «бронзой» или «латунью». Затем (глава 5) были материалы промежуточного периода — сплавы, которые естественным образом ушли со сцены, когда начался так называемый век раннего железа; он наблюдался в Европе тогда, когда в долинах Нила, Тигра и Евфрата уже вовсю ковали чистейшую сталь. Завершает этот раздел формальная и техническая глава 7, где рассматривается форма меча и разбираются отдельные его части. Предмет этой главы — неблагодарная тема для живого повествования; но, если уж мне пришлось быть скучным, я, по крайней мере, всячески постарался избежать того, чтобы быть нудным.

Затем изложение переходит к географическому и хронологическому порядку. Следующие пять глав посвящены тематическому распространению меча и взаимосвязям этого распространения. Первая из них (глава 8) начинается с обзора различных форм меча, бытовавших в Древнем Египте и разошедшихся по всему тогдашнему цивилизованному миру; заканчивается она тезисом о том, что именно в Египте обрело свою сегодняшнюю форму «белое оружие» в том виде, в каком оно распространено сейчас в Африке, и что имя, которое носит меч в большинстве европейских языков, тоже египетского происхождения. Вторая (глава 9) описывает Палестину, Сирию и Малую Азию, страны, которые явным образом заимствовали это оружие из Египта и передали его в Ассирию, Персию и Индию. Оружие и доспехи долины Двуречья стали предметом рассмотрения главы 10. Дальше, сменив географическое направление, мы двинемся на запад и увидим (глава 11), как греки, заимствовав меч у египтян, внесли свой вклад в его дальнейшее развитие. Недавно обнаруженные в Микенах бронзовые рапиры имеют столь же совершенную форму, как и стальные шпаги из Бильбао и Толедо. В главе 12 древнюю историю меча продолжает рассказ о различных видах клинков, которые использовались прогрессивными римлянами, чей мудрый выбор оружия позволил им выигрывать великие битвы с наименьшими потерями. Ко всему этому я приложил, для географической и хронологической симметрии, последнюю главу (глава 13), содержащую беглый обзор меча варваров — современников Римской империи: даков, италийцев, иберов, галлов, германцев и бриттов. Однако эта часть истории меча, особенно в том, что касается скандинавов и ирландцев, будет более подробно изложена в части II.

В этой книге я старался, насколько это было возможно, ограничить себя темой меча — впрочем, в этой теме уже содержится embarras de richesses . Но оружие нельзя полностью разделить между собой, особенно при обсуждении его возникновения. Одно естественным образом вытекает из другого и связуется с другим; вряд ли можно позволить себе не замечать этих связей. Поэтому временами я буду позволять себе отступления, особенно в сторону топора и копья; но забывать об основной линии я при этом не собираюсь.

Не вижу причин извиняться и за обилие филологических данных, которые оказываются необходимыми при обсуждении меча. Если я в чем-то выражаю несогласие с авторитетными источниками, моя позиция остается открытой, и я всегда готов признать свою неправоту. Путешественники отказываются верить, что «арийская раса» зародилась в голых, суровых горах Центральной Азии или что «семитская раса» происходит из бесплодных пустынь Аравии. Мы не верим, что Индия «больше, чем Греция или Рим. заслуживает звания колыбели грамматики и филологии». Я не могу избавиться от уверенности, что Англия в последнее время слишком уж увлеклась «арийской ересью», и с нетерпением жду, когда же изучение этого вопроса будет иметь под собой более твердую основу.

Двести девяносто три иллюстрации были доверены искусной руке мистера Джозефа Грего, который проявил дружеский интерес к моей работе. Но не стоит ожидать слишком много от иллюстраций, предназначенных для книги, которая задумывалась как популярная, а следовательно, недорогая. Поэтому в результате размер иллюстраций оказался меньше, чем я предполагал. В европейских библиотеках есть много каталогов оружия, где приводятся крупные цветные рисунки, которые здесь были бы явно не к месту. В том, что работа по мечу, где они будут присутствовать, вскорости появится, я нисколько не сомневаюсь; смиренно надеюсь на то, что моя книга окажется к ней достойным вступлением.

И в завершение я хочу высказать благодарность множеству моих mitwerkers , которые помогали мне в подготовке этой монографии; более писать здесь нужды нет, все имена будут упомянуты в тексте книги. Путешествие на Золотой Берег и его итоги, в двух томах, описывающих богатства этого края, пусть послужат моим извинением за задержку в работе над этой книгой. Рукопись эта была послана домой из Лиссабона еще в декабре 1881 года, но «тирания обстоятельств» задержала ее года на два.

Задним умом понял, что необходимо признаться, как перед читателями, так и перед самим собой, что многочисленные цитаты, как правило, я приводил не из первоисточника и что выверение их, чем так любят заниматься авторы, не всегда представлялось возможным. Таких недостатков не избежать в первом издании. В Триесте и в других местах, удаленных от центров цивилизации, библиотек нет, и тщетно было бы искать первоисточники. Конечно, мистер Джеймс Фергюсон написал мне как-то раз, что творить в таких условиях историю меча — большая дерзость. Однако я постарался извлечь как можно больше пользы из моих визитов в Лондон, Париж, Берлин, Вену и другие столичные города и сделал все, что мог, чтобы устранить недостатки. И последнее — в иллюстрациях не всегда соблюден масштаб; они брались из различных источников, не все из которых придавали этому должное значение.