- «Будет пять миллиардов шестьсот семьдесят миллионов лет бодхисатве Амида, и тогда обладающим истинной верой откроется свет...»

- Не беспокойтесь, лежите, лежите.

- Хорошо, сэнсэй.

Пока Сугуро выслушивал впалую грудь старушки, она с закрытыми глазами слушала священные тексты, которые нараспев читала соседка по койке, Мицу Абэ. Мицу и его «бабушка» были ровесницами, их койки стояли рядом, поэтому они часто беседовали.

- Стихи Будды?

- Нет, что вы, это поучения святого Синрана, - Мицу кивнула в сторону своей соседки. - Все просит почитать ей буддийские книги, вот я...

- А вы читайте, не стесняйтесь.

- Хорошо, сэнсэй.

Мицу опять надела очки, которые убрала уже было в футляр, уселась поудобнее на койке и, снова бережно взяв книгу в порванном переплете, продолжала читать:

- «Однажды Сакья навестил своего больного ученика. Ученик этот был так слаб, что даже не мог убрать за собой. Сакья...» Сэнсэй, что этот иероглиф обозначает?

- «Заботливо». Ведь это книга для детей!

- Да. Мне ее дала почитать больная вон с той койки, «...заботливо обтерев его, спросил, ухаживал ли он хоть раз за своим больным другом, когда был здоров. Ты так мучаешься сейчас потому, что никогда не ухаживал за больными. Тебя сейчас терзают болезни телесные... Но есть еще болезни души, которые могут длиться и в трех жизнях...»

Мицу читала низким, невнятным голосом. «Бабушка» слушала ее с закрытыми глазами. На полу рядом с койкой стояла алюминиевая чашка с приставшей к ней желтой кожурой батата. Больные, лежавшие поблизости, тоже молчали и внимательно слушали.

- Верно, святой хотел сказать, что, прежде чем думать о телесном излечении, нужно преобразиться душой.

Услышав этот комментарий Мицу, «бабушка» едва заметно кивнула. А Сугуро, спрятав в карман стетоскоп, думал, как сообщить ей о том, что ему поручили.

- Знаете, сэнсэй, - сказала Мицу, повернувшись к Сугуро, - как она узнала об операции, так сдаватъ стала. Очень уж ей с сыном свидеться хочется, поэтому и согласилась.

- А у нее есть сын?

- Да. На войне он.

Мицу сползла с койки и, покопавшись в корзинке, стоявшей на полу, вытащила аккуратно сложенный национальный флажок. На его дешевой ткани желтели пятна, как от дождевых капель.

- Все в нашей палате уже сделали на нем надписи. Сэнсэй, вы тоже напишите что-нибудь на флажке для ее сына.

- Хорошо.

Взяв в руки флажок, Сугуро совсем растерялся. Он понял, что не сможет сказать своей пациентке, что день операции уже назначен.

Это стало известно сегодня утром. В следующую пятницу профессор намерен оперировать госпожу Та-бэ, а еще через неделю доцент Сибата займется его «бабушкой». Сугуро и Тода назначили ассистировать при обеих операциях.

Как только пациент узнает дату операции, он начинает нервничать. Дрожит от воображаемого прикосновения скальпеля и подпиливания ребер. У Сугуро не хватило смелости обречь эту старуху, которая почти наверняка умрет, еще. и на мучительную неделю ожидания.

Вернувшись в холодную лабораторию и сдвинув со стола пробирки и пинцеты, Сугуро расстелил флажок. Он не знал, что написать. На грубой ткани пестрело несколько надписей пациентов общей палаты. Когда этот флажок попадет в руки старушкиного сына - если он вообще к нему попадет, - она скорее всего уже будет в могиле. От этой мысли на душе стало тоскливо. Он вытащил из стола Тода сигареты. Обычно он их не мог курить, а теперь закурил. После долгих раздумий с чувством отвращения написал банальное пожелание: «Только с победой!»

Как и предполагал Тода, госпожу Табэ готовили к операции долго и тщательно. Особенно лез из кожи ассистент Асаи - еще бы, от успеха этой операции зависела и его карьера! В.едь не пройдет и года, как

вернутся с действительной службы его одногодки, и до этого времени необходимо укрепиться и завоевать расположение шефа. Место доцента, на которое он метил, непосредственно зависело от личного покровительства декана факультета.

Один лишь Сибата, как уверял Тода, был против выдвижения старика. Сибата был питомцем прежнего заведующего хирургическим отделением.

Обычно шеф обходил больных два раза в неделю, но в последнее время старик почти ежедневно заглядывал в палату к госпоже Табэ.

- Осенью выпишетесь, - с улыбкой говорил профессор Хасимото, разглядывая на свет снимок грудной клетки. - Потом отдохнете с полгодика в деревне и к Новому году совсем поправитесь.

Очевидно, у профессора появилась уверенность в результатах выборов - в последнее время он переменился, от его рассеянности и раздражения не осталось и следа. Засунув руки в карманы белоснежного халата, шел он сейчас по коридору. Его чуть наклоненная вперед внушительная фигура гипнотизировала провинциала Сугуро. Именно таким, по его понятиям, и должен быть профессор. Тяжело ступая в солдатских ботинках, Сугуро шел следом за Тода и за сестрой Оба и вновь испытывал к шефу чувство юношеского поклонения.

Последнее время из палаты госпожи Табэ не выходила ее мать, пожилая дама с благородными манерами, в черных шароварах. При появлении врачей молодая женщина, сидевшая на кровати, подняла упавшие на лицо волосы и улыбнулась.

- Сэнсэй, как вы думаете, все будет хорошо? - спросила профессора мать.

- Вы о чем?.. А-а, она еще будет спать, а операция уже кончится. Правда, ночь-другую самочувствие будет неважное. Жажда, небольшой озноб, но это очень быстро пройдет.

- Но все же опасность какая-нибудь остается?..

- Для вас, видимо, и искусство профессора и наше усердие ничего не значат... - угодливо улыбнулся Асаи.

Казалось,- что действительно опасного исхода ничто не предвещало. Госпожа Табэ была не истощена, сердце работало без перебоев, состав крови был хороший, да и каверна находилась в удобном для операции месте. Даже Сугуро, который лишь один раз ассистировал при такой операции, считал, что успешно справился бы с ней самостоятельно.

Когда шеф выслушивал сердце госпожи Табэ, приставив стетоскоп к ее упругой груди, Сугуро чувствовал какую-то странную досаду. Он не знал, что это: ревность к мужу красавицы и зависть к счастью, какого он никогда в жизни не обретет, или же обида за больных, лежащих в общей грязной палате...

Наступил четверг. В предоперационную ночь медсестра протирает тело больного спиртом и сбривает волосы. Сугуро допоздна оставался в лаборатории вместе со старшей сестрой и Тода, комплектуя необходимые для операции снимки и инструменты. Когда он вышел в темноту и направился в свой пансион, до которого от клиники было всего десять минут ходу, то услышал шум автомашины. Автомобиль поравнялся с ним, и он увидел через запотевшее стекло профессора Кэндо. Рядом с ним, положив руки на эфес сабли, сидел генерал с двойным подбородком. В этот дождливый вечер профессор Кэндо показался Сугуро каким-то одиноким и несчастным - таким он его еще никогда не видел.

«Кажется, наш старик победит», - подумал он, решив, что завтра закулисная борьба двух профессоров достигнет высшей точки. Он даже почувствовал легкое волнение от этой мысли.

На следующий день в десять часов утра Асаи, Тода и Сугуро, надев поверх халатов резиновые передники, в сандалиях, ждали у операционной, когда привезут больную.

Небо было пасмурным. Операционная находилась в самом конце коридора - сюда больные не заходили. Натертый паркет холодно блестел.

Но вот издалека донесся мягкий шум колес. По коридору медленно катилась тележка с госпожой Табэ, подталкиваемая медсестрой и матерью больной.

Из-за наркоза и страха перед операцией лицо больной было очень бледным, черные волосы разметались по плечам.

- Ну, держись молодцом, - сказала мать вслед удалявшейся тележке. - Я буду тут. Сейчас и сестра подойдет. Ведь операция скоро кончится...

Совсем ослабевшая больная открыла помутневшие, как у подбитой птицы, глаза и что-то пробормотала, но слов разобрать было невозможно.

- Не беспокойся, - сказала мать. - Профессор все сделает как надо.

В это время старшая сестра Оба завязывала профессору халат, он уже вымыл руки спиртом. Потом она, словно мать сыну, который уже перерос ее, надела на голову старика белую шапочку, похожую на феску. Другая сестра протянула ему металлический ящичек с двумя парами резиновых и матерчатых перчаток. Профессор стал похож на белую куклу с театральной маской вместо лица.

Во время операции в помещении нужно поддерживать температуру в двадцать градусов тепла, поэтому уже сейчас в операционной было душновато. На пол из шланга с тихим шумом лилась вода, которая пока смывала пыль, а потом будет смывать кровь. В водяной струе отражалась свисавшая с потолка большая бестеневая лампа. В этом неестественно ярком свете и ассистент Асаи и медсестры двигались, как колышущиеся в воде водоросли.

Две медсестры подняли госпожу Табэ с тележки и положили на операционный стол. Профессор привычными движениями начал извлекать из никелированного ящика и класть на стеклянный столик хирургические инструменты. Эльбаториум, которым загибают легочную плевру, реберный нож и пинцеты, соприкасаясь друг с другом, неприятно позвякивали. Услышав этот звон, госпожа Табэ вздрогнула, но тут же ее тело расслабилось, и она закрыла глаза.

- Не беспокойтесь, сударыня, - тихо сказал Асаи; - мы все время будем давать наркоз!..

- Все готово? - глухо спросил профессор, но его голос в наступившей тишине показался резким.

- Все.

- Тогда приступим.

Все склонились над операционным столом. Старшая сестра тампоном, пропитанным йодом, протерла спину больной.

- Скальпель!

Взяв протянутый электрический скальпель, профессор чуть наклонился вперед. Сугуро уловил шипящий звук. Это горели мышцы.

Какое-то мгновение казалось, что жировой покров сейчас вывалится из-под кожи, но уже в следующую минуту все покрыла темная кровь. Щелкнув зажимами, ассистент Асаи мгновенно зажал кровеносные сосуды. Сугуро перевязал каждый из них шелковой ниткой.

- Эльбаториум! - бросил профессор. - Вливание!

В белой ноге госпожи Табэ торчала игла ирригатора. Взглянув, как по резиновой трубке в организм больной бегут глюкоза и адреналин, Сугуро ответил:

- Все в порядке.

- Давление?

- Нормальное.

Прошло несколько томительных минут. Внезапно госпожа Табэ застонала. По-видимому, она еще не полностью потеряла сознание.

- Тяжело, мама... Ой, как трудно дышать!..

На лбу профессора выступил пот. Старшая сестра, встав на цыпочки, отерла ему лоб марлей.

- Тяжело дышать, мама... дышать...

- Реберный нож, - потребовал профессор.

Когда отвернули края раны, обнажились несколько ослепительно белых ребер. Профессор крепко зажал одно похожим на садовые, ножницы реберным ножом.

- Ум-м, - послышался из-под маски его напряженный голос.

Раздался тупой звук, и конец четвертого ребра, напоминающий рог оленя, с сухим стуком упал в таз.

На лбу старика снова и снова выступал пот, и старшая сестра, становясь на цыпочки, тут же вытирала его.

- Вливание?

- В порядке.

- Пульс? Давление?

- В порядке.

- Приступаем к последнему ребру, - пробормотал профессор.

Так дошли до самого опасного участка.

Сугуро вдруг заметил, что кровь больной потемнела. На мгновение его грудь сдавило недоброе предчувствие. Но профессор уверенно продолжал операцию. И сестра, следившая за кровяным давлением, ничегр не говорила. Асаи тоже молчал.

- Ножницы! - крикнул старик, и всем показалось, что он чуть вздрогнул. - Ирригатор в порядке?

Значит, заметил. Потемнение крови говорит об ухудшении состояния оперируемого. Сугуро увидел, что лицо Хасимото блестит, словно покрытое воском.

- Изменения?

- Давление... - растерянно пролепетала молоденькая медсестра, - давление падает...

- Кислородную подушку!.. - истерически крикнул Асаи. - Скорее!

- Пот в глаза... Пот в глаза льется, - прошептал профессор, чуть пошатнувшись.

Старшая сестра дрожащей рукой приложила к его лбу платок.

- Марлю, быстро!

Профессор стер кровь, закрыл разрез, но кровотечение не останавливалось. Руки Хасимото заработали быстрее.

- Марлю... Марлю... Давление?

- Падает.

Профессор с исказившимся от муки лицом обернулся в сторону Сугуро. Казалось, он вот-вот расплачется.

- Давление?

- Безнадежно, - ответил Асаи. Он уже снял и бросил маску.

- Пульса нет... - пробормотала старшая сестра, снимая руку с пульса больной.

Рука Табэ ударилась о край операционного стола и безжизненно повисла. Профессор замер. Все молчали. Только тихо журчала стекавшая на пол вода, отражая свет лампы.

- Сэнсэй, - хрипло проговорил Асаи, - сэнсэй... Профессор поднял на него пустые глаза.

- Надо привести тело в порядок, да?

- Привести в порядок?.. Ах да... Конечно...

- Я зашью сечения...

Остекленевшие глаза покойной уставились на них, как бы говоря: «Зачем вы подвергли меня таким мучениям?..»

Сугуро, у которого подкашивались ноги, уселся на корточки. В ушах все раздавались назойливые, глухие звуки, будто на лист жести падали гвозди. Он почувствовал внезапную тошноту и с силой стал тереть кулаками глаза.

Асаи, встав на место профессора, зашил разрезы; старшая сестра обтерла мертвое тело спиртом.

- Перевязать бинтом! - высоким голосом приказал Асаи. - Все туловище.

Усевшись на стул, профессор бездумно уставился в одну точку. Казалось, он ничего не слышал.

- Перенесите тело в палату. Родным пока ничего не сообщать, - охрипшим голосом приказал Асаи и оглядел своих коллег - они, напуганные, стояли, отвернувшись к стене.

- Когда перенесете в палату, тут же введите физиологический раствор. И вообще делайте все, что полагается после операции. Больная не умерла. Она умрет завтра утром.

У Асаи был уже не тот вкрадчивый, сладкий голос, каким он обычно разговаривал в лаборатории. Его очки без ободков сползли на кончик вспотевшего носа.

Когда тело положили на тележку и закрыли простыней, молодая медсестра, пошатываясь, пошла к дверям. Видимо, у нее не осталось сил даже подталкивать тележку.

В коридоре к ним подбежали побледневшая мать и сестра Табэ.

- Операция прошла благополучно, - с деланным спокойствием проговорил Асаи, пытаясь выдавить улыбку.

Старшая сестра Оба, оттесняя женщин от тележки, встала между ними.

- Но кризис будет сегодня вечером. Состояние больной требует абсолютного покоя, так что до послезавтра свидания запрещаются, - сказал Асаи.

- Даже нам? - удивленно спросила мать.

- Да, к сожалению. Сегодня я и старшая сестра будем всю ночь дежурить у ее постели. Можете не беспокоиться.

Дверь палаты оставили открытой. Молоденькая медсестра, следившая во время операции за кровяным давлением, вбежала в палату с таким лицом, словно вот-вот собирается заплакать. Девушка явно не справлялась с ролью, которую ей приказал играть Асаи.

Оба взяла у нее коробку со шприцем и иглами. Лишь у старшей сестры хватало самообладания держаться как ни в чем не бывало - ей помогал в этом многолетний опыт.

Асаи уже был в палате.

Сугуро, прижавшись лбом к оконному стеклу, растерянно стоял в коридоре - ассистент приказал ему следить за тем, чтобы тайна не раскрылась. У выхода на лестницу Тода удерживал мать и сестру, пытавшихся пройти в палату.

- Пожалуйста, пропустите...

- Но поймите: нельзя! - мягко, но настойчиво отстранял их Тода.

- Ну как?

Сугуро обернулся. Рядом с ним, засунув руки в карманы халата, стоял Сибата.

- Операция прошла удачно?

Сугуро отрицательно покачал головой. По тонким губам доцента пробежала ехидная усмешка.

- Дали умереть, значит? Что ж, всякое бывает... Когда случилось?

- Во время последнего ребра, - опуская глаза, ответил Сугуро.

- Гм... Сдает наш старик!

Он прошел в палату и, рассеянно кивнув обернувшемуся Асаи, дотронулся до иглы, воткнутой в ногу трупа.

«Что же происходит, что происходит?» Этот навязчивый вопрос не выходил из головы Сугуро.

К нему подошел Тода и молча протянул пластмассовый портсигар с самокрутками, но Сугуро отказался, вяло махнув рукой.

- Комедия да и только! - затягиваясь, сказал Тода и искоса посмотрел на раскрытую дверь палаты. Сугуро видел, как дрожит его рука. - Ловко сыграно, ничего не скажешь!

- Что ты имеешь в виду?

-у- Вот это. Что же еще? Только Асаи мог до этого додуматься. Ведь если пациент умрет во время операции, будут винить старика. А если после - это уже не вина хирурга. Так что в предвыборной кампании можно оправдаться.

Сугуро повернулся спиной к Тода и медленно зашагал по коридору.

- Скажите, пожалуйста, что с ней?

Мать Табэ робко дотронулась до его локтя. Сугуро не ответил. Он торопливо вышел на лестницу и спустился во двор.

По асфальтированной дорожке в вечерних сумерках проехала на велосипеде медсестра. Кто-то из окна окликнул ее: «Саката!», - подруга, наверно. Из трубы дезинфекционной камеры медленно подымался молочный дым. Сторож под акацией продолжал копать землю. Глядя на эту обычную картину, Сугуро почувствовал, что сейчас расхохочется.

Но что здесь было смешного, он и сам не понимал...