«Для меня жить и играть было одно и то же», – кратко резюмирует Джакомо Казанова. В Венеции всегда любили азартные игры; правительство Светлейшей пыталось регламентировать этот неизбывный порок своих подданных, ограничить зону его распространения и бороться с его катастрофическими эксцессами. Веками запреты и ограничения следовали одно за другим в напрасной попытке обуздать страсть к игре. Например, в 1292 году был выпущен указ о том, что любой человек, который осмелится играть, днем или ночью, на территории епархии Венеции и Торчелло, в любую игру, кроме шахмат и трик-трака, должен уплатить штраф в двадцать пять фунтов мелкими монетами.

В 1638 году Марко Дандоло получил позволение открыть в одном дворце на улице Валларессо, рядом с церковью Святого Моисея, gran ridotto – публичный игорный дом с открытым доступом для всех. Правительство лишь легализовало и официально разрешило то, что просто уже не могло ни запретить, ни даже сдержать. Более того, государственные финансы, которых в XVII веке постоянно не хватало, получили от этого выгоду, потому что один только «Ридотто», открытый днем и ночью, приносил по сто тысяч экю в год. Поскольку Республика выступила гарантом успешности этого заведения, она сочла своим долгом издать определенное количество правил: банкометы и крупье должны обязательно быть патрициями в черных тогах и оставаться с открытым лицом в отличие от других игроков, которые обязательно должны носить маски, мантии, накидки и завитые парики. «По декрету Совета Десяти было принято уложение игорного дома. Дворянам-игрокам было запрещено резервировать игорные столы, место занимал тот, кто приходил первым; было запрещено подавать обед и ужин; запрещено играть где-либо еще, кроме игорного зала, и это касалось также гондольеров, дожидавшихся при входе или во дворах»,– сообщает нам Алвизе Цорци.

В игорном доме Дандоло все было предусмотрено, чтобы обаять игроков и утешить их в случае необходимости. Вне игорного зала находился один салон, где подавали кофе, чай и шоколад, другой, где можно было попробовать более традиционные блюда – хлеб, сыр, колбасу, фрукты и вино, которые подавали молодые люди в зеленой ливрее. Был даже предусмотрен салон «вздохов» для отчаявшихся игроков, потерпевших серьезный проигрыш, и зал собраний для бывших игроков – раскаявшихся или непоправимо разорившихся. За короткое время по всей Светлейшей как грибы стали плодиться казино. В 1744 году в Венеции уже было не менее ста восемнадцати казино и игорных домов, не считая публичного «Ридотто». В 1755 году только в квартале Святого Моисея было семьдесят три казино для аристократов и обывателей. Это была настоящая эпидемия, повлекшая многочисленные жертвы. Аристократов, зачастую носивших славные имена, но живших в нищете, разорившись в одну ночь, было огромное множество. Слабое утешение: Республика в отчаянной попытке поднять престиж доходов от игры и уравновесить потери от нее присвоила функции крупье обнищавшим потомкам знатных семейств, которых прозвали барнаботти, поскольку они снимали дешевые квартиры в квартале Святого Варнавы.

С тех пор игра стала настоящим сумасшествием, всепоглощающей страстью, о чем свидетельствует «История моей жизни», являющаяся также настоящей энциклопедией игр. В Венеции и по всей Европе, при дворе, в казино и частных домах играли в бассет, в трик-трак, в вист, в брелан, в тонтин, в пикет, в тридцать и сорок, в тридцать одно, в ландскнехт, в турникет, в портики, не говоря уже о кольцах, лото, «дураке» и бильярде. Что до Казановы, то он был поклонником бириби. Однако превыше всех других игр венецианская публика ставила фараон. «Фараон, восходящий к XIII веку, достиг апогея своей популярности во времена Казановы, – пишет Ривз Чайлдс. – Банкомет играл против неограниченного числа игроков, ставить можно было на одну или несколько карт. Банкомет каждый раз извлекал из двух смешанных колод две карты и клал их, перевернув, одну направо, другую налево. Если обе карты не являли собой одну фигуру или не были одной величины, карта справа от банкомета приносила ему все поставленные на нее деньги, тогда как он должен был возместить ставки на карту слева. Если обе карты были одинаковой величины или изображали одну и ту же фигуру, банкир забирал все ставки на правую карту и половину денег, поставленных на левую карту». Хотя Казанова с равным удовольствием «понтировал», то есть играл, держал банк и «гнул углы», то есть метал карты, он никогда не забывал доброго совета, который дал ему Брагадин на его двадцатилетие: «Поскольку ты так любишь азартные игры, я тебе советую никогда не понтировать. Мечи банк. У тебя будет преимущество». Совет сам по себе замечательный, но, к сожалению, в Венеции им воспользоваться было нельзя, поскольку держать банк имели право только патриции.

Если сначала страсть к игре захватила аристократию, понемногу все общественные классы, даже самые низшие, тоже принялись играть. Игре предавались богатые и бедные, мужчины и женщины, аристократы и буржуа, военные и церковники, моряки и прокураторы. Так что Большой Совет, в ужасе от этой всеобщей игорной лихорадки, огромного и беспрестанного круговорота денег, подчиняющегося единственно закону случая, все более ошеломляющих сумм, выставляющихся на кон, решил на своем заседании от 27 ноября 1774 года закрыть «Ридотто» и торжественно запретить игру, которая в конечном счете дестабилизирует и деморализует венецианское общество, вынуждая проматывать кропотливо накопленное многими поколениями наследство, внося беспорядок в распределение богатств, разоряя высокородных патрициев и скандально обогащая худших мерзавцев, заставляя с бешеной скоростью переходить по кругу владения, дворцы и склады ценных товаров, фермы и земли на берегу Бренты, которые никогда не принадлежали одному и тому же человеку больше одного дня. За этот закон было подано 720 голосов, 21 – против и 22 воздержались, что о многом говорит! Комментарий Казановы тем более ироничен (и горек), что он всего два месяца как вернулся в Венецию, а Светлейшая без игры – уже не Светлейшая. Неужели близится конец света? «В момент подсчета голосов Большой Совет с ошеломлением заметил, что издал закон, который не должен был увидеть свет, поскольку по меньшей мере три четверти избирателей его не желали; и все же, в доказательство того, что за него и в самом деле проголосовали, три четверти голосов были отданы в его пользу… Воистину это было чудо славного евангелиста святого Марка…» Разумеется, в результативности подобного запрета можно усомниться: конечно, в Венеции стали играть не меньше, но в тайне, в худших притонах и в грязных каморках таверн. Игра совершенно вышла из-под контроля, распространившись по всему городу, и имела по-прежнему опустошительные последствия.

Почему Казанова играл с таким ожесточением, порой проигрывая баснословные, даже астрономические суммы, или надолго залезая в большие долги, чтобы было на что играть? Прежде всего он играл потому, что не мог не играть, не был способен остановиться, когда проигрыш растет как снежный ком, что свойственно всем настоящим игрокам. Вечно эта неразумная надежда отыграться, быстро вернуть себе все потерянное. Он был неутомим и рассказывает об одной партии в пикет, которая продолжалась сорок два часа!

Вторая причина страсти к игре, гораздо более интимная, – бесконечное удовольствие, которое он получал, тратя деньги, которые не считал себя обязанным зарабатывать, как объясняет он сам в тот момент, когда переживал не лучшие дни, постоянно проигрывая: «Я любил игру и, не имея возможности метать банк, понтировал и проигрывал с утра до вечера. Печаль, которую я испытывал, делала меня несчастным. Но отчего я играл? Мне это было не нужно, ибо у меня было сколько угодно денег, чтобы удовлетворить все мои прихоти. Почему я играл, зная, что крайне чувствителен к проигрышу? Играть меня вынуждало чувство скупости. Я любил тратить деньги, и сердце у меня кровью обливалось, когда я не мог тратить выигрыш» (I, 788). Выигранные деньги созданы для того, чтобы немедленно вновь войти в обращение в безумном хороводе серебра. Казанова чувствует себя лишь случайным и мимолетным их владельцем. «Мне казалось, что только деньги, выигранные в карты, мне ничего не стоили».

Даже если правда, что Казанова никогда в жизни не извлекал доходов, а тем более средств к существованию, из игры, тем не менее его выигрыши (как порой и проигрыши, ибо иногда он проигрывался вдрызг) были зачастую значительными, а некоторые – впечатляющими. Игра была серьезной подпиткой его ресурсов, особенно когда он сидел без денег и испытывал нужду. Так, можно подсчитать, что во время Миланского карнавала Казанова за две недели выиграл около десяти миллионов старых франков. При этом надо понимать, что он не простачок. Хотя он не был профессиональным игроком в полном смысле этого слова, тем не менее играл он профессионально. Одно время он даже подумывал сделать карьеру на игре, когда, вернувшись с Корфу в Венецию в начале 1748 года, оказался без средств и без будущего. Через неделю он остался без гроша и предпочел отказаться от своих планов. Впоследствии он так и не решился стать профессионалом, но лишь потому, что, по его собственным словам, не мог долго выкручиваться, не передергивая, ведь без этого картежник долго не протянет. Он напоминает, что в России «Орловы убедили императрицу запретить азартные игры. Находили странным, что именно Орловы вынудили запретить игру, ведь они жили только игрой, прежде чем составили состояние иным, гораздо более опасным способом; и однако в этом нет ничего странного. Орловы знали, что игроки, вынужденные жить игрой, должны обязательно плутовать; так что они имели причину поставить под запрет занятие, в каком невозможно продержаться иначе, нежели плутовством» (III, 378). Однако от несостоявшейся карьеры у него сохранятся ценные навыки. Иначе говоря – замечательная ловкость, умение плутовать, не попадаясь, к которому он прибегал не раз, находясь в отчаянном положении. Я знаю, что Казанова не хочет, чтобы его смешивали с шулерами, настаивая на том, что ни разу в жизни не показал таким игрокам, что он из их шайки, даже если «греки» (то есть шулера) хотели заставить в это поверить. Тем не менее в этом отношении я гораздо больше доверяю шпиону Мануцци, который писал инквизиторам, что Казанова слывет в Венеции шулером. Было бы просто удивительно, если бы он совершенно не владел искусством передергивать карты, тем более что он часто играл с партнерами, которые сами были отпетыми и талантливыми шулерами и не приняли бы в компанию человека, не владеющего элементарным багажом, необходимым для того, чтобы выигрывать в карты.

Подобное поведение, кстати, гораздо более предосудительно в наше время, чем в XVIII веке. Тогда плутовать, иначе говоря, уметь «ощипать перепелку, не доводя ее до слез», по меткому выражению Гольдони, было искусством и как таковое заслуживало определенного уважения. «В то время как сегодня шулер изгоняется изо всех казино, в XVIII веке снисходительнее относились к тем, кто “подправлял судьбу”, то есть к шулерам, – пишет Ривз Чайлдс. – В 1765 году барон Лефорт сообщил Казанове, что в России “есть молодые люди из знатнейших семей, научившиеся плутовать и похваляющиеся этим”. Шулерство принималось как само собой разумеющееся и характеризовало не только русскую знать, но и аристократию всей Европы». Крайнюю терпимость XVIII века в этом отношении можно лучше себе представить, припомнив партию в бириби, которую разыграл Казанова в Генуе с тремя профессиональными игроками. Он выиграл очень большую сумму. Ему рукоплескали. Обобранных и осмеянных плутов освистали и выставили за дверь. Каково же было удивление Джакомо, когда старый граф Ринальди, отец Ирен, его хорошенькой любовницы, объявил ему, что все знают: он выиграл не благодаря везению, а благодаря ловкости, зная, где собака зарыта. Всем известно, что он сговорился с одним из трех игроков, который обманул двух остальных, хотя был ими нанят. «Иначе и быть не могло. Это плут, который разбогател, одурачив плутов. Все греки Генуи ему рукоплещут и славят вас» (III, 10). Все нашли, что венецианец был великолепен, и одобряли его. Когда Казанова обиделся, опасаясь, что эта история бросит тень на его честь, граф его успокоил: «Не запятнает и не возвеличит. Вас будут любить, посмеются, и каждый скажет, что на вашем месте поступил бы так же». Честный человек просто обязан проявить себя большим плутом, чем завзятые мошенники.

Стоит ли удивляться, что Анж Гудар, авантюрист, которого Казанова считал среди своих приятелей и с которым даже имел опыт литературного сотрудничества, посвятил игрокам своего времени развлекательное и циничное исследование под заглавием «История греков, или тех, кто подправляют счастье в игре», опубликованное в Гааге в 1757 году. «Именно Гудар популяризовал слово “грек” для обозначения шулера, – отмечает Ривз Чайлдс. – Этот термин восходит к одному мошеннику XVII века, Теодоросу Апулосу, который одурачил столько народу в Версале, что с тех пор его национальность стала опознавательным знаком для всех, кто обманывал ближнего в игре. Но опубликовав веком позже “Историю греков”, Гудар ввел во всеобщее употребление термин, который до того использовался лишь в кругу игроков».

Казанова принадлежал к ловкачам, умевшим «ловко передернуть карточку». Однажды в 1753 году в Венеции, когда он в очередной раз проиграл все свои деньги в фараон и предпочел заглушить досаду во сне, миланец Антонио Кроче, охарактеризованный самим Джакомо как «великий игрок и решительный исправитель невезения» (I, 692), предложил ему отыграться, составив на пару банк в фараон. Если он согласится внести триста цехинов, к которым Кроче добавит свои три сотни, Казанова станет крупье, то есть в данном случае тем, кто находится в доле с банкометом и стоит позади него во время партии. Понтерами, вернее, «лопухами» будут семь-восемь богатых иностранцев. Все они ухаживают за очаровательной супругой Кроче, в том числе швед по имени Гиленшпец, который один способен проиграть двадцать тысяч цехинов. Уверенный в том, что этот проныра знает секрет, как выиграть, Казанова не был «столь щепетилен, чтобы отказать ему в помощи и войти в половину выигрыша» (I, 693). Он ассистирует, яснее не скажешь, то есть не берет на себя личную ответственность за плутовство. В самом деле, Казанова сильно рискует быть разоблаченным или прослыть вульгарным шулером, ведь он играет за одним столом с венецианскими патрициями или иностранными аристократами. Он дорожил своей репутацией (не из моральных соображений, а по профессиональной необходимости авантюриста, который должен иметь возможность втереться в высшее общество) и категорически запрещал смешивать его с плутами. Наверное, он по большей части лишь помогал настоящим «грекам», таким, как Анж Гудар, Антонио Кроче, Томатис, граф Медини. «Если плутовать самому опасно, ничто не мешает служить проводником, прикрытием, кредитором или зазывалой – в зависимости от обстоятельств – собственно шулерам. Казанова не станет метать “три карты”, а только будет в доле», – пишет Ривз Чайлдс. Вся его ловкость заключается в том, чтобы никогда не выходить на первый план. Он старается оставаться в тени как простой помощник. Если дело обернется плохо, по крайней мере, вина в первую очередь падет не на него.

Когда в июне 1770 года он снова встретил в Неаполе Анжа Гудара, то тотчас понял, что его дела в игре идут наилучшим образом. «Он поспешил сообщить мне, что живет азартными играми. Фараон и бириби поставляли весь его доход; и весьма значительный, поскольку все в его доме блистало великолепием. Он пригласил меня присоединиться к его делу, и я не мог отказать, будучи уверен, что разделю все выгоды, которые смог бы принести обществу благоразумным поведением, коего надлежало придерживаться, и все правила и законы которого я знал. Мой кошелек истощался на глазах, и, возможно, мне оставалось только это средство, чтобы продолжать поддерживать прежний образ жизни» (III, 802). Казанова послужит роскошным зазывалой. Поскольку он поселился в лучшей гостинице Неаполя, ему было легче легкого приводить к Гудару богатых клиентов, а тот обдирал их как липку. Так он получил возможность воспользоваться чужим плутовством, не ставя под удар себя самого. По-моему, свои собственные шулерские приемы (ибо я никогда не поверю, что он не плутовал, когда мог это делать без большого риска) он приберегал для партий с игроками, не обладающими высоким общественным статусом, или для тех, кто сам давал себя облапошить.

Несомненно, Казанова обладал несравненной ловкостью, приобретенной долгими упражнениями. Он умел выигрывать или, напротив, помогать своему сообщнику-банкомету выигрывать деньги, когда нужно было поправить свои финансовые дела. Умел он и проигрывать, из радушия, когда хотел доставить удовольствие тем, кто хорошо его принимал, или из галантности, когда хотел завоевать благосклонность хорошенькой женщины. Так что нет никакой метафизики, ничего рокового в игре, никаких бесовских происков, как, например, в произведениях Достоевского. Выигрывать или проигрывать в фараон входит в его аморальную систему общей безответственности, которую нельзя измерить на аршин уроков нравственности, некогда раздававшихся добропорядочными и пуританскими основателями светской республики, к коим принадлежит Робер Абирашед, неизлечимый моралист, всегда готовый обличать радикальную неспособность Казановы взвалить на себя тяготы человеческого существования. «Полнейшая безответственность, главенствующая во всех рассказах Казановы, – безответственность игрока, – замечает по этому поводу Ш. Тома. – Вся Европа воспринимается как большой игорный зал. И это отнюдь не сокращает, а бесконечно умножает шансы благодаря неразличимому расслоению, которое превращает нас в случайных сообщников своих действий. В один момент повезло. Но уже в следующий все пошло прахом».