Книга: Зов Армады
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

Треш, удобно устроившись на сухой коряге с котелком супа, неторопливо ел и внимательно рассматривал каждого из бойцов. С ними ему предстояло совершить долгий и опасный путь, и следовало досконально изучить всех. Пока только один Холод внушал доверие, главным образом из-за того, что оказался другом отца. Треш без сомнений мог повернуться к нему спиной – без риска получить пулю. И это обнадеживало. Фифа, боевая шустрая девчонка, надо отметить, симпатичная, тоже не вызывала подозрений и пришлась сталкеру по сердцу. А вот остальных он не знал, даже Хука, слывшего в Пади неплохим проводником. Но все ее локации невозможно было излазить и изучить за три года Хаоса, поэтому сталкер отнесся к новому знакомому с легкой прохладцей.
Малой. Этот паренек в отряде недавно, бойцы Холода подобрали его полмесяца назад, когда выполняли очередной рейд к Чащобе. Одичавший и грязный пацан сидел на опушке, на крайнем кедре, и кидался шишками. С трудом его сняли, отмыли, постригли, одели и только тогда увидели, что мальчишка похож на человека. Он умело действовал бумерангом, в совершенстве владел клыком саблезуба на тонкой стальной цепочке, обладал изумительным слухом и отменным зрением. Долго прожил один среди дикого леса, не помнил, откуда родом и как звали родителей. Добрыня подарил мальчишке найденный в заброшенном схроне арбалет и научил из него стрелять. Малой быстро освоил подарок и метко поражал железными стрелами мишени и дичь. Бойцы пытались приучить его к огнестрелу, наперебой хваля и рекламируя свои винтовки и ружья, но пацан все-таки оставался верен холодному оружию, поэтому командир Заслона подарил ему еще и спецназовский нож «Рысь».
Не прошло и двух недель, а Малой знал уже все премудрости «работы» в отряде, четко соблюдал законы, изо всех сил старался угодить, помочь, жадно учился всему, что не знал или не умел, и стал для всех «сыном полка». Бойцы, втайне жалея парня, так привыкли к нему, что уже и не мыслили существования без этого озорного шустрого мальчишки. И сейчас он залез на толстую ветку сосны и, улыбаясь во все свое веснушчатое лицо, сверху сыпал хвою на отмахивающуюся Фифу.
Холод вернулся с бревном огромных размеров, подарил Анжеле ветвь папоротника с белым цветком и принялся сооружать плот. Ему взялись помогать – отложивший в сторону газовые баллоны вместе с огнеметом «пиротехник» Талгат, толстяк Пух с едва сходящимися на животе полами плаща и трое бойцов: Варан, Джо и Дюран. Долговязый, вечно хмурый Штепсель крутил веревки, а его брат-карлик Мизер сидел и чему-то радовался, бормоча под нос невнятные шутки. У Мизера отсутствовали ноги до самых ягодиц, и никто не знал почему. Оба они были замкнутыми и неразговорчивыми. Штепсель постоянно носил Мизера за спиной, в открытом коробе. Издалека они напоминали двухголового великана, свысока следящего за всеми.
Пожилой проводник с вечной щетиной на лице и шее искусно вязал лозу для плотов, напевал под нос песенку и периодически посматривал вдаль, в ту сторону, куда им предстояло плыть по Реке. По словам Холода, Хук неоднократно выручал бойцов Заслона в рейдах, доказав на деле свои знания леса и местности, преданность и чистоту помыслов. Единственным его косяком являлась алчность, поиск выгоды во всем, с чем бы он ни сталкивался. Он не был постоянным действующим бойцом отряда, но по первому призыву принимал участие в рейдах и обучал бойцов навыкам существования в Чащобе и прочим премудростям выживания в лесу. Раз в месяц Холод исправно оплачивал его услуги, не забывая постоянно хвалить проводника и всячески поощрять его, что Хуку очень нравилось.
Двухметровый верзила в кольчуге, прихваченной из городского музея, надетой под длинный плащ, рубил боевой секирой бревна. Почему его звали Добрыней, можно было догадаться, характер неутомимого и абсолютно спокойного, как подорванный танк, богатыря пришелся по вкусу Трешу. А исполнительность и надежность ходячей глыбы внушали доверие не только на переходах, но и ночью, на привалах, когда только твердая рука и острый глаз гиганта, не спящего на посту, позволяли безмятежно спать остальным.
Дед Игнат, бывший священнослужитель одного из монастырей на Псковщине, воткнул в песок замаскированный под крест меч и, держа Библию, что-то шептал. Каким воином он слыл в отряде, сталкеру было невдомек, но поверив в то, что бесполезного бойца Холод бы не держал, Треш сам себе кивнул, решив, что святоша – человек непростой. Игнат мог и повеселить на привале, и приструнить зарвавшегося. Его монотонный тихий шепот что на привалах, что в пути говорил скорее о спокойствии и уверенности, чем о боязни. Фифа сказала, что дед виртуозно владеет мечом, всегда рассудителен, трезв и выделяется завидным умом.
Изучив виртуально всех бойцов отряда и убедившись по крайней мере в их адекватности и боевом настрое, Треш принял участие в сооружении плотов.
Вскоре хлипкая речная флотилия взяла курс на юго-восток, увлекая людей в долгое путешествие навстречу судьбе…
Первую ночевку решили устроить на берегу, на дивном песчаном плесе, растянувшемся на полкилометра между Рекой и лесом. На той стороне тянулись бесконечные степи, пораженные засухой и радиационными ветрами Судного дня, а здесь, на правом берегу место для бивака подобралось просто удачное и замечательное во всех смыслах. Изучив окрестности, Хук дал согласие на стоянку, Холод распорядился насчет охраны, принятия пищи и заготовки дров для ночного костра, а Треш вынул «изоплит» и долго смотрел на мешочек с драгоценным диковинным содержимым, способным творить чудеса.
Отряд после утреннего разгрома ренегатов, ходьбы вдоль Реки и сплава по ней порядком устал, люди разложили оружие на берегу, собрались зажечь костер. Под бормотание деда Игната все стали готовиться ко сну, но стоявший в дозоре Дюран заметил одинокого конного путника и дал сигнал товарищам.
Всадник, выскочивший из кустов на плоский песчаный берег, резко осадил взмыленного коня, развернул было его обратно, но часовой с карабином наперевес, выросший перед глазами, остановил незнакомца и приказал спешиться.
– Стоп, машина! Приехали, – строго сказал часовой, направляя ствол карабина на конника. – Кто такой, откуда, куда?
– Ты… кто? – вопросом на вопрос ответил незнакомец, сползая с седла и тяжело дыша, будто не он скакал на коне, а тот на нем.
– Я ща дырку во лбу тебе сбацаю и сам загляну в нее! – съязвил Дюран, бросая мимолетные взгляды на кусты. Мало ли кто там мог красться еще.
– Лакмус. Гонец с Котласа. Северные земли.
– Не хило себе ты забрался, Лакмус! Один, что ли?
– Один… совсем один уже, – вздохнул путник и закашлялся. Вид его говорил о сильной усталости и нездоровье.
Дюран сморщился, увидев, как Лакмус, сплюнув кровавую слюну, тяжело дышит и кряхтит, свистнул еще раз, подзывая товарищей.
– Вы кто? Надеюсь, не ренегаты и не…
– Нет. Незачем тебе знать, кто мы и что мы! Так… вольные.
Подоспел Холод, вник в дело, отпустил часового нести вахту дальше, а сам, в коротком разговоре выяснив намерения всадника, проводил того до костра. Рука Дена все время лежала на рукояти пистолета. Дикие времена, дикие нравы.
Тот боязливо, под пристальным взором вооруженного Холода, приблизился к биваку и, рассмотрев и поприветствовав отряд, назвался и попросил разрешения передохнуть часок у костра. Фифа накормила его щавелевым супом и вяленой рыбой, недоумевая по поводу его болезненного состояния и боязни, а он вкратце поведал историю своих скитаний:
– Я гонец-разведчик… из Котласа, что в Северных землях. Это бывший транспортный узел, а ныне один из полуразрушенных поселений Оставшихся в живых. Город… за окраиной Пади, окруженный эберманами – полуголыми татуированными дикими варварами в звериных шкурах, плохо вооруженными, но многочисленными, свирепыми… ужасными и злыми… Эберманы поедают сердца еще живых людей, веря в переселение душ и воссоединение с матерью-природой. А еще… они наполовину мутанты и легко преодолевают аномалии, уживаясь со зверями и взбунтовавшейся природой…
Сидевшие вокруг костра переглянулись, Хук улыбнулся, Треш вздернул брови, Холод перебил гостя:
– Лакмус, э-э… мы тут как бы тоже не в шашки играем и не с луны свалились. Немного знаем про эберманов и прочее говно Пади, по мере возможностей истребляем их, боремся со всяким злом. Так что давай без пафоса и полемики, мои люди устали и хотят отдохнуть. Давай короче – что у тебя за проблема и куда путь держишь.
– Я понял… Извините. Эберманы… гм… Перебив «крышу» поселенцев, они хотят захватить Котлас, но остатки мужского населения еще пока пытаются сдержать их. Поселенцы срочно нуждаются в помощи. Все разведчики, направленные в Падь за подкреплением и волонтерами, погибли или пропали в Чащобе, а я один вырвался из этих страшных дебрей, простирающихся на сотни километров к северу от Рая.
– Ты сказал «Рая»? – Треш привстал, услышав знакомое название далекого, неведомого места Пади. Сказки, о которой мечтали все до единого люди постапокалипсиса и члены отряда в том числе.
– Да, Рая! – Путник расправил плечи, широко открыл глаза и поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо. – Страна, в которой живут и радуются жизни, наслаждаются каждым мигом, где не знают голода, болезней и смерти. Где процветают добро и любовь. Где…
Анжела не удержалась и прыснула в ладонь, слушая сладкие речи незнакомца, но, заметив укоризненный взгляд Холода, поперхнулась и притихла.
– Там нет всех этих ужасов, нет крови и зверей, там территория, свободная от аномалий. Народ в Рае чистый разумом и помыслами, не знает, что такое группировки, кланы, разборки и вакханалии. Там… там…
– Понятно, э-э… Лакмус, – прервал Треш гонца, – эту сказку и мы слышали. Оснований не верить в Рай у нас нет, но и расписанные тобой прелести тоже как-то, извини, не катят. Катаклизм не мог выборочно оставить такие места на Земле, поразив при этом все остальное. Ну не мог, и все тут! Все мы знаем серое убогое настоящее, вот оно – вокруг нас, а уж сказочки про райские уголки на планете – это для ребятни.
– Вы не верите? Почему? Вы что, никогда не слышали?.. – попытался отстоять правдивость своих слов гонец, но его прервал Холод:
– Как раз слухами земля и полнится, но я не видел еще ни одного, кто бы мог доказать существование Рая. Байки все это. Сплетни и выдумки! Может быть, одного пустынного места Катаклизм не коснулся и изменения туда не проникли… Но хочу сказать, что в песках никакого Рая не быть может, там пустыни. А я в первую очередь доверяю не ушам, а глазам. И они мне четко говорят, что вокруг сплошная жопа на тысячи кэмэ и мы соседствуем с выжившими из ума и одичавшими безжалостными врагами. А еще… что доверять можно, лишь проверив. Так что, приятель, нет мне резона и тебе верить, кто ты и откуда. Да и сказкам твоим тоже. Видал я их в одном месте, еп…
Остальные одобрительно закивали, Треш задумался, глядя в пламя костра, а Лакмус с недоуменным лицом стал бегло осматривать всех присутствующих, развел руками, хлопнул ими в безнадежности по коленям и забормотал сбивчиво и удивленно:
– Вы не правы, друзья! Рай существует, он есть. У нас… у меня имеются доказательства. Но вокруг него эта злая и смертельная Чащоба! Банды, заразные болезни, а твари и уроды, кажется, собрались со всего света. – Путник замолчал, взявшись за голову, сознание его помутилось, он тихо застонал. Всем, даже холодному и бесстрашному Добрыне, стало не по себе.
– А-а, все это сказки! – Мизер попытался улыбнуться, но спрятался за головой брата и перекрестился. Фифа крепко сжала ладонь Холода, а дед Игнат что-то шептал, приложив книгу к сердцу.
– Нет, это правда, друзья! Это правда-а. Но даже и это не все, там есть такое, во что ни один из вас никогда не поверит, пока сам не увидит… – Путник опять застонал, его лицо исказилось в судороге, и через пару секунд он упал набок.
– Игнат, посмотри, что с ним! – Треш, нахмурившись, взглянул на путника, затем на Холода, который был удивлен не меньше его.
Несколько секунд дед Игнат внимательно осматривал страдальца, проверял пульс, дыхание, зрачки, но вердикт его прозвучал коротко и страшно:
– Чума…
* * *
«Чума». Услышав это, все замерли, тревожно глядя на священника и больного. Казалось, даже перестали дышать. Дед Игнат решительно встал, задерживая в легких воздух, и попросил всех отодвинуться от больного. Тот лежал на спине и глухо стонал, но, кажется, сознание к нему возвращалось.
Все, кроме деда, отпрянули от Лакмуса и прикрыли рты и носы тряпками и отворотами одежды. Игнат вытащил из наплечной сумки бутылек со светлой жидкостью и вопросительно взглянул на Холода. Единственный бутылек с эликсиром на весь отряд и один шанс на спасение. Чуть помедлив, командир кивнул, и дед склонился над больным. Но пришедший в себя Лакмус наотрез отказался, то ли не доверяя незнакомцам, то ли жалея последнее лекарство из закромов гостеприимных хозяев.
– Я все равно уже умру, мне это незачем, оставьте лучше для себя, друзья. – Он осторожно поднялся, лицо его исказилось. – Ох, и тяжко вам будет! Там, откуда я пришел, одна смерть! И на юге то же самое. А я? Я уже конченый.
– Сын мой, не надо отчаиваться, все обойдется. – Игнат спрятал эликсир обратно в сумку. – Я слышал, бывали случаи, что чума не загоняла людей в могилу, может, и тебе…
– Только не мне! В этой Чащобе такие штучки не проходят. – Лакмус показал рукой на север, поднялся, подошел к лошади и с трудом залез на нее. – Спасибо вам за отдых, за милость вашу! Поговорил с вами, и на душе легче стало. А то казалось, что уже и не осталось кроме меня на этой земле нормальных людей…
– Куда же ты в ночь? Зачем?
– Нельзя мне здесь, вас заражать… нельзя. Хочу найти волонтеров, воинов, свободных от дел, жаждущих заработать. Мне все равно, «Страйк» это будет или «Вымпел», главное, чтобы умели сражаться. Моему поселению нужна защита. И срочно! Жаль, что у вас своя миссия. Желаю вам удачи, друзья.
Он с трудом взобрался на коня, взмахнул плеткой и сгинул в темноте. «И тебе удачи!» – пожелал каждый из бойцов отряда, уверенный, что ничего хорошего Лакмуса не ждет – с чумой человек явно обречен…
Давно уже пора было спать, но все занялись профилактической санитарией: по указаниям деда спустились к реке, вымыли руки, наелись лука и натерли носы и губы чесноком. Сам дед, тщательно разжевывая, слопал целую головку чеснока величиной с кулак. «Атас! И это все без хлеба», – подумала невольно морщившаяся Анжела.
Холод, переговорив с Трешем, отдал последние распоряжения по ночной охране и завтрашнему рейду, затем все улеглись.
– Завтра рано вставать, парни. Всем спать. Девчонкам тоже. – Сталкер хотел рассеять страшные думы спутников, прислушиваясь к далекому, хорошо различимому в лесостепи топоту удаляющегося скакуна. Конь понес больного гонца прочь – в неизвестное и бесконечное. Хотелось бы верить…
Вдруг вдалеке, там, куда ускакал разведчик Котласа, раздался протяжный вой одинокого зверя, а в ответ ему завыло еще много глоток из разных мест. Затем послышался крик боли и ужаса – голос Лакмуса. Добрыня вскочил, взявшись за ружье, но удивительно спокойный голос Малого остановил его:
– Лучше не надо. Ему уже ничем не помочь. Это – гиены. И судя по звукам, десятка три. Не нужно рисковать и вмешиваться. Пока мы доберемся туда, не имея лошадей, гиены разбредутся, оставив кучу обглоданных костей… Жалко дядьку…
– Малой, а ты… а тебе не страшно? – Анжела вопросительно взглянула на парнишку.
– Не-а. Хотя я видел их за охотой – картинка страшноватая.
– Это где-то метров триста отсюда, не больше. – Добрыня лег на свой плащ, положив рядом меч.
– Да ну, километра полтора от нас. В степи все слышно хорошо. Вот если, например, метрах в ста от нас, за огромной елью, притаились эберманы, то они прекрасно слышат, как ты жуешь смолу, дядь Добрынь!
При этих словах все, за исключением Малого, повернули головы в сторону леса, до боли в глазах всматриваясь в темноту.
Треш едва дождался, когда все заснут – так было страшно и тяжело на сердце. Первыми заступили на ночное дежурство Варан и Джо. Уселись спина к спине и положили оружие на колени. «Мда-а-а… Что будет дальше?» В этих дрожавших, бледных мужичках с трудом узнавались сейчас два крепких, опытных и храбрых воина, какими их описывал командир.
* * *
Утром, плотно позавтракав благодаря стараниям Фифы и деда Игната, отряд снова двинулся в путь. Солнце еще только-только показало макушку над бескрайним морем густого леса, расположенного справа. Небо после вчерашней пасмурности теперь сверкало голубизной сапфира, пожухлые желтые камыши радовали взор, воздух был так прохладен и свеж, что все дышали полной грудью, улыбаясь погоде. А еще радовались тому, что сумели пережить страшную ночь по соседству с голодными тварями.
Хлипкие, наспех связанные плоты медленно плыли вниз по течению когда-то великой реки, настолько обмелевшей, что трехметровые шесты вполне годились для сплава. О Доне, почерневшем и высохшем за каких-то три года Хаоса, зараженном химикатами и гербицидами, остались лишь воспоминания. О рыбалке, круизах на теплоходах и сочных яблоках «антоновка». Холод унесся в далекие грезы, но горькое чувство безвозвратной потери и вид безжизненных сухих берегов реки вернули его в явь. Товарищи усердно гребли, Фифа осматривала в оптику «зеленку», Малой, уставившись в небо и периодически почесывая шею, раздумывал о необходимости охоты на парящего над головами орла.
Редкие всплески хищных рыбин, вой, доносящийся из Чащобы, и далекие выстрелы лишь изредка отвлекали гребцов. Четыре плота и надувная камера из потрескавшейся резины плавно качались на воде параллельно обоим берегам. Проплыв несколько километров, уперлись в скопившийся на изгибе реки топляк из старых деревьев. Он образовал затор, в котором вода бурлила и пенилась, а речной мусор, включающий останки животных и людей, обломки лодок и бытовые отходы, плотным нагромождением застрял в полусгнивших ветках и стволах.
Дальше двигаться стало невозможно и опасно. Спешились на правом берегу, немного поспорив насчет места для высадки. Проверили опушку леса с жутко скрипящими корабельными соснами, собрали снарягу и, оставив плавсредства на берегу для кого-нибудь достойного, двинули вниз по течению.
Тринадцать пар ног, обутых в берцы, сапоги и мокасины, снова как и вчера месили желтый прибрежный песок. Когда замыкающий Штепсель с заплечным братом, еще дремавшим в своем коробе, скрылся за крутым зеленоватым бугром, жизнь на берегу, возле которого остались покинутые плоты, возобновилась. Вылезла из-под сухого комка глины маленькая ящерица и засуетилась среди редких островков сухого мха, стремясь наверх, в сопку. Из куста выпрыгнул степной хорек, погрыз что-то и, оглядевшись, кинулся к воде утолять жажду. Запорхали в воздухе бабочки, зажужжал над рекой столб комаров, пролетела маленькая яркая птичка, скрывшись в зарослях кустарника на той стороне реки. Заиграла в воде окончательно проснувшаяся рыба, замычало в лесу травоядное животное, а к пенистой воде покатил свой шарик песчаный паучок. И только два желтых глаза в зарослях гигантской крапивы, не моргая, горели злыми огнями.
* * *
Прошли уже больше десяти километров. Все так же слева тянулась на юг бесконечная лесостепь, а здесь, на правом берегу, волновалось от ветра сплошное зеленое покрывало леса.
Сели обедать. Уничтожили последний сухой паек, доели вяленую рыбу и копченый сыр, добавив к этому черепашьи яйца и огромных вареных раков. Место привала выбрали между густым ивняком и рекой. Дальнейший маршрут, судя по всему, пролегал через сосняк. Согласно карте Треша, это был самый короткий путь. А в обход, по голым степям, мотать лишние десятки верст как-то не хотелось – натыкаться на своры гиен и отряды кочевников было совсем не с руки. Хук одобрил выбор сталкера.
Дед Игнат благословил всех по окончании обеда, а Холод выделил десять минут на отдых. Малой кидал в воду камушки, развлекая Анжелу, зашивающую лямки рюкзака Холода и иногда серьезно поглядывающую на него. Эта девушка нравилась всем – в ней, шустрой и не по-женски смелой, было что-то привлекательное и необычное. В воинственной, походной экипировке она выглядела бравым солдатом. Холод – единственный в отряде, кто знал Фифу уже давно, со времен походов по территории Анклава, где фонила аварийная атомная Станция. Сегодня это была уже не та девятнадцатилетняя цаца, думавшая о косметике, дискотеках и мальчиках на крутых спортивных тачках, а матерая опытная амазонка, на равных выступающая в отряде следопытов и сталкеров. Надежное плечо, острый глаз и значимое слово. Холод заряжал запасные магазины автомата, захваченные в лагере ренегатов, и мурлыкал под нос слова из песни Виктора Цоя про город в дорожной петле.
Игнат что-то проповедовал бойцам, которые смеялись над серьезным, неуклюжим дедом и его философскими размышлениями насчет бытия и Апокалипсиса.
Штепсель обучал брата стрельбе из лука. Мизер, натягивая тетиву во весь размах своих коротеньких рук, торопливо отпускал ее, и прутик отлетал метров на семь. Довольный Штепсель пообещал, что даст пульнуть настоящей стрелой.
Талгат издевался над толстяком Пухом, щекоча его за бока и увертываясь от оплеух друга.
Добрыня сидел на песке, возвышаясь серым валуном на берегу, и вспоминал, судя по выражению лица, мрачные и грустные эпизоды жизни.
Хук, громко ломая ветки, ушел в ивняк по нужде.
Треш, разминая мышцы, делал растяжку и визуально изучал каждого члена группы, стараясь уловить примерный ход их мыслей и чувств. Ведь это был и его отряд, несмотря на то, что командовал им Холод. С этими людьми сталкеру предстояло пройти едва ли не самую важную часть его жизненного пути. Он тревожился о том, что с ними будет дальше, ведь кто-то должен упасть первым. Дорога к Раю сложена из костей. И она обязательно возьмет дорожный налог… Чьей-то жизнью…
– А сейчас ты выстрелишь вот этой палочкой. – Штепсель вынул из колчана стрелу и помог брату прицелиться.
– Куда стрелять-то? – Мизер начал натягивать тетиву.
– Во-о-н, видишь, корявая ива впереди. Постарайся попасть в нее. Хорошо?
– Метров двадцать. Да я же… да сил у меня не хватит! – Мизер прицелился и отпустил тетиву. Стрела с грязным оперением, звонко рассекая воздух, мелькнула к ивняку, промазала, скользнув по кривому дереву.
Но она поразила другую цель, прятавшуюся в густом кустарнике. Снаряд неглубоко вошел в грудь притаившегося эбермана. Тот глухо застонал, зажмурив воспаленные гноящиеся глаза, и тихо присел на колени, схватившись рукой за торчащее древко. «Мерзкие твари! О-о-ох… Придет час расплаты за все ваши выходки. Придет… Наступит мое время». И уродец, скривившись от злости и боли, метнулся в глубь зарослей.
Немало удивился и Штепсель, вдоль и поперек обшаривший край ивняка, но так и не нашедший выпущенную братом стрелу. Чертыхнувшись и не заметив ничего подозрительного, он с озадаченным видом вернулся к отряду.
* * *
Снова шли вереницей, наматывая километры пути. В лес решили ночью не входить. Когда уже начало темнеть, заметили перед собой распадок, поросший камышом и осокой, скользкие стелющиеся заросли ольхи и вербы, примятую неведомыми животными траву и остатки старого кострища. Все остановились, следуя примеру проводника, и стали рассматривать таинственное местечко.
До высоких разросшихся деревьев оставалась сотня метров покрытого кочками разнотравья. Насекомые, стрекоча и пиликая на все лады, шныряли взад и вперед, вверх и вниз, от людей к песчаному холму, поросшему соснами, и обратно. Бронзовые лучи заходящего солнца красиво отражались на смолянистой коре исполинов. Но только крайних: дальше, в глубине, путники не увидели ничего – только черную массу Чащобы и безмолвие. Лес далеко уходил в стороны: справа – до реки и вдоль нее, а слева – до корявых, карликовых кустов жимолости и акаций, переходящих в лесостепь.
Треш поднял голову. Вверху, над темно-зелеными кронами сосен, по-прежнему расстилалось чистое, лазурное небо: ни одного облачка или тучки, ни одной птицы. Сзади темные, шелестящие от ветерка, какие-то отталкивающие и непривлекательные ивы. Так захотелось остаться здесь, на лугу, между сосновым бором и ивняком. Живность казалась вполне нормальной – обычные бабочки, кузнечики и муравьи. Здесь пахло жизнью. Господи! А что дальше?
Заночевали на самой опушке, около шелушащихся смолянистых столбов, уходящих вверх и заканчивающихся огромной колючей кроной. Насколько возможно, обследовали местность кругом, но уже стемнело, и все поспешили собраться вместе. Костер не разжигали, наспех перекусили галетами и сухарями и быстро заснули, держа оружие наготове (такой пример подал помрачневший и чем-то озадаченный Хук). Часовыми остались братья Штепсель и Мизер.
«Господи, спаси и сохрани наш сон и нас в нем!»
Среди ночи Треш почувствовал, что мочевой пузырь переполнен, поэтому поспешил справить нужду, а заодно сменить на посту братьев. Взглянул в непроглядную темноту леса и поежился – в двух метрах от себя уже ничего не увидел. Подтолкнул Штепселя и показал ему кулак, безмолвно ругая за сон на посту. Еще заметил, как в обнимку лежат Холод и Фифа, похрапывает Мизер, чешет щетину толстяк и ерзает на еловом лапнике Малой. Лиц других бойцов разглядеть в темноте не удалось.
Зажав штык-нож в кулаке, Треш прошел с десяток метров, словно прокаженный, протянув руки вперед. Прислушался – ни звука. Опорожнился и таким же методом поплелся назад, к биваку. Руки неожиданно наткнулись на древесный ствол, а в следующий момент уперлись во что-то податливое, шерстяное. Неописуемый страх пробежал волнами по всему телу – от макушки до самых пят. Сталкер интуитивно почувствовал, что большое страшное существо обернулось к нему. Оба вскрикнули, только человек громко, испуганно, резко, а зверь – хрипло и утробно. Предугадав намерение незнакомой твари, Треш моментально нагнулся. Тотчас над ним пронеслась волосатая конечность, пытающаяся снести человека неимоверно сильным, убойным ударом.
Сталкер издал боевой клич, больше похожий на истошный крик напуганной до смерти жертвы, и резанул ножом по темному телу раз, другой. Чудовище отпрянуло и протяжно взвыло, от чего Трешу показалось, что проявившиеся на спине мурашки разом лопнули.
Бойцы отряда повскакивали, хватаясь за оружие, а в лесу дико и протяжно завыли. Треш в три прыжка очутился среди боевых товарищей, кинулся к своей снаряге и резко выдохнул, пытаясь унять нервную дрожь.
– Бежим! Сюда, за мной! Быстрей! – заорал Хук, и остальные, окончательно придя в себя, припустили за проводником.
Неслись около полукилометра, пока толстяк Пух совсем не выдохся. Все попадали на хвою, тяжело дыша и не разговаривая. Здесь, в глубине леса, было страшнее, а там, на опушке, на границе дня и ночи, зла и добра, жизни и смерти – хотелось жить и жить счастливо, беззаботно и весело.
– Держитесь все вместе, пушки наготове и никаких разговоров! – Хук повалился на бок, закашлялся.
– Кто это был? – Трешу все еще казалось, что он видит перед собой огромного черта.
– Не знаю… Если это зверолюди, то лучше сматываться подальше.
– Кто-о?
– Звиздец!
– Дадим бой! – Добрыня стоял в боевой позе, держа секиру в обеих руках. – Фули бегать от них зайцами?!
– Добрыня, ты не видел его. Это ходячий ужас! – Сталкер лихорадочно обдумывал план дальнейших действий.
– Давай быстрей! Сидеть и вату катать некогда! – бросил Хук, всматриваясь в сумерки.
– Так… Пух, ты можешь еще пробежаться?
– Что? Что ты, парень? Я… я-я-а… – Пух держался за явно сдававшую селезенку и тяжело дышал. Губы его нервно тряслись, лицо исказила гримаса боли.
– Абзац! Как же вовремя я проснулся!
– Треш, тихо…
Все прислушались, стараясь не дышать. Где-то совсем недалеко хрустнула ветка.
– Холод! – прошептал сталкер.
– Все к бою! Занимаем круговую. Малой, в центр. Анжела, ты тоже… да, я сказал! Хук, отвечаешь за них.
– Понял.
– Ясно, Ден.
Фифа с пистолетом оказалась на сосне, между двух расходящихся стволов, подсаженная туда Добрыней, который тут же занял место в круговой обороне.
И вовремя! На отряд напали троглодиты – страшные, сильные, дикие аборигены гор и лесов.
Треш сразу усек, что атакующие уроды – не чета всем предыдущим врагам.
После дружного громового залпа из нескольких стволов бойцы схватились за холодное оружие. В предутреннюю пору кое-что можно было различить во время схватки – огромные, темные силуэты с нескладными сутулыми телами и длинными корявыми руками. Поначалу они и вовсе показались орангутангами, но по ходу выяснилось, что это все-таки производные от гомо сапиенс: полуголые, с развитой мускулатурой и обильной шерстью почти по всей поверхности тел, уродливые и жестокие. После огнестрельной лавины их стало меньше, но оставшиеся не на шутку рассвирепели.
Первым с разбитой головой пал толстяк Пух, успевший завалить одного дикаря. Его убийцу проткнул копьем Холод, но сам получил удар в грудь и свалился среди окровавленных тел. Третий зверь атаковал Добрыню, даже получив смертельное ранение от пули. Еще одного разом закололи Штепсель и дед Игнат с поврежденной левой рукой. Пятого бумерангом и штык-ножом полосовал Треш, ловко уклонявшийся от звериных выпадов. Малой не отставал от взрослых: метко всадил в пах одному из нападавших арбалетную стрелу, а затем другую – в грязную волосатую грудь. С дерева отдельных нападающих расстреливала визжащая от испуга и азарта Анжела.
Охваченный огнем из самоделки Талгата дикарь, сбив с ног священника, с воплями заметался между деревьями, но вскоре рухнул на ковер хвои и затих под старой сосной. Рядом с ним упал Варан, держась за сломанные ребра. Но точку в ночной бойне поставил Хук, выстрелив из обреза по оставшемуся последним лесному уроду с изрубленными конечностями. Голова троглодита лопнула, забрызгав все вокруг кровавыми сгустками, тело мешком осело на землю, и наступила неожиданная тишина.
Все!
Но повторения пройденного никто не желал. Поэтому держащийся за голову Холод предложил сменить позицию, а проще говоря, бежать.
Когда страшный черный сектор Чащобы остался за спинами, все повалились на траву, хрипло, с надрывом дыша. Сплюнувший в сторону кровавым сгустком Холод, восстанавливая дыхание, через раз уточнил у проводника:
– А-а-а… й-есть ли-и в этом ч-чудном лесу кроме зверей, чудовищ и чумы, что-нибудь п-попроще и п-получше? Ну… например, б-бандиты… или к-какой д-другой нормальный п-противник?
– До-орогой ты мо-ой… – Хук лихорадочно перезаряжал старый ижевский обрез. – Здесь есть все, что только можно п-представить в страшном сне! И даже то, что никому и не снилось!
– Иди т-ты… Будешь щас народ пугать… – цыкнул на него Треш, потирая грудь и морщась от боли.
– Мне что-то не хочется больше встречаться с этими зверолюдьми, лучше уж сразиться с несколькими воинами или взять приступом базу бандюганов… – Холод оглядел весь отряд, заметив понурого Талгата и не увидев рядом с ним добродушного толстяка.
– Пух… там остался. Погиб… – Талгат, сжав кулаки, отвернулся и засопел.
– Пух… Пух?! Никак не думал… – Треш с горечью вздохнул, вспомнив веселого товарища, еще недавно из последних сил бесстрашно бьющегося с мутантами.
– Да. Я видел, как ему размозжили голову… Жесть! – Добрыня печально взглянул из-под помятого шлема на сталкера.
Отдышавшись, поднялись, поправили снаряжение и некоторое время шли молча, шурша хвоей и бряцая оружием. Наступало утро. Почему-то чересчур туманное и холодное здесь, на краю Пади.
Отряд продвигался уже не цепочкой, а нестройной толпой разномастно вооруженных смертников – в лес, в загадочную и пугающую Чащобу.
С обеда на лес вслед за туманом опустилась какая-то вязкая непонятная мгла. И хотя видимость была достаточной – метров на двадцать, бойцы до рези в глазах пристально всматривались в каждую деталь, стараясь заметить любое движение или малейшее изменение обстановки. Опять стало жутко. Где-то вдалеке загромыхало, сверкнула молния, а вслед за этим по лесу пронесся дикий вой. Даже многое повидавший Хук поежился, нервозно оглядываясь и что-то бормоча под нос.
Через несколько минут стало совсем сыро и холодно, на землю упали первые капли дождя. Отряд поспешил укрыться, но дождь доставал людей повсюду. Не прошло и получаса, как все промокли до нитки. Хук торопился и подгонял бойцов, но не он один считал, что за день лучше пройти как можно больше, никому не хотелось оставаться здесь еще на одну ночь.
«Мда-а. Сейчас бы пронестись через заросли пушечным ядром», – мечтал Треш, до этого считавший себя знатоком дебрей Чащобы.
Сорочка неприятно липла к телу, а кожаная куртка уже не спасала от воды. Про модуль «Специфика», начавшего пропускать влагу, и речи не шло. Сталкер позавидовал сейчас тому, кто когда-то впервые надел на себя еще новый комбинезон, являющийся в свое время передовой технологией с замкнутой системой дыхания. А сегодня на костюме отсутствовали даже добавочные сервоприводы мини-экзоскелета, помогающие в давние времена хозяину переносить как можно больше тяжестей… Треш ежеминутно смахивал капли с носа и ресниц, стараясь не сбивать темп бега по дождливому лесу, и немного жалел бойцов отряда: он-то сталкер, ему привычно, а вот остальным, кроме разве что еще Холода, Фифы и Хука, было тяжелее и страшнее. Но, подгоняемые ливнем, страхом и проводником, все терпеливо бежали трусцой, пока не наткнулись на глубокую ложбину, уходящую на запад.
Удивительно, но здесь, в заросшей колючим шиповником и осокой ложбине, не лило так сильно, как в остальном лесу. То ли обширные кроны нескольких осин и кленов, прикрывавших лог, то ли какая-то воздушная аномалия были тому причиной, но здесь, в низинке, дождь почти не ощущался. Зато лесной ручей нес по переполненному трехметровому руслу всякий хлам и мусор. Бойцы расселись по обе стороны стремительного бурлящего потока и спугнули несколько лесных крыс, которые мигом исчезли среди корней.
Мимо проплывали корявые сучья, хвоя, пучки травы и мха, семена, листья и неизвестно откуда взявшиеся старые целлофановые пакеты. Кто выжимал одежду и тряс мокрой головой, кто просто зачарованно смотрел на бушующий ручей с небольшими порогами и перекатами.
Треш настороженно следил за толкаемым водой человеческим черепом. Поток с трудом двигал его вниз по течению. Волна вытолкала желтый череп на берег, прямо напротив сталкера, и журчала, перекатываясь через пустующие глазницы. Треш судорожно сглотнул, наблюдая за этим, подумал: «Хорошо хоть Анжела не видит этого, иначе бы подняла визг на всю планету. Девка вроде боевая, но… все же девушка! Хоть бы не заметила эту черепушку…»
Фифа тем временем сорвала красивый сиреневый цветок и наблюдала за каким-то жучком с блестящим хитиновым панцирем. Девушка задорно хихикала, наблюдая за ползающим по ладони насекомым, приятно щекотавшим кожу несколькими лапками. Это заметил Хук:
– Красавица, тебе, наверное, было бы неприятно узнать, что эти жучки с огромной скоростью пожирают трупы людей и животных?
– Да-а-а?! – Фифа вскрикнула, сбросив жука с руки и обтирая ее о мокрое колено. И тут она заметила череп у ног Треша. – Атас! А это что… кто?
Визга и воплей не последовало, видимо, девчонка давно перестала быть неженкой и плаксой, а ежедневные картины страшных последствий Катаклизма выработали в ней равнодушие к подобным натюрмортам. Эка невидаль – черепушка в ручье!
– Кто-кто, грибник в пальто! – пробурчал Хук, равнодушно глядя на череп в ручье.
Всех мучила жажда. Перенервничавшие и разгоряченные бегом люди рыскали глазами по сторонам и ловили ртами падающие редкие капли. Пить воду из грязного ручья, заполненного трупиками насекомых и членистоногих, никто не решался, а фляжки оказались пусты. Нужно было найти более чистый источник воды. Холод решил поискать пригодную для питья воду, разделив отряд на две группы и отправив их в разные стороны.
– Час времени! Расстояние не больше полукилометра и исключительная осторожность!
Поисковики разошлись, а на мокрый берег ручья выползли несколько земляных аскарид.
* * *
Ушедшие на запад вскоре наткнулись на болото, мрачное и гиблое место, выбрасывающее в воздух клубы газа и струй гейзеров. Повсюду мерцали аномалии и переливались миражи.
– Не-е, здесь не будет родника – это точно! – Талгат еле-еле высвободил ногу из трясины.
– Тебе баллоны не в тягость? Как ты с ними таскаешься, да еще и бегаешь? – спросил Треш, срубая верхушки камышей, мешающих обзору.
– Да я привык уже… ты бы тоже поносил их года два, так вообще не замечал бы. Вон, Штепсель носит Мизера и никогда не жалуется…
– Так ведь брат!
– Ну и что? В нем почти полцентнера веса. Поноси-ка!
– Так куда идем-то, правей или левей болота? – Треш поглядывал в обе стороны.
– В другом месте и в другие времена я пошел бы направо, а вы налево, но здесь… Ха! Не очень-то тянет… – Хук, чавкая сапогами по жиже, выбрался на землю. – Пошли туда.
И они побрели влево.

 

Группа Холода забрела в густой и высокий кустарник. Все встали и прислушались – звуков бьющего из-под земли ключа не слышалось.
– Слушайте, а давайте…
– Тс-с-с, – прервал Фифу и поднял палец в потертой кожаной перчатке Холод, уловив шорох листьев.
– Может, показалось? – Добрыня тоже прислушался, но ничего не мог различить. – Птички?
– Нет, – шепотом отрезал разведчик, прислушиваясь к звукам, и медленно вытащил из ножен меч. – Сюда кто-то идет. Тихо.
Вдруг он резко увлек Фифу к земле и присел сам. «Ниже», – шепнул он Добрыне и жестом приказал залечь остальным бойцам. Все вмиг попадали на сырую хвою. Фифа попыталась выглянуть, но Холод пригнул ее голову, изготовив к стрельбе автомат. Он показал пальцем вперед и мелко перекрестился.
Стая растрепанных гуффонов, охотясь в кустарнике на лесных крыс, приближалась к укрывшимся людям. Пожиратели легко и ловко перешагивали через колючий кустарник высокими сильными лапами, при этом бдительно изучали местность.
«К бою!» – жестом показал Холод, и бойцы напряженно замерли…
* * *
– Тс-с-с. Тихо! – Хук поднял согнутую в локте руку, привлекая внимание остальных. Все разом остановились, только Талгат по инерции наткнулся на Треша, звякнув оружием.
– Тихо! – Сталкер сердито взглянул на огнеметчика и тоже прислушался. Далеко на севере мерно и глухо бил колокол. Малой буквально впился в оружие ногтями, а Треш вопросительно взглянул на проводника.
– Церквушка недалеко, с километр будет. – Хук вытащил палаш с широким лезвием, в другую руку взял пистолет. Послышались звуки передергиваемых затворов, но проводник предупредил: – Стрелять не надо. Только в самом крайнем случае. Лучше топоры и ножи.
– Почему?
– Выстрелами разбудим всех тварей – потом ни в жизнь не выберемся отсюда. Ясно?
– Ясно!
– Может случиться такое, что меня убьют…
– Ты че, брат?!
– Треш, если я умру, маршрут держите через эту церковь, затем заброшенное кладбище, старый мост и деревня Суровцы. Дальше будет старая недостроенная крепость – от нее вправо до огромной скалы. Только идите не под скалой, а по верху, через дикий малинник. Под скалой еще никто не проходил живым.
– Хук, а может и потом с нами? – Малой пристально взглянул на бродягу.
– Нет, паренек, ни за какие деньги! Да еще неизвестно, что дальше. А так хоть до деревни вас доведу.
– Хук, а дальше? – выразил нетерпение Треш.
– Потом, после скалы – до фонтана, там газы вонючие из-под земли бьют. От фонтана пройдете чуть дальше по звериной тропе к лесу, пока запах серы не пропадет. А как станет чище и свежее, то на опушке повернете налево, на восток, и идите до заброшенного карьера. А дальше до форта рукой подать.
Выслушав проводника, Треш кивнул, но не сводил с него пристального взгляда, пытаясь понять, чем так озабочен знаток леса. Слух и зрение самого сталкера не выявляли ничего подозрительного.
Хук слушал, как шумит от свежего дуновения листва кустов, как скрипят кронами сосны… как кто-то ходит за густым можжевельником.
– Упс! – Хук спохватился и приготовил к стрельбе обрез. – Может, показалось? Колокол, что ли, звякнул бы, а то не знаю, долго ли еще идти. Не-е, здесь оставаться нельзя.
– Что, Хук? – Треш потянулся к оружию, заметив настороженный взгляд проводника.
– Да так, показа… – Хук внезапно вскрикнул и выстрелил в темноту.
От резкого и внезапного грохота все вскрикнули и дернулись, прикрывая уши и клацая затворами. Смертным приговором прозвучал в темноте крик Хука, а за ним писк какого-то животного:
– Гуффоны!
На отряд напали Пожиратели крыс!
Одновременно с известием проводника из-за туч показалась луна – круглая, слабая, одинокая. В бледном свете Треш увидел перед собой двухметрового зверя, поднявшего огромную когтистую лапу, чтобы растоптать раненого Варана. Сталкер рванул к нему, высоко подпрыгнул и ногами сбил чудовище, с хрюкающим визгом упавшее на землю. Картечным зарядом Хук изуродовал мутанту голову и клюв. Воины сражались с напавшими гуффонами кто чем: ползающий по мху Варан постреливал короткими очередями, Талгат в упор размозжил одному зверю голову и успел оттолкнуть другого, которого добил колом подскочивший Малой.
Подоспевшая группа Холода сразу вступила в схватку с мутантами, благо были рядом. Штепсель с Мизером в один прием расстреляли двух страшилищ и схватились с двумя другими врукопашную. Талгат большой струей огня осветил место битвы и подпалил двух гуффонов. Дед перерубил шею одному и обе ноги другому, но пропустил удар третьего, отчего рухнул наземь, держась за бедро. Его обидчика тут же разрубил секирой Добрыня, отбив страшный удар лапы. Здоровяк голыми руками оторвал Пожирателю голову и, забрызганный кровью, кинулся на следующего. Джо зарезал двоих и ранил третьего зверя, но новый мутант сбил его с ног и вогнал мощные когти в подставленную спину, намереваясь вырвать кусок плоти. Подскочивший Дюран лишил гуффона короткого крыла, замахнулся снова, но вынужден был отпрянуть под напором двух разъяренных тварей. Джо громко закричал, из рваной раны фонтаном хлынула кровь. Треш, бросив изрезанного зверя, кинулся на помощь, но не успел. Пробираясь сквозь дерущихся, он заметил, что Джо не подает больше признаков жизни. Наступивший солдату на голову гуффон впился когтями в череп бедняги. Подскочивший сталкер вонзил клинок в грудь твари, но в это время его самого сильно ударили в спину, затем придавили лапой, и он потерял сознание. Совсем рядом голова Джо отделилась от туловища и, подброшенная в воздухе, застряла в зубастой пасти Пожирателя. И все… Темнота.
* * *
Последствия ночного боя оказались плачевными: Джо погиб, трое раненых, остальные целы, но упали духом. С десяток тварей валялось по кустам, еще часть, изрядно потрепанная в схватке, спешно ретировалась в гущу биома.
– И это все-е? После боя с птичками?! Охрене-еть! Хорошо помахались, ничего не скажешь, – с досадой в голосе выпалил Добрыня, вытирая тряпкой доспехи от крови гуффонов.
– А я этих «птичек», мля, кормил с руки, будучи маленьким. Еще до Судного дня, на страусиной ферме за городом, – сухо констатировал Треш, лежа на боку и «отдыхая». Подняться он пока не мог, ощущая тупую ноющую боль в лопатках и плечах. Видать, мутант хорошенько приложил его.
– Ох ты ж, едрить их в перья, гребаные птеродактили! – ругался Варан, корчась рядом с обезображенным трупом Джо. Он сыпал матом и оплакивал погибшего друга, с которым три года бок о бок служил в Заслоне.
Фифа бегала среди раненых, суетилась, роняла лекарства и громко сопела. Никто не замечал ее слез, которые упорно текли и текли. Малой держал на ноге деда Игната артефакт «изоплит», пытаясь зарастить трещину в кости священника. Талгат стряхивал с себя мокрые перья Пожирателей и чистил каркас огнемета, проверял форсунку и настраивал вентиль подачи флюида. Остальные наблюдали за кустами, вздрагивая при малейших шорохах.
– Нужно срочно убираться отсюда! Они могут вернуться, – сообщил Хук, осматривая мертвого гуффона.
– Значит, берем раненых и валим, – проговорил Холод, прикончив трепыхавшегося мутанта возле опушки, – чем быстрей, тем лучше. Подъем, парни! Отдыхать потом будем. Дюран и Штепсель замыкающими, следить за тылом в оба. Хук с Малым вперед, Добрыня, хватай Варана. Дюран, на тебе святоша. Я Треша возьму. Анжел, ты рядом, бди фланги. Вперед.
Отряд спешно покинул поляну, предварительно забрав снарягу Джо. Хоронить погибшего товарища уже было некогда, но Малой, таскавший с собой артефакт «чакра», решил отдать ему последние почести: он сунул под тело Джо этот отворотный арт, отпугивающий лесную живность, сжал окровавленное плечо мертвого солдата и мысленно простился с ним. Затем вскочил и стал нагонять Хука. Холод, подхвативший Треша под руку, заметил действия парнишки, одобрительно кивнул и повел сталкера прочь от этих мест. Теперь можно было не бояться, что гуффоны или земляные аскариды сожрут тело солдата.
Отряд исчез в утренней пелене тумана и накрапывающего дождика, и только много позже лесные страшилы доберутся до вкусно пахнущей кровью опушки.
* * *
Брели весь день. Спотыкались, падали, иногда устраивали короткие привалы, скоротечные перекусы, подлечивали раненых. Их никто не преследовал, не нападал. Однажды на другой стороне торфяника, который группа Холода решила обойти справа, в бинокль увидели злыдня – огромного мутанта на двух мощных лапах, неожиданная встреча с которым обычно заканчивалась для любого вооруженного врага смертью последнего. Гигант принимал грязевую ванну, словно исполинского размера боров, хрюкал и нежился в торфяной коричневой няше. Путники переглянулись и невольно пригнулись, ускорив шаг.
Треш с Игнатом оклемались быстро и уже после обеда чувствовали себя бодрыми. Помог «изоплит» и стероиды, а также неусыпный надзор Фифы. Варан держался молодцом, но его раны оказались серьезнее, чем у товарищей. Добрыня никому не позволял подменять его и сам тащил раненого на себе, тяжело сопя и потея.
К вечеру вышли к заброшенной полуразрушенной церквушке, напоминающей раскольничий скит. Густой лес в этих местах сменился на редколесье.
В стенах, покрытых плесенью и паутиной, разгорелся костер, запахло горячим супом и кофе. Правила этикета в отряде да еще и в рейде никто не соблюдал, поэтому руки не мыли, громко чавкали, матерились и отвешивали пошлые шутки – как могли, снимали напряжение. Кто потягивал из фляжек спиртное, кто курил папиросы, заправленные порошком полыни, кто просто ржал, рассказывая небылицы и анекдоты. Про Джо и Пуха старались не говорить, хотя никто и не забывал про них. Все знали, что по окончании рейда командир обязательно устроит торжественные поминки по погибшим. А сейчас бойцы развлекались, отдыхали и готовились ко сну. Кое-кто уже задремал и тихо посапывал вдоль стен.
– Дед, а почитай нам что-нибудь на ночь, ну, там, стихи или сказочки. От молчания и скуки совсем с ума сойти можно в этом лесу, – попросил Варан, лежа на бетонной плите и млея от укола анаболика, но его одернул Талгат.
– Талгат, пускай Игнат почитает! – Хук тоже заинтересовался, устраиваясь удобнее на срубленной еловой лапе и поправляя под головой рюкзак.
– Хук, может, ну его, эти вечерние чтения? Опасно ведь привлекать голосами лесное зверье! – спросил Холод.
– Командир, тут везде опасно и страшно. Ничего-о, нехай потрещит, глядишь, уснем спокойнее. Снаружи колючий кустарник, заросли аномальной крапивы. Тропинка и забор под приглядом Дюрана – хрен кто подлезет незамеченным! Нормалек, разведка.
– Ну, ладно, смотри… – Холод взглянул на хихикающих Треша и Анжелу, лег на другой бок и, пытаясь отогнать тупую тянущую боль в затылке, подмигнул Игнату, мол, давай, сбацай чего-нибудь.
Фифа, сделав сталкеру инъекцию обезболивающего, о чем-то трещала с ним, кокетливо улыбаясь. Она бросала мимолетные взгляды на Холода, тем самым вызывая у друга легкую ревность и вздохи. Но потом перебралась к нему и прижалась.
– Вот так-то лучше, – прошептал командир, обнимая подругу.
– Дед, так ты будешь…
– Сейчас, Варан, обожди минутку… гм… Вот что мы с вами сделаем. Я закрою книгу, желающие называют страницу наугад, а я читаю первые строчки. Получится так, будто они посвящены вам. Ладушки? – Дед бережно погладил истрепанную обложку.
– Игнат, как называется твоя Библия? – спросил Холод, потерев небритой щекой о затихшую в его объятиях Анжелу.
– Это книга, а не Библия. «Сказания о чудесах, святых местах и человеческом житии». Так. С кого начнем? – спросил дед, оглядывая всех. Где-то далеко в лесу протяжно завыли.
– Господи! Отведи от нас бесов лесных, дай отдохнуть с пути и сил набраться, – перекрестился дед. – Ну, и?
– Давай я! – предложил Варан, слегка приподнявшись.
– Я могу, – поднял руку Талгат.
– И я! – отозвался Малой.
– Лучше с меня! – проговорил Хук.
– Э, нет, рабы Божьи! Начнем с командира нашего, если он не против.
– Хорошо, давай, Игнат. – Холод сосредоточил внимание на серьезном морщинистом лице старика.
– Какую страницу? Их здесь тысяча. Только двух не хватает. Канули в небытие.
– Да ладно – канули. Какнули кое-кто да бумажки святые использовали. А, святоша? Так оно было? – пошутил Хук, и все захохотали, глядя на покрасневшего старика.
– Ироды! Все бы вам зубоскалить и подтрунивать над бедным священнослужителем, – пробурчал дед и послюнявил палец в преддверии лотереи.
– Прям игра из детства… открой… э-э… шестьдесят седьмую.
– Та-а-к. Шестьдесят семь… Ага. Вот, слушай, командир.
И дед стал читать мелкие строчки «Сказаний…». Было темно, несмотря на блеклый свет переломленной палки-фонаря в углу и костерка на входе; снаружи страшно и протяжно выли, а стены полуразвалившейся церквушки оглашал хрипловатый голос:
Когда ты шагаешь по пыльной дороге,
Когда шевелится на древах листва,
Ты вспомни ее, свою девственно юную,
Ту, что не пускала тебя на войну.
В бою не страшись железного звона
И криков не бойся, забудь обо всем.
Тобой руководствует сердце Канона.
Будь смел и решителен в деле своем!

– Вот, командир, твоя страница! – Дед торжествующе оглядел лица товарищей и посмотрел на Холода.
– Отлично, Игнат! – Тот взглянул на бойцов и улыбнулся. – Мне понравилось.
– Прям про нашего командира стишки. Круто. Теперь мне. – Варан подумал и выдал: – Сто тридцать первая. Давай, старый.
– Сам ты… три дня не умывался, пацан, блин! – чуть обиженно сказал Игнат, открыл и стал читать, постепенно умолкая и бледнея:
Станет грозным небо, загудит земля,
Потом проснутся духи и сожрут тебя…

– Вот, еп! Ты че, Игнат? – Боец вмиг побледнел, улыбка исчезла.
– Я… я читаю, что там есть! – промямлил дед.
– Нет, лучше открой сотую страницу, там глянь.
Опять зазвучал голос Игната:
Как посмотрит вдаль он, зашуршит листвой,
Прилетит, как буря, закусить тобой…

– Дед! Ты че в натуре?! Захотел напугать меня?! Пипец. Шестьсот шестьдесят первая! – буквально крикнул Варан, зажав рану в боку и буравя старика отчаянным взглядом.
Все отрешенно смотрели в стороны, но только не на Варана. Где-то на окраине развалин опять завыли. В третий раз зазвучали рифмы:
Здесь темно и страшно, заунывно и мертво…
Зверь лежит с открытой пастью, не смотрел бы на него…

Еле-еле успокоили испуганного солдата. Дальше продолжать игру никому уже не захотелось. Все улеглись, погруженные в свои мысли и обдумывая засевшие в мозгу строчки. Спали, конечно, плохо.
* * *
Утром всех разбудил брякнувший наверху колокол. Добрыня встал, чтобы сходить осмотреть периметр, а дед решил разбудить солдата, чтобы извиниться за вчерашнее. Игнат расталкивал Варана, тряс его и щипал, но затем с нервным заиканием громко произнес:
– Он… умер!
Так внезапно и непонятно отряд потерял еще одного бойца.
Где-то за забором громко заорал Добрыня. Все, за исключением Дюрана, бросились на крик, а он подсел, опираясь на ружье, к умершему Варану. Челюсти дрожащего солдата от холода свела судорога, он медленно склонился над товарищем, сквозь сумерки вглядываясь в него. Бледные щеки, лоб, нос, губы… Боже! Дюрану показалось, что губы мертвого шевелятся, он пригляделся… Ужас! Рот умершего открылся, и оттуда струей хлынула куча мелких, живых червей. Дюран отпрянул и упал, с ужасом созерцая, как белые влажные червячки в несметном количестве выползают изо рта покойника. Целый поток их хлынул по лицу Варана. Дюран на карачках заковылял к проему в стене, но оттуда внезапно появился эберман с искаженным желтым лицом и с размаху всадил бойцу в глаз короткий кол. Дюран повалился и затих.
Треш успел ухватиться за гнилую перекладину ограды и оттолкнуть Добрыню. Перекошенный забор с треском и скрипом повалился, подняв в воздух тучу навозных мух величиной с доброго шмеля. Отряд отпрянул от кучи мусора, поросшего бурьяном, и роя мух-мутантов. И тут грянул выстрел, а следом за ним раздался крик Добрыни:
– Шухер, братцы-ы! Угроза с леса.
Быстро, с опаской взглянув через дыру оставшейся целой ограды, Треш увидел на туманной поляне толпу грязно-серых, уродливых оборванцев. Три-четыре десятка.
– Вот, еп! Фантомы эберманов пожаловали! – воскликнул Хук, но тут же изменился в лице: – И конечно, где-то с ними их Аас.
– Кто-о?! – бросил пригибающийся на ходу Треш, занимающий позицию для стрельбы. – Какой еще в задницу Аас?
Ответа не последовало – не до того было в рукопашной схватке. Минут через пять Добрыня с отрубленной по локоть правой рукой поспешно вернулся обратно и с помощью Анжелы стал обвязывать изливавшую кровь конечность.
– Если бы не крыса… отвлекла, зараза! А этот урод отсек мне руку… моей же секирой. Тварь! Позор какой… м-м… гадина! Я найду ее, я убью эту мерзость!
– В том-то и дело, что их почти нельзя убить! – произнес Хук, разглядывая призрачных уродов, окружавших развалины церкви.
– Не понял, Хук? Как это? – спросил Холод.
– Ну, как-как… Вон, мы с большущим трудом завалили гуффонов, а эти, – Хук показал в окно, – эти бессмертны…
– Черт!
– Что же нам делать? – Анжела впала в отчаяние. – Варан так неожиданно умер. Добрыня… ваще жесть! Еле остановила ему кровь. И вдобавок окружены этими уродами.
– Наш отряд кроме Варана еще и Дюрана потерял, – решился сказать Треш.
– Что-о?!
– Это как?!
– Нет его. Погиб. – Сталкер окинул взглядом шокированных известием соратников.
– Дюранчи-ик! Блин-н-н.
– Жаль мужика. – Добрыня сморщил лоб, опустив перемотанную в локте руку.
– И… и что же мы теперь будем делать?
– Командир, принимай решение, мы за тобой.
– Ден, рули. Совсем жопа настала! Щас они полезут со всех сторон.
– Однозначно будем сражаться. Хук? – Холод попытался найти поддержку в лице проводника.
Тот перепрыгнул через огромную балку, долго и внимательно смотрел в оконный без стекол проем на белые, неживые лица эберманов, затем уставился на ползающую по стене жирную муху.
– Так. Остается одно – дружно прорываться сквозь это кольцо, – Хук показал на ветхий скрипящий забор, – это очень хреново, но… черт, другого выхода я не вижу.
– Нас же перебьют, как котят, ты же сам сказал, что их не победить.
– А что… что ты можешь предложить? Ну, давай! – Хук мгновенно разозлился на Талгата. – Помнится, я выжил только потому, что отбился от них факелом, зато потом на свет собрались все ужасы и твари леса. Ты не представляешь, как…
– Подожди! Говоришь, факелом? Ты боролся с ними огнем?
– Да, разведка, они ужас как боятся огня. Так у нас же есть огонь! Много огня! – Хук с распростертыми объятиями кинулся к Талгату.
Тот тоже встречно развел руки, но Хук ускользнул от него и обнял газовые баллоны на спине огнеметчика.
– Господи, Ты услышал наши молитвы! – Дед Игнат перекрестился, глядя наверх.
Холод отдал необходимые распоряжения, и все приготовились к прорыву. Строить из себя героев не собирался никто. Сейчас требовалось по-быстрому смыться отсюда, и желательно живыми.
Первым вышел Добрыня с опущенным забралом шлема и секирой в невредимой руке. Полупрозрачные, постоянно извивающиеся и дергающиеся уроды, шурша опавшей листвой и бренча холодным оружием, стали приближаться. Злобные, бледные морды скалились, обнажая корявые клыки. Около сорока вооруженных палками, топорами и серпами мутантов. Отряду предстояло схватиться с толпой жестоких неуязвимых убийц.
Добрыня натянуто улыбнулся ораве надвигающихся оборванцев и кивком головы показал назад. Ветхая дверь со скрипом отворилась, и из развалин вынырнул Талгат – тоже улыбающийся и довольный, хотя в душе творилось бог весть что. За ним высыпали и все остальные.
Фантомы переглянулись и двинулись вперед, от них отделился самый крупный по размерам, ранивший Добрыню и убивший Дюрана. Талгат направил ствол-трубку на него, ожидая остальных тварей. Теперь каждый из бойцов отряда видел сквозь их серые, неживые тела частокол деревьев, росших позади призрачного войска. Добрыня подал знак, все приготовились к броску, а Талгат, щелкнув краном-затвором, пустил тонкую струю газа в трубку, после чего объемное пламя вырвалось из огнемета и охватило этого Ааса.
Тот вспыхнул, как ведро с керосином, приведя в ужас остальных своих собратьев, и тут же исчез после громкого хлопка. Люди воодушевленно закричали, а Талгат передернул затвор, щелкнул маленьким рубильником-гашеткой и обдал толпу фантомов длинной огненной струей. Уродцы лопались и взрывались, пропадая навсегда, а когда около десятка их сгинуло, остальные кинулись назад, к дряхлому забору. Талгат, понимая, что газа осталось немного, но, возбужденный победой, все равно бросился за ними. За ним поспешили и все остальные. Огнеметчик добивал оставшихся мутантов короткими струями огня, оставляя на земле только сухие пятна. Вскоре Талгат загнал фантомов в угол забора, и эти создания столпились возле лаза, не догадываясь найти других способов спасения. Здесь-то их и настиг огнеметчик. Истошно визжали вспыхнувшие уроды, зажигая других, а Талгат выпустил последнее содержимое баллонов.
Отряд, наспех разбив волну мутантов, оставил позади развалины церкви и скрылся в густом низкорослом ельнике.
– Здорово ты их, Талгат! Молодец!
– Ха, они лопались, как пузыри – вот зрелище было!
– Молодчина!
– Сын мой, ты преуспеваешь в делах своих.
– Спасибо, Талгат!
– Бедный Дюран! Бедняжка Варан…
* * *
Пока было светло и не так страшно, отряд вереницей бодро шагал вперед, всухомятку перекусывая по пути. Треш потирал ободранный гуффонами затылок и массировал руку. По его следам, стараясь ступать точно в отпечатки мокасин, шел Малой. Первым шагал Хук, последним – Добрыня. Два раза останавливались, прислушиваясь к далекому вою псевдоволков и крикам гуффонов.
Однажды наткнулись на четверых фантомов, мгновенно исчезнувших в кустах возле старого кладбища. Воронье, с шумом взлетев над кронами черных деревьев, долго кружило и оглашало карканьем окрестности. Видели одного эбермана, попавшего в хитрый капкан, распятого на дубе солдата с изъеденным лицом и выпавшими кишками, в которых копошились жуки. Уже под вечер пробежались, услышав неподалеку крик неизвестного чудовища. Но что бойцы увидели вечером, когда только-только стемнело… казалось непостижимым уму…
Еще метров за двести услышали музыку, грохот барабанов и звуки бубна. Хук выразил предположение, что отряд на подходе к деревне Суровцы и там, видимо, праздник.
– Хук, а как они живут здесь, в этом лесу? Почти за пределами Пади, никем не охраняемые? – поинтересовался Треш, пробираясь в сумерках вслед за проводником.
– В том-то и дело, что они не живут, а просто ждут своей смерти! А уйти? Так ведь уходили уже – полдеревни сразу решилось, это когда я обратно от города шел, ну и присоединился к ним. Набралось нас человек пятьдесят… ну, вооружились, провизия там всякая… то, се.
– Ну?
– Ну, и выбралось всего трое: я и еще двое поселенцев. Кто свою погибель нашел от чумы, кто от гуффонов, эберманов, гиен и фантомов. Нарвались и на этих каннибалов троглодитов, и на тиирменов…
– Звиздец, целый набор… Кто же все-таки такие тиирмены, все хотел спросить? Не пойму их природу. Что за мутация такая?
– Тиирмены? Нелюди-падальщики, но они не нападают, а только ждут, когда кто-нибудь сдохнет и…
– Что?
– Ну, что… едят его.
– Что-о?!
– Да, жрут умершего или погибшего и, удивительно, не мрут от болезней. Иммунитет, наверное. Не знаю. Короче, не страшатся они заразы и прочей лабуды с болезнями и гнилью.
– !!!
Добрыня звякнул секирой об дерево и виновато сжался в комок.
– Тихо ты, громила!
– Да ладно тебе, сталкер, вон уже деревня, бояться уже нечего, хотя насчет чумы лучше бы проверить.
– Ну, все равно, Хук! Вдруг без тебя тут что-нибудь…
– Я вас лепешками со сметаной и пирогом с грибами угощу, у меня тут знакомая одна имеется. Такая-я стряпуха, м-м!
– А-а-а, шалун! – Добрыня подтолкнул проводника. – Так у тебя здесь, поди, и детишки найдутся? Да? Сознавайся, чертяка!
Так, не спеша, и с улыбками на уставших лицах отряд достиг опушки дубовой рощи перед желтым полем, на котором разместилась деревушка Суровцы – все двадцать хижин, трактир, мельница, загон для скота и кузница. Через ручей, дающий деревне воду, перекинут мостик из трех связанных бревен. Дома из распиленных дубов, покрытые соломой и ветками. Колодец. Огни на улицах, музыка, бьют барабаны, звенят колокольчики и бубны, хохот и выкрики, мычание коров в сарае. Только как-то непривычно и жалобно. Кругом крестьяне, машущие факелами, хлопающие в ладоши, выпивающие и веселящиеся.
Один паренек подошел к ручью и упал в воду.
– Что с ним? Почему не встает?
– Пьяный. – Хук закивал головой в такт музыке, мешок с бонусным хабаром трясся у него за спиной, он улыбнулся. – Ну, вы чего? Пошли!
– Ну да… А не слишком он молод, чтобы быть пьяным? – прошептал Добрыня, но отряд уже спускался с обрыва, следуя за проводником.
Так никто и не заметил, что лежащий «пьяный» парнишка мертв, вокруг его глаз бледно-синие круги, а губы разбиты.
«Что-то мне не хочется сюда…» – подумал Треш и то же самое прочел на лицах Фифы и Холода. Но Хук уже расслабился, сунув нож за пояс.
Пока бойцы подходили к ограде и топали по улице к харчевне, праздник уже подошел к главному, торжественному моменту. На площади, окруженной десятками взрослых и детей, в центре, освещаемом множеством факелов, стоял высокий помост, наспех сколоченный из досок. Рядом играли на каких-то замысловатых инструментах музыканты, изредка били в барабаны и звякали колокольчиком. Кто-то пел высоким мужским голосом, а точнее, не пел, а выл – хрипло, протяжно и нудно. Зрители хлопали в ладоши.
Темп ускорился, когда из узкого проулка показалось шествие. Впереди, медленно переставляя ноги, двигался то ли жрец, то ли священник с крестом в руках. Длинная мантия его волочилась по пыльной сухой земле, а он целеустремленно смотрел вперед, как и шедшие за ним шестеро монахов. Все – в коричневой одежде с длинными полами, капюшоны, скрывают лица. За ними не спеша топали несколько разодетых крестьян. Ритуал, не иначе!
Когда путники, не замеченные увлеченной зрелищем толпой, отдалились от площади, шествие закончилось у помоста, на котором, как показалось Трешу, кто-то лежал. А показалось ли?
Священник неторопливо взошел на помост, уже сверху заметив незнакомцев, и начал речь.
– Подожди, Хук, – сталкер остановил проводника за плечо, – что он там лопочет?
– Ой, я не знаю. Да не все ли равно? Мы же уже в деревне, расслабьтесь, сейчас помоемся наконец-то, поедим… Да, Добрыня?
– Хорошо бы! – Боец стукнул плашмя секирой по урчащему животу и скривился от боли в культе.
– Вот и идем… Стряпуха, наверное, на празднике, но ничего, мы пока в баньку. Тем более я вас до деревни довел, как и договаривались, завтра сами пойдете. Я все – пас, натерпелся… – Хук тряхнул обмотанной в кровавую тряпку ладонью.
– Да уж, несладко прогулялись.
– Ну что, идем? Чего там такого интересного?
– Да так… – неопределенно произнес Треш, взглянув на Холода.
– Ну, пошли, пошли! – позвал проводник, направляясь к пристройке харчевни, за ним устремились Талгат и Штепсель.
– Треш!
– Иду… сейчас, – прошептал задумчивый сталкер, рассматривая торжественную часть ритуала.
Бойцы стали входить в дом, а Анжела пристально всматривалась своими молодыми, зоркими глазами в происходящее. Священник, окончив речь, перекрестил кого-то, музыка стала утихать, зато в барабаны стали бить чаще и сильней, затрубил рог, народ на площади захлопал в ладоши. Фифа, моргая, вгляделась в сумерки, мерцающие огнями факелов. На помосте лежало тело без одежды, судя по всему, мертвое, непонятно, женское или мужское. Монах заправил полы своей мантии за пояс, наклонился и… начал акт совокупления. «Некрофилы!» – подумала Анжела, но внезапно дверь открылась, и выглянул Холод.
– Цыпа, ну ты че? Пошли.
– Да-да, Деня! Там… там…
– Что там?
– Некрофилы. Праздник некрофилов!
* * *
– Ден, ты скоро? – Добрыня скрипнул дверью. – Все уже вас ждут. Фифа?
– Сейчас, Добрыня. Можно тебя на минуту? – Холод подтолкнул ошарашенную Анжелу к крыльцу. – Иди в дом и пока никому! Ясно?
Девушка кивнула и скрылась за дверью. Из дома слышались хохот и говор бойцов, скрип табуретов и бряцание столовой посуды.
– Что-то случилось, капитан? – Добрыня, уже сложивший в прихожей свое оружие и снарягу, подошел к командиру.
Холод показал ему рукой на церемониальное «жертвоприношение», старающегося священника и восторженных зрителей.
– Смекнул? Усек? Теперь надо принимать срочные меры.
– Мд-а-а уж. – Добрыня понимающе и кисло посмотрел на командира. – Пипец, такого я в жизни еще не видел! А может, тело не мертвое, а живое? Или…
– Или. Топали, видел же сам, что покойник там. Остальным скажем? Все-таки опасно… Ты говоришь, его знакомая на стол собирает? Так если сказать, панику поднимут.
– Капитан, она мне не очень-то понравилась. Как женщина вроде ничего, а вот круги под глазами и губы какие-то…
– А Хук что?
– А что Хук? Лезет к ней под юбку и ничего не замечает.
– А что, если… если эта стряпуха…
– Тс-с-с, капитан, – Добрыня шепотом прервал Холода, показывая вбок. По улице медленно ковылял горбатый старик, бледный и сухой, как тростник. Он остановился напротив двух воинов, опираясь на клюку, и злобно посмотрел на них.
– Дедуль, не подскажешь… – начал Холод.
– Скажу, скажу… сейчас, скоро… поговорим. – Старик заковылял дальше, уже быстрее и проворнее.
– Вот тебе и дедуля!
– Пойдем отсюда, капитан! – Добрыня взял командира за локоть, и они поднялись на крыльцо.
– Значит, говорить пока нашим не…
Рядом, в косяк двери, звонко впилась стрела, оба бойца вздрогнули.
– Пожалуй, надо… надо всем сообщить! И быстро-о!
– Добрынь, я расскажу все нашим, а ты отвлеки и задержи стряпуху, хорошо?
– Есть, капитан.
– Давай.
Оба заскочили в сени, плотно прикрыв дверь и опустив засов. Здоровяк, поправив пояс и пригладив волосы, падающие на брови, прошел в кухню вслед полненькой резвой стряпухе, которую то и дело хлопал по заду Хук. Холод сразу же вырос перед накрытым столом и товарищами:
– Парни, только закройте рты и без паники. В деревне некрофилы! – Он взглянул на поперхнувшегося Хука. – Да-да, и праздник этот… праздник некрофилов!
* * *
– Почему ты думаешь, что женщины здесь заодно с ними? Ведь женщины и некрофилы несовместимы! Как можно заниматься сексом с трупами? Это же стрем полный и жутко! – Треш поднялся из-за стола. Разговор шел минут пять, но все, кажется, осознали ситуацию.
– Да ты посмотри на эту стряпуху! Вылитая ведьма. Добрыня как глянул ей в глаза, так чуть не упал. – Холод быстро подошел к двери в кухню и прислушался. Там что-то говорила женщина, а однорукий верзила хвалил ее блюда, стряпню и всячески льстил ей, пытаясь задержать.
– Да я вроде ничего не заметил, – прошептал Хук, вертя в пальцах ложку, – она всегда была такой. А может, Фифа ошиблась?
– Нет. Я тоже видел – это что-то из ряда вон.
– Ну, так давайте убираться отсюда, чего рассуждать! – Игнат опрокинул в рот стакан с морсом. – Я бы вот только перекусил…
– Дед! – Холод с укором посмотрел на старика, и тот сделал невинное лицо.
– Конечно, идите. Пока темно, сваливать надо. Только ночью в лесу верная смерть! Я в любом случае остаюсь, – Хук бросил ложку на стол и зевнул, – работу свою я выполнил, вашу тоже, маршрут вы знаете, только… Холод, это опасно. Очень!
– Что ж, Хук, мы тебе заплатили, ты нам хорошо помог, и отговаривать тебя не будем. Тебе респект большущий за проводы по лесу, помощь в стычках и вообще… А вот по поводу некрофилов… смотри сам. И будь осторожней, дружище! А нам лучше смотаться отсюда, пока не поздно. – Холод повернулся к бойцам, дав понять всем, чтобы они собирались.
Дед выпил вино и поморщился, Малой совал в мешок копченых куриц, свиной окорок, хлеб, а остальные заправлялись и собирали оружие.
– Что, командир, что-то не так? – Добрыня прервал разговор со стряпухой, заметив Холода, заглядывающего в кухню.
– Добрыня, мы уходим.
– А… а-а как же ужин, ночлег? – Стряпуха взглянула на обоих хитрыми, немигающими глазами, и морщины на ее лице расправились.
– Мы кое-что взяли из продуктов, деньги на столе, а ночевать… ночевать мы не будем. У нас еще дела имеются. – Холод показал жестом Добрыне, чтобы он выходил.
– А Хук? Он что, остается?! – Женщина поставила на табурет кастрюлю и завороженно произнесла: – Пусть он останется. Я очень соскучилась по нему!
– Так я остаюсь с тобой… дорогая моя! – зашел в кухню Хук. – Друзья мои спешат, им нужно идти, а ночевать сегодня с тобой буду я. Сегодня, и завтра, и далее все дни и ночи буду с тобой. Рада?
– Хорошо, милый, – холодно ответила женщина и похлопала огромным хлеборезом по краю столика, крепко сжав синие губы.
– Ну что, Хук, прощай. Может, когда свидимся. Спасибо тебе за все… и извини нас за хлопоты.
– Да ничего, разведка, все нормально, – Хук пожал обоим товарищам руки, – с остальными я уже попрощался.
– Хук, я сейчас приду… э-э… схожу, скажу святому отцу, что вы уходите. – Стряпуха засуетилась, а отряд насторожился.
– Да не стоит! Мы все равно не останемся, спешим, так сказать, – пробурчал Добрыня.
– Да нет, я все-таки схожу. Как же отпускать таких дорогих гостей, не покормив и не обслужив. Я сейчас. – Стряпуха вытерла руки и заторопилась к выходу. – У них праздник… день святого…
– Да мы знаем, – прервал женщину Холод и отошел к двери, нарочно громко сказав Добрыне: – Пойдем к речке, к мосту, а оттуда на восток, в лес.
– Ха! – вырвалось у женщины, и она скрылась за дверью.
Шаги ее удалились, а люди собрались в центре помещения.
– Уходим быстро! За дом, а там на запад. Придется, дорогие мои, пробежаться. Готовы? – Холод, глядя на всех, затянул ремень и поправил разгрузку.
– Готовы, командир!
– Вперед!
Все вывалились на крыльцо, собираясь повернуть, но заметили того старика с клюкой, который недавно язвил на улице. Он стоял у колодца и внимательно разглядывал незнакомцев.
– Что, уходите?! Наверное, к речке пойдете, там лучше, – прошипел он.
– Да, к речке, там стопудово лучше, – пробасил Добрыня, подойдя к старику, – а тебе, любопытный мой, лучше хлебало свое закрыть, ясно?
– Ах ты, ирод! Супостат. – Старик замахнулся клюкой на бойца, но Добрыня поймал ее и, выдернув, ударил обидчика по голове. Палка сломалась, а старик рухнул на траву.
– А вот теперь, дружище, точно валим… и поскорее.
Бойцы спешно покинули дворик и вскоре уже перелезали через хуторской заборчик. Бой барабана и звук рога внезапно утихли, видимо, стряпуха добежала до священника-некрофила. Но отряд уже скрывался в темных кустах боярышника, росшего на опушке соснового леса.
Группа находилась уже далеко, когда священник со стряпухой и несколькими поселенцами, тяжело переводя дух, остановились около тела старика. Монах поморщился, глаза его блеснули, а брови сдвинулись. Он почесал рукой между ног, топнул ногой и злобно взглянул на женщину. Но вдруг лицо его, бледное и страшное при свете факела, прояснилось и приняло добродушный вид, когда на крыльце появился Хук. Проводник подозрительно смотрел на присутствующих, затем вскрикнул и попытался бежать, но оступился в темноте, подвернув на ступеньке ногу. Он упал, но тут же несколько рук подняли его, крепко сжав, и встряхнули, показывая священнику. Последний ехидно оскалился. «Некрофилы!» – с ужасом понял Хук и со стоном обреченно опустил голову на впалую грудь…
* * *
Уже под утро, в предрассветных сумерках, когда в лесу зашевелилась всякая живность, отряд достиг каменистого холма со старой, разрушенной крепостью наверху. Рельеф здесь был неровным – вероятно, недалеко находилось какое-нибудь плоскогорье.
Бойцы, тяжело дыша, взбирались по склону наверх, обходя валуны и шурша крупнозернистым песком. Уже видна была разбитая, заросшая мхом стена, изнутри состоящая из толстенных, гниющих бревен. Кое-где виднелись следы пожара, а под ногами хрустели останки павших воинов. Скелеты валялись в неестественных позах – судя по всему, они погибли от камнеметов, стрел и огнестрельных ран, а вот лежащие внутри крепости были явно зарезаны. Года два назад здесь произошла настоящая битва. Но несмотря на жуткие мумифицированные трупы и остатки пожарища, местность завораживала необычной красотой. Причудливые, маленькие, кривоватые сосенки и елочки росли даже внутри крепости, представлявшей собой когда-то квадратное, крепкое сооружение. Посвежело, воздух был насыщен запахом прелой хвои. И все это в первых, утренних лучах солнца, озаривших холм.
Так захотелось остаться здесь надолго, разбить капитальный лагерь, наесться до отвала и проспать пару суток, но предстоял длинный и трудный путь.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7