Кто к бою готов, тот уже почти одолел врагов.
«Морской охотник», рокоча моторами, продолжал нестись по гладкой, как зеркало, воде, а Глухов все не давал команды: «Бомбы товсь!»
Флагманский штурман вопросительно смотрел на него, а Дмитрий Андреевич словно бы задумался и забыл, что пора бомбить фарватер.
Глухов, по-видимому, хотел действовать наверняка – он пристально глядел вперед, как бы прицеливался. Вскоре он кивнул и, повернувшись к корме, скомандовал:
– Бомбы товсь!..
На катере все замерли.
Тем же негромким, чуть глуховатым голосом он крикнул:
– Глубинные бомбы сбросить!
Бомбы, с виду похожие на бочки, покатились по направляющим к корме. Докатившись до среза, они неслышно плюхнулись в воду, и вскоре один за другим раздались два сильных взрыва.
Третьего не последовало.
Глухов круто положил руль на левый борт, катер описал полудугу и снова полным ходом пронесся вперед, чтобы пролететь меж двух буйков.
Как только «морской охотник» оказался на траверзе буйков, снова раздалась команда:
– Бомбы товсь!.. Сбросить глубинные бомбы!
За кормой поднялся высокий грязный, полный донного ила выброс – взорвалась мина.
Катер сильно встряхнуло. Глухов почувствовал, что палуба уходит из-под ног. В следующий момент катер взрывной волной выбросило из воды, и оголившиеся, оказавшиеся без нагрузки гребные винты бешено закрутились…
Катер носился как челнок меж буйков, под которыми на дне морском лежали мины. Доклады в течение этого времени были однообразными, и сигнальщикам, и оперативным дежурным штабов они уже начали надоедать.
Время уже приближалось к полудню, когда при очередном звонке телефона оперативный дежурный, настроившийся записать стандартное сообщение, вдруг услышал нечто новое и, сразу побледнев, в установившейся тишине произнес: «Повторите!.. Что?.. Катер подорвался… тонет?!»
Красный, запыхавшийся от спешки и волнения, начальник штаба подбежал к оперативному дежурному, взял у него трубку и закричал: «Повторите, что там у Глухова?»
Выслушав сигнальщика, он опустошенно и тихо проговорил: «Этого я и боялся!» Тут же потребовал соединить его с дивизионом «охотников» и отдал приказ выслать на рейд дежурный катер.
Прошло совсем немного времени, но для всех, кто с нетерпением ждал новых сообщений, эти минуты были долгими. Работники штаба и флагманские специалисты оставили свои дела и пустились обсуждать результаты глуховской операции и предполагаемые последствия: те, кто с самого начала был против этой «авантюры», оживились – они ведь говорили, что «этим все кончится»; те же, кто верил в Глухова и в операцию, предлагали не торопиться с выводами. Очередной телефонный звонок с сигнальной вышки прервал споры. Оперативный дежурный записывал сообщения, повторял с определенным расчетом, что его услышат сидевшие тут флагман-специалисты. «Та-ак! – восклицал он. – Катер завел моторы и что?.. Передал семафор?.. Помедленнее… Записываю: «В помощи не нуждаюсь…» Та-ак! Дальше!.. «Продолжаю выполнять задание командования. Глухов». Все? Понял!»
…На базу «морской охотник» возвращался под одним мотором. Команда линейкой выстроилась на палубе.
Такой же линейкой стояли и экипажи катеров в Стрелецкой бухте – их построили для встречи героев.
У пирса, к которому было указано подойти катеру Глухова, – полно начальства, а метрах в пятнадцати легковая машина, присланная командующим за Глуховым.
Глухов выглядел усталым, но в глазах его чертиком доскакивала радость.
Было подорвано одиннадцать мин, и Глухов доложил командованию, что задание выполнено – фарватер чист.
Так закончился «антракт» на фарватере: не удалось гитлеровцам блокировать Черноморский флот и его Главную базу!
Но радость оказалась преждевременной.
Не было дня, чтоб над Севастополем снова не появлялись эскадрильи бомбардировщиков и самолетов-миноносцев. Они настырно кружились на большой высоте и, улучив момент, сбрасывали бомбы где и как попало, мины старались сбросить только на фарватеры и в гавань.
К чести черноморцев, минный террор не сломил их, хотя обстановка «на театре» складывалась не просто сложная, а тяжелая.
Каждый выход корабля из гавани и возвращение его после боевого задания приходилось обеспечивать многим службам флота.
Дело в том, что и на запад и на восток от Главной базы под успокоительно гладкой поверхностью божественно синего моря простирались минные поля. Они тянулись на много миль. Постановка их здесь, перед Севастополем, была вызвана, по-видимому, уроками первой обороны, когда англо-французский флот чувствовал себя царем на Черном море.
Дважды пришлось тогда матросам Нахимова и Корнилова ставить корабли в кильватерный строй поперек бухты, прорубать днища и топить их, чтобы не допустить чужеземный флот в гавань.
Корабли топить, а самим на сушу, на бастионы осажденного города.
Теперь на Черном море не было достойного противника у Черноморского флота, но хорошо выученные уроки не забываются усердными учениками: мины были поставлены в первые же дни войны крейсерами и миноносцами эскадры. А бухта перегорожена специальными сетями.
В минных полях были оставлены проходы (фарватеры), по которым корабли с величайшей осторожностью выходили из базы на боевые операции и возвращались после них.
Вскоре после того как Глухов пробил фарватер глубинными бомбами, произошел случай, который снова заставил весь флот говорить об этом молчаливом лейтенанте.
…«Морской охотник» из звена Дмитрия Глухова лежал в дрейфе и вел наблюдение за фарватером. Поднявшимся ветром его стало относить к берегу. Командир приказал завести моторы и средним ходом двинулся на позицию. Он прошел совсем немного, как вдруг за кормой раздался сильный взрыв.
Из машинного отделения сообщили, что в днище образовались трещины, в них поступает забортная вода. Унять ее нечем было, и пришлось на пластыри и чопы употребить обмундирование экипажа и самого командира.
Катер не мог сообщить о своем бедственном положении и испросить разрешения покинуть позицию – вышла из строя радиостанция. Попытки починить ее не привели ни к чему…
Под одним мотором, с несколькими пробоинами, через которые в корпус корабля беспрерывно поступала вода, катер, оставив позицию, возвращался на базу.
Надо сказать, что «морской охотник» был сурово встречен не только командиром звена Дмитрием Глуховым, но и контр-адмиралом, нетерпеливо шагавшим по пирсу в ожидании объяснений того, чем вызвано самовольное оставление позиции, это неслыханное нарушение боевого устава.
Увидев не по форме одетого командира, контр-адмирал не стал слушать его рапорта, а приказал привести себя в порядок и затем явиться к нему.
Кабинет командира ОВРа по скромности обстановки, по полному отсутствию дорогих и замысловатых письменных приборов, а также и бумаг на столе был самым оригинальным и деловым на флоте.
Вот сюда, пред строгие очи контр-адмирала, и явился командир пострадавшего катера, загорелый крепыш в новенькой, только что полученной морской форме.
Контр-адмирал едва заметно улыбнулся. Затем кивком пригласил к столу, на котором были расстелены карты наших минных полей и немецких мин, и стал дотошно расспрашивать все еще смущающегося командира катера.
Вопросов было много, и в ходе обсуждения стало ясно, что немецкая мина могла взорваться лишь… от шума винтов катера…
Глухов ухватился за эту мысль и тут же попросил адмирала разрешить ему пройтись на «охотнике» над минами.
Это ничего, что минеры, разоружившие акустическую мину, утверждают, будто она реагирует лишь на шум винтов линкора и крейсера.
Взорвалась же она, когда над ней заработали моторы катера-«охотника»!
Попытка подрывать сброшенные на фарватер фашистские акустические мины с помощью шума винтов «морского охотника» – дело, конечно, весьма рискованное: еще неизвестно, удастся ли подорвать таким способом хоть одну, а катер и людей загубить можно.
Контр-адмирал встал из-за стола и, шагая по кабинету, пытался найти решение. Из окон была видна бухта и стоявшие у пирса катера с развешанной на леерных канатах выстиранной рабочей одеждой и полосатыми тельняшками.
Сохнувшее на канатах белье всегда раздражало его: это все-таки корабли, а не походные прачечные!.. Но где экипажам «морских охотников», почти всегда приходящим с моря вымокшими, особенно когда дует свежий ветер, просушиться? У подплава вон какие базы! А тут – сверху небо, с боков – ветер!
…Метод борьбы с минами, который хочет испытать этот белобрысенький лейтенант, не имеет никаких научных обоснований, как и опыта. Он навеян случаем. Ну и что ж? Обязательно ли к каждому случаю подходить с подозрительной осторожностью?
Минные специалисты и поисках секрета акустической мины ставили возле нее патефон с пластинками, а сами, пока пластинка крутилась, сидели в укрытии.
Перед смертельно опасной «слушательницей» выступали выдающиеся певцы: Барсова, Максакова, Лемешев и Михайлов.
Мина «не отозвалась» на их голоса, тогда минеры подошли к ней и начали работать медными ключами… и разоружили!
Случайность!.. Нет! Как не было случайности в ставшем уже банальным факте, когда много лет тому назад один пытливый англичанин по падающему с дерева яблоку открыл закон земного притяжения.
Контр-адмирал посмотрел на лейтенанта Глухова и по глазам понял, тот не отстанет. Уж очень хочется попробовать рискнуть! К тому же нет дня, чтобы гитлеровцы не сбрасывали на фарватер мины, а комфлота требует, чтобы фарватер был чист.
Что ж, пусть пробует!
Перед выходом в море лейтенант Глухов предупредил экипаж, что дело, на которое они идут, чревато тяжелыми последствиями, и кто не хочет рисковать, может остаться на берегу, поход этот добровольный… Он мог бы не говорить этих слов – для моряка нет ничего позорнее отказа от дела из-за страха.
За действиями Глухова следили: сигнальный пост, дежурные катера, сам контр-адмирал и береговой пост штаба флота. Вначале ничего не получалось. Вначале, это когда он ходил на полных оборотах, мины не реагировали на такой ход.
Тогда Глухов запросил разрешения у контр-адмирала пройтись над минами средним ходом. Контр-адмирал дал разрешение. Вот тут-то и пошло.
…Это произошло так неожиданно, что сразу никто не сообразил, что сталось с катером в результате взрыва мин дуплетом.
А происшествий оказалось много:
дал течь корпус корабля;
вышла из строя рация;
огнетушители вылетели из гнезд, стравили всю жидкость и при этом сожгли китель помощника командира Трофименко;
мотористов Литвина и Иванова отбросило от моторов;
краснофлотцу Макушину сорвавшимся котелком компаса рассекло подбородок;
катер поник, образовался дифферент на нос и на правый борт.
Почти всюду паёлы перевернуты, компасы выскочили из кардановых подносов, часы, привинченные к переборкам, вырваны, обтекатели рубки продавлены, как яичная скорлупа, – словом, полная разруха…
Сигнальный пост штаба флота раньше всех засек аварию и сообщил оперативному дежурному штаба флота, а тот командующему.
– Немедленно запросить, что с катером Глухова! – приказал командующий флотом.
С катера пошел семафор: «Имею повреждения, исправляю. В помощи не нуждаюсь, буду продолжать работу Тяжелораненых нет. Глухов».
«Морской охотник» медленно подходил к пирсу. Даже издали было заметно, как он сильно потрепан. Экипаж его выглядел так, будто моряки возвращались из дальнего, океанического плавания, выдержав в пути бешеные атаки штормов и ураганов.
Контр-адмирал первым ступил на сходню. Он пожал руку Глухову, флагштурману, командиру катера, его помощнику, боцману, комендорам, механику – словом, обошел всех, поздравил с успехом и известил о том, что командующий флотом представил весь экипаж «морского охотника» к правительственным наградам.
Оглохший от взрывов, Глухов стоял, растерянный похвалами и поздравлениями. Он улыбался и механически отвечал на рукопожатия, слегка вздрагивал, когда его одобрительно похлопывали по плечу такие же, как и он, крепыши, морские охотники, с заветренными и тяжелыми руками – командиры катеров, стоявших в бухте.
Весь его вид и особенно эта неосмысленная улыбка говорили о том, как он далек от всего этого шума. Он считал, что лейтенант Москалюк и лейтенант Перевязко и Остренко, тот, что утопил под Севастополем фашистскую подводную лодку, действовали бы не хуже его… Ну, кто бы стал раздумывать, раз надо!
Лейтенант Глухов, невысокий и неброский с виду, действительно не был похож на героя. Может быть, поэтому никто и не предполагал, что этот офицер из матросов в недалеком будущем станет командовать дивизионом «охотников» и что моряки этого дивизиона свершат много выдающихся подвигов.
А если б нам удалось заглянуть в «книгу судьбы», то мы узнали бы, что Дмитрий Глухов на переломе войны станет капитаном 3 ранга и будет награжден редчайшей среди моряков наградой – орденом Суворова!
Всякий раз, слушая в свой адрес похвальные слова, он отвечает без ложной скромности, что в делах военных не ищет подвига, а всего лишь выполняет свой долг.
Фарватер чист, и корабли могут беспрепятственно выходить в море. Их ждет осажденная Одесса. Туда лежит и мой путь. И больше нет причин задерживаться в Севастополе – вчера Александр Хамадан получил допуск на корабли и в части Черноморского флота.
До свидания, Стрелецкая, до свидания, храбрые «морские охотники» – вы выиграли битву на фарватере, и этот факт обязательно войдет в историю!
Катер мчится из Стрелецкой в Южную бухту.
Я нахожу Хамадана в гостинице «Северная». Он полностью готов. Сегодня в Одессу выходит крейсер «Красный Кавказ» – лучшей оказии и не придумать: надо договориться, чтобы нас приняли на борт.
Крейсер «Красный Кавказ» идет для артиллерийской поддержки войск, обороняющих Одессу. Положение там чрезвычайно сложное.
Одесса истекает кровью: против трех дивизий и нескольких отрядов моряков – девять дивизий и три бригады противника!
Город отрезан с суши и лишен питьевой воды.
Враг разрушает Одессу артиллерией и авиацией. Фашисты рвутся на ее улицы.
Из радиоперехватов известно, что уже готовятся линейные для парада румынских войск в Одессе и что генерал Ион Антонеску уже репетирует речь, которую он произнесет перед войсками после занятия Одессы. Одесса в будущем станет главным городом Транснистрии – так будет называться новая провинция румынской короны в Причерноморье.
Транснистрия… Под Одессой стоит лучшая румынская армия – 4-я, Королевская. Она уже месяц штурмует степной город, который защищает небольшой гарнизон.
Генерал Ион Антонеску нервничает, издает то льстивые, то полные желчи и угроз приказы.
В штабе флота нам показали несколько документов. Жаль, что нельзя было взять их – пришлось делать беглые выписки. Вот что пишет румынский главнокомандующий: «Разве не постыдно, что наше войско, в четыре-пять раз превосходящее числом и снаряжением противника, столько времени топчется на месте».
Усовестить никого не удается. Тогда командующий издает устрашающий приказ. Господин генерал Антонеску приказывает: «Солдат, теряющих оружие, расстреливать на месте. Если соединение отступает без основания, начальник обязан установить сзади пулеметы и расстреливать бегущих…»
Задержка под Одессой раздражает и Гитлера, срывает его планы продвижения в глубь России.
А ведь всего лишь месяц назад все шло хорошо: немецко-румынским войскам удалось сравнительно легко форсировать Днестр между Григориополем и Дубоссарами и при выходе на левый берег расчленить войска Южного фронта.
Отход Приморской армии к Одессе, а 9-й армии к Бугу, стремительное продвижение войск и танков группы армий «Юг» на восток вскружило голову Антонеску, и он выступил с заявлением о том, что советские войска под Одессой разбиты и город будет взят не позднее десятого августа.
Штабист, который знакомил меня и Хамадана с событиями первого месяца обороны Одессы, говорил, что те дни были не просто сложными, а скорее трагичными. Трагичными потому, что события тогда развивались с угрожающей быстротой и неотвратимостью: восьмого августа Одесса была объявлена на осадном положении, а десятого какой-то авантюрно-самоуверенный фашистский идиот приземлился на одесском гражданском аэродроме. Открылась дверца самолета, и из его чрева посыпались фашистские автоматчики.
Как выяснилось впоследствии, гитлеровцы приземлились на одесском гражданском аэродроме для приема десантников, которые должны были взять город изнутри и открыть ворота для торжественного въезда победителей.
С тех пор минул месяц. Тридцать дней тяжелейших боев. Одесса не сходит со страниц газет.
Ее героев сравнивают с героями древней Спарты.
Это не литературный прием, а историческая параллель по сходству мужества: как и тогда, у иноземцев было численное превосходство, отличное вооружение и неограниченные тактические преимущества.
У защитников города ни резервов, ни плацдарма для маневров.
Связь с Большой землей – морем, но порт и подходы к Одессе под постоянным обстрелом артиллерии и кровожадным контролем с воздуха.
Накал сражений за Одессу в эти дни достигал самого высокого напряжения.
На второй неделе сентября в один из дней в одесские госпитали было доставлено тысяча девятьсот раненых!
Какие же потери у противника?
Общеизвестно, что для успеха наступления военная наука требует тройного превосходства в силах. Известно также и то, что в наступлении рассчитываются не деньгами, а солдатскими жизнями. Также известно, что на войне твердых ставок нет.
Можно не сомневаться, в тот день, когда наши госпитали приняли около двух тысяч раненых, у румынского короля стало на несколько тысяч меньше подданных!
Ни Хамадану, ни мне не было тогда ясно, почему двенадцать дивизий и три бригады противника с таким безрассудным ожесточением бросались на сильно истощенный гарнизон Одессы.
Престиж?
Объяснение было найдено лишь после войны в дневниках начальника германского генштаба генерала Гальдера. Вот что записал он 15 августа 1941 года в своем дневнике:
«Войскам, действующим в районе Днепра и у Киева, требуется в среднем 30 эшелонов в день. Чтобы добиться этого в течение 10 дней, необходимо на этот период повысить ежедневное количество отправляемых эшелонов с 16 до 22. В портах Варны и Бургаса на борту судов находится 65 тысяч тонн снабженческих грузов… Эти грузы должны быть доставлены в течение десяти дней после захвата Одессы».
Через неделю, в связи с очередным приказом Гитлера, генерал Гальдер заносит в свой «Крейгстагебух»: «Румыны считают, что им удастся занять Одессу только в начале сентября. Это слишком поздно. Без Одессы мы не сможем захватить Крым».
Эта запись предваряла новую директиву Гитлера, первый пункт которой начинался словами:
«Важнейшей задачей до наступления зимы является не захват Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на реке Донец и блокирование путей подвоза русскими нефти с Кавказа». И дальше в этой же директиве, в пункте четвертом, подчеркивается еще раз: «Захват Крымского полуострова имеет первостепенное значение для обеспечения подвоза нефти из Румынии. Всеми средствами, вплоть до ввода в бой моторизованных соединений, необходимо стремиться к быстрому форсированию Днепра и наступлению наших войск на Крым, прежде чем противнику удастся подтянуть свежие силы».
Вот почему 4-я румынская Королевская армия, подпираемая пулеметами специальных частей, отчаянно бросалась на штыки защитников Одессы.
Одесса нужна была Гитлеру как перевалочная база для снабжения группы армии «Юг». А невзятая Одесса – преграда на пути стратегических планов ставки гитлеровского верховного командования.
Не с этими, о которых сказано выше, а с весьма общими сведениями о положении в Одессе мы с Хамаданом покинули штаб флота.
Крупные звезды перемигивались в небе, когда мы оказались на улице.
Темный город лежал в настороженной тишине.
Вслушиваясь в собственные гулко звучавшие шаги, мы спускались с Нагорной части к Графской пристани, откуда катер должен доставить нас на крейсер «Красный Кавказ».
Крейсер стоял на рейде, с пристани его не было видно, как, впрочем, и другие корабли, ночь стояла типично южная, чернильно-черная. Лишь когда катер подвалил под борт крейсера, мы увидели нависший над нами высокий, темный, стальной утес.
Мы не успели освоиться на крейсере, как он уже снялся с якоря и в сопровождении «морских охотников» прошел ворота в боновом заграждении, а затем осторожно, будто ощупывая каждый свой шаг, прошел через самое опасное место – Стрелецкий рейд и пошел в узкий фарватер «Севастопольского лабиринта» – так морики называли обширные минные поля, простиравшиеся далеко на восток и на запад. Они являлись как бы щитом, прикрывавшим Главную базу с моря.
Тут нужно было держать не только ухо, но и глаз востро!