…Прошла неделя, а у Хамадана все еще нет разрешительного удостоверения. Мне пора двигаться в Одессу, но я дал слово товарищу ждать его. И я ждал.

В Главной базе шла незаметная для многих, но смертельная война с вражескими минами.

«Передовая» минной войны – Стрелецкая бухта. Здесь располагались ударные силы. К ним и увлек меня Анатолий Луначарский, самый молодой и энергичный из группы москвичей военных корреспондентов, приписанных к Черноморскому флоту.

По дороге в Стрелецкую Луначарский дотошно расспрашивал о Москве, по которой его сердце совершенно истосковалось: он нежно любил свою мать, а кроме нее в столице была жена.

После расспросов о Москве Анатолий, унаследовавший от отца талант рассказчика, заставил меня буквально забыть обо всем – так увлекательно говорил он о моряках катеров «МО», к которым был прикомандирован.

Я никогда не видел катера «МО» и, откровенно говоря, кроме этого интригующего слова, ничего о них не знал.

Катера «МО» в расшифровке – «морские охотники». Эти небольшие остойчивые, легкие, маневренные, быстроходные, деревянные суденышки были вооружены пушками и крупнокалиберными пулеметами «ДШК». Кроме того, они несли на борту глубинные бомбы против подводных лодок.

Служили на них смелые, опаленные солнцем моряки, Луначарский уверял, что никто из них не знает чувства страха.

Назначение катеров «МО» – дозорная служба и борьба с подводными лодками. Они одними из первых встретили нападение гитлеровцев на Севастополь.

Как известно, в ночь с субботы на воскресенье, то есть 22 июня, в час рассвета, или, как говорят моряки, в последний час «собачьей вахты» (в начале четвертого ночи), наблюдательные посты на подходе к Севастополю услышали в воздухе шум авиационных моторов.

Трудно было в смутном рассвете определить, чьи это самолеты, и наблюдатели продолжали лишь докладывать о приближении звука самолетных моторов, и оперативные дежурные сообщали в штабы о том же.

Эта неопределенность докладов была понятна: возвратившаяся в пятницу в Севастополь после двухнедельных сложных и тяжелых маневров эскадра стояла без огней – командующий флотом вице-адмирал Октябрьский не отменил боевого затемнения на кораблях и увольнение на берег разрешил произвести в сильно сокращенном составе.

Большинство поднятых по тревоге думали, что командующий флотом решил продолжить учения флота, и на этот раз задача поставлена перед флотом такая: «Отражение нападения воздушного противника на Главную базу».

Даже и тогда, когда прожектористы включили свои установки, севастопольцы не считали, что это война.

И только первые взрывы, выбившие стекла в окнах и сбившие в некоторых домах люстры с потолков – в радиусе до трехсот метров от места взрывов, – освободили от иллюзий.

Вскоре над Севастополем поднялся оглушающий грохот – по самолетам противника был открыт шквальный огонь.

Несколько самолетов загорелось. Один рухнул. Остальные засуетились и сошли с курса. Тотчас же посты наблюдения и связи доложили, что немецкие самолеты выбрасывают парашютный десант.

Вот в это время поднятые по тревоге катерники наперегонки спешили из общежитий и квартир к катерам.

Каково же было их изумление, когда в районе спуска десанта они увидели, что на парашютах не десантники, а не виданные до сих пор продолговатые, издали похожие на человеческие фигуры морские мины!

Катерники успели засечь места, где они упали, и выбросить сигнальные буйки.

Тяжела была та ночь, но она отрезвила людей, освободила от ложного пафоса, от всего наносного и проявила истинную ценность каждого и в доблести и в… подлости!

Многое в ту ночь стало яснее видеться. Особенно людям, которых на каждом шагу караулила опасность.

Луначарский привел меня на катера звена, которым командовал лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов.

Катера на стоянке после похода или дежурства в дозоре выглядят живописно: на протянутых над палубой линьках – тельняшки, бушлаты, плащи, робы. Особенно много «сбруи флотской» висит на линьках в те дни, когда катер, вышедший в дозор, угодит на сильную зыбь, тут не только душу вымотает, но и выкупает.

Пока сушится матросское добро, свободные от вахт жарятся на солнце.

Катерники, почти все без исключения, физически крепкие, сильные, – морская волна не балует и не жалеет их кораблики – в походе иной раз так мотает, не владей моряк стойкой, живо окажется за бортом.

Теперь, по прошествии почти восьмидесяти дней с той роковой ночи, моряки с юмором вспоминали о том, как, поднятые по тревоге, они бежали через город к Графской пристани. Бежали и с Петровой горки, и с Чапаевки, и от Артиллерийской бухты. Улицы гудели от топота ног, от разговоров на бегу. Многие на ходу застегивали пуговицы. А кое-кто, не управившись в темноте со шнуровкой ботинок, бежали босиком, держа в руках казенные «скороходы».

Подсмеивались над собой, рассказывая о том, как приняли сброшенные на парашютах с самолетов немецкие мины за десантные войска.

И даже о смертельном риске при подрыве мин сначала глубинными бомбами, а затем переменными ходами катера лейтенанта Глухова и то рассказывалось не без юмора. Хотя для смеха тут материала было мало.

Минная война всегда была самым сложным делом на морских театрах. В приемах этой войны страшна не столько сама взрывная сила мины и ее последствия, сколько тайна, которая окутывает всегда эту силу.

Обнаруженная мина, как правило, обезвреживается, а вот та, что скрыта под водой, – патентованная союзница трагедий.

В первый же день войны на Черном море возле Севастополя разыгрался первый акт трагедии.

22 июня подорвался морской буксир «СП-12».

24 июня плавучий двадцатипятитонный кран.

1 июля близ Севастополя подорвался эскадренный миноносец «Быстрый».

Когда подорвался морской буксир и затем плавучий кран, командование Черноморского флота восприняло это как неизбежное следствие войны.

Катастрофа с эсминцем «Быстрым» заставила призадуматься над серьезностью создавшегося положения: неужели немцам и в самом деле удалось «запереть» Черноморский флот в его Главной базе?

Русские исстари славились искусством минной войны – они всегда действовали не только смело, но и азартно – и на море, и на суше. А теперь озадачились.

Почему?

Потому ли, что внезапная война застала неподготовленными?

На эти вопросы я ни от кого не получал прямых ответов, хотя ничего мудреного не было и в том, чтобы сказать, – да! Кстати, оно так, в общем-то, и было. Когда командующий флотом дал приказ очистить фарватеры, сделать плавание безопасным, началось траление. А после траления и были принесены первые жертвы богу Неведения – никто не знал, что за мины были сброшены гитлеровской авиацией на фарватере.

Моряки понимали, что судьбу минной войны на Черном море меньше всего смогли бы решить упреки в адрес военной разведки Генштаба или в адрес руководящих минных специалистов.

На борьбу с минами были призваны военные инженеры, командиры флота, ученые и минные специалисты. Среди них были не только талантливые «разведчики» секретов фашистских мин, но храбрейшие энтузиасты противоминной борьбы. Это: инженер-капитан 2 ранга В. М. Мещерский, инженер 1 ранга профессор О. Б. Брон, капитан-лейтенант Н. Д. Квасов, инженер-капитан-лейтенант М. И. Иванов, старший лейтенант Г. К. Каляда, флагманский минер ОВР старший лейтенант И. В. Щипаченко, капитан-лейтенант Г. Н. Охрименко, Н. И. Бабаков.

Они и начали.

Траление с подрезкой минрепов, конечно, ничего не могло дать, потому что мины были не контактные и не икорные, а донные, нового, незнакомого нашим минерам типа, оснащенные не только сложными взрывными устройствами, но еще и не повторяющимися комбинациями взрывателей.

Причем взрыватели камуфлировались порой так хитро, что даже высокие специалисты не сразу разгадывали, что перед ними не что иное, как ловушка-камуфлет.

Были поразительные по смелости поиски, была решительная и порой отчаянная борьба, были и жертвы: гибли корабли и их экипажи, гибли и сами охотники за минами.

Но были и победители, которых от смерти оберегала природная смекалка, дерзостная отвага и то, о чем мы обычно думаем, но не пишем, – счастье!

Газеты называли мину уважительно, со страхом «полуторатонной смертью». Это, конечно, звучит. Но смерть может взять свою жертву и с помощью лишь одного грамма металла.

Однако как ни называй вражеские морские мины, которые ощутимо связывали руки командованию Черноморского флота, меньше всего нужно говорить о смерти: на войне «законодатель мод» не смерть, а смекалка и отвага!

В схватке с минами первые успехи выпали на долю краснофлотца Максима Хореца, водолаза, служившего в бригаде торпедных катеров, базировавшейся в Очакове.

Когда на фарватере подорвался шедший из Николаева буксир, Хорец, как и все моряки-черноморцы, еще не вошедшие в личное соприкосновение с врагом, но жаждавшие подвига, придумал план борьбы с фашистскими минами.

Командиру бригады план водолаза понравился, он связался с минными специалистами и после обстоятельной консультации дал «добро».

Хорец вышел в море.

Пока водолазный бот качался на волне, он бродил по дну, искал мины. Свои находки «засекал». Затем требовал спустить пеньковый трос, стропил мины, давал команду «наверх».

Рыбачьи суденышки с деревянными корпусами осторожно самым малым ходом натягивали буксир и затем волокли «полуторатонную смерть» подальше от населенных пунктов и бойких морских дорог – тут вражьим минам и наступал конец.

Первую мину он стропил с похожей на нежность осторожностью, вторую – с нарождавшейся уверенностью, а на следующие уже не обращал того внимания, какое уделял первой.

Минные специалисты восхищались отвагой трудолюбивого водолаза.

С каждым спуском под воду он еще смелее стропил поблескивавшие свежей, пронзительно зеленой краской мины (морская вода еще не успела смыть фабричный лоск с этих смертельных туш) – водолазу продолжало везти.

Командование наградило его орденом Красного Знамени и командировало в Новороссийск очищать Цемесскую бухту.

К сожалению, некому рассказать о том, как был счастлив Максим Хорец. А что он действительно был счастлив, в этом можно и не сомневаться, ведь до назначения в Новороссийск на его теле не было и царапины, хотя при каждом спуске под воду смерть ходила рядом.

Накануне отъезда из Севастополя я узнал печальную весть: Максим Матвеевич не добрался до Новороссийска – корабль, на котором он шел, в пути подвергся атаке вражеских самолетов…

 

Истинный подвиг совершил военный инженер 3 ранга М. И. Иванов – ему первому удалось раскрыть секреты новой немецкой мины.

Минеры решили, что теперь, когда известны приборы взрывных механизмов вражеских мин, можно, как говорится, «идти на вы».

И Иванов пошел. Пошел смело, с каким-то чувством упоительного азарта и торжества, как охотник за змеями, пригвоздивший рогатиной к земле самую быструю и ядоносную змею – гюрзу.

К сожалению, на этот раз Иванов что-то не рассчитал или сделал какой-то неверный шаг.

Как это случилось, следов для объяснения мина не оставила.

Можно лишь предполагать, что сработал неизвестный инженеру, тщательно закамуфлированный взрыватель-ловушка.

Впоследствии минеры преодолели ошибки первооткрывателей, и им стало известно, что вражеские морские мины оказались нестандартными – размещенные в них схемы взрывных устройств были сложными, как следы хищников.

Но за установление этой простой истины пришлось заплатить новыми жизнями. Так случилось в Новороссийске, когда группа минных специалистов даже не успела подойти к вытащенной из воды мине.

Этот трагический эпизод некоторое время оставался тайной, пока настойчивые и смелые поиски не привели к открытию, что в некоторых минах, сброшенных гитлеровцами на наших фарватерах, были искусно запрятаны «самоликвидаторы» разного типа: одни из них взрывались под воздействием света, другие срабатывали почти тотчас же, как только мину выволакивали из воды на берег.

Именно так и произошло в Новороссийске, когда трое отличных минных специалистов – начальник минно-торпедного отдела флота капитан 3 ранга А. И. Малов, флагманский минер Новороссийской военно-морской базы старший лейтенант С. И. Богачек и инженер-конструктор Б. Т. Лишневский, предусмотрев все меры безопасности (разделись до трусов и сняли ботинки, часы, чтобы ни металлические гвозди в ботинках, ни пуговицы, ни крючки мундиров, ни механизмы часов не воздействовали на закамуфлированные взрыватели), взяли с собой инструменты, изготовленные из немагнитных материалов, и пошли к лежавшей на песчаной косе только что вытащенной со дна бухты водолазами вражеской мине.

Было тепло, ясно. Сияло солнце. Минные специалисты были в отличном настроении… Они не дошли до мины метров примерно тридцать, когда раздался взрыв – погибли Лишневский и Богачек. Малов был контужен…

Но как бы ни были сложны и запутаны следы хищников, и их в конце концов прочитывают. Иногда ради этого идут на подвиг.

Однако подвиги – не грибы. Но и смерть – тоже не шлагбаум на пути смелых.

Нашлись люди, которых смерть товарищей заставила сжаться, как перед прыжком.

Объявились новые, любившие работать с риском и отвагой водолазы, а минные специалисты стали обучаться водолазному делу, чтобы не вытаскивать мину на свет божий, где у нее начинают срабатывать самоликвидаторы, а разоружать ее там, на дне морском.

Контрминная война не только продолжалась, но и развертывалась. Черноморцы не оборонялись, а наступали.

Удар в первую очередь наносился, и притом главными силами, против электромагнитных мин, которыми гитлеровская авиация в первые же дни войны забросала подходы к портам, а кое-где и сами бухты. Это стало серьезным препятствием для развернутых действий флота. Особенно усложнилась обстановка для подводных кораблей.

Магнитные мины взрываются и под воздействием магнитной массы, которая спонтанно возникает в корпусе военного корабля.

Решение напрашивалось простое – размагнитить корабли, и тогда магнитная мина будет лежать на дне морском до тех пор, пока не истлеет. А корабли будут ходить, а жизнь будет идти. И солнце будет светить. И вдов не будет. И сироты не будут оплакивать своих отцов.

Но как освободить корабли от магнитного поля?

В Севастополь прибыла группа ученых Ленинградского физико-технического института – профессора Александров А. П., Курчатов И. В. и научные сотрудники Лазуркин Ю. С., Регель А. Р., Степанов П. Г. и Щерба К. К.

Ленинградцев тепло встретили. Да и могло ли быть иначе? Ученые ради помощи флоту оставили в Ленинграде успешные опыты по раскрепощению энергии атомного ядра. Причем опыты были прерваны в той стадии, когда физики уже подошли к границе, за которой ожидало торжество открытия.

Но война требовала от каждого гражданина, даже если его гений был привязан к науке, внести свою лепту и в спасение родины от врага.

Ученых уже ждала инженерно-техническая группа, созданная штабом флота для изучения и организации методов размагничивания кораблей.

Представители штаба флота начальник технического отдела, инженер-капитан 1 ранга И. Я. Стеценко, инженер капитан 2 ранга А. И. Молявицкий готовы были предоставить ленинградцам все, что требовалось для размагничивания кораблей. Все! Разве что птичьим молоком не могли обеспечить.

Правда, был момент, когда технический отдел немало удивился: ученые просили несколько вагонов… дров…

Дрова в августе, когда в Крыму столько солнца, так тепло, что любители морских купаний фыркают, попав в августовскую воду? Не море – а ванна!

Однако начальник тыла флота контр-адмирал И. Ф. Заяц, в распоряжении которого имелись и предприятия, и корабли вспомогательного флота, и богатые склады, где можно было найти все, от смоленого каната до тонкой нити золотого шитья, сумел обеспечить ученых и дровами.

Те загрузили ими просторную, длинную баржу, по бортам ее навесили электрические кабели и подключили их к буксирующему судну на «электропитание».

Получился электротрал. До гениальности простое сооружение!

Буксир потащил баржу туда, где были обвехованы сброшенные с самолетов донные магнитные мины.

…С прибытием ленинградских ученых стало легче на душе и у охотников за минами, и у командования флота, особенно у моряков эскадры и подводного флота.

Наладив электротрал, физики пришли со своей магнитоизмерительной аппаратурой к подводникам.

С непривычки трудно было и работать в тесных помещениях и лазать по крутым скоб-трапам, по которым подводники чуть ли не рысью бегали. Но, как говорится, терпение и труд все перетрут. Привыкли и к скоб-трапам, и к узким люкам, и даже научились кое-какой флотской сноровке. А когда осенью ученые получили флотское обмундирование, то их трудно было отличить от мичманов и старшин.

Особенно сильно изменила форма профессора Игоря Васильевича Курчатова: будущий академик и всемирно известный ученый выглядел в бушлате, расклешенных флотских брюках и в нахлобученной на крутой, высокий лоб ушанке как боцман с «морского охотника». И он, кажется, даже немного гордился этим…

Размагниченные подводные лодки получали специальные паспорта и выходили на боевые позиции.

Осенью профессор Александров уехал в Ленинград. Его метод размагничивания кораблей выдержал испытание. Оставшийся на флоте И. В. Курчатов с сотрудниками своей лаборатории приступил к обработке надводных кораблей.

 

…Кажется, я увлекся описанием поисков секретов или разгадкой камуфлетов вражеских мин.

Монтескье был прав, когда писал: «…никогда не следует исчерпывать предмет до того, что уже ничего не остается на долю читателя. Дело не в том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать».

Можно ли пренебрегать советом такого изящного стилиста и мудрого философа? Конечно нет.

Я решил прекратить «исчерпывание предмета». Правда, минные специалисты готовы были объявить, что для них нет теперь секретов во вражеских минах. Но в это время Луначарский тянул к «морским охотникам», которые уже практически расчищали рейд на редкость оригинальным и смелым методом.