Как надо ловить крыс

Мы разбили лагерь в темноте пустыни, не слишком близко к дороге, но и не особенно далеко от нее. Тележки, поставленные рядом, образуют подобие баррикады, между ними разместилась моя палатка.

Учитель Се расстелил на земле газеты и расставил еду: рис, колбасу, фасоль в томатном соусе. Мой карманный фонарик отбрасывает мягкий свет, пустыня вокруг нас молчит. Он рассказывает мне, как много лет назад он нашел в Тибете раненого зверя на обочине.

– Это был красивый зверь, но, к сожалению, он уже был на последнем издыхании. Видимо, его переехали. Он лежал и истекал кровью.

– И что же ты сделал, учитель Се?

– Мне пришлось облегчить его страдания, – он изображает рукой закалывающее движение, – потом я его похоронил. Сверху я положил камень, на котором так и было написано: «Здесь лежит прекрасный зверь». Я даже не знал, что это за животное.

– А кто это мог быть?

Он задумывается.

– Судя по тому, что рассказывают люди, это был снежный леопард.

Снежный леопард! Я с дрожью вспоминаю ночь в горах Люпань, но потом мне приходит в голову умная мысль:

– Ты мог продать его шкуру!

Он отрывает взгляд от своей миски:

– Да, мог. Но я не хотел зарабатывать деньги на бедном животном, а самому мне эта шкура была ни к чему.

Некоторое время мы едим молча. Я выковыриваю фасоль из банки и все думаю о горах Люпань. Вдруг он поднимает руку и с гордостью ухмыляется:

– Нет, однажды я все-таки прихватил кое-что с собой – череп яка!

– Череп?! Как тебе это удалось?

– Як лежал мертвый на берегу озера. Я отрезал ножом его голову, отделил от нее мясо и закопал.

– Наверное, это была тяжелая работа!

– Да, голова была большая! – Он показывает руками нечто большое. – Но, когда я вернулся туда через несколько месяцев и снова выкопал ее из земли, череп стал таким чистым, что я смог подвесить его на тележку.

Выражение моего лица его веселит:

– Теперь он висит в Нинбо, на доме моей матери. С тех пор я ищу еще один такой же череп.

– Но зачем?!

– Не знаю. Когда у меня появился один, то я тотчас захотел второй.

Тишина. Он предлагает мне выпить воды из своей бутылки, но я отказываюсь. Я предпочитаю пить из своей. Я знаю, что он наливает ее из рек и ручьев, у нее легкий зеленоватый оттенок.

– Она же кипяченая, – говорит он и с удовольствием делает глоток, – кроме того, в этих местах очень хорошая вода. И жирные крысы.

– Крысы?

– Ты разве не видел их норы? Завтра я покажу тебе парочку. – Он ухмыляется. – И если у тебя хватит смелости, я научу тебя их ловить!

На следующее утро, когда мы покидаем лагерь, весь мир погружен в голубоватую дымку. Гоби в одеяниях подводных тонов, под ногами галька. Кажется, что наш путь проходит по морскому дну.

Мы делаем остановку в небольшом оазисе. Нас встречают бородатые мужчины в белых головных уборах, они радушно раскидывают руки, приглашая нас в гости. Я спрашиваю, относятся ли они к народу хуэй, но они оказываются представителями дунсяна. Монголы-мусульмане, уточняют они. Они представляются хранителями мавзолея Увайси и очень удивляются, что я не знаю, кто это.

– Увайси-а, – восклицают они, – один из посланников пророка!

Мы сидим под зеленой крышей из виноградных лоз. На столе лежит лаваш, один из мужчин за столом держит на руках малыша, и тот хитро поглядывает на меня. Учитель Се разместился со своей тележкой на поляне между деревьями. Он предпочитает читать и писать стихи, чем слушать о мертвых мусульманах.

Я же пью чай и слушаю. Мне рассказывают, как пророк отправил троих друзей в Китай. Они должны были проповедовать ислам в империи Тан. Но путь по дорогам Шелкового пути оказался длинным и трудным: первый из трех умер в горах к северу отсюда, а вторым был как раз Увайси, останки которого хранятся здесь. Третьему удалось пройти в глубь страны, он добрался до портового города Гуанчжоу и основал там мечеть. Таким вот образом в Китай и пришел ислам.

Я вспоминаю монаха Сюаньцзана. Трое мусульман шли по Великому шелковому пути почти одновременно с ним. Но он шел на запад в поисках старых учений, они направлялись на восток, проповедовать новые.

Когда три часа спустя мы продолжаем свой путь, на лице учителя Се ясно читается облегчение. Ему больше нравится быть на природе, чем среди людей. Мы тащим за собой тележки. Пустыня затянута голубоватой дымкой, стоит тишина. Он указывает мне на холм, пестрящий крысиными норами, я спрашиваю его о методах отлова. Учитель высоко приподнимает одну бровь и изрекает:

– Надо быть находчивым!

Однажды его застало наводнение, когда он шел через пастбище в Монголии. Ему удалось спастись, забравшись на возвышенность, и оттуда он наблюдал, как мир вокруг покрывался водой.

– В первый день мне было страшно, – признает он, смеясь.

Тогда он еще носил рюкзак. Скоро у него закончились все припасы. Он питался окружавшей его водой и корнями растений. А потом он вдруг вспомнил, что ему сказал врач перед операцией на сердце: или он не встанет с операционного стола, или проживет сто лет.

– Понимаешь? – смеется он. – Небо не могло мне послать смерть от наводнения, потому что мое время еще не пришло.

– И как долго ты просидел там взаперти?

Он поднимает руку вверх и прижимает большой палец к остальным, так, что получается форма клюва.

– Семь дней? – переспрашиваю я, так как и язык жестов может иметь разные значения в зависимости от диалекта.

Он кивает:

– Целую неделю.

– И что же ты делал все это время?

– А что мне было делать? Я пел песни.

Мы идем по грунтовой дороге. Наши шаги приятно шуршат, колеса тачек тихо жужжат. Вдруг до меня доносится аромат злаков, вскоре вдали появляются поля. Мы приближаемся к оазису.

– Люди часто спрашивают меня, не одиноко ли мне, – говорит учитель Се, – и знаешь, что я им отвечаю?

Он смотрит на меня блестящими глазами:

– Я задаю им ответный вопрос: не одиноки ли они сами? Почему они задают мне такие вопросы? У меня же есть целый мир. Я разговариваю с растениями и животными, цветы смеются вместе со мной, а маленькие птички мне подпевают. Почему я должен быть одиноким?

Я смеюсь и стараюсь выглядеть так, как будто и у меня все так же.

Этим вечером мы проходим мимо гостиницы посреди пустыни.

– Давай снимем комнату! – радостно восклицаю я.

Но учитель Се качает головой:

– Пожалуйста, ты снимай, но я предпочитаю ночевать здесь.

– Тогда я с тобой.

Он останавливается и показывает на гостиницу:

– Но разве ты не хочешь переночевать там?

– Да, но так не пойдет.

– Почему же?

– Я не могу спать в постели, когда ты рядом лежишь в своей тележке.

– Почему?

Я задумываюсь.

– Тогда я буду казаться себе плохим другом.

Он серьезно на меня смотрит, потом громко смеется:

– Маленький шельма, ты всегда все так усложняешь! Это же совсем просто: ты хочешь спать там, потому что тебе там удобнее и ты сможешь зарядить свои электроприборы, а я хочу спать в своей тележке, потому что это мой дом.

Я пытаюсь возражать, но он лишь отмахивается:

– Сейчас ты пойдешь туда, а я поищу себе здесь место. Завтра мы снова встретимся.

На следующий день мы встречаемся на улице и кричим друг на друга.

– Ты не понимаешь! – ревет учитель Се, а я возражаю, что я как раз хорошо понимаю.

Вокруг нас ничего, кроме пыльного зноя, а асфальт такой горячий, что стал мягким и липким, солнце поджаривает нас, а мы орем друг на друга.

Речь, видите ли, идет о патриотизме.

– Ляйке! – восклицает учитель Се возмущенно. – Мы, китайцы, любим нашу страну! Это просто факт!

– Да? И о какой же стране идет речь? Внутренняя Монголия входит в нее, а Внешняя Монголия не входит? Это значит, вы стоите на границе и любите только одну сторону, а другую не любите? Но это же полная чушь!

– Каждый народ любит свою страну!

– Можно любить родную деревню, или горы, пустыни или море, но не что-то искусственное вроде страны!

– Мы ВСЕ это любим!

– Нет! Вы только так говорите, а потом засоряете свою страну мусором, сносите старинные здания и сбиваете на улицах своих сограждан! И при этом вы делаете вид, как будто все прекрасно!

Он останавливается. Я обильно потею и все думаю, какого жару добавляет палящее солнце в наш спор.

– Ляйке, – произносит он серьезно и торжественно, – мы, китайцы, и сами знаем, что в нашей стране многое идет неправильно. Но даже если Китай во многих местах загрязнен, а люди обращаются друг с другом не очень хорошо, мы все равно любим свою родину.

– Почему вы тогда не можете признаться, что многие вещи идут не так?

– Между собой мы ругаемся на то же, что и ты. Но мы не любим, когда на недостатки нам указывают иностранцы. – Он отворачивается от меня, и я слышу, как он глухо произносит:

– Это нас ранит. Больно.

Повисает тягостная тишина. Мы идем дальше, воздух дрожит, до горизонта нет ничего, кроме желтой пустыни. Мы здесь одни, и каждый молча тащит за собой свой гнев через жару.

– Учитель Се, – говорю я наконец.

– Что?

– Учитель Се, ты ведь знаешь, что ты единственный, с кем я открыто могу обсуждать эти вопросы?

Он недоверчиво смотрит на меня:

– И что ты хочешь сказать?

– Ты ведь мой учитель, – говорю я вкрадчиво и с облегчением вижу на его лице слабую улыбку, – ты настолько больше пережил и прочитал, чем я, и ты смотришь на мир глазами философа! Я могу все что угодно тебе сказать, зная, что ты не обидишься…

– Маленький шельма! – Он достает пачку сигарет из кармана рубашки, закуривает и ухмыляется. – Ты очень храбрый. Но в мире на самом деле есть много вещей, которых ты не понимаешь.

В последний день нашего совместного похода у учителя Се появляется еще одна возможность посмеяться надо мной. Я разделся по пояс, чтобы загореть перед следующей встречей с Джули. Мы идем по узкой дороге, по обеим сторонам тянется галька пустыни. Учитель Се идет вслед за мной и время от времени отпускает едкие замечания.

– Маленький шельма! – восклицает он. – Когда я смотрю на твои бедра, мне хочется съесть двойную порцию жареной свинины!

Или:

– Что это там бултыхается? Кола или шоколад?

Впрочем, однажды он крикнул кое-что другое:

– Осторожно, машина!

Я слышу шум мотора и сдвигаю свою кабутце немного в сторону, и в следующее мгновение мимо меня проносится грузовик. Он везет деревянные ящики, несколько дюжин. И прежде чем до меня доходит, что это пчеловодческая машина, все вокруг наполняется пчелами.

– Учитель Се!!! – ору я, в панике бросаю ручки кабутце и со всей мочи несусь в глубь пустыни. Я размахиваю руками, чтобы стряхнуть пчел. Мои ноги несут меня, как крылья, каменистая земля так и летит под ними, я думаю лишь о том, чтобы не споткнуться.

Каждый раз, когда я хочу замедлить темп, позади тотчас раздается громкое злобное жужжание. Откуда-то издалека доносится звонкий смех учителя Се.

– Эй! Что ты там делаешь? – кричит он мне, когда я наконец успокоился. Я сажусь на корточки, обхватив руками колени, пот течет с меня рекой, правая щека пульсирует от укуса. Каждый шорох заставляет меня вскакивать.

– Боюсь! – реву я в ответ.

– Кого?! Этих маленьких пчелок?!

Я вижу, как он закуривает сигарету и прислоняется к тележке. Он выглядит совершенно спокойным.

– Возвращайся, маленький шельма, – кричит он, – они тебя не тронут!