Весна

Никаках отговорок

17 марта 2008 года.

Дяньчжан, Центральная равнина Шэньси

Я лежу под яблоней. На улице так тепло, что я снял куртку, флисовый свитер и даже футболку. В мире пахнет весной.

Я наблюдаю за маленькой пчелкой, которая возится над нераскрывшимся бутоном, и удивляюсь сам себе, потому что я ее совсем не боюсь. Я сейчас слишком ленив, чтобы подпрыгнуть и убежать. Впрочем, на всякий случай я не спускаю с нее глаз, а она подлетает к следующему цветку и суетливо барахтается в нем.

Из Сяньяна я отправился на северо-запад. Есть еще дорога через Ланьчжоу, она менее гористая, но я очень хотел посмотреть могильный холм императрицы У Цзэтянь и город Пинлян. Два года назад я уже был в тех местах, и мне хотелось узнать, изменилось ли там что-нибудь.

Я встаю и снова надеваю футболку. Я нахожусь посреди фруктовой плантации, вокруг, насколько хватает глаз, стоят низкие деревья. На большинстве из них еще нет цветов, но уже видно, что через пару часов или дней солнечного света они превратятся в цветущее море, и тогда пчела сойдет с ума от такого великолепия.

В этот вечер я направился в Луцюань. Здесь я повсюду вижу детей: они сидят за крошечными столиками перед входом в дом и делают уроки, бегают друг за другом по тротуарам, а самые маленькие, одетые в штаны с прорезями, болтаются под ногами у родителей и радостно пищат.

Засмотревшись, я совершенно забываю позаботиться о гостинице. Я гуляю по улицам, машу рукой детям и фотографирую. Я не заметил, как прошел насквозь весь городок и теперь опять стою на шоссе, ведущем на северо-восток.

На дверях массажного салона висит табличка с надписью «КОМНАТА», я захожу и осведомляюсь о ночлеге. Менеджер замечает мои проблемы с ногой и предлагает массаж. Я в ужасе отказываюсь, но он понимает меня не так, он думает, что я слишком вежливый, и делает то, что в этой ситуации сделал бы любой на его месте: уговаривает и настаивает.

– Никаких отговорок, – поет он сладко, подталкивая меня к двери, – если уж наш иностранный друг так долго шел через Китай, то мы можем себе позволить угостить его массажем!

Дверь все ближе. Что мне делать? Остается последнее средство: горькая правда.

– У меня грибок стопы, – шепчу я и опускаю глаза в пол, прежде чем покраснеть.

– И что? – смеется он. – Разве это проблема!

Мы садимся в комнату ожидания и пьем чай. Массажистки носят желто-черную униформу, похожую на спортивный костюм, комната очень уютная и светлая. Здесь совсем не так, как в массажном салоне в Пекине, недалеко от моего дома. Там свет всегда приглушенно-красный, и все время раздаются смех и стоны.

– У нас настоящий массаж, ничего двусмысленного! – говорит менеджер значительно, я отвечаю:

– А! – и киваю.

Наконец подходит моя очередь; появляется девушка, указывает на дверь и вопросительно смотрит на менеджера.

– Ноги, – говорит он и, так как я все еще медлю, подталкивает меня к комнате.

Девушка не очень разговорчива. По ней нельзя сказать, испытывает ли она отвращение при виде моих изуродованных ног. Сначала она моет их в тазу с горячей водой, потом вытирает полотенцем и, наконец, начинает их массировать.

Это самое ужасное. Я верчусь на своем сиденье туда-сюда, тихо ною и спрашиваю себя, как такая изящная девушка может быть такой сильной. Кажется, что для нее я просто кусок теста. Вот она наконец заканчивает, смотрит на меня и спрашивает, все ли иностранцы такие чувствительные, как я? Побежденный, я хромаю обратно в свою комнату.

На следующее утро я снова иду по дороге, приходит эсэмэс от Джули. Она не приедет на Троицу. Она хотела меня навестить, но, видимо, передумала.

Небо надо мной ярко-голубое, я смотрю на расцветающие деревья на обочине и думаю: где бы мне провести Троицу?

Передо мной как из-под земли вырастает церковь, я сворачиваю с улицы и иду к ней, и чем ближе я подхожу, тем лучше я ее вижу: она маленькая, но богато украшенная, с тремя башнями, крестами и арочным входом. Церковь выглядит такой новой, такой чистой.

Я вспоминаю тетушку Ху, стоящую в своем магазинчике на угольной улице. Над ней образ Христа, а рядом фотография сына в Пекине.

Ко мне подходит пожилая женщина, ведущая за ручку маленького ребенка. Она с улыбкой складывает руки и говорит: «Иисус любит тебя!» – и вдруг я понимаю, как похожи эти слова на «Амитофо» у буддистов.

Женщина очень гордится своей церковью. Она говорит, что братья и сестры из общины сами все финансировали и строили. Власти ничего не делают для них, но и не делает ничего против.

Женщина открывает для меня ворота, и я захожу. Большое помещение в голубых и зеленых тонах, на стене изображение распятого Иисуса на фоне мрачных облаков. Я отмечаю про себя, что он здесь немного похож на обложку дэдметаллического альбома, и сразу ругаю себя за такое кощунство.

Я один, здесь тихо и прохладно. Я смотрю на дэд-металл-Иисуса, крещусь и встаю на колени на деревянную скамеечку.

Я привык молиться перед едой, когда нахожусь один. Обычно я о чем-то прошу: о том, чтобы стать терпимее, или о том, чтобы какому-то определенному человеку было хорошо. Если я не знаю, о чем молиться, то тогда я просто считаю до десяти и благодарю Бога за лапшу, или рис, или, если повезет, за обжаренные баклажаны. Когда я лежу в тени церкви и читаю книгу, прибегает малыш, мальчик лет двух. Он бежит ко мне широкими шагами, и его маленькое тело раскачивается при этом туда-сюда. Он обеими ручками держит у рта бутылку с соской и глядит на меня с серьезным интересом.

Подбежав поближе, он показывает на меня пальцем, вынимает бутылку с соской изо рта и что-то говорит. Получается «Га, гага, гага, га». Между нами завязывается беседа: он говорит «га», и я отвечаю что-нибудь, тогда он снова говорит «га». Так мы и общаемся.

Приходит женщина, и я удивляюсь и немного завидую. Она-то понимает этого малыша. Его зовут Дуду, и пока я, охая, гружу на спину свой багаж, он показывает на меня и говорит еще одну тираду: «Га, гагага, га!» Женщина улыбается, а Дуду снова засовывает в рот соску. Я облокачиваюсь на свои лыжные палки и вопросительно смотрю на нее.

– Что он сейчас сказал?

– Он считает, что у тебя слишком тяжелый рюкзак.