48

Что касается полового акта. Говорят: НЕ СМОТРИ В КАМИН, когда тычешь кочергой, и я тыкал в нее кочергой, Господи Боже, пылающие дрова, визжала и ВОПИЛА, как на ЛЕСНОМ ПОЖАРЕ, алеют разлетающиеся во все стороны листья, большой перерыв от выпивки до выпивки.

По правде говоря, БАРОНЕССА не принадлежала к СЛИВКАМ ОБЩЕСТВА. Не из тех, у кого дети в Сиднейской средней школе и тому подобное; если б Оливье не пошел на работу, я бы вовсе не заглядывал в «Дома Руссо». Но Оливье ушел на работу, прихватив свои пузырьки с ЛОРАЗЕПАМОМ и АДДЕРАЛОМ, хотя никакие ЛЕКАРСТВА не возвращали ему счастья и он постоянно ругал Марлену. Когда он разрыдался во время завтрака, я понял, что встал на сторону проигравшего, прости меня, Господи, благослови, хотелось бы мне быть лучше.

Я пытался уйти к Мяснику, а он не открыл мне дверь.

У меня появились НЕПОДХОДЯЩИЕ ДРУЗЬЯ, чья это вина? Художники театра и кино, Винни и Барон. Я навещал их со своим стулом, и они уговорили меня воткнуть сосиску в Баронессу. Сколько мертвых свиней изжарили в этой комнате. Никаких тебе ЛИЛИИ и РОЗМАРИНОВ, как в ВЫСШЕМ КЛАССЕ, когда Мясник оставался сидеть в машине, читая «НОВОСТИ ИСКУССТВА» и мечтая обнаружить в них свое утраченное имя.

Барон твердил, дескать, он меня уважает, но таскал деньги у меня из кармана, а заодно и ВАЛИУМ Оливье. Я был В ДЕЛЕ, как говорится, на самом пике, прилив нахлынул, понесло морские водоросли, крошечных рыбок, помилуй Господи. Тут Винни и Барон взяли АНТЕННУ с телевизора и стали тыкать мне в задницу. Чересчур далеко зашли. Комната была маленькая, сумрачная, шесть ночников горело, и я врезал Винни по его маленькому и ярко-красному ШНОБЕЛЮ, и он оставил ИЗВИЛИСТЫМ СЛЕД ваксы на обоях, низвергаясь, я хотел бы разделаться с Бароном КОФЕЛЬ-ПЛАНКОЙ, но я ведь не персонаж из «Волшебного пудинга», так что пришлось пустить в ход стул. Самозванная баронесса визжала, будто РЕЗАННАЯ СВИНЬЯ на заднем дворе дома в СТАРКВИЛЛЕ, МИССИСИПИ, откуда она явилась, вознамерившись стать танцовщицей, а росту в ней всего пять футов. Никогда не ударю женщину. Схватил свою одежку и ТАНЦУЕМ ВАЛЬС — РАЗ-ДВА-ТРИ — ПОКА.

Я уже заплатил Баронессе двадцать долларов, хватит им всем устроить очередную ВЕРЧЕРИНКУ на 24-й улице, Господи Боже, но пришлось спускаться с двадцатого этажа пешком, потому что ПОДЪЕМНИК, как говорят американцы, был забит людьми, которые толкались внутри и визжали. Я был счастлив. А теперь уже нет. Хотелось бы мне оказаться снова в Болоте, где нет ни единого подъемника, даже ЛИФТА нет, и самая высокая лестница из десяти ступенек, это в Пресвитерианской Церкви, вечная проблема занести гроб, СКОЛЬЗКАЯ, СЛОВНО КАТОК.

На пятом этаже я миновал комнату Винни, на двери табличка: «КИНОМУЗЫКАНТ „ЗАБЕГАЛОВКА ЧЕЛСИ“». Он был, что называется, ТРЯПИЧНИК, нарушал все правила ПРОТИВОПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, навалив вдоль стены свои ФАНЗИНЫ и ЖУРНАЛЫ С ЖИРНЫМИ ЖОПКАМИ.

На втором этаже я остановился, чтобы одеться, в голове так и стреляло, мышцы тянуло, я пошел дальше, даже не подтянув свои новые носки от КАЛВИНА КЛЯЙНА, так и выскочил на Десятую авеню. Побежал, куда ехали под вечер все машины, потом сообразил, что не туда, поправил обувь и побежал обратно по Десятой авеню всю дорогу до Вестсайдского шоссе, там только передохнул. Отымейте меня во все отверстия, говаривал в таких случаях наш отец.

Можно было пойти в «Клуб Спорщиков», но смелости недоставало. Пришла пора отдохнуть от Оливье. У него выдался ТРУДНЫЙ ПЕРИОД, жует свои ПАТЕНТОВАННЫЕ средства, тянет через соломинку, нос у него стал красный, забит соплями, и веки сизые, точно синяки, или дикие орхидеи, если выразиться полюбезнее, и кожа вся дряблая, усталая, потому что никогда не видит дневного света. Плывет в призрачном море, медузы жалят, красные пятна проступили на руках и шее.

И каждую ночь одни и те же песни на магнитофоне. МУХИ ВЬЮТСЯ ВО РВУ. КРОВЬ НА ТВОЕМ СЕДЛЕ. Он был очень добр ко мне, всегда, возился со мной, платил за комнату, покупал мне одежду, сидел со мной и показал мне прачечные, с интересными людьми познакомил, с Принцами и Нищими, славный парень, но теперь мне было страшно.

Носки опять сбились в ботинках, но больше я не останавливался, чтобы их поправить, и пока добрался до Мерсер-стрит, ноги уже кровоточили невидимо в темноте.

Я нажал кнопку.

Мне ответили.

Слава Богу, слава Иисусу, благослови нас всех. Пусть бы даже Черный Череп ждал меня с плеткой или ремнем для правки бритвы, я ринулся вверх по темным ступенькам словно вомбат, возвращающийся к привычным запахам земли и корней.