Во дворе, образованном белыми крыльями дома, свежо зеленели липы, обступившие бассейн круглого фонтана. Из-за кустов, окаймлявших асфальтовую дорожку, выглядывало темное, изрытое временем лицо. Странная гримаса почудилась Татьяне в стершихся чертах, в ямах слепых глаз каменного идола.

— Какая… уродина! — пробормотала молодая женщина, глядя на плоскую фигуру с маленькими ножками, короткими и толстыми. — Зачем она здесь, при таком доме?

Татьяна посмотрела на стройные колонны у входа, на белые гирлянды над карнизами, и ей снова стало страшновато.

— Трусишь! — сказала она вслух с легкой издевкой над собой. — Не обратно же идти. Вот еще новости! — И открыла большую, но послушную дверь.

Бело-голубой, ярко освещенный вестибюль. Легкие шаги почти не слышны на ковровой дорожке. Зачем столько электричества в доме в солнечный день?

Видны все штопки на стареньком платье, и ногам неловко ступать в сбитых туфлях, и кажется, не в паспорт смотрит женщина за столом, не в билет, по которому плавно скользит ее привычное перо, а на обшарпанную сумку Татьяны.

— Имя?

— Татьяна Петровна Зернова. Тридцать…

— Что тридцать?

— Лет тридцать.

— Образование?

— Семилетка…

Лицо Татьяны Зерновой еще не остыло от внезапно вспыхнувшего румянца. Яркие искры поблескивают в широких серых глазах, в медно-рыжих прядях тяжелой косы, уложенной венцом (ее единственное украшение). Решительная, даже злая, входит она в белый зал. Но никого не задел ее вызывающий вид, никто не обратил на нее внимания…

Странно, когда столько взрослых людей сидит, уткнувшись в книги, по обе стороны столов, поставленных длинными рядами через весь зал. Читающих так много, что шорох перелистываемых ими страниц точно ветер шелестит под зелеными абажурами. Очень светло, но этот дневной свет успокаивает, никого не выделяя. Не зря кто-то придумал, чтобы в помещении высотою в два, а то и в три этажа над нижними окнами были такие же большие наверху! Обилие света, которое никого не смущает… В боковой комнате, уставленной невысокими простыми шкафчиками, Татьяна долго неловко рылась в ящиках каталогов, царапая бумагу острым пером, записывала шифры и названия книг. Медлительно двигались здесь сильные ее руки с выпуклыми прожилками и суховатой кожей.

— Вы, наверное, в первый раз. Давайте я выпишу вам что нужно, — предложила шепотом соседка, кругленькая, небольшого роста девушка, крепкая и свежая, как яблочко. Странно выглядели очки на ее полудетском толстощеком лице, но взгляд за ними светился умом и серьезностью. — Что вы хотите?

— Я хочу поступить в медицинский институт, — тоже шепотом, но неуверенно ответила Татьяна.

— Вы на курсах готовитесь?

— Нет, я не готовлюсь еще. То есть я не на курсах… Хочу самостоятельно.

— Почему же? Это труднее, самостоятельно. Ведь есть курсы подготовки в вуз.

— Если на курсах, то слишком долго. Там нужно заниматься года полтора, а мне надо быстро.

— Быстро? — переспросила маленькая задумчиво и удивленно. — А какое у вас образование вообще?.. Семилетка? Вы многое, наверно, забыли. Это трудно будет, — предупредила девушка с выражением искреннего участия.

— Пусть будет трудно! — громко сказала Татьяна, испуганно оглянулась и, вся вспыхнув, почти выхватила свое «требование» из рук девушки.

В ожидании выписанных книг она присела на облюбованном месте, потом, оставив на столе блокнот и карандаш, снова прошла вдоль необыкновенной читальни, заглянула в соседний зал, отделанный под красное дерево. Очень уютно. Засесть бы в уголке… Здесь газеты, журналы. Прийти когда-нибудь и не торопясь почитать… Татьяна ощутила даже волнующее прикосновение к свежему номеру столичного журнала.

— Меня зовут Зина, — неожиданно произнес уже знакомый голос, и свежее личико, солидно украшенное очками в темной оправе, выглянуло из-за плеча Татьяны. — Вы напрасно обиделись. Знаете, я познакомилась с вашим требованием. Вы заказали столько книг, но не с того начали, и это еще усложнит ваши занятия… Уверяю вас. Прежде всего план нужен — что и как читать…

— А я попросила бы вас не беспокоиться! Зачем вы расстраиваете меня заранее!

Татьяна резко отвернулась, торопливо прошла через красно-коричневый зал, разгороженный застекленными шкафами, открыла дверь, еще раз свернула наугад и очутилась уже в другом читальном зале.

Тут было все не так, как в том, откуда Татьяна пришла. Этот был ниже, с уютными деревянными антресолями наверху. И читатели здесь другие: девочки и мальчики — подростки. У одной из кафедр скульптура Чижова: босой мужик, закрыв лицо руками, сидит на пепелище, а меж его широко расставленных колен стоит мальчуган лет шести, хрупкий, большеглазый, тоже босой. Прислонясь к отцу, с недетской скорбью в глазах он смотрит в его лицо.

В смежном, еще меньшем зале читали книги ребятишки младшего возраста, и там пестрели яркие платья к кофточки, красные галстуки, цветные ленты в косичках. Но вид этого веселого зала еще больше расстроил Татьяну. Она остановилась, забыв о заказанных книгах. Тишина. Здесь даже не улыбались. Но вот паренек с белым вихром засмеялся. Девочка, взглянув на него, фыркнула в ладошку. И снова притихли. Только у ближайшей кафедры перешептываются, пошмыгивая носами.

Подходит к столу, похоже, дошкольница, кругленькая, толстенькая, с остриженной под машинку головой, с очень живыми черными глазенками.

— Что тебе дать? — спрашивает педагог, выдающий книги.

— Какую-нибудь смешную. — Пухлые руки перебирают карточки иллюстрированного каталога. — Вот эту. Про медведей.

— Эту тебе трудно будет прочесть. Возьми лучше «Три поросенка».

Девочка молча кивает — она согласна. Пробирается к столу, быстро перелистывает страницы и через несколько минут снова торопится к кафедре:

— Тетя, я прочитала!

— Очень уж скоро! Ну расскажи, о чем тут написано. Ты только картинки посмотрела? Прочитай по-настоящему, тогда я тебе дам другую.

Молодая женщина с сияющим лицом быстро прошла по залу, обняла сотрудницу библиотеки и горячо прошептала:

— Клавдия Павловна, радость-то у нас какая! Нашелся!.. Приехал в отпуск. Я просто сама не своя. Он так просил меня не ходить сегодня на работу! Я уж всем рассказала. Может быть, и ваш найдется еще? Ведь может вернуться из окружения, от партизан.

— Нет, уже не вернется, это наверно, — глухо ответила Клавдия Павловна. — Вы насчет ребенка? — спросила она Татьяну. — Просто так по читальным залам ходить не полагается, — добавила она внушительно, но выражение ее энергично смугловатого лица смягчилось.

— Скажите… — заговорила Татьяна, чутко отметив перемену в настроении собеседницы. — Почему у вас здесь, у детей, такая скульптура?.. Ведь это прямо надрывает сердце тому, кто видел…

— Мы поэтому и оставили ее за собой. Она заставляет думать, — ответила Клавдия Павловна с тревожным, но мягким блеском в глазах. — Мы организовали этот зал в тысяча девятьсот сорок втором году, и их горе, — она кивнула на плачущего мужика и ребенка, — было нам всем так близко и понятно. — Она снова пытливо оглядела Татьяну: — Вы из главного читального зала? Я вас провожу…

— Это все ваши? — спросила Татьяна, проходя мимо подростков.

— Да, это наши. Школьники, учащиеся спецшкол и техникумов, ремесленники, занимающиеся самообразованием. — Разговаривая, Клавдия Павловна по-хозяйски распахнула перед Татьяной дверь в длинный коридор.

Он был пуст, только густые тени прятались в его углах, и у Татьяны больно защемило сердце.

— Клавдия Павловна! — тихо сказала она и неожиданно села на подоконник. — Поверьте, я никогда не жаловалась и не навязывалась, но иногда страшно одной… Вы работаете с детьми и чуточку старше меня, а может быть, и не старше… Только сразу чувствуется, что вы сильная и добрая, хотя у вас тоже свое горе. И мне… и я вдруг, как маленькая… Просто даже плакать хочется.

— Вы потеряли кого-нибудь?

Татьяна молча наклонила голову, глаза ее блестели сухо, но губы дрожали.

— У вас были дети?

— Да. Двое. И муж у меня был. И квартира хорошая… И я была хоть не такая уж хорошая, но счастливая. А теперь все надо заново. А как? У меня сейчас на душе, будто в этом коридоре, — пусто. Но надо заполнить пустоту. Чтобы опять цель появилась в жизни. — Татьяна встала, пристально посмотрела на новую знакомую, словно хотела получше запомнить ее. — Я одну девушку тут зря обидела…

Она хотела уйти, не попрощавшись, но Клавдия Павловна взяла ее под руку и, заметно волнуясь, сказала:

— Если вам нужно будет поделиться, может быть, посоветоваться, то позвоните мне по нашему коммутатору, добавочный — шестьдесят шесть. Моя фамилия Анохина, я заведую отделом детской и юношеской литературы.

* * *

Поднимаясь на площадку третьего яруса, Зина посмотрела в окно. Но там виднелась только серая стена внутреннего корпуса. То же увидела девушка, когда взбежала на четвертый ярус, но уже с пятого над постройками внутренних корпусов библиотеки возникли крыши и этажи других домов, затем — ущелья улиц, и, наконец, открылось небо, просторное, голубое, а на горизонте, как снежные горы, обрисовались белые громады дальних зданий.

— Хорошо-то как!

На седьмом и восьмом ярусах гигантского книгохранилища Библиотеки имени Ленина работала группа, которой заведовала Зина. Но на этот раз у нее было поручение на самый верхний ярус и, увлеченная открывшейся перед ней величественной панорамой города, девушка, забыв о лифте, продолжала легко подниматься по лестнице.

— Вот она, Москва, раскинулась без конца, без края. Ух ты, простор! Высота какая!

Зина припала лицом к просвету в стекле, замазанном черной краской. Теперь даже этот просвет казался в сотни раз шире окон нижних этажей.

— Так вот и у меня, — прошептала Зина, — чем выше поднимаешься, тем больше видишь.

Заглянув на обратном пути в зал редкой книги, она с удовольствием щелкнула выключателем, осветив мимоходом свои любимые полки. Золото разом вспыхнувших обрезов, роскошные корешки бархатных и кожаных с золотым тиснением переплетов вызывали у нее чувство почти ребяческого восхищения. Но она всегда помнила и то, что не просто роскошные издания, а все богатство человеческой мысли собрано здесь.

Ценности библиотеки неисчислимы. Каждая книга — от огромного (не поднять), в накладном серебре, фолианта Евангелия до книжечки-лилипута — предмет особой заботы: за ними ухаживают, берегут, у каждой свое место на полке. Когда сотрудницы выносят книги на руках и осторожно сходят по маленьким, как в детском саду, лесенкам кафедр, а потом везут их в тележках-колясках или переправляют в люльках подвесных кабин, они для них точно дети. Но вот книги вышли из хранилища, из шкафов подсобных фондов и потекли по своим маршрутам — тысячи, тысячи, тысячи, — они «отправились в рейс».

Слова Ленина о роли библиотеки в народном образовании известны не только Марии Александровне Кондратьевой, главному библиотекарю отдела старопечатной и редкой книги, и ученому консультанту Григорию Петровичу Георгиевскому, работающему в отделе рукописей пятьдесят лет, но всем сотрудникам — от директора Василия Григорьевича Олишева до уборщицы Шуры.

Для них главное не в том, чтобы собирать и хранить библиографические редкости за семью печатями для ученых-знатоков и одиночек-любителей, а в том, чтобы донести книгу до всего народа.

Однако народу редкие книги станут интересны и нужны лишь тогда, когда он научится вообще любить книгу. Вот и задача: поднять культурный уровень массового читателя, ознакомить его с лучшим из всего богатейшего литературного наследства. Эти задачи и определяют направление работы Ленинской библиотеки.

В библиотеке бытует выражение «зацепить читателя». Это значит не только удовлетворить его запросы, но и заинтересовать, привить ему охоту к серьезному чтению.

Неудачная попытка помочь новенькой читательнице очень огорчила Зину.

«Какая она злая, — подумала девушка. — „Мне надо быстро!“ Это на аттестат зрелости-то! Вот чудачка! Обложилась, наверное, книгами и утонула в них. Даже не выслушала… Или я не так подошла к ней? Сделала бы она толковый запрос, подобрали бы самое необходимое, даже с выборками, раз ей скоро нужно. У нас ведь не просто механическая выдача».

Запрос! Это тоже новое в работе библиотеки. Центральный справочный аппарат отвечает на самые разнообразные запросы читателей, наполняющих читальные залы и посылающих письма из самых отдаленных уголков страны.

Что читать и как читать?

Одно учреждение требует литературу о железнодорожных туннелях. Другое запрашивает книги о диффузии водорода. Один студент интересуется, где помещены статьи Брюсова о футуристах и акмеистах, другой — осадой Смоленска в 1610 году. Многие просят подобрать литературу для самообразования или для перемены квалификации. К запросам последних сотрудники библиотеки особенно внимательны: с такими запросами большей частью обращаются инвалиды войны. А недавно один из них — безногий из-под города Калинина — прислал девочку одиннадцати лет с просьбой дать ему рецепт приготовления зеркального стекла для вывесок. И специалист из группы исполнителей справок составил нужный рецепт. Чтобы получить представление о размахе подобной работы, надо самому увидеть собранные здесь на полках 32 тысячи справочников, словарей и энциклопедий и 40-тысячный фонд наиболее интересных, уже выполненных справок, по которым даются готовые ответы при совпадающих запросах. Кроме центрального, при библиотеке есть еще два пункта приема справок со своими справочными фондами, и только в один из них (при главном читальном зале) поступает в среднем семьдесят запросов в день.

И вдруг является человек, которому «надо быстро» подготовиться для поступления в вуз и который, отказываясь от посторонней помощи, хочет все «сообразить» самостоятельно.

Татьяна приходила теперь в библиотеку каждый день и сооружала перед собой на столе настоящую баррикаду из книг. Она сидела, уткнувшись в учебники, не отрываясь, или часами выписывала, чертила, решала задачи. Худенькое лицо ее еще осунулось. Иногда, ошалев от усталости, она поднимала голову и несколько минут рассматривала лепные украшения потолка и широкие хоры, похожие на огромные балконы. Середина зала ничем не стеснена, и столько воздуха в этом высоком бело-голубом пространстве, что Татьяна невольно вся распрямлялась, вздыхала свободно.

На хорах занимались профессора и военные специалисты. Там были индивидуальные столики и та же устойчивая тишина. Татьяна заглянула туда однажды в минуту отдыха. Люди работали над изобретениями, писали научные труды: библиотека предоставляла им все свои богатства. Татьяне хотелось хоть немножко приобщиться к этому источнику знаний, стать полезной, нужной.

«Тут есть все. Можно попросить любую книгу, и ее принесут. Но это потом, — думала она. — Мне сейчас хотя бы усвоить самое необходимое. Но как много этого необходимого!» И она снова жадно хваталась за свои книги.

— Вы, наверно, решили нажить себе чахотку, — прошептал однажды кто-то над ее ухом.

Татьяна порывисто вскинула голову. Рядом стояла Зина. Та крепышка с гладким зачесом блестящих русых волос.

— Я работник библиотеки, и мне очень хочется помочь вам, — продолжала она. — Я сама была студенткой, занималась здесь и в то же время работала. Нас была целая группа.

Татьяна молчала, глядя на Зину широко открытыми серыми глазами, устало-задумчивыми и добрыми. Теперь настойчивость этой девушки только удивляла ее. Или она начинала сдаваться, поняв всю тяжесть дела, взваленного ею на свои плечи, или ей вспомнилась другая женщина, встретившаяся в этом чудесном доме… Как бы то ни было, но она встала и, когда они вместе вышли из зала, позволила Зине взять себя под руку.

— Вы так усиленно занимаетесь, что к вам не подступишься, — весело сказала Зина, забывая о дипломатических подходах. — Хотите немножко рассеяться? Ведь у нас здесь столько книг, такие рукописи замечательные! Я очень хотела бы показать вам все это.

Татьяна, ожидавшая другого разговора, посмотрела на девушку с удивлением.

— А какие же это редкие книги? — спросила она, не проявляя, впрочем, особого интереса.

Еще равнодушнее выслушала она горячий рассказ о древних евангелиях, об автографах знаменитых людей, о роскошных изданиях, в которых не было ничего такого, что пригодилось бы для сдачи экзаменов на аттестат зрелости.

— У меня не тем голова занята, — сказала она со всей откровенностью человека, совершенно поглощенного собственным делом. — Может, это и очень ценные книги, да мне-то они сейчас совсем не нужны. Пусть уж ученые ими интересуются. Вы видели, как идет человек под тяжелой ношей? Согнется, прямо задыхается… И ему все равно: красивой ли улицей он идет или закоулками, — только бы донести поскорее.

— Вам надо помочь, чтобы вы не задыхались. Зачем же так? Просто слушать досадно. — Зина прислонилась к перилам лестницы — они стояли на верхней площадке, где была очередная книжная выставка, — и задумалась, щуря близорукие глаза. — Вы, наверно, не щадите себя из-за нужды и чтобы поскорее попасть в студенческое общежитие, правда?

— Да. С жильем я временно устроилась у родственников покойного мужа. Погиб на фронте, — ответила Татьяна на безмолвный вопрос Зины. — Прописана как домработница и вправду готовлю обед, убираю квартиру, а все остальное время здесь. Очень трудно, но что же лучше можно придумать?

— Облегчить ваши занятия. Все равно раньше будущей осени вы никуда не поступите. Напишите запрос в наш центральный справочный аппарат, и там подберут то, что вам нужно, с указанием самого важного. По отдельным предметам найдем консультантов. Бесплатно, — поспешила добавить Зина, заметив нервное движение Татьяны. — Я поговорю с Анохиной, у них в детском отделе скоро откроется консультация для тех, кто занимается самообразованием. Детский зал — гордость нашей библиотеки. Клавдия Павловна налаживала работу в нем, когда у нее было такое большое горе: тоже мужа убили на фронте. Двое детей осталось. Хотите, я вас провожу к ней?

Когда они проходили коридором, где Татьяна так неожиданно «исповедалась» Анохиной, раздался мощный гул салюта.

— Наверное, наши ворвались в Пруссию! — крикнула Зина и, выключив свет, подбежала к окну, за которым вспыхивали радужные отсветы. — Жаль, что я не задержалась у себя в хранилище, — добавила она простодушно. — Вы представляете, как выглядит салют с высоты десятого этажа!

Татьяна ничего не ответила. Трепетные отсветы бродили по ее лицу, и ей показалось, что она вдруг ощутила милое прикосновение теплых и мягких ребячьих рук. Но это тепло было развеяно взрывом, и ничего не осталось для матери на обожженной, растерзанной земле. Где она взяла силы, чтобы жить после того? Почему не сошла с ума? Или вот этот запоздалый порыв к учебе и есть сумасшествие?

— С победой! — Сияющая Анохина взглянула на Татьяну и, сразу узнав ее, встала из-за стола. — Слышали? Наши ворвались в Пруссию!

— Слышали… Не по радио, а салют.

— Вот им теперь за все!.. — тихо промолвила Анохина изменившимся голосом. — Что же это вы исчезли, даже не позвонили ни разу. Занимаетесь?

— Да еще как! Вы посмотрите на нее хорошенько, Клавдия Павловна, один носик остался.

— Конечно, не такая, как ты, — сказала Анохина Зине с ласковой улыбкой. — А что, трудно дается вам усвоение предметов?

— Очень.

— Зато все сама, — поддразнила Зина. — Если бы вы знали, как она меня шуганула от себя!

— Я знаю.

Татьяна покраснела.

— Что это у вас? — спросила она Анохину, желая переменить разговор, и потрогала неровные стопочки исписанной бумаги, разложенные на столе.

— Диссертация моя. Вот так достану, посмотрю, точно на милого дружка, да опять в стол. Времени не хватает. Но работа здесь стоит любой диссертации. Вот у нас Софья Сергеевна Синицина, библиотекарь-педагог малышового зала, ездит сюда из дачной местности. Устроилась было там воспитательницей, но не выдержала и через полтора месяца явилась обратно. Коллектив у нас дружный.

— Вы так говорите, Клавдия Павловна, как будто хотите взять Зернову к себе, — смеясь, сказала Зина. — Но если она придет к нам в книгохранилище, мы тоже найдем, чем похвалиться.

— С моим образованием тут делать нечего, — ответила Татьяна грустно. — Но я хочу попросить вас помочь мне. Говорят, у вас есть консультанты…

Анохина задумалась: горе, пережитое Зерновой, было и ее горем, но там еще и дети погибли. Человек остался один на голой земле. Надо помочь ему твердо встать на ноги!

— Я попрошу товарищей… В порядке исключения они не откажут принять вас в число своих подшефных учеников. По математике вам может оказать помощь Яков Семенович Герценштейн. Это очень талантливый педагог. По истории попросим помочь Веру Антоновну Авдыкович; ей шестьдесят шесть лет, но она — само вдохновение. А насчет географии попробуем обратиться к доценту и методисту Коленкину Александру Александровичу. Он настоящий энтузиаст своего дела. По английскому же языку имеется хорошая консультация при главном читальном зале. Мы ведь не хвастаемся. Наши детские залы открывались в тяжелое время. Стужа была… Армия шла уже вперед, но налеты еще продолжались. Придешь с кусочком хлебушка и работаешь с восьми часов утра до одиннадцати вечера. Много помогла нам Наталья Яковлевна Горбачевская — заместитель директора библиотеки. Надо было создать ребятам, не выехавшим во время эвакуации, теплый уютный уголок для занятий, чтобы они не болтались зря, — ведь школа тогда не работала. Дали нам ковры и для начала шесть тысяч книг, а теперь мы подходим уже к сорока тысячам, и посещаемость у нас дошла до восьмисот человек в день. Вот уж и тесно стало — очереди на лестнице стоят. Мы мечтаем сейчас об одном: скоро будет закончено новое здание, и там откроется несколько читален на две с половиной тысячи мест (уже работают два зала ученых). Может быть, нам отдадут тогда тот зал, где вы занимаетесь.

— Замечательно было бы, — воскликнула Зина. — Дети в таком зале — ведь это сказка!

Анохина по-матерински улыбнулась Зине, но у нее самой заблестели глаза:

— Мы ставим вопрос о более серьезной работе с нашим читателем. За время войны у многих возникли пробелы в образовании, для молодежи вводится аттестат зрелости, и вот мы организуем эти консультации. Родители далеко не всегда могут помочь, объяснить, а даже одаренные дети нуждаются в правильном руководстве. Им особенно нужен умный совет. У нас есть ученик десятого класса — Виталий Выгодский, который разработал и внес свой признак делимости на одиннадцать. Или Евгений Тамбовцев… Этот приходит и заявляет: «Меня не удовлетворяют стабильные учебники по математике». Даже неловко за него стало, а когда с ним поговорил Яков Семенович, мальчик дал такой критический анализ материала, что ему пришлось рекомендовать серьезные научные труды по математике. Но это вундеркинды. Основная же задача — поднять общий уровень, расширить кругозор всех наших читателей. У нас есть свое справочное отделение, и его прямо засыпают запросами. А какие интересные отзывы пишут дети о прочитанных книгах!

Женщины вышли из кабинета и, пройдя по антресолям, стали спускаться в зал.

— Всегда такой порядок? — оживленно осматриваясь, спросила заметно повеселевшая Татьяна.

— Всякое бывает. Возраст — ничего не поделаешь! Многие только здесь начинают уважать и ценить книгу. А есть очень серьезные. Посмотрите, вон у окна сидит мальчик, он занимается историей белка. Работает, как маленький ученый. Тут — кафедра малышей, начальная школа. Это кафедра среднего возраста, там — юношеская. Мы передаем ребят с одной на другую, как на высшие ступени развития. Теперь есть возможность проследить рост читателя от школьника до академика.

* * *

Осень. Но еще держится ясная погода, и Татьяна, тоненькая и зябкая, рада теплу. Она сидит, отдыхая, во дворе библиотеки и думает о том, сколько внимания уделила ей консультант Вера Антоновна.

«Спасибо, что для меня сделали исключение. Если консультации помогли нынче трем тысячам молодых получить аттестат без посредственных отметок, то я тоже постараюсь не осрамиться».

Только что в районной школьной комиссии Татьяна сдала на «отлично» экзамен по истории, и настроение у нее было приподнятое. Первый экзамен в жизни! Надо поделиться своей радостью с Анохиной и Зиной. Сейчас она позвонит им.

Проходя мимо каменной бабы, Татьяна остановилась. Еле уловимая усмешка по-прежнему чудилась в стершихся от времени чертах.

— Ты все такая же, — сказала Татьяна, — а я за полтора года снова на свет родилась. Вот экзамен сдала.

— На отлично! — крикнула она в трубку телефона и со слезами на глазах выслушала поздравления Анохиной.

Через три дня она пойдет сдавать геометрию, потом литературу, алгебру, физику, географию, тригонометрию. Новые морщинки появились на висках, синева легла под глазами, зато на душе — уверенность.

* * *

Наконец-то сданы все экзамены на аттестат зрелости. До чего же хорошо получить этот самый аттестат, когда тебе не семнадцать, не девятнадцать, а тридцать один год! Теперь нужно было сдавать экзамены в медицинский институт.

На это потребовалось еще полгода. Сколько дней и ночей напряженной работы, сколько волнений и даже отчаяния в минуты неверия! И вот в руках Татьяны студенческий билет.

Пусть впереди еще пять трудных лет, ничто не остановит человека, дорвавшегося до прямой дороги. Учиться на стипендию и зарабатывать немножко. Можно даже и в театр пойти… на галерку. Заглянуть в музей. А с каким богатым чувством входит студентка Татьяна в двери своей библиотеки!

Однажды вечером, когда уже зажгли свет и сгустились за окном ранние ноябрьские сумерки, крепкая рука Зины легко прикоснулась к плечу Татьяны. Теплое, дружеское прикосновение, но в лице девушки скрытая лукавинка. Татьяна встала, и они вместе вышли на лестничную площадку.

— Приехал один иностранец, любитель и большой знаток книг, — сообщила Зина. — А у нас выставка переплета в отделе старопечатных книг. Интересно, что он скажет о наших редкостях! Правда, интересно? Он говорит немножко по-русски. Вам теперь тоже не мешает познакомиться с книгохранилищем. Тем более, что вы ни разу не ходили по библиотеке с экскурсиями.

Вначале с легким любопытством, а потом совершенно завороженная, Татьяна ходила с Зиной по отделу рукописей. Древние лечебники, написанные ведунами-знахарями, особенно заинтересовали ее. Когда-нибудь врач Зернова придет сюда, чтобы по-настоящему ознакомиться с ними. Наверное, там немало дельных советов, почерпнутых из народной медицины. Архангельское Евангелие 1092 года… Эта рукопись сохранилась со времен половецких набегов на Киевскую Русь, которой правил Владимир Мономах. При одной мысли об этом захотелось потрогать неровно обрезанные края пергамента, деревянный переплет, скрепленный бечевками и суровыми нитками. Книга вышла в единственном экземпляре и прожила чуть не девятьсот лет…

Рассеянно посмотрела Татьяна на Зину, что-то шептавшую ей, и на выхоленную руку иностранного гостя, державшего древний пожелтевший свиток.

Как богато Евангелие XVI века, с заставками и изображениями святых, покрытыми настоящим растворенным золотом, с золотыми точками и запятыми на каждой строчке, расставленными не как знаки препинания, а для красоты! Есть в этой роскошной древней рукописи простодушная наивность, напоминающая каменного истукана во дворе библиотеки.

Или вот еще «Лицевое житие Сергия Радонежского» с иллюстрациями на каждой странице. Краски, изумительные по яркости цвета и по богатству подобранных оттенков. Сергий представлен в движении: вот он благословляет Дмитрия Донского на битву с татарами в церкви, изображенной в разрезе, на общей панораме монастыря, рядом нарисовано, как он отошел от князя, и князь, на этом же рисунке, выходит из церкви. Так дети рисуют. А текст внизу выписан клином, последние слова разбиты на слоги и даже на отдельные буквы, занимающие целую строку, а где и этого не хватало, до нижнего края страницы подписаны одна под другой запятые и точки.

Кандидат филологических наук Конюшина, работающая в отделе двадцать пять лет, знакомит иностранца с историей отдельных рукописей и архивов, называет имена профессоров, писателей, художников, которые изучали их в библиотеке.

— А сколько стоит этот уникум? — спрашивает иностранец и тычет длинным пальцем в рукопись Саллюстия XV века.

Кандидат филологических наук сбивается на полуслове, недоумевающе и чуть смущенно пожимает плечами:

— Сразу трудно сказать.

«Сколько же все-таки стоит рукопись? — подумала Татьяна, глядя на рабочую тетрадь Джордано Бруно. — Вот это он сам написал, сам делал эти чертежи и вычисления. А потом его сожгли на костре, а тетрадь осталась, как реликвия святая. Можно ли оценить ее?»

— Видели, каков любитель? — шепнула Зина, входя с Татьяной в отдел старопечатной книги. — В уникумах он действительно знает толк.

Татьяна не нашлась что ответить, молча осмотрелась. Древним монастырским духом пахнуло на нее от низкого, хотя и светлого, помещения в первом ярусе книгохранилища, от книг, расставленных и разложенных по столам. Здесь была выставка переплетов. В кожаных и железных покрышках с обрывками цепей, которыми их приковывали к аналоям, староцерковные книги имели внушительный вид. Но теперь Татьяна с интересом присматривалась и к иностранцу. Он знакомился с книгами со страстью коллекционера: трогал бумагу, гладил бархат и сафьян переплетов, разглядывал в лупу тончайший узор из серебра сканой работы. Он даже обнюхивал некоторые книги.

— А сколько стоит этот уникум? — спросил он снова, когда выхоленная его рука точно приклеилась к Библии, напечатанной на первом станке Гутенберга.

Татьяна быстро взглянула на сотрудницу. Главный библиотекарь отдела Марья Александровна Кондратьева, которая четверть века провела среди книг, тоже пожимает плечами:

— Не знаю… наверно, десятки тысяч.

— А сколько стоит этот уникум? — повторяется стандартный вопрос над парижским изданием Пигуше 1490 года — «Часословом», изумляющим богатством орнамента, сделанного от руки, и над двумя книгами «Апостола», напечатанными Иваном Федоровым (один — в Москве, второй — во Львове, с послесловием изгнанного первопечатника о своих мытарствах).

«Что это он? Как будто в лавку пришел, — подумала Татьяна с раздражением. — „Сколько?“ да „сколько?“. Просто даже стыдно!»

Когда иностранец с невозмутимым упорством осведомился о стоимости «Божественной комедии» Данте с рисунками Боттичелли, сделанными специально для этой книги, напечатанной в 1481 году, на сцену выступила Евгения Ивановна Кацпржак — заместитель заведующего отделом.

— У нас при библиотеке есть специальная комиссия, которая знает состояние цен на книжном рынке. Как ценилась та или другая книга до революции, какие цены на заграничных аукционах. Там могут установить… — Евгения Ивановна решительным жестом поправляет очки на тонком темноглазом лице и добавляет: — Мы не знаем цену своих редких книг в деньгах, потому что интересуемся главным образом их культурной ценностью.

— Но это такое… такое богатство, — внушительно произносит иностранец, останавливаясь над кокетливым лионским молитвенником, вытканным на шелку по заказу дамы из королевского дома, и книгой сочинений Сервантеса — испанским шедевром-озорством, напечатанным на листах из пробки такой толщины, как папиросная бумага. — Это уникум, или, как говорят, инкунабула.

— Да, но дело не в том, сколько инкунабул мы имеем, а в том, как преподнести их народу. Полюбить древние книги по-настоящему, понять их значение может только образованный человек. Поэтому все усилия нашей библиотеки, как и наших школ, направлены на воспитание массового читателя.

Но у иностранца было свое устоявшееся мнение: ценно только то, что можно дорого продать. Какое ему дело до массового читателя?

* * *

Снова Татьяна сидит в читальном зале. Она отдыхает и думает о своих новых друзьях — Анохиной и Зине, о таких же энтузиастах этого коллектива Коншиной, Кондратьевой, Наталье Павловне Горбачевской, награжденной орденом Трудового Красного Знамени.

Двадцать семь лет назад Наталья Павловна поступила сюда на маленькую должность библиотечного техника, а стала заместителем директора библиотеки, имеющей около одиннадцати миллионов книг. Уже работая здесь, она окончила историко-философский факультет Московского университета и высшие библиотечные курсы. Вспоминает Татьяна и об «уникумах», о том испытании, которое ей устроила Зина и которое она, кажется, выдержала. С волнением думает она о занятиях в институте, о шумливой молодежи, о студенческом общежитии и путевках в дома отдыха, которые получат летом лучшие из студентов.

Теперь открыты все читальни в новом гигантском корпусе библиотеки, но Татьяна не хочет менять облюбованного, дорогого ей места.

Непрерывное движение свежего воздуха овевает ее лицо. Легкий шум шагов. Шорох перелистываемых страниц. Сколько простора в этом бело-голубом зале, даже не голубом, а зеленоватом, цвета морской волны, с белыми, как пена, лепными украшениями. Книги идут в рейс по своим маршрутам. Тысячи, тысячи, тысячи. Целое море книг. Но уже уверенно отправляется Татьяна в свое большое плавание.

1945–1969