Вертумн и Помона

Гамадриадами звались лесные нимфы. Помона была одной из них, и никто не любил так, как она, сады и выращивание плодов. Она не заботилась о лесах и реках, но любила возделанную землю и деревья, которые приносили восхитительные яблоки. Не копье, а садовый нож был орудием в ее правой руке. Вооруженная им она то уменьшала слишком бурную растительность, обрезая ветки, которые боролись за место; то расщепляла ветви и вставляла в них привой, делая так, чтобы на ветви прижился чужой отросток. Она также заботилась о том, чтобы ее любимчики не страдали от засухи, и направляла к ним струи воды, чтобы жаждущие корни могли пить. Такие занятия были ее делом, ее страстью; и она была свободна от влияний Венеры. Помона побаивалась сельчан и держала свой фруктовый сад закрытым, не позволяла людям входить. Фавны и сатиры отдали бы все, что имели, чтобы завоевать ее, в том числе старый Силван, который выглядит моложе своих лет, и Пан, у которого на голове сосновый венок. Но Вертумн любил ее больше всех, хотя преуспел не больше других. О, как часто, выполняя обязанности жнеца, он приносил ее зерно в корзине и был похож на настоящего жнеца! Обмотанный связкой сена он, казалось, только что катался по траве. С прутом в руке он, казалось, только что распряг своих усталых быков. То он нес серп и играл роль винодела; а то с лестницей на плече он словно готовился собирать яблоки. Иногда он устало и одиноко тащился, как уволенный солдат, то снова нес удочку, словно собирался рыбачить. Таким способом он пытался подступиться к ней снова и снова, и питал свою страсть ее созерцанием.

Однажды он пришел в образе старухи; ее седые волосы была накрыты чепцом, а в руке была палка. Она вошла в сад и восхищалась фруктами. «Это принесет тебе славу, моя дорогая» – сказала она и поцеловала ее поцелуем, не совсем таким, каков поцелуй старой женщины. Она села на насыпь и посмотрела на ветви, отяжеленные фруктами, которые висели над ней. Напротив был вяз, овитый виноградной лозой, нагруженной ароматными плодами. Она похвалила равно и дерево, и связанный с ним виноград. «Но, – сказала она, – если дерево стоит одиноко, и нет винограда, прильнувшего к нему, дереву нечем привлечь нам, нечего нам предложить, кроме бесполезных листьев. Так же и виноград, если он не обвит вокруг вяза, будет лежать, стелясь по земле. Почему ты не учишься у дерева и винограда и не согласишься соединиться с кем-нибудь? Надеюсь, это случится. У самой Елены было меньше поклонников, и у Пенелопы, жены прозорливого Одиссея.

Даже когда ты отвергаешь их, они ухаживают за тобой – божества сельские и прочие, которые бывают в этих горах – прогони всех их и выбери Вертумна по моему совету. Я знаю его, как саму себя. Он не странствующий бог, но относится к этим горам. И он не такой, как многие нынешние любовники, которые любят всякую, которую случится увидеть; он любит тебя и только тебя одну. К тому же он молодой и хорошенький, и умеет принимать любую форму, которую пожелает, и может сделаться именно тем, чем ты прикажешь.

Более того, он любит то же, что и ты: обожает садоводство и дотрагивается до твоих яблок с восторгом. Но СЕЙЧАС он нисколько не думает о фруктах, цветах и т. п., но только о тебе. Сжалься над ним и представь, что это он говорит, а не я. Вспомни, что боги наказывают безжалостность, и Венера ненавидит жестокие сердца и рано или поздно покарает за такие обиды. Чтобы подтвердить это, позволь мне рассказать тебе историю, которая хорошо известна на Кипре как правдивая; и я надеюсь, от нее ты станешь более милостивой.

«Ифис был юношей скромного происхождения, который увидел и полюбил Анаксарету, благородную девушку из древнего рода Тевкров. Он долго боролся со своей страстью, но когда понял, что не может ее подавить, пришел как проситель к ее дому. Сначала он рассказал о своей страсти ее няне и просил, если она любит свою воспитанницу, быть благосклонной к нему. Потом он старался склонить на свою сторону ее домашних. Иногда он вверял свои мольбы в записки и часто вешал на ее дверь венки, которые были смочены его слезами. Он падал на ее порог и произносил свои жалобы жестоким задвижкам и засовам. Она была глуше, чем волны, которые поднимаются в ноябрьскую бурю; тверже стали из немецких кузниц или скалы, которая прилегает к своему естественному обрыву. Она издевалась и смеялась над ним, дополняя свое неласковое поведение жестокими словами, и не оставляла ни малейшего проблеска надежды. Ифис не мог больше терпеть пытки несчастной любви и, стоя перед дверями, сказал такие последние слова:

«Анаксарет, ты победила, и больше не будешь терпеть мою назойливость. Торжествуй! Пой песни радости и укрась свою голову лавром – ты победила! Я умираю, каменное сердце, радуйся! Наконец-то я могу вознаградить тебя и удостоиться твоей похвалы; и так я проверю, что любовь к тебе покинет меня, но только с жизнью. Не по слухам ты узнаешь о моей смерти. Я приду сам, и ты увидишь меня мертвым и потешишь свои глаза зрелищем. И вы, о, боги, которые смотрят вниз на мольбы смертных, приметьте мою судьбу! Я прошу только об одном: пусть меня помнят в наступающих временах, и добавьте годы, которые вычеркнуты из моей жизни, к моей славе»

Сказав так и повернул свое бледное лицо и влажные глаза к ее дому, он привязал веревку к перекладине ворот, на которую часто вешал венки, и, сунув голову в петлю, прошептал: «Этот венок, наконец, порадует тебя, жестокая девица!», – и упал, повиснув с передавленной шеей. Когда он почувствовал, что ударился о ворота, раздался звук, подобный стону. Слуги открыли дверь и нашли его мертвого, и с возгласами жалости подняли его и принесли в дом его матери, потому что отца у него не было в живых. Она приняла мертвое тело сына и прижала его к своей груди, изливая грустные слова, которые произносит мать, лишившаяся ребенка. Скорбные похороны прошли в городе, и бледный труп был положен в гробу на погребальный костер. Дом Анаксарет как раз был на улице, где прошла процессия, и причитания плакальщиц достигли ушей той, которую бог мщения уже пометил для наказания.

«Посмотрим на грустную процессию», – сказала она, поднялась на башенку и через открытое окно взглянула на похороны.

Едва ее глаза остановились на фигуре Ифиса, простертой в гробе, как они начали увеличиваться, и теплая кровь в ее теле стала холодной. Пытаясь спуститься обратно, она обнаружила, что не может передвигать ногами; ее старания отвернуться были напрасны; и постепенно все ее члены стали каменными, как ее сердце. Чтобы ты не сомневалась, до сих пор осталась статуя, и она стоит в храме Венеры в Саламине – это та самая фигура девушки. Теперь подумай об этом, моя дорогая, и отбрось свое презрение, не медли и прими любимого. И весенние заморозки не смогут повредить твои молодые плоды, а жестокие ветры – развеять твои лепестки!»

Сказав это, Вертумн сбросил личину старухи и встал перед ней в своем пеодлинном виде – как миловидный юноша. Это было для нее как гром среди ясного неба.

Он бы возобновил свои мольбы, но в этом не было необходимости; его аргументы и его настоящий вид одержали победу, и нимфа больше не сопротивлялась, но загорелась взаимностью.