Глава десятая
Курляндия, 1658 год
Сентябрь выдался теплым, и Кнаге радовался – ему доводилось ночевать осенними ночами под открытым небом, и он знал, какое это удовольствие; если придется рыться в земле по ночам, то хоть не будешь дрожать от холода.
Ехали они и впрямь вчетвером: фон Альшванг, Кнаге и два парня, которых наняли во Фрауэнбурге. Это были латыши, но латыши не простые, а желавшие выбиться в люди. Как-то они отделались от своих хозяев (Кнаге догадывался, что попросту убежали из имений, и даже не из курляндских, а из лифляндских), нанимались на поденную работу, уже очень сносно говорили по-немецки и мечтали поступить на герцогские верфи хоть носильщиками: ремесло не слишком почетное, зато надежное.
Следом ехала Клара-Иоганна, которой Кнаге объяснил дорогу. Военное время мало подходит для дамских путешествий, но речь шла о больших деньгах, и она отважилась. Из женщин вдова взяла с собой только одну служанку и наняла известного на весь Фрауэнбург подручного мясника, Вильгельма-Карла, здоровенного драчуна. Были при ней также кучер, умевший обращаться и с мушкетом, и с пистолетом, и еще один человек, знакомый ей по Хазенпоту; этот Вайсберг когда-то служил ее мужу, а потом женился на девице из Фрауэнбурга, которая принесла в наследство отцовскую обувную лавку.
На дорогах было не так опасно, как казалось Кларе-Иоганне. Путешественников там было более обычного. Кто-то убегал от шведов, кто-то, наоборот, ехал в захваченные ими места, чтобы вывезти оттуда родню, а кто-то пользовался общей суматохой для устройства сомнительных дел, за которые в мирное время ему бы досталось от правосудия.
Имение Шнепельн к югу от Гольдингена, принадлежавшее барону фон Нейланд, было разграблено ровно в той мере, в какой он мог это допустить. Его крестьяне, вовремя предупрежденные, вывезли пшеницу, рожь, овес и ячмень нового урожая в лесные хранилища, скот и лошадей увели на болотные острова, там же спрятали девок, потому что девка на войне – добыча. Молодые парни ушли с бароном в лес, там же был баронов приятель и дальний родственник, господин фон Бок. Осталась в усадьбе только старая баронова сестра, фройлен фон Нейланд, не представлявшая интереса для солдат. Они ее и не тронули.
Подъехав поближе, фон Альшванг послал Кнаге в разведку. Тот прогулялся до имения, побывал на мельнице, встретил кое-кого из знакомцев, вернулся и доложил: гарнизон там оставлен небольшой, всего два десятка солдат с офицером, потому что нечем кормить лошадей, фон Нейланд даже сено где-то спрятал. Луг он спрятать не мог, и коням было где пастись, хотя кавалерийская лошадь должна получать хотя бы фунта два овса в день. Солдаты мирные, еще никого не повесили, но очень хотят познакомиться с беглым хозяином Шнепельня и задать ему вопросы насчет овса, хлеба, овец и дойных коров, потому что кур из курятника они уже съели.
– Уж не знаю, стоит ли там показываться вашей милости, – так завершил Кнаге свое донесение. И фон Альшванг решил, что, пожалуй, не стоит.
Они решили при возможности поселиться на мельнице, с которой была видна усадьба. Кроме того, на картине «приап» был не то чтобы посередине между мельницей и усадьбой, но довольно близко к середине. Мельник пустил к себе жильцов без особого удовольствия – он побаивался шведских солдат, уже грозивших его пристрелить за то, что на мельнице не оказалось ни зерна, ни муки. Но ему пообещали, что визит не затянется, и вчетвером поселились в сарае: фон Альшванг и Кнаге – на мешках, набитых сеном, а парни – на соломе.
Поздним вечером фон Альшванг, Кнаге и парни пошли искать место воображаемого «приапа». Найдя его, стали решать задачку: если фон Нейланд имел в виду шаги, то чьи шаги?
– Не собственные! – сразу сказал фон Альшванг. – Не сам же он закапывал сокровища, это сделал Ян. Я за ним следил – он дома ночевал и не выходил, а футляры передал Яну в окошко. Я это уже потом понял.
– Выходит, это шаги Яна. А какого он роста?
– Какого роста?!
Фон Альшванг считал ниже своего достоинства обращать внимание на дворню.
Кнаге объяснил ему, что чем выше человек, тем больше у него шаг. И если речь идет о десятке шагов, то разница большой роли не играет. А в письме – отнюдь не десятки. – «На картине, которую ты, несомненно, сохранила, есть потешное изображение языческого бога Приапа. Шесть букв на постаменте означают цифры. E – 3, D – 5, B – 2, C – 6, I – 9», – прочитал он вслух свое собственное творение. – И получается, что крохотная ошибочка в полдюйма, помноженная на триста пятьдесят два шага, даст нам… – Заткнись! – рявкнул фон Альшванг. – Что там сказано? Вниз? Куда – вниз?
На картине «приап» стоял на крошечном холмике, поросшем дикой малиной. Вниз можно было двигаться в любую сторону.
– К усадьбе, мне кажется. Ведь усадьба чуть ниже этого места, в долине, – предположил Кнаге, которому и самому было любопытно, что означают указания в письме фон Нейланда.
Баронов племянник, недолго думая, пошел к усадьбе. Видимо, он считал шаги про себя. Остановившись, он четко, как кавалерийская строевая лошадь, повернул направо. Там идти оказалось дольше. И оказался фон Альшванг перед небольшим прудом, выкопанным за конюшней, у которого обычно купали лошадей.
Всякому разумному человеку ясно, что вода в пруду, на берегу которого имеется порядочная навозная куча, чистой быть не может. Но у фон Альшванга на радостях, что хоть что-то нашлось, помутился рассудок.
– Старый черт все точно рассчитал! Сокровища – на дне! – восклицал он.
Кнаге скрипел зубами, чтобы не расхохотаться.
Устроили военный совет. Фон Альшванг предлагал лезть в пруд немедленно. Кнаге его успокаивал и предлагал перемерить расстояние. Естественно, победил фон Альшванг и погнал в пруд парней.
Воды там было – рослому человеку по грудь. Парни, как оказалось, плавать умели, а нырять – нет, оба выросли на берегу крохотной речушки, где нырнуть было почти невозможно. Погружаться в грязную воду с головой они боялись. Сколько фон Альшванг ни грозил, ни упрашивал, они отказывались. Наконец они замерзли в воде, и баронов племянник позволил им выйти на берег.
– Ничего страшного не случилось. К тому же мы узнали, что пруд мелкий. Мы за день найдем лопаты, грабли и вилы, – обещал ему Кнаге, – мы прочешем все дно вдоль и поперек. А теперь пусть милостивый господин идет спать.
С большим трудом препроводив баронова племянника на мельницу, он сперва притворился спящим, потом выскользнул из сарая.
Клара Иоганна ждала его в ближайшей корчме, а ближайшая была на расстоянии мили. Кнаге шел к невесте больше часа и порядком устал.
– Ты постарайся сделать так, чтобы он сам залез в пруд, – посоветовала невеста, выслушав подробный доклад. – Тот, кто промокнет ночью, обязательно схватит горячку. Нужно сделать так, чтобы он заболел и несколько ночей провел в постели. А мы за это время откопаем клад.
– Как будет угодно госпоже.
– Дурачок! Совсем скоро я буду называть тебя своим господином…
Кнаге обрадовался, распустил было руки, получил по рукам – и поплелся в обратный путь.
Ему не пришлось особо стараться – на следующую ночь, когда парни, истыкав все дно пруда вилами и взбаламутив граблями, доложили, что никаких футляров из оленьей кожи там нет, фон Альшванг заорал на них, разделся и в одних подштанниках полез в грязь. Он-то как раз умел нырять, но давно, в детстве. Кончилось тем, что баронов племянник нахлебался воды, его вывернуло наизнанку, и он с большим трудом выбрался за берег.
Но на крик прибежали полуодетые солдаты с факелом, пришлось скрываться, улепетывать в потемках, сидеть в кустах, причем Кнаге не сильно из-за этого страдал, а мокрый фон Кнаге, как и желала Клара-Иоганна, основательно замерз. К тому же, удирая, кладоискатели оставили шведам в добычу башмаки фон Альшванга.
Кнаге получил от невесты незаслуженный поцелуй – первый за все время. Он не сделал ничего, чтобы уложить фон Альшванга в постель, это само получилось, но простуда тут сыграла не главную роль – человек, заполучивший в желудок такую водичку, дня два-три будет маяться, то и дело бегая в кусты и все больше слабея. Так что на третью ночь, дав шведам время успокоиться, Клара-Иоганна, Кнаге, Вильгельм-Карл, Вайсберг и кучер пошли к воображаемому «приапу».
Тут тоже встал вопрос о длине шага и о цене ошибки. Но умная Клара-Иоганна, подумав, нашла отгадку.
– Вряд ли господин фон Нейланд имел в виду шаги. Должна быть единица измерения, на которую длина ног не влияет.
– Локоть или фут? – спросил Кнаге.
– Да.
Стало ясно, что нужны две длинные веревки – одна в десять футов, другая в десять локтей. Причем точность требовалась изрядная – в том письме, что оставила себе Клара-Иоганна, буквы «EDBCIC» переводились в такие цифры – 842 и 393.
– Это, должно быть, футы, – вглядываясь в темноту, решил Кнаге. – Если отсюда отмерить восемьсот сорок два локтя, то мы, скорее всего, должны будем пройти сквозь дом фон Нейланда и выйти где-то в саду.
– Ты прав. Где же взять образец фута? – Клара-Иоганна задумалась. – Ближайшая лавка с тканями или с веревками – в Гольдингене, а там уже шведы… Но я поеду туда! Я куплю деревянный фут – или мне его вырежут из дерева под моим присмотром. Едем немедленно, к утру мы будем там.
– Лучше пусть сразу отмерят десять футов веревки, – посоветовал Кнаге. – Но с точностью до сотой доли дюйма.
Азарт Клары-Иоганны уже немного пугал его. Женщина должна быть страстной в постели – так полагал Кнаге, а тут страсть разбудили деньги. Да и какую! Эта страсть гнала женщину по опасным в военное время дорогам, в город, захваченный неприятелем. Клара-Иоганна даже не беспокоилась о том, что случится с пятнадцатилетней дочкой, если она попадет в беду.
– Но отчего он выдумал считать такие расстояния от «приапа»? – спросила невеста. – В чем смысл? В том, чтобы надежно спрятать свое имущество, смысл есть, но в том, чтобы спрятать его на расстоянии полутысячи шагов от «приапа», – нет! Тем более, что и «приапа»-то не существует! И мы, считая шаги или футы, не имеем точного места для отсчета…
Она достала письмо и при свете фонаря еще раз перечитала его.
– Нет, все правильно. Я завтра привезу веревку.
– Ты останешься в корчме, а за веревкой поеду я, – вызвался Кнаге, причем уже с грубоватостью мужа, дающего укорот жене.
– Мне ничто не угрожает, я – дама! Шведы не обидят меня!
Клара-Иоганна оказалась упряма – жених и невеста чуть не поссорились.
Каждый остался при своем.
Кнаге вернулся к фон Альшвангу, а Клара-Иоганна со своей свитой поехала в корчму.
Курляндия, наши дни
Тоня рассудила разумно: главное – отогнать убийцу от машины. Вряд ли он нападет сразу на двоих. Но крикнуть она не могла – умея отличить одного живописного гения от другого по характеру мазка, Тоня элементарно не умела кричать. Взвизгивать ей приходилось – от холодной воды, от внезапно пролетевшей мимо носа сосульки. Но целенаправленно и мощно орать, как прекрасно умеют многие женщины, она не могла – сидел внутри какой-то странный тормоз против громких звуков.
– А ну, пошел вон отсюда, – потребовала она тоненьким голоском. – А то полицию позову!
Убийца, разумеется, не отозвался.
– Пошел вон! – повторила Тоня, и тут ей на помощь пришел Хинценберг.
– Алло! Алло, полиция! Господин Полищук! Скорее вернитесь к своей машине! У вас проблема! В нее лезет посторонний человек! – выкликал антиквар. – Что? Да есть ему что брать! Он же в машине куртку оставил! – Да – а как? Как, я вас спрашиваю? Объективом от «кэнона»? Или чем?.. Ну!.. Откуда я знаю, где она там начинается! Я не жаба, чтобы знать эту географию!
Тоня слушала странную и страстную речь антиквара, ничего не понимая. Убийца, теоретически стоявший по колено в канаве возле передней дверцы «хонды-цивик», понимал ровно столько же.
– Говорю вам, я не жаба! – настаивал Хинценберг. – Я могу только снять его со вспышкой! Что? Это вы, господин Полищук, сошли с ума, оставляя нас наедине с убийцей… Что? Да вот же он, копошится возле вашей машины!
Тоня лишилась дара речи – антиквар со своего места не мог видеть убийцу. Ей самой доводилось врать очень редко; о том, как врут антиквары неопытным покупателям, она имела представление; однако врать одновременно полицейскому и убийце, да еще так нагло?
Вдруг девушку осенило – антиквар, открещиваясь от родства с жабой, имел в виду нечто, связанное с канавой. И в самом деле, если бы Тоня была мужчиной, да не каким-нибудь офисным сидельцем, а правильным мужчиной с нормальной мускулатурой, она бы напала на убийцу из мрака и со стороны канавы – он был бы хорошо виден на фоне машины…
А что может сделать слабая женщина, вооруженная кривой железякой? Да ничего…
Но Тоня представила себе злобную гримасу Полищука – куда более свирепую, чем он мог бы скорчить на самом деле, Тоня поняла, что следователь во всем будет обвинять ее уже просто по привычке. Она взяла железяку поудобнее и очень медленно, ощупывая ногой землю перед каждым шагом чуть ли не по минуте, пошла мимо машины в сторону канавы.
Главное было – не свалиться в вонючую воду. Ей это удалось. Держась за ветки, она высунулась из кустов, подходящих к канаве почти вплотную, и увидела на фоне светлых окон «хонды-цивик» какой-то мутный силуэт. Видимо, убийца пытался с берега добраться до передней дверцы, не залезая для этого в грязную воду. У него это, в сущности, уже получилось. Чтобы достать куртку, лежащую на сиденье или на полу, достаточно было узкой щели. Помешать ему Тоня не могла.
Она слышала взволнованный голос Хинценберга, требовавшего уже чуть ли не полицейский вертолет. Судя по выкрикам ювелира, вряд ли Полищук отвечал согласием.
И тут Тоня в полном отчаянии запустила в убийцу железякой.
Естественно, железяка не долетела по меньшей мере восьми метров. Но она плюхнулась в воду, и убийца, услышав звук, резко повернулся. Тоня, испугавшись, присела на корточки. Но убийце было не до нее – он сделал неверное движение и поехал по траве прямо в канаву. Как положено утопающему, который хватается за соломинку, он вцепился в первое, что подвернулось, – в ручку задней дверцы. Дверца же отворилась и убийца слетел-таки в воду.
Все это произошло очень быстро.
Он выругался по-латышски. Уже второй раз Тоня слышала его недовольный голос, второй раз – ту же словесную формулу, и ей в голову пришла идиотская мысль: да сколько ж можно, это уже начинает надоедать!
– Стоять! – чуть ли не над ухом заорал по-русски Полищук.
Убийца на четвереньках полез на противоположный берег канавы. Ему повезло ухватиться за крепкую ветку – он выдернул себя из воды и сгинул в темных кусках, только треск по лесу пошел.
– Стоять! – снова гаркнул Полищук, и тут закричал Хинценберг:
– Деточка, где ты?!
Дальше началась суматоха.
Тоня, сидя над канавой, понимала одно – пока антиквар на всю волость взывал о помощи, полицейские подобрались довольно близко к «хонде-цивик». Они перекликались в темноте и, судя по всему, благополучно упустили убийцу. Полищук так раздраконил местных муниципалов, что Тоне стало не по себе – она и вообще не любила матерщины, а тут следователь из четырех основополагающих корней с суффиксами соорудил длинный и страшный монолог, вплетя в него конкретные имена полицейских. В этот монолог вклинивались призывы антиквара, потерявшего своего эксперта.
Наконец Тоня пошла на свет от машинных окон. Полищук, выкричавшись, гнал Думписа искать лагерь землекопов, Думпис огрызался. Наконец местные полицейские, светя фонариками, пошли через разрытый пустырь наискосок к лагерю. Тогда только Тоня выбралась на открытое место.
– Мать-перемать, вы живы? – спросил еще не пришедший в себя от ругани Полищук.
– Жива.
– Деточка!.. – воскликнул Хинценберг. – Где ты была?
– Вон там. Ведь господин Полищук просил вас подобраться к машине со стороны канавы. Ну, я и пошла. Чтобы господин Полищук не обвинял нас в…
– Когда я просил идти к канаве? – спросил Полищук.
– При мне… – начала было Тоня, но Хинценберг перебил ее.
– Деточка, я разговаривал сам с собой, чтобы убийца меня слышал! Сергей отключился сразу, как только я сказал ему про куртку в машине. Я кричал, чтобы ввести в заблуждение этого мерзавца.
– Ты пошла к канаве? Что ты там собиралась делать? – рявкнул Полищук.
– Я не знаю… как-то помешать ему… Но я же помешала! – вдруг вспомнила Тоня. – Честное слово, помешала!
– Как?
– Я кинула в него железную палку. Правда, промахнулась, но он обернулся и не успел открыть дверцу.
– Вот же дура! А если бы он…
– А если бы вы приехали сразу, мне не пришлось бы палки ему кидать! – закричала Тоня. – Кто тут полицейский – вы или я?! Что я еще могла сделать?! Вы еще чего-то требуете! Я, что ли, его упустила?!
– Деточка, деточка! Сергей, это у нее нервное! Деточка, успокойся! – причитал Хинценберг. Он и не подозревал, что эксперт способен на такие злобные вопли.
– Вы не полицейский, вы – дилетант! – с этим Тоня гордо отвернулась от Полищука.
Он считал ниже своего достоинства спорить с женщиной.
– Господин Хинценберг, дайте руку, – сказал он. – Я попробую вытащить из машины эту чертову куртку. Там, наверное, в самом деле что-то важное, раз он за ней пришел.
– Держите.
С помощью антиквара, буквально нависнув над канавой, Полищук открыл дверцу и наощупь отыскал куртку убийцы.
– Я подержу ее, а вы осмотрите, – предложил Хинценберг и взял куртку, как гардеробщик, предлагающий клиенту надеть пальто. Полищук полез в карманы.
– Кошелек, ключи… мелочь россыпью… – бормотал он. – Талончики, жвачка… а тут? Вот тут уже что-то любопытное… Смотрите, господин Хинценберг! Ксерокопия – написано от руки… погодите…
Полищук подошел поближе к машине и изучил бумаги в свете из окошка.
– Это ключ к «приапу»? – догадался антиквар.
– Он самый. Вот зачем он пришиб того парня… Тоже, выходит, кладоискатель…
Подал голос мобильник Полищука.
– Я, – взглянув на экран, сказал следователь. – Как – нет? А что есть? Желтый тент и пластиковые табуретки? А джип? Ничего не понимаю. Возвращайтесь, нужно как-то мою тачку наконец вытащить. А то она грязи нажрется – разбирайся потом с ржавчиной…
– Землекопы сбежали? – спросил Хинценберг.
– Но какого черта? Их товарища убили, а они вдруг дали деру. Разве что один из них его… но тогда непонятно… – Полищук задумался. Антиквар взял у него из рук ксерокопию.
– Ну да, вот что означали эти буквы! Теоретически рассуждая, эти парни уже давно должны были найти клад, если у них ключ к «приапу»… Что же они нарыли ям, как кроты?
– Вот и я хотел бы знать, – проворчал Полищук. – Как же теперь с вами быть? Похоже, мне эту рухлядь придется завтра оттащить в ближайший автосервис. Как же вас доставить в Ригу?
– Давайте начнем с Кулдиги, – предложил антиквар. – Пусть нас туда отвезут, а там мы переночуем в гостинице. Ведь ваши коллеги смогут это организовать?
– Мама… – прошептала Тоня. – Я должна позвонить маме! И Сашке!..
– В гостиницу вас устроят, только… – Полищук замялся. – Ну, финансовый вопрос…
Тоня победно улыбнулась – ей нравилось, что этот крикливый матерщинник наконец смутился.
– Вы полагаете, что мне кулдигская гостиница не по карману, господин Полищук? – тоном английского лорда спросил антиквар. – Там есть, надеюсь, номера-люкс? В которых подают тапочки и халаты?
– Понятия не имею. Наверное. Черт, какой узелок завязался… Если они удрали, значит, у них рыло в пуху. Но убивать человека, в сущности, среди бела дня, когда это можно было сделать ночью, а труп спрятать в лесу? Нет, не понимаю…
– Может быть, он наконец нашел правильное место? – спросил Хинценберг. – И они, чтобы с ним не делиться, сразу убрали его? А закопать хотели в той самой яме, откуда вытащат клад?
– Они? Мне кажется, это скорее Гунча. Сперва он привез дружков и приставил их к раскопкам. Сам следил за ними. А когда увидел, что победа близка… Да! Тогда он решил уничтожить их поодиночке! – воскликнул Полищук.
– Значит, это его куртка? – спросил Хинценберг.
– Выходит, да.
– А зачем он забрал у покойника эту ксерокопию? На случай, что если труп найдут посторонние, так чтобы не догадались, что тот бедняга искал клад? В чем смысл? И он же понимал – оставшиеся двое скорее отыщут тело, чем полиция. Ведь покойник, мир его праху, пошел копать за холм, когда его вдруг осенило. Те два остались за столом, а он взял ксерокопию, взял лопату и ушел. Нетрудно было догадаться, что через полчаса они начнут его звать и искать.
– Не сходится, – согласился Полищук. – Значит, это был не Гунча?
– Зачем Гунче убивать своих дружков? Я имел в виду – зачем это делать таким дурацким образом? Я бы, например, пришел к ним ужинать с бутылкой и напоил снотворным, остальное – дело техники, – безмятежно сообщил антиквар.
– Вы страшный человек, господин Хинценберг, – невольно усмехнулся следователь.
– Как всякий мужчина в годах, обреченный проводить вечера в кругу семьи, я вынужден смотреть телевизор, господин Полищук. Он развращает. Давайте лучше подумаем, как отсюда выбираться. Деточка!
– Да, господин Хинценберг?
Тоне нравилось, как антиквар своими вопросами загоняет следователя в тупичок. Она бы охотно еще послушала, но Хинценберг был прав – следовало позаботиться о ночлеге.
– Господин Полищук, когда вытащите машину – поищите там мой мобильник, пожалуйста, – очень вежливо сказала Тоня. – Когда мы влетели в канаву, он выскочил из руки и теперь валяется на полу. Мне бы не хотелось, чтобы вы на него наступили.
– Будет сделано, – ответил Полищук. – Придется патрульным сделать две ходки – сперва отвезти вас в Кулдигу, а потом вернуться и вытащить меня… Вот черт, какая непруха… на что государственный бензин переводим?..
В гостинице Тоня с Хинценбергом оказались в втором часу ночи. Им отвели номер с двумя кроватями – ничего более подходящего не нашлось.
– Надеюсь, моей репутации ничто не угрожает, – сказал Хинценберг. – Страшно вообразить, что подумают мои внуки, если узнают… А Сергея мне жалко. Дело какое-то несуразное. Послушай, деточка… ты будешь смеяться, но я страшно хочу есть! После той жареной рыбы во рту ничего не было, а в мои годы надо регулярно питаться.
– Я тоже, – призналась Тоня, – но ведь сейчас тут все закрыто. Это не Рига.
– А сходим-ка к дежурной, или как она тут называется. Не может быть, чтобы в Кулдиге все закрывалось в восемь вечера. В конце концов, мы не нищие, охотно заплатим хоть пять латов за бутерброд с колбасой…
– Господин Хинценберг! У нас же есть пирожки со шпигом! И термос с кофе!
– Где? Где эти сокровища?
– В машине… То есть в моей сумке, а сумка в багажнике…
– Звоним Сергею!
– Среди ночи?
– Деточка, ты еще не знаешь, что такое ночь… Ночь – это, это… когда уже утро… Да… – судя по мечтательному голосу, антиквар вспомнил молодость.
Он позвонил Полищуку и узнал, что патрульная машина тащит в Кулдигу на буксире «хонду-цивик» и может дотащить до гостиницы. Полищук обещал занести сумку и действительно появился в «Метрополе» – но лучше бы не появлялся. Думпис додумался предложить ему выпить, и следователь, удрученный неудачами, не отказался.
– Получайте, – сказал он.
– Можем предложить остывший кофе, – ответил антиквар. – И вашу долю пирожков.
Тоня, уже успевшая вынуть из сумки футляр с нужными очками, метнула в работодателя огненный взор. Взор означал: видеть не желаю этого алкоголика!
– Пришлось вызвать «скорую», чтобы забрали жмурика в морг, – сообщил, садясь, Полищук. – Труповозка у них по ночам, видите ли, не работает! А мне – оставлять его там до утра? А народ набежит? А там вместо головы – узбекский плов, мозги мелкой россыпью… тьфу… да вы же видели… казалось бы, ну что можно сделать обычной лопатой?..
Тоне чуть дурно не сделалось. Она поняла, почему антиквар и Полищук не хотели пускать ее за холм. Но благодарности к следователю в душе не прибавилось.
– Понятия не имею, как его будут опознавать, – продолжал Полищук. – Документов, естественно, никаких, только пачка сигарет. Ну, дактилоскописты прогонят через базы данных… А если он нигде не засветился? Одежда, обувь – самые банальные…
– Наверное, нужно узнать, не пропадал ли вокруг Вилгальского озера мужчина… сколько ему лет? – деловито спросил антиквар.
– Это я уже себе записал. Тоня, налейте кофе, – не попросил, а потребовал Полищук. – Я понимаю, что нужно сесть и сложить головы… так мой полковник по-латышски говорит… буйны головы сложить…
– Это не одно и то же, – сухо сказала Тоня.
– Русский полковник выразился бы – сдвинуть лбы, – помог Хинценберг, открывая термос. – Деточка, принеси-ка из ванной стаканы. Там все остыло, но жевать сухие пирожки – выше моих старческих сил.
– Завтра будем искать этих беглецов. Господин Хинценберг, вы тоже следили за ними…
– Наблюдал, господин Полищук, наблюдал.
– Вы видели троих. Точно – троих?
– Да. Одного парня лет тридцати, одного постарше, бородатого, я думаю, под сорок, одного – за пятьдесят… Сергей?
– Бородатый, – сразу поняв скрытый вопрос, ответил Полищук. – Может, я чего-то с дерева не разглядел. Они пили пиво?
– Ужинали, пили пиво, я к бутылкам не приглядывался. Но по крайней мере одна двухлитровая у них была.
– Мог ли еще кто-то сидеть в машине?
– Мог, – уверенно сказал антиквар. – Дверца была открыта и заслоняла внутренности. Потом бородатый забрался в машину. Я думал, он там заснет, но он потом вылез и ушел… вот не могу вспомнить, взял ли он с собой лопату…
– Я его видел с лопатой. Но копал он в каком-то неожиданном месте.
– Да, я тоже заметил. Но я его не видел! Я видел, как он пошел в это неожиданное место. И тогда я вернулся к дубу… то есть к вам…
– Н-надо п-по горячим следам п-посчитать время, – пьяноватым голосом сказал Полищук, и Тоне стало противно. Она поставила стаканы на журнальный столик и встала у окна, всем видом показывая: ты, невоспитанная скотина, сел на мою постель, делить ложе с господином Хинценбергом я не собираюсь, и мне просто интересно, когда ты обратишь внимание на то, что ты – сидишь, а женщина – стоит?
– Не возражаю. Деточка, ты ешь. Ты тогда уже спала, тебе сказать нечего, – тут антиквар с подозрением посмотрел на стоящую Тоню, но никак ее гордой позы не прокомментировал.
– Кофе.
– Да, Сергей, сейчас налью.
– Черт, как я влип. Как я влип!..
И тут за окном завыла автомобильная сигнализация.
– Моя! – воскликнул Полищук, вскакивая. – Ну, я сейчас с этой сволочью разберусь!
– Сергей, Сергей! Вы что, забыли? Ее же нельзя угнать! – напомнил антиквар. – Мало ли что? Кот мог на нее прыгнуть…
– Сейчас я с этим котом поговорю!
Полищук вскочил с постели, задел столик, стакан с кофе подпрыгнул, напиток выплеснулся Тоне на ноги. А следователь, ничего не замечая, выскочил из номера.
– Деточка, туши свет! – приказал Хинценберг. – Мы посмотрим в окно, что там такое…
– Это добром не кончится, – ледяным голосом произнесла Тоня. – Когда пьяный лезет в драку, его могут хорошо побить.
– А тебе бы хотелось, чтобы Сергея хорошо побили?
На эту провокацию Тоня не ответила, а потушила свет.
«Метрополь» уже более ста лет стоял на Церковной улице, в самой серединке старой Кулдиги, и все ее сокровища были в трех шагах от входа – церковь Святой Екатерины, где крестили герцога Якоба, построенная в годы его правления, аптека, неплохо сохранившийся с семнадцатого века дом Стаффенхагена. Тут же был и самый старый деревянный дом Кулдиги – считалось, что он построен в 1630 году. Вдоль длинного серого фасада «Метрополя» стояло несколько машин – Тоня и Хинценберг сверху увидели их крыши. Возле одной действительно стоял мужчина, был и второй – его ноги торчали из окошка боковой дверцы. Первый помогал ему, пропихивая его поглубже, а машина дико завывала.
– Маразм, – сказал антиквар. – Они сейчас всю Кулдигу на ноги поднимут. Но это не угонщики…
Из гостиничной двери выбежал Полищук. И стало ясно, что он в экстремальных случаях не тратит времени на разговоры. Без всяких церемоний он заехал в ухо одному грабителю, тот устоял на ногах кинулся в бой. Торчавшие из машины ноги взбрыкнули, вор стал выкарабкиваться обратно.
Полищук пытался приблизиться к противнику, чтобы взять его на прием, тот отскакивал.
– Я сейчас вызову полицию! – Тоня схватила лежащий на столике мобильник.
– Погоди, не позорь Сергея! У него же всего один противник. Над ним смеяться будут, если сам не справится.
– Господин Хинценберг, вы, вы!..
Тоня от возмущения все умные слова растеряла.
Телефона здешней полиции она не знала и кинулась вниз, к дежурной. Но та уже звонила и требовала прислать патрульную машину. Тогда Тоня выскочила на улицу. Сделала она это вовремя – грабитель, задом вылезший из машины, и явно собирался напасть на следователя сзади.
Тут оказалось, что у Тони от возмущения не вся сообразительность пропала – кое-что уцелело.
Не вмешиваясь в драку, она подбежала к неведомо чьей машине и ударила по капоту кулаком. Сразу заголосила сигнализация, а Тоня уже была возле другой машины, уже будила ее крепким ударом. Окна второго этажа «Метрополя» распахивались, высовывались заспанные хозяева, которые не для того приехали на своих дорогих тачках в провинциальный городок, чтобы их лишиться.
Двое мужчин, покусившихся на многострадальную собственность Полищука, пустились наутек, он – следом.
– Стойте, Сергей, стойте! – кричал из окна Хинценберг – Они же вас заманивают! Это – ловушка!
Тоня, поняв, что следователь в общем шуме не разобрал разумных слов, побежала за Полищуком.
Собираясь в Кулдигу, она обула босоножки почти без каблука, и бежать ей было легко. Вот только крикнуть про ловушку она никак не могла – некий тормоз внутри не позволял ей кричать на улицах. Наверное, ради спасения собственной жизни – и то не позволил бы.
Она была сильно зла на Полищука. Он даже не заметил, что облил ей штаны своим кофе. «Интересно, – на бегу подумала она, – сколько он выпил, сколько в него влезает? И пил ведь наверняка не приличный коньяк, а пошлую дешевую водку, то-то утром от него будет разить перегаром!»
Видимо, именно злость помогла забыть о тормозе. Тоня ненавидела следователя – и как раз поэтому должна была сейчас спасти его, дурака, из примитивной ловушки, чтобы он понял: он – пьяный бестолковый и бесполезный дурак!
Хинценберг был прав – эти люди убегали узкими старыми улочками, бежали к маленькой, в ширину – метра три, не больше, но шустрой речке Алекшупите, которая бурно неслась через город, ныряла под мостики и могла своим стремительным течением утащить тело к мельничной плотине – лови его там в темной воде среди ночи…
– Назад! – крикнула Тоня. – Ловушка! Назад!
Не исключено, что как раз в этот момент у Полищука и без Тони наступило бы просветление. Он пробежал, замедляя темп, еще несколько шагов и остановился. Остановилась и Тоня – в двадцати шагах от него.
Они смотрели друг на друга в свете единственного старинного фонаря. Тоня ощутила неловкость – надо же, носиться, как дурочка, за агрессивным алкоголиком! Она повернулась и пошла к гостинице.
Полищук нагнал ее уже на Церковной улице. Ни слова не говоря, он пошел рядом, растирая левой рукой правую.
Машины у гостиницы уже замолчали.
Полищук остановился возле «хонды-цивик», изучил выбитое боковое стекло, еле слышно выругался. Тоня поняла, что и это с его стороны – чудовищная галантность.
Подкатил патрульная машина, и из нее вывалился пьяный Думпис, которому полагалось бы вернуться в Снепеле, но он предпочел компанию и спиртное.
– Опять ты? – спросил он. – Что случилось?
– Можете забрать ее на свою стоянку? – спросил патрульных Полищук и показал искалеченную дверцу.
– Придется.
Думпис не настолько был пьян, чтобы заснуть за рулем. Полищук впустил его в машину, сам приладил трос и проводил взглядом уползавшую «хонду-цивик». Тоня стояла у дверей. Ей не сразу пришло в голову, что ждать следователя не обязательно. А когда пришло – оказалось, что они уже идут плечом к плечу по холлу.
Молча они поднялись на второй этаж. Тоня, не дожидаясь от следователя любезности, сама открыла дверь в номер – и увидела у окна Хинценберга с фотоаппаратом на груди.
– С вас причитается, Сергей, – сказал он. – У этой адской машины есть режим – не знаю, как он называется, но можно снимать целое кино. Я снял ваше побоище. Хотите посмотреть?
– Господин Хинценберг, еще вчера вы не умели отправить эсэмэску, – напомнила Тоня.
– Деточка, внуки так часто мне все это показывали, что количество перешло в качество, – вывернулся антиквар. – Если бы этого не случилось – чего бы стоила мировая философия? Но вот показать свое кино я уже не смогу. Сергей, вы умеете?
– Давайте сюда.
– Я никак не могу понять, зачем им понадобилась ваша машина, – сказал Хинценберг. – Может, они думали, что вы нашли клад и оставили его на ночь в бардачке? Ведь если они за вами следили, то должны были знать, что машину притащили на веревочке. Значит, что-то внутри…
– Так. Тот, с кем я сцепился, – вот он, – Полищук остановил кадр. – Впервые вижу эту рожу. А второй – ну сами понимаете…
– Одна задница, – подтвердил антиквар. – Впрочем, есть знатоки, которые могут и по ней опознать.
– Завтра же утром перегоню этот портрет нашим. А может, кто-то из здешних его опознает, – решил Полищук. – Хотя… Тоня, вы его видели?
– Я не разглядела, – призналась Тоня. – На мне были не те очки, к тому же темно…
– Ну, ладно.
Похоже, от драки и беготни Полищук малость протрезвел.
– Итак, что мы имеем? – спросил он. – Мы имеем компанию кладоискателей, одного из которых порешили лопатой. Видимо, чтобы забрать ксерокопию, которую мы нашли в кармане куртки. Значит, был человек, который знал всю эту историю с картиной. Или даже не один человек. Эти люди могли следить за кладоискателями. Возможно, они как-то вычислили местоположение каменного дурака, а количества шагов, или метров, или хоть аршинов – не знали. Что бы это могли быть за люди?
Полищук пристально посмотрел на Хинценберга.
– Это не они, – ответил Хинценберг. – Поверьте, не они. Они уже не в том возрасте, чтобы махать лопатами.
– А что же тогда они высматривали возле опушки? Я сам их видел, и вы их видели.
– Это не они, – повторил антиквар. – Я понимаю, что убить человека лопатой можно в любом возрасте. Но это не они.
Тоня поняла – речь о тех двух стариках. Что-то такое антиквар про них знал, но рассказывать ему не хотелось.
– Я пока вижу это так. Кто-то из родни или знакомых Анны Приеде – то есть человек, видевший у нее картину с «приапом», – узнал про раскопки возле коровника и как-то понял, что это связано с «приапом». Он стал выслеживать землекопов, чтобы отнять у них ключ к «приапу». Ему это удалось. Возможно, он даже знает, что там зарыто.
– Это логичная версия, – согласился Хинценберг. – Она многое объясняет. Но я поправлю. Одна команда выстроила свой план при помощи одной картины, другая – при помощи другой картины. А шифр, очевидно, допускает несколько толкований. Первая команда следила за второй командой, теоретически – за дружками Гунара Лиепы, и видела, что количество ям вокруг коровника растет, а толку мало. Но, когда человек из второй команды вдруг побежал кпать в неожиданном месте, первая команда поняла, что он сделал какие-то новые расчеты и шансы резко возросли. Им понадобились эти расчеты – и они отважились на убийство. Пока все складно. Вроде бы. Но в таком случае к вам в машину, Сергей, лезли какие-то совсем посторонние люди. Что они надеялись там найти? Меня смущает то, что они это проделывали на видном месте, как будто очень спешили.
– Меня тоже, – ответил Полищук. – Но еще меня смущает то, что вы темните. Эти два старца, которые непонятно зачем притащились в Кулдигу и побывали у Анны Приеде, тоже могли знать про картину, а серебро – предлог.
– Могли. Но, поверьте, не в ней дело. Во сяком случае, мне так кажется. Когда я буду уверен – тогда скажу, – пообещал Хинценберг.
– Ну, ладно. Спокойной ночи.
Это относилось сразу к антиквару и к Тоне.
– Деточка, он не такой уж плохой человек, – сказал Хинценберг. – Просто ты редко сталкиваешься с мужчинами хотя бы сорокапроцентными. А стопроцентного даже я сам за всю жизнь не встречал.
– Это как? – спросила Тоня.
– В каждом мужчине есть определенный процент мужчины. А остальное – непонятно что. Скажем, Хмельницкий – мужчина процентов на шестьдесят. Хотя внешне – на все семьдесят. Артист, – с легким неодобрением сказал Хинценберг. – В мужчине должно быть как можно больше процентов мужчины.
– То есть самца? – уточнила Тоня.
– Самца, деточка. Я знал кота, который был мужчиной на сто процентов. Он приносил еду своей беременной супруге. А вот среди хомо сапиенс таких не попадалось. Ты сейчас думаешь, что у меня неправильное понятие о мужчинах, кто активнее по дамской части – тот стопроцентный. Понимаешь, и это тоже… Я вот думаю – кем был тот, который для шифра выбрал не что-нибудь, а «приапа»? Ведь наверняка в нем было процентов восемьдесят мужчины…
– Пошляком он был.
– Самую чуточку. Ровно настолько, чтобы отличаться от старой девы, – усмехнулся Хинценберг. – И вот смотрю я на это художество, а сам явственно слышу: а вот хрен вам, не догадаетесь! Хотел бы я посидеть с ним за бутылочкой хорошего коньяка и поговорить о жизни, о политике и о женщинах…
