Утро занималось великолепное. Ясное небо, только что растворившее в прохладной синеве последние звезды, все заметнее окуналось восточной стороной в розовую краску, постепенно впитывая ее и все выше окрашивая ею горизонт. Воздух был свеж, как растаявший в утреннем зареве горный хрусталь. И было тихо, так тихо, что журчание маленького фонтанчика у въезда на пустынную автостоянку да жужжание пчел над кустами шиповника слышались далеко.

Но вот тишину разорвал громовой рев. Он грянул из темного проема стеклобетонного здания, огражденного никелированными барьерами. От этого проема скользила широкая полоса темного асфальта, полукругом выходившая в бесконечную кривую трассы. Могучий рык мотора, казалось, разнесся над всем ее пространством, над пятью с лишним километрами ее петляющего бега, завершенного там же, где она брала начало.

В этот момент взошло солнце. И его первые лучи упали на сигарообразный корпус машины, в плавном пике вырвавшейся на трассу.

Машина была устрашающе прекрасна. Низкорасположенный длинный фюзеляж (сравнение с самолетом напрашивалось совершенно нечаянно и слишком очевидно!), стройный вытянутый нос, нацеленный разрезать упругий воздух, широко расставленные громадные и мощные колеса, несущие крепкое тело. Эти колеса были выше корпуса, сам же корпус отделяли от земли всего три дюйма — машина летела над асфальтом, словно ее поддерживала и влекла густая воздушная струя. У нее не было ни одной дверцы, не было никакой кабины: пилот сидел, вернее — полулежал в узком верхнем отверстии, куда было встроено его кресло. Спереди виднелись лишь руки в оранжевых, на вид неуклюжих перчатках, крепко сжавшие руль, и оранжевый круглый шлем.

Сама машина тоже была пламенно-рыжего цвета, и когда солнце коснулось ее, вся словно загорелась, с ревом начиная стремительный, грозный разбег.

И вдруг… Странная вспышка, грохот, оборвавший мощный шум мотора. Оранжевый болид будто подпрыгнул, из последних сил рванувшись вперед, и затем огненный ураган охватил его, опрокинул, метнул на один из бетонных барьеров, и по безупречному полотну трассы нелепо и страшно разлетелись пламенеющие обломки. Все четыре громадных колеса раскатились по сторонам. Одно из них горело…

Сперва он думал, что вокруг совершенно темно. Темнота была такой плотной, что давила не только на глаза. Она словно сдавливала виски, тяжкая и вязкая, как ночной кошмар.

Потом он понял, что его глаза закрыты. Но ведь и сквозь опущенные веки должен проникать свет. Однако света не было. Что это? Он ослеп?

Сознание съежилось от ужаса и пропало.

Когда оно вернулось, свет перед глазами появился. И, наверное, яркий — иначе его не могло быть так много при том, что веки все еще опущены. Надо их поднять. Поднять и увидеть… Что?

Ему стало страшно. Если то, что с ним произошло, — не жуткое сновидение, если это случилось на самом деле, тогда…

Тело не ощущалось. Словно его отрезали, оставив одну только голову. Но нет, попытавшись его почувствовать, он понял: откуда-то снизу, от ног и живота, вырастает и вливается в голову нестерпимая боль. Почему так больно?

Он открыл глаза. Над ним был высокий, идеально белый потолок. Край чистой занавески, колеблемой ветерком, мелькнул сбоку и пропал. И ни одного человеческого лица! Даже ничьих шагов не слышно. Он один. Почему? Может, он уже умер?! Вздор! Мертвым не бывает больно. Или бывает?..

Телефонная трель оборвала нежданный, никогда прежде не снившийся кошмар. За долгие годы он сумел забыть его. Вернее — заставить себя думать, будто забыл. Все что угодно можно вспоминать, но только не это возвращение из небытия! Не этот миг абсолютной власти страха и боли, вместе с ощущением горького, жестокого одиночества. Миг, когда сознание балансировало на грани отчаяния и проклятий.

Мобильник старательно выводил мелодию «Полета валькирий». Тьфу, как далеко лежит, поганец! Придется наполовину вылезти из постели, чтобы его взять! А что на экранчике? Ничего себе!

— Да, Эдуар! Что такое?

Ответ в маленькой трубке прозвучал не так, как обычно, — совсем не бодро и не по-деловому.

— Ты уже встал? Приезжай быстрее!

— Что? Почему это встал? Сейчас семь двадцать. Я в восемь встаю в дни заезда. Что такое, а?

— Ничего. Заезда, похоже, не будет.

— Ты с ума сошел?

Голос из трубки отозвался глубоким вздохом.

— Пока нет. Но к тому идет. Джанни за каким-то лешим выехал утром на трассу. На первом болиде. И болид взорвался.

— Господи! Джанни как?

— Как-как! В клочья! Сейчас здесь будет полиция. Приезжай, ради Бога! А я больше говорить не могу. Хотя… А, ладно!

Трубка умолкла.

«Раньше хотя бы отбой был. Пип, пип, пип! А тут — раз, и оборвалось! И гадай — связь прервалась, не дав договорить пару слов, или у звонившего этих слов просто не нашлось? Что за дурацкая мысль? При чем тут телефонные сигналы? Разве он на самом деле об этом сейчас думает? Почему Джанни так поступил? С какой стати? Что-то заподозрил? Но что именно? И, выходит, если б он не вывел машину на трассу, то она взорвалась бы четыре часа спустя. Но ведь такого не могло, не должно было произойти!

Он уже нажал кнопку, поднимая металлическую штору гаража, когда сунутый в карман куртки мобильник опять разразился вагнеровским «Полетом валькирий». Надо сменить мелодию — в такой вот ситуации она, пожалуй, действует на нервы!

— Да! Да, Грэм, я уже знаю — Эдуар мне позвонил. Еду. Прямо сейчас и еду. Ты как, можешь предположить, в чем причина?

— Не могу, — отрезал в трубке твердый голос. — Это что-то запредельное. По дороге постарайся подумать, что можно говорить полиции, а чего не стоит. Хорошо?

— А есть что-то, о чем лучше умолчать?

— Почем я знаю? Знаю только, что копы нам сейчас нужны, как терка пухлой заднице! Поэтому, когда будут допрашивать, думай над словами.

— Допрашивать? Меня? За что? И какая связь между задницей и теркой, а? Что ты мелешь ахинею?!

Трубка хмыкнула:

— Если бы твоя задница была не тощая и жилистая, а пухлая и мягкая, я бы тебе предложил пройтись по ней теркой и проверить связь. Это второе. А первое: «за что» не допрашивают, «за что» — арестовывают. А допрашивают для выяснения обстоятельств. Ты ведь понимаешь, КТО должен был взорваться в этом болиде?

— Да. Все, я уже в машине. Через пятнадцать минут буду.

Высокие мачты с разноцветными флагами остались позади, и машина с синей мигалкой плавно вкатила на просторную площадь. С правой стороны от нее белели аккуратные улочки Килбурна — провинциального городка, расположенного в девяноста двух милях  севернее Лондона и еще четверть века назад не знаменитого решительно ничем. В нем даже не сохранилось ни одного замка, ни хотя бы замшелой мельницы эпохи этак королевы Елизаветы. Он был бы, пожалуй, скучным, если б не обилие зелени да не живописный облик начинавшегося отсюда небольшого каменистого плато, которое здесь «отметилось» лишь пунктиром ребристых серо-коричневых скал, кое-где торчавших прямо меж светлых домиков, а местами вылезавших к обочине протянувшегося через городок шоссе. Сама же возвышенность вздымалась чуть дальше, и увенчавшие ее кудрявые кустарники нарядно смотрелись над вершинами пирамидальных тополей, стоявших на страже вокруг Килбурна.

По левую сторону от площади раскинулся совершенно иной город. Там полукругом высился причудливый комплекс зданий, так красиво и плавно переходивших одно в другое, что трудно было разобрать, где заканчиваются корпуса многочисленных технических служб и начинается нарядное, с волнообразной кровлей, здание гостиницы. К отелю примыкал шикарный стеклянный бар, а за баром, после обсаженной цветущими кустами служебной автостоянки и магазина сувениров, начинались трибуны. Они тянулись почти на полторы мили вдоль главного во всем комплексе сооружения — знаменитой гоночной трассы.

— Ничего себе размах! — окидывая взглядом спортивный комплекс, восхитился инспектор Макферсон. И резко тормознул, потому что, засмотревшись, едва не въехал в круглую клумбу посреди площади. — Это сколько же человек вмещают такие трибуны?

— Сто пятьдесят тысяч, — голос комиссара звучал почти лениво. Что вовсе не было признаком равнодушия: просто другое на уме, а тут не к месту — инспектор Мак со своими восторгами. — И порой бывают тесноваты. Комплекс выстроен в начале восьмидесятых, ему уже двадцать три года. Гонки класса «Фортуна» публика обожала и в то время, но не так много было богатеев, чтобы покупать дорогущие билеты. Теперь-то что! Не заполнят свои — приезжие поклонники звезд явятся. Еще и передерутся из-за мест! Хотя вон та трибуна, что над самым стартовым участком, — вообще запредельная по ценам. По тысяче фунтов платят! На тех скамьях и сидят главным образом всякие там сильные мира сего.

— А трасса здесь длинная? — Макферсон вырулил вокруг площади и медленно поехал по направлению к стеклобетонным постройкам пит-лейна, предстартового участка гоночного комплекса. — Я слышал — одна из самых длинных. Их вообще сколько?

— Вопрос за вопросом! — теперь в голосе комиссара послышался смешок. — Интересно, я понимаю, раз вы здесь впервые. Гоночных трасс, на которых проводится «Фортуна», с этого сезона двадцать. В Европе — двенадцать, шесть в Азии, считая Китай и Японию, да еще в Америке есть и в Мексике. А длина у них — от трех с небольшим до пяти с половиной километров. (В мили, если желаете, переводите сами, у гонщиков все измеряется только километрами). Здешняя Килбурновская трасса — из самых протяженных: пять километров триста шестьдесят два метра.

— Здорово! — молодой полицейский не скрывал восторга, теперь уже не только перед красотой и размахом гоночного городка. — И как только вы все это запоминаете?

— Проще таблицы умножения! И уж куда проще полицейских сводок за месяц-два, а их иногда тоже приходится запоминать, если нужно отслеживать что-то определенное. Вернее — кого-то…

— Да, про вашу память в управлении даже анекдоты рассказывают! Вот, например: сидят окружной прокурор и его заместитель, пьют виски. Прокурор вздыхает: «До чего паршивый виски теперь делают! Помню, году этак в девяностом…» А тут входит комиссар Тауэрс и говорит…

— Стоп, Макферсон! Стоп! Ну куда вы, извиняюсь, прете? Так вы на трассу выкатитесь, а нам там пока делать нечего. Разве что вот эксперт туда прогуляется. И только мне анекдотов про себя недоставало! Сдайте назад и поставьте машину вон к тому ограждению — видите, нам оттуда уже машет полицейский.