На Ближнем Востоке между Евфратом и Средиземным морем в далекой древности располагалась Сирия. Она не совсем совпадает с современной Сирией. Кроме нынешней Сирии, на этой территории располагаются также Ливан, часть Турции и Иордании. Древняя Сирия довольно ясно делится на ряд географических зон. Недалеко от средиземноморского побережья в меридиональном направлении тянется ряд горных цепей. В южной части это Ливан высотой до 3000 м и параллельный ему Антиливан, несколько более низкий, между которыми находится долина, которую греки называли Келесирией (Полой Сирией, совр. долина Бекаа). К северу от Ливана после некоторого понижения идет Северный Ливан, более низкий, который постепенно понижается в холмистую низменность у нижнего течения реки Оронт. К северу от Оронта располагаются горы Аман и отроги Тавра, отделяющие Сирию от Анатолии (Малой Азии). В долине между Ливаном и Антиливаном рождаются наиболее значительные реки Сирии (не считая, разумеется, пограничного Евфрата). На север течет Оронт, который в своем нижнем течении поворачивает на юг и юго–запад, прежде чем впасть в Средиземное море, на юг — Леонт, также потом поворачивающийся на запад к морю, и сразу же на запад — Элевтер.

Временами горы подходят вплотную к морю, местами их отроги выходят к побережью, образуя выступающие мысы, Но в целом между горами и Средиземном морем лежит сравнительно узкая полоса, иногда несколько расширяющаяся, обладающая хорошими га–ванями. Здесь благодатный средиземноморский климат, сравнительно много осадков, плодородная почва, что позволяет вести и на самом побережье, и на относительно пологих склонах Ливана интенсивное земледелие, но земли там очень мало, и эти территории всегда нуждались в импорте продовольствия. С другой стороны горы были покрыты богатыми лесами, где росли кедры, кипарисы, сосны, самшит, которые очень ценились в безлесных или малолесных странах, как Египет и Месопотамия, в горах, особенно на севере, имелись залежи серебра. Гавани давали возможность активно заниматься мореплаванием. В результате в этой прибрежной зоне торговля, в том числе морская, приобрела особенно большое значение.

К востоку от горной цепи располагается Внутренняя Сирия, представлявшая собой плоскогорье, пересекаемое идущей от Евфрата к юго–западу горной цепью, ныне называемой Джебель–Бишри, гораздо более низкой, чем горы Ливана и Антиливана. Эта цепь разделяет северную и южную части Внутренней Сирии. Через понижение между Ливаном и Северным Ливаном и через долину Амик у нижнего течения Оронта Внутренняя Сирия связывается со Средиземным морем. Но в целом она отделена от этого моря и больше ориентирована на восток. В северной части этого региона есть мелкие реки, выпадает побольше осадков, хотя и гораздо меньше, чем на побережье, и здесь, между большой излучиной Евфрата и нижним течением Оронта, могло довольно успешно развиваться земледелие. Но плодородные зоны в этом регионе перемежаются неплодородными, которые разделяют его на отдельные районы. Южнее эта земледельческая область переходит в степь и пустыню.

Полосу земли между Ливаном и Средиземным морем древние греки и римляне называли Финикией, а ее жителей — финикийцами. Это название перешло и в современные языки. Сами же себя финикийцы называли ханаанеями и свою страну — Ханааном. Во II тысячелетии до н. э. ханаанеи занимали намного большее пространство, но в конце этого тысячелетия и в начале следующего преобладающую часть их территории заняли другие народы. Часть ханаанеев была уничтожена, часть слилась с пришельцами, а часть переселилась в ту страну, которая устояла от натиска пришельцев — в Финикию.

Финикия никогда не была единым государством. Она состояла из нескольких городов–государств, каждое из которых представляло собой более или менее крупный город (конечно, по масштабам того времени и той страны) с округой, в которой располагались также города помельче. Такие небольшие города–государства были неспособны к обширной военной экспансии, а собственных средств для удовлетворения нужд населения и особенно правящей верхушки было не достаточно. Поэтому необходимые им продукты финикийцы получали путем обмена и торговли. Торговали они продуктами своего ремесла (а Финикия славилась стеклом, пурпурными тканями, ювелирными изделиями), великолепным лесом, росшим на склонах Ливанских гор, особенно кедрами и кипарисами, а также продуктами других стран, которые они перепродавали, в том числе металлами и очень ценимым восточными владыками лазуритом. Безлесные страны жизненно нуждались в финикийском лесе. Так, в Египте для торговли с финикийским городом Библом очень рано появился особый вид кораблей, которые египтяне называли библскими. Они были предназначены для плавания по морю и могли перевозить такие тяжелые грузы, как строительный лес. Позже египтяне стали называть «библскими» любые подобные корабли, независимо от цели их плавания.

Финикийцы и сами славились как искусные судостроители. В 1971 г. на морском дне у берегов Сицилии были найдены остатки финикийского (точнее, карфагенского) корабля. Его длина составляла около 25 метров, а ширина под ватерлинией — около 3,5 метров. Корабль был построен из дерева (сосны, клена или кедра) и обшит внутри свинцовыми листами. Его киль загибался кверху почти вертикально, превращаясь в ахтерштевень. Паруса поддерживались специальной балкой. Корабль нагружался балластом из камней, а чтобы ослабить удары этого балласта о дно корабля, под камни подкладывались листья оливы или каких-либо фруктовых деревьев.

Это был не единственный тип финикийского корабля. Существовали большие «таршишские корабли», которые сначала создавались для плаваний в далекий Таршиш, как называли финикийцы Южную Испанию, а потом, как и у египтян в случае с «библскими кораблями», так именовали суда дальнего плавания. Путь в Таршиш был очень долог; ведь надо было пройти все Средиземное море и даже выйти в Атлантический океан, чтобы добраться до своей цели. И это обстоятельство предъявляло к судам особые требования. Поэтому они были довольно большими, а внутри имели помещения для отдыха экипажа и пассажиров — вероятно, в первую очередь купцов. Такой корабль имел закругленный корпус, его корма была высоко поднята в виде лебединой шеи, передняя часть заканчивалась кабиной наблюдателя (впередсмотрящего), в центре судна поднималась высокая мачта с прямоугольным парусом, а на носу находилась еще одна мачта, уже маленькая, с небольшим, тоже прямоугольным, парусом для помощи рулю. Мачты обычно делались из кедра, рулем служили особые длинные весла.

Небольшие корабли, в том числе рыбацкие, назывались «конями», потому что их украшала голова коня. Такая голова могла быть и только на носу, и на обоих концах судна. Хотя «кони» были на вид довольно хрупкими, их отважные хозяева выходили на них даже далеко в океан, плавая вдоль африканских берегов.

Наряду с этими «гражданскими» судами существовали и военные. Такие корабли называли «длинными». Они имели острый нос, служивший тараном, легкую палубу и борта, на которых были подвешены щиты для защиты экипажа. Такой корабль приводился в движение двумя рядами весел, число которых могло доходить до шестидесяти.

Финикийские корабли, как и все другие древние суда, строились из дерева. Поэтому оставлять их долго в морской воде было нельзя, так как при длительном нахождении там деревянный корпус гнил и источался различными жучками и моллюсками. И на стоянках финикийцы вытаскивали корабли на сушу. Для этого они использовали своеобразные каменные «рельсы» — полосы хорошо отшлифованных камней, политые оливковым маслом. На эти «рельсы» с помощью канатов затягивали корабль и затем постепенно подтягивали к берегу. На берегу сооружались специальные крытые помещения для защиты судов не только от вредных жучков и морских бурь, но и от дождей и всякой непогоды. Такие «рельсы» и крытые помещения были найдены в ходе раскопок в финикийском городе Китий (современная Ларнака). Для портовых сооружений требовались особые места с постепенно поднимающейся отмелью, с бухтой, закрытой от губительных ветров, с пологим берегом, на который легче вытаскивать корабли. Там, где таких условий не было, финикийцы строили искусственные порты, представлявшие собой обширные бассейны, особыми каналами соединенные с морем. На берегу бассейнов и находились укрытия для кораблей. Такие искусственные порты финикийцы называли котонами.

Финикия была открыта морю, в ней было много прекрасных гаваней, причем каждый значительный город имел две гавани, позволяющие пользоваться ими в любое время года. Города Тир и Арвад вообще находились на небольших островах вблизи побережья. Финикийцы издавна славились как великолепные мореходы. Они посещали самые разные страны Средиземноморья и выходили в открытые просторы Атлантического океана, добираясь до Азорских, а может быть, и до Канарских островов. Некоторые увлекающиеся любители и журналисты (а иногда и некоторые ученые) XIX-XX вв. даже приписывали финикийцам открытие Америки, но ни одно из сенсационных сообщений о находке на Американском континенте следов финикийского присутствия не подтвердилось. Это не умаляет славы финикийских моряков. Эта слава была столь велика, что в начале VI в. до н. э. египетский фараон Нехо поручил им совершить плавание вокруг Африки. Финикийцы вышли из Египта в Красное море и двигались вдоль берега, постоянно держа его справа. Осенью они приставали к берегу, высевали семена и, собрав урожай, двигались дальше. Через три года они вернулись в Египет через Средиземное море. А еще почти за тысячу лет до этого, когда другому фараону — Тутмосу III — потребовались корабли для экспедиции по реке Евфрат, он поручил построить их финикийцам; затем построенные корабли были на колесницах доставлены к Евфрату и там спущены на воду.

Из далеких стран, особенно западных, финикийцы привозили на Восток очень нужные там товары. Сначала это были золото, серебро, слоновая кость, диковинные птицы — все, что требовали восточные владыки ддя украшения своих дворцов и для своих увеселений. Позже к драгоценным металлам прибавились те, что необходимы для производства: железо, свинец, олово. Еще один, специфический, товар, которым торговали финикийцы, — люди, рабы. Одних они покупали, других просто похищали. Пиратство стало своеобразной отраслью финикийского хозяйства, и финикийцы были известны в древности как пираты. Плавания по опасным и часто неизведанным морям, пиратство, торговля — все это воспитало в финикийцах такие качества, как отвага, смелость, доходящая до дерзости, коварство, расчетливость, практичность, умение приспосабливаться к новым обстоятельствам, быть безукоризненно честными, когда это выгодно, и наглыми обманщиками, если это идет им на пользу. Во всяком случае, именно такими их представляли греки и римляне.

С мореплаванием и морской торговлей связана финикийская колонизация, то есть основание финикийцами своих поселений в далеких землях, вне своей родины. О ней более подробно будет сказано в другом месте, а пока необходимо подчеркнуть, что она сыграла большую роль в истории мировой цивилизации. В ее результате различные районы Средиземноморья оказались связанными торговыми и в значительной степени культурными узами, а история отдельных средиземноморских стран стала соединяться в единый исторический процесс. Несколько позже и частично параллельно с финикийцами на тот же путь встали греки, и их роль трудно переоценить. Но финикийцы все же были в этом деле пионерами.

Финикийцы сыграли капитальную роль в истории письменности. Люди издавна изобретали самые разные способы фиксации речи. Большую роль в этом сыграли египтяне и шумеры, создавшие такие системы письма, как иероглифы и клинопись. Но таких знаков было чрезмерно много, и усвоить их было чрезвычайно трудно. И во II тысячелетии до н. э. ханаанеи и их соседи стали предпринимать попытки создать более простую письменность, более удобную для усвоения. Наконец, был сделан важный шаг: из уже употреблявшихся знаков было отобрано двадцать два знака, каждому из которых было придано значение не целого слога или слова, а одного конкретного согласного звука. При чтении к нему мысленно прибавлялся необходимый гласный звук или не прибавлялся, если не было нужно. Для еще более легкого усвоения эти знаки были расположены в определенной системе. Внешнюю их форму жители города Угарита взяли из Месопотамии, и их письмо походило на клинопись, но было принципиально иным, основанным не на слоге, а на звуке. Ханаанеи же использовали с этой целью египетские иероглифы, но чрезвычайно их упростили. Когда же территория ханаанеев сократилась до собственно Финикии, то только там это письмо и сохранилось. Поэтому его вполне можно назвать финикийским.

Финикийское письмо было очень простым. И при возникновении у соседей финикийцев нужды в письменности они заимствовали ее у финикийцев. Восточные соседи сохранили финикийский принцип — написание только согласных, и на этой базе основано современное арабское и еврейское письмо. Позже, чтобы избежать разночтений в священных текстах (Библии, Коране), евреи и арабы стали применять надстрочные и подстрочные значки, обозначающие гласные звуки, но это не привело к изменению самого характера письма. Греки же, восприняв финикийское письмо, внесли в него принципиальное изменение: они стали обозначать особыми знаками также гласные звуки. В результате было создано подлинное алфавитное письмо, где каждый знак стал буквой, то есть обозначением конкретного звука независимо от его характера — гласный он или согласный. Конечно, в каждом языке звуков больше, чем букв, но это не меняет сути алфавитного письма. Позже из греческого алфавита родился латинский и два славянских — глаголица и кириллица, а из последней — современная русская азбука. В свою очередь, происшедшие из финикийской восточные письменности тоже были заимствованы их соседями. В результате все современные системы письма, кроме китайской и происшедших из китайской, ведут свое начало от финикийского письма.

Греки заимствовали у финикийцев или через финикийцев не только письмо. Первоначально именно из финикийского Библа они получали египетский папирус — главный писчий материал того времени. На папирусных свитках писались различные тексты, и в греческом языке появилось слово «библион», что означает «книга». И известное теперь название «Библия» по–гречески означает «Книги», и происходит оно от имени финикийского города. Греки охотно пользовались финикийскими ювелирными украшениями, финикийским стеклом и пурпурными тканями. Особенно тесными были греко–финикийские контакты на Кипре. На юге этого острова существовали финикийские города, а в других его частях — греческие, в некоторых же городах финикийцы и греки жили рядом друг с другом.

Вероятнее всего, именно через Кипр из Финикии в Грецию пришли некоторые мифологические сюжеты. Знакомство с финикийскими религиозными представлениями отразилось в некоторых чертах греческих богов и героев, в их культе. Особенно сильно финикийское влияние, пожалуй, ощущается в образах и культах богини любви и красоты Афродиты и самого любимого греческого героя Геракла. Уже в VI в. до н. э. греки достаточно твердо отождествляли Геракла и одного из финикийских богов — Мелькарта. Довольно рано греки заимствовали праздник в честь другого финикийского бога — Адониса, ставшего греческим героем. Основателем знаменитого греческого города Фивы греки считали финикийца Кадма, пришедшего в Грецию из финикийского Тира в поисках своей сестры Европы, а матерью греческого бога вина, виноделия и веселья Диониса — дочь Кадма Семелу. Кстати, именно Кадму греки приписывали и введение в Элладе нового письма, принесенного им со своей родины.

Потомком финикийцев, уже давно переселившихся в Грецию, был Фалес, основатель всей европейской философии. А через несколько веков после Фалеса финикиец Зенон из города Китий на Кипре перебрался в Афины и там в особом сооружении — стое — учил своих учеников и всех желающих, и из этого родился стоицизм — одно из самых распространенных философских учений древности, в котором заметное место занимали финикийские представления о мире. Греческие писатели, такие, как Плутарх и Лукиан, и некоторые философы обращались к финикийской религии. Греки и римляне, описывая чужих богов, обычно находили в них черты, родственные своим богам, и давали чужеземным божествам соответствующие греческие и римские имена. Иногда они рассматривали чужих богов как варианты, ипостаси, своих и в таком виде почитали их. Это относится и к культам некоторых финикийских богов и богинь. Со своей стороны, и финикийцы воспринимали такие культы и, продолжая почитать старинных богов, называли их уже греческими именами, а по каким-либо причинам переезжая на Запад, где господствовал латинский язык, то и римскими.

В I или II в. н. э. (точная дата неизвестна) Филон из финикийского Библа опубликовал «Финикийскую историю». Сам Филон писал, что он лишь перевел это произведение на греческий язык, а финикийским автором его был Санхунйатон из города Берита (современный Бейрут), жрец и мудрец, живший за много веков до Филона. Об этом Санхунйатоне писали и некоторые другие древние и раннесредневековые авторы. Некоторые из них относили его жизнь ко временам до Троянской войны, то есть к концу II тысячелетия до н. э. Едва ли эту дату надо понимать буквально, ибо такое неясное определение времени жизни говорит только об одном: это была седая древность. Некоторые полагали, что Санхунйатон жил не в Берите, а в Тире или Сидоне. Но сам Санхунйатон (по крайней мере, так говорит Филон) утверждал, что он заимствовал свои сведения у беритского жреца бога Йево — Иеромбаала. К сожалению, ни сочинение Санхунйатона, ни оригинальный текст Филона до наших дней не дошли. Но в IV в. христианский писатель Евсевий, утверждая превосходство христианства над языческими верованиями, привел обширные отрывки из первой книги произведения Санхунйатона–Филона, где содержались многие финикийские мифы.

Через тринадцать веков после Евсевия к этому труду обратился французский богослов, философ и географ Самуэль Бошар. Правда, в то время предметом самостоятельного изучения финикийцы не были. Этот народ, его города и культы часто упоминаются в Библии. А все, что касалось библейской тематики, было предметом так называемой «Священной истории». И Бошар рассматривал финикийцев как часть ветхозаветного мира и для этого и приводил сохранившиеся отрывки из труда Филона. Труд Бошара не был оценен ни современниками, ни ближайшими потомками. О нем говорили, что он даже не заслуживает чтения. И только много позже наука оценила его значение.

Только в конце XVIII и в XIX в. финикийцы стали самостоятельным объектом исследований. В 1841 г. немецкий ученый Фридрих Карл Моверс, профессор теологии в университете Бреслау (ныне Вроцлав в Польше), опубликовал первый том своего труда «Финикийцы». В этом четырехтомном труде Моверс собрал и на тогдашнем уровне науки истолковал все, что в то время было известно о финикийцах. Первый том был посвящен религии и мифологии.

С этого времени началось строго научное изучение Финикии и ее культуры, включая религию и мифологию. Очень много для этого сделал французский ученый Эрнест Ренан. Он первым предпринял археологические раскопки на территории Финикии, опубликовал очень глубокие для того времени исследования, начал выпускать «Корпус семитских надписей», в одном из томов которого публиковались финикийские надписи, сделанные на камне или бронзе. Еще раньше начались раскопки в Карфагене в Африке. Свидетельством глубокого интереса к финикийскому миру явилось появление в 1862 г. интереснейшего романа знаменитого французского писателя Гюстава Флобера «Саламбо», в котором описываются не только события одного из трагических эпизодов истории Карфагена, но и различные стороны жизни финикийцев в этом городе, как это было тогда известно или воображалось великому романисту.

Огромный вклад в изучение финикийской культуры внес выдающийся русский востоковед Борис Александрович Тураев (1868–1920). Среди его работ по финикийской тематике особо большое значение имела книга «Остатки финикийской литературы», опубликованная в Санкт–Петербурге в 1903 г. и в 1999 г. переизданная в этом же городе. В этом труде Тураев приводит в собственном переводе все известные отрывки греко–язычных авторов, воспроизводившие финикийские оригиналы. Но этим он не ограничился. Тураев снабдил каждый раздел обширным введением и очень важными и подробными комментариями, которые своими размерами превосходили сами тексты: так, комментарий к Филону больше текста Филона в три раза. Это высоконаучное издание не потеряло своей ценности до сих пор. Финикии и ее культуре была посвящена небольшая, но очень информативная глава в общем курсе «Истории Древнего Востока», написанном Тураевым.

В то время в науке очень остро дебатировался вопрос об историчности Санхунйатона. Многие ученые, в том числе такие авторитетные, как немцы Вильгельм Баудиссин и Отто Группе, решительно отвергали существование финикийского мудреца. Этой же точки зрения придерживался и Тураев, который считал, что Филон приписал свой текст выдуманному древнему автору ради большего авторитета. В то же время Тураев в отличие от некоторых других ученых не сомневался, что в конечном счете сведения Филона все же восходят к финикийским источникам, хотя и весьма основательно переработанным библским писателем. Но существовали в то время и исследователи, признававшие существование Санхунйатона, причем они относили время жизни последнего к глубокой древности. Среди них был немецкий ученый Генрих Эвальд. И дальнейшее развитие науки показало, что Эвальд, скорее всего, был прав.

В марте 1928 г. плуг сирийского крестьянина, обрабатывавшего свое поле, наткнулся на каменную плиту, которая оказалась сводом гробницы. Скоро об этом стало известно властям. Сирия и Ливан тогда находились под французским управлением, и французская служба древностей стразу же направила на место находки своих экспертов. Те установили, что речь идет о могиле «микенского типа» приблизительно XIII-XII вв. до н. э. И на следующий год сюда направилась археологическая экспедиция под руководством Клода Шеффера. Сначала археологи раскапывали некрополь, то есть «город мертвых». Но всем было ясно, что если есть некрополь, то должен быть и город живых, к которому он относится. Недалеко от первоначального места находки на 20 метров над землей поднимался холм, имевший все признаки археологического местонахождения. Местные жители называли его Рас эш–Шамра («Укропный мыс»). В ходе первой же археологической кампании, начавшейся 8 мая 1929 г., Шеффер и его сотрудники раскопали этот холм, под которым и обнаружили город Угарит. Этот город уже упоминался в египетских документах II тысячелетия до н. э. Теперь археологи нашли его. Раскопки продолжались непрерывно с 1929 по 1939 г. Вторая мировая война прервала работы. Возобновились они в 1948 г. и идут до сих пор. К этому времени в раскопках Угарита приняли участие и сирийские специалисты. Археологи раскопали два царских дворца, один из которых относится к одним из самых больших на Ближнем Востоке. Он уже в древности своим блеском и богатством поражал современников. Раскопаны были также два храма — богов Балу и Дагану, а недавно — еще один храм, хотя и неизвестно, какому божеству он был посвящен (возможно, Илу). Раскопаны также жилые дома, мастерские ремесленников и лавки купцов, места захоронений. В результате были обнаружены остатки блестящей цивилизации, расцвет которой падает на вторую половину II тысячелетия до н. э.

Уже во время первой раскопочной кампании археологи нашли глиняные таблички, покрытые клинописными знаками. Изучая эти таблички, французский филолог Шарль Виролло увидел, что, хотя клинописные знаки на утаритских табличках внешне напоминали месопотамские, система письма была принципиально иной: если в месопотамской клинописи имеется несколько сотен знаков, то в угаритской — меньше трех десятков. Значит, сделал вывод Виролло, перед нами письменность алфавитного или псевдоалфавитного типа. А сходство с месопотамской клинописью объясняется тем, что и в Угарите, и в междуречье Тигра и Евфрата писали на глине; одинаковый писчий материал дал похожие письменные знаки. К этому надо добавить и культурное воздействие Месопотамии: для своих знаков жители Угарита избрали знакомые им формы клинописных знаков жителей Месопотамии и, может быть, Малой Азии.

Огромная трудность заключалась в том, что не было найдено ни одной билингвы или трилингвы, то есть надписей на двух или трех языках, один из которых был бы уже известен. В свое время наличие такой билингвы помогло французскому египтологу Франсуа Шампольону расшифровать египетские иероглифы. Теперь же такой помощи ждать было неоткуда. Тем не менее ученые не смутились и начали активную работу. Одним из этих ученых был немец Ханс Бауэр. Будучи разносторонне образованным человеком, он обладал не только феноменальными языковедческими знаниями, но и знаниями математическими. Это ему очень пригодилось. Получив в свое распоряжение найденные утаритские тексты, как на глиняных табличках, так и на двух бронзовых топорах, Бауэр решил, что за этими письменами скрывается какой-то семитский язык. Ему помогло то, что уже Виролло, публикуя первые найденные тексты, определил вертикальный «клин» как разделитель слов. В результате слова получались очень короткие, а это характерно именно для семитских языков, в которых письменные знаки обозначают только согласные звуки. Исходя из своего интуитивного, но оказавшегося очень верным предположения, Бауэр, не имея никаких других подсобных материалов, меньше чем за месяц, в апреле 1930 г., определил смысл многих знаков. Приблизительно в то же время тем же занимался француз Эдуар Дорм. Он действовал независимо от Бауэра и в том же 1930 г. пришел к сходным результатам, попутно исправив некоторые ошибки немецкого исследователя. Завершил же работу над дешифровкой и интерпретацией утаритской письменности Виролло.

В ходе археологических кампаний 1931 —1933 гг. были найдены таблички, содержавшие тексты больших мифологических эпических поэм. Сначала они были опубликованы Виролло, а затем ими занялись исследователи многих стран. Эти тексты сохранились не в очень-то хорошем состоянии. Поэтому возникли значительные трудности в их понимании, в толковании значения тех или иных деталей. И все же общий смысл уже тогда был вполне ясен. Позже удалось найти более мелкие тексты, дополняющие наши знания об угаритской литературе и мифологии, но таких больших поэтических произведений больше не обнаружено. Это не значит, что их и не было. Вполне возможно, что они существовали, так что есть надежда на открытие новых литературно–религиозных памятников.

После изучения пришло время перевода угаритских произведений на современные языки. На русский язык эти тексты были переведены и прокомментированы И. Ш. Шифманом. В 1993 г., уже после смерти ученого, вышла его книга «Угаритский эпос», в которой была представлены российскому читателю поэмы о Карату, Акхите и рапаитах. Еще через шесть лет была опубликована книга Шифмана «О Балу», в которой собраны и прокомментированы переводы всех произведений, рассказывавших об этом угаритском боге. Теперь на русском языке есть точные переводы всех поэтических сказаний Угарита.

Открытие и публикация угаритских текстов вызвали энтузиазм среди специалистов. В них, в частности, были обнаружены имена богов, известных и по произведениям Филона, и по Ветхому Завету. Многие приводимые Филоном данные о мифах и религии финикийцев, прежде казавшиеся ученым сомнительными, теперь нашли подтверждение в угаритских произведениях. Их язык оказался довольно близким к финикийскому. Все это давало право считать утаритские мифы более ранней стадией финикийских. И когда в 1937 г. в Париже был опубликован справочник по всем тогда известным мифологиям мира, в разделе, трактующем о финикийской мифологии, была выделена глава, посвященная «легендам Рас–Шамры», то есть угаритским мифам. Через двенадцать лет видный французский ученый Рене Дюссо в книге о переднеазиатских религиях занял изложением религии и мифов Угарита почти всю часть, касавшуюся финикийской религии. Угаритские религию и мифологию стали называть ханаанскими, и под этим названием они обычно входят в различные научные и научно–популярные работы.

Такое название, однако, неточно. Исследования угаритского языка показали, что он — не финикийский, а близок к аморейскому. Амореи были народом, который во II тысячелетии до н. э. населял значительную часть Сирии. Амореи и финикийцы были родственными народами, приблизительно так, как русские и украинцы. Их языки относились к одной группе северо–западных семитских языков, их культуры вхо–дили в один аморейско–ханаанский культурный круг (или аморейско–ханаанскую культурную общность). Религиозные представления обоих народов были близкими. Но все же не идентичными. К тому же сейчас в науке распространен взгляд, согласно которому о финикийцах можно говорить только с самого конца II тысячелетия до н. э., то есть уже после гибели Угарита. Такая позиция весьма спорная, но она повлияла на то, что одни ученые занимаются изучением Угарита и всего, что с ним связано, а другие — финикийскими проблемами, используя угаритский материал только для сравнения или поддержки либо опровержения тех или иных гипотез. Но много и тех, кто занимается и Угаритом, и Финикией. Одним из таких ученых был ленинградский исследователь Илья Шолеймович Шифман (1930–1990). Изучение угаритских, финикийских, арамейских, ветхозаветных памятников позволило ему наметить в общих чертах пути развития религиозно–мифологических представлений во всем Переднеазиатском Средиземноморье, то есть у народов, говоривших на северо–западных семитских языках. Очень многие идеи Шифмана использованы в настоящей книге.

Одной из характерных черт религиозно–мифологической системы ханаанеев и амореев было, вероятно, наличие священных текстов, хранившихся в храмах и читавшихся перед публикой в дни соответствующих религиозных праздников. Известно, что в Карфагене существовали библиотеки. Не исключено, что такие библиотеки могли быть и в других финикийских городах, в том числе в Тире или Библе. В таких библиотеках также могли храниться религиозно–мифологические произведения, составлявшие священное предание данного города. В древнееврейском обществе из подобных текстов позже выросла Библия, содержание которой кончено же гораздо богаче, чем относительно примитивные религиозные тексты соседей. Священными текстами были поэмы Угарита (и этим они принципиально отличаются от произведений древнегреческого эпоса — «Илиады» и «Одиссеи»). Очень вероятно, что подобные произведения могли иметься и в городах Финикии. А это по–новому ставит вопрос об историчности Санхунйатона и подлинном происхождении тех мифов, которые излагает Филон в своей «Финикийской истории», как они дошли до нас в произведении Евсевия.

На табличках, содержавших угаритские поэмы, имеются пометки, согласно которым эти поэмы записал писец Илимилку под диктовку верховного жреца Аттинпарлану, а сами таблички были подарены царем Никмаду храму бога Балу. Таким образом, в ханаанско–аморейской культурной среде имелись люди, которые записывали древние мифологические повествования, и имена этих людей сохранялись для потомков. Но если историчность Илимилку и Аттинпарлану не подвергается сомнению, то почему же надо сомневаться в существовании Санхунйатона? Тем более что помимо Филона и Евсевия об этом человеке говорят и другие авторы, причем их добросовестность не подлежит сомнению.

И Филон, и другие древние авторы сообщают, что Санхунйатон написал ряд сочинений, которые, к сожалению, до нас не дошли. То, что свои сведения Санхунйатон заимствовал у беритского жреца бога Йево, очень напоминает случай с утаритянином Илимилку, писавшим под диктовку жреца Аттинпарлану. Правда, исследования показали, что положение было более сложным, и произведение Санхунйатона едва ли было лишь текстом, написанным под диктовку беритского жреца. Оно обладало своим характером и определенной композицией, а главное — некоей концепцией, которая, скорее всего, принадлежит самому Санхунйатону. Мифы явно были лишь предысторией Финикии, хотя мы, конечно, не знаем, каков был удельный вес этой предыстории в общем историческом сочинении Санхунйатона. Но сам по себе угаритский прецедент весьма показателен. Деятельность Санхунйатона относили ко времени правления конкретного беритского царя Абелбаала. И хотя это время не установлено, сама датировка по правлению царя, вполне обычная на Древнем Востоке, говорит в пользу историчности этого автора. К тому же все приведенные имена, в том числе беритского жреца Иеромбаала и самого Санхунйатона, — типично финикийские. Да и бог Йево почитался именно в Берите. Так что, думается, сомневаться в существовании финикийского оригинала произведения Филона и автора этого оригинала Санхунйатона не приходится. Видимо, в беритском храме Йево хранилось «священное предание» этого храма, которое и было использовано Санхунйатоном в его сочинении. Это предание явно было дополнено мифологическими традициями других финикийских городов, включая Тир и Библ. Следы тирской и библской традиций в «Финикийской истории» прослеживаются очень ясно.

Санхунйатон, время жизни которого ряд ученых сейчас определяет приблизительно XII или XI в. до н. э. (впрочем, это далеко не общепринято), сам ссылается на еще более древнего мудреца Таавта, который якобы первым соединил ходившие в народе мифы в стройную систему. По словам Санхунйатона–Филона, Таавта египтяне называют богом Тотом. Бог Тот, действительно, присутствовал в древнеегипетском пантеоне и был богом мудрости. Может быть, близость имен этих двух персонажей и привела финикийцев к мысли об их тождестве. В обожествлении древних мудрецов на Востоке нет ничего необычного. Так, известно, что в том же Египте обожествили Имхотепа, строителя первой пирамиды. Возможно, и Таавт, которому приписывают изобретение финикийской письменности, тоже был признан богом. Правда, никаких сведений о почитании в Финикии Таавта у нас нет.

Находки в Угарите, казалось, давали основание надеяться, что могут быть найдены и финикийские религиозно–мифологические тексты. Однако эти надежды не оправдались. Вероятнее всего, тексты, подобные утаритским, никогда и не найдут. Угаритяне, как и жители Месопотамии, писали на глине, и обожженная глина имеет все шансы пережить века и тысячелетия. Финикийцы же, подобно египтянам, использовали папирус, который в условиях финикийской природы сохраниться не может. А потому и до сих пор, как и много веков назад, восстанавливая финикийскую мифологию, приходится опираться на данные греческих пересказов. Правда, теперь появилась уверенность, что пересказанное Филоном — это и в самом деле финикийские мифы. Но он жил довольно поздно, когда многое уже начало забываться, многое стало непонятным. И Филон, насколько позволяют судить цитаты, приведенные Евсевием, порой произвольно соединял различные мифы, приводил иногда противоречивые версии, рассказывал совершенно по–разному об одних и тех же или близких событиях. Вообще-то древних людей противоречия в мифах не смущали. Греческий философ Сократ, если верить его ученику Платону, говорил относительно мифов: «Это было так или приблизительно так». Так, как это пересказал Филон, или приблизительно так рассказывали финикийцы о своих богах. К тому же, Филон, рассчитывая на греческого читателя, часто давал финикийским божествам греческие имена, что затрудняет понимание природы тех или иных финикийских богов и богинь. Во время Филона и сами финикийцы уже называли большинство своих богов греческими именами и далеко не всегда помнили, каковы же они были в древние эпохи.

За последние три — три с половиной десятилетия изучение финикийского мира сделало резкий скачок. В течение многих лет под эгидой международной организации ЮНЕСКО проводились активные раскопки на территории бывшего Карфагена, в которых участвовали археологи многих стран. Раскопки в Карфагене, начатые еще в первой половине XIX в. и продолженные после окончания миссии ЮНЕСКО, дали богатейший материал для исследования истории и жизни великого древнего города. Работы итальянских, немецких, испанских и других археологов практически заново открыли миру своеобразные области финикийского мира, существовавшие в Северной Африке и Испании, на Сицилии, Сардинии, Мальте. Количество археологических находок и на этой основе исторических интерпретаций перешло в совершенно новое качество науки. Важно также то, что, несмотря на сложные политические события на Ближнем Востоке, проводятся (разумеется, по мере возможности) раскопки в Ливане, то есть на территории самой Финикии, а не только ее колоний. Этому помогают и археологические исследования в соседних регионах, связанных с основной территорией исторической Финикии, — от Израиля до Турции. И если раньше в научных и популярных работах, посвященных финикийцам, речь шла в основном о колониях, то теперь все чаще стали писать о самой Финикии. И в Финикии, и в ее колониях, и по соседству с ней было открыто много новых надписей. В этих надписях содержались новые имена финикийских божеств, что позволило уточнить некоторые более ранние представления и отождествления. Наши знания о финикийской религии расширяются также в результате находок финикийских монет и произведений финикийского искусства.

Все же в области религии и мифологии прогресс очень незначителен. И контраст с тем, что за последние семьдесят лет мы узнали о религии Угарита, разителен. Об утаритской мифологии можно судить на основании собственно угаритских текстов, как бы ни были трудны их истолкования. О финикийских же мифах до сих пор известно почти исключительно лишь то, что сообщают о них античные авторы, прежде всего Филон (но не только он). Несомненно, в их пересказах финикийская основа более или менее искажена. Однако, сравнивая тексты греческих и римских авторов между собой, а также с угаритскими материалами, финикийскими надписями и археологическими данными, привлекая, кроме того, сведения Библии, можно мысленно снять все эти искажения и представить себе финикийскую или, шире, ханаанейско–аморейскую религию и мифологию гораздо более правильно, чем если бы полностью полагаться на сообщения писателей античности.

Еще сложнее обстоит дело с реконструкцией религии и мифологии других народов всего этого региона (исключая, разумеется, древних евреев, чьим грандиозным религиозно–художественным памятником является Ветхий Завет). Это относится, в частности, к арамеям, населявшим Сирию, особенно Внутреннюю Сирию, с конца II тысячелетия до н. э. Арамеи долгое время находились как бы в тени своих более известных соседей. Греки обращали на них внимание сравнительно немного и писали гораздо меньше, чем о финикийцах. Поэтому и наука нового времени интересовалась ими в меньшей степени. Это, конечно, не означает, что арамеи как народ и их государства совершенно не интересовали науку. Раскопки арамейских городов и государств проводились. Так, уже в 1888 г. немецкая археологическая экспедиция начала раскопки государства Самааль. В этих раскопках принимал участие Роберт Колдвей, который позже прославился своими работами в Вавилоне. Затем поле деятельности археологов расширилось. В числе находок имеются и арамейские надписи. Они, как и финикийские, дают некоторые сведения о местной религии. Обычно это лишь упоминания имен тех или иных божеств, и очень редки сведения, позволяющие ученым узнать природу того или иного упомянутого божества. В 1967 г. археологи сделали очень интересное открытие. Были найдены отрывки из большой надписи на штукатурке, которые содержали фрагменты пророчества арамейского пророка Валаама. Эти фрагменты содержат и некоторые данные о мифологических представлениях арамеев.

Долгое время ученые были уверены, что общей арамейской религии не существует. В 1949 г. была опубликована книга видных французских исследователей Эдуара Дорма и Рене Дюссо, посвященная религиям Передней Азии, и в ней Дюссо поместил небольшую, но очень информативную третью часть — «Сирийцы». Религиозные представления сирийцев, под которыми он подразумевал в особенности арамеев, рассматривались там по отдельным городам. Но дальнейшие исследования показали, что это не совсем так. Как и о финикийцах, так и об арамеях, можно говорить, что, хотя они не образовывали одного государства и каждый город действительно имел свой вариант религии, все же об арамейских религии и мифологии как таковых говорить вполне можно. Более того, выясняется, что религиозные представления арамеев были довольно близки представлениям угаритян (а те в конечном итоге восходят к амореям), финикийцев и даже древних евреев до перехода их к единобожию. Арамеи явно входили в общий культурный крут, хотя и со своими особенностями. Найдены также черты сходства арамейских культов с арабскими, особенно южноарабскими. И это все позволяет представить религию арамеев и частично (очень частично!) их мифы и сказания.

Арамейские государства исчезли во второй половине VIII в. до н. э. Но жизнь во Внутренней Сирии не остановилась.

В Библии не раз упоминается город Тадмор, что означает Город пальм. Это местное название греки, а затем и римляне перевели как Пальмира и тоже не раз упоминали этот город. Где находился этот древний город, долгое время никто не знал. Только в 1625 г. до Пальмиры добрался итальянский миссионер и ученый П. делла Валле, а в 1678 г. английский пастор Галифакс, который затем опубликовал свой рассказ и несколько найденных им надписей в «Философских записках» Британского Королевского общества. Но только через семьдесят с лишним лет эти руины были исследованы уже учеными — англичанами Р. Вудом и Г. Даукинсом. Даже в своих развалинах Пальмира поражала воображение. В середине XVIII в. француз Ж. Бартелеми и англичанин Дж. Суинтон, действуя независимо друг от друга, расшифровали пальмирское письмо. После этого исследования Пальмиры шли почти непрерывно. Свой вклад в изучение Пальмиры внес российский исследователь С. С. Абамелек–Лазарев. В 1885 г. он издал книгу «Пальмира, археологическое исследование», которая долгое время оставалась единственным научным трудом об этом городе на русском языке. Он сам побывал в Пальмире и среди прочего нашел там большой «Пошлинный тариф», который и опубликовал в своей книге. Эта большая пальмирская надпись хранится в Эрмитаже. Позже она была внимательно исследована и в 1980 г. заново опубликована со всеми необходимыми комментариями И. Ш. Шифманом. Особенно активизировались раскопки и исследования Пальмиры после Второй мировой войны. Очень много для этого сделали польские археологи во главе с К. Михайловским. И до сих пор продолжается научное исследование Пальмиры. Среди памятников, открытых в этом городе и вблизи него, имеются храмы, погребения, надписи, которые позволяют нам представить религиозную жизнь жителей Пальмиры.

К югу от Внутренней Сирии жили народы, родственные древним евреям. Собственно говоря, когда-то они были частью единого этноса. Их предки перешли из Месопотамии в Сирию, а затем откочевали еще южнее. Они и получили название «ибрим» — перешедшие (подразумевается — реку Евфрат), откуда и название — евреи. Еще позже часть еврейских племен оказалась в Египте, а затем покинула его. Эти ушедшие из Египта двенадцать племен образовали союз Израиль, и именно за ними закрепилось название «евреи».

Те же, кто не добрался до Египта, кочевали к востоку от Иордана и Мертвого моря. Это были моавитяне и аммонитяне. Их уже евреями не называют, а современные ученые предпочитают именовать их народами еврейского круга. О них и их культуре известно очень мало. Столицей аммонитян был город Рабат–Аммон. Этот город существует до сих пор и является столицей современной Иордании Амманом. В 1868 г. немецкий миссионер Клейн нашел на территории, где когда-то существовало царство Моав, большую надпись, и за ее обладание стали соперничать немцы и французы. Местные бедуины подумали, что если иностранцы так жаждут получить этот камень, значит, он обладает чудесными свойствами, и разбили его на мелкие кусочки. И все же знаменитый французский востоковед Шарль Клермон–Ганно, служивший в то время переводчиком во французской миссии в Иерусалиме, сумел приобрести часть осколков и соединить их. Другие обломки оказались в руках англичанина Уоррена. Он сделал эстампаж и отослал его Клермон–Ганно, который и исследовал всю надпись. Она была составлена от имени моавитянского царя Меши, жившего в IX в. до н. э. и уже известного из Библии. В 1870 г. Клермон–Ганно опубликовал эту надпись. Она тотчас вызвала огромный интерес во всем научном мире, в том числе и в России. Надпись Меши упоминает некоторых моавитянских богов и дает некоторое представление о местной религии. К сожалению, других подобных памятников древнего Моава до сих пор не обнаружено.

Труды ученых самых разных стран не пропали даром. Несмотря на все трудности, наука сумела приблизиться к пониманию религии и мифологии не только угаритян и финикийцев, но и народов Внутренней Сирии и Заиорданья.