Книга: Мифы и легенды народов мира. Том 9. Народы России
Назад: КАВКАЗ
Дальше: БАЛКАРСКИЕ СКАЗАНИЯ[261]
Меч Ахсара
Выросли Ахсар и Ахсартаг, и настал день, когда решили они на один год отправиться в поход. Снарядились. Двинулись в путь. Дошли до места, где расходились три дороги, и условились так: «Пойдем по двум крайним дорогам, а средняя пусть будет местом нашей встречи. Пусть каждый из нас положит под этот придорожный камень стрелу, им самим выделанную. Кто первый вернется, пусть проверит, на месте ли стрела, положенная братом».
Разошлись Ахсар и Ахсартаг по разным дорогам. Прошел год, вернулся Ахсартаг в условленное место, поднял камень и увидел, что лежит там стрела Ахсара и что покрылась она темной плесенью. Испугался Ахсартаг за брата и пошел по его дороге. Долго он шел по лесам, полям и горам и к вечеру добрался до Черного ущелья. Там и заночевал и увидел во сне, что в плен попал брат его Ахсар.
Вскочил Ахсартаг и пошел дальше. Опять он шел целый день и к вечеру дошел до Белого ущелья. Опять отдохнул он в роще и только заснул, как увидел такой же беспокойный сон, как в первую ночь. И снова вскочил Ахсартаг и в тревоге пошел дальше. С утра до позднего вечера шел Ахсартаг, и вот перед ним Красное ущелье. Но как было ему не проголодаться в столь долгом пути?
Не мог он заснуть и обошел всю рощу, надеясь, что в этом ущелье ему попадется дичь. Вдруг увидел он озеро, а на берегу его шатер. В шатре время от времени то появляется, то снова исчезает какой–то непонятный свет.
«Неспроста поставлен этот шатер, — подумал Ахсартаг. — Может, я здесь узнаю о том, что случилось с братом?»
Подошел он поближе к шатру и стал его разглядывать. И вот видит Ахсартаг, что с одной стороны вделана в шатер железная дверь, сама собой то закрывается, то открывается, и каждый раз, когда она открывается, изнутри виден свет. Удивился Ахсартаг: что за чудо? И только дверь открылась, Ахсартаг пустил стрелу на свет. И тут же послышался пронзительный крик — такой, что деревья погнулись, забурлило озеро и волны хлынули на берег, а звери, заночевавшие в роще, испугались и, толкая друг друга, пустились бежать. Прошло некоторое время, и все стихло. Озеро снова вошло в свои берега, деревья выпрямились, и звери потихоньку вернулись в свои логовища.
Стало светать. И только совсем рассвело, Ахсартаг увидел, что из шатра выходит старуха. Она была крива на один глаз, а в другом, зрячем, застряла стрела Ахсартага. Стонет старуха. Ахсартаг подошел ближе и вдруг увидел в руках у старухи полотенце своего брата. И сразу спросил ее Ахсартаг:
— Кто ты такая? И откуда у тебя полотенце брата моего Ахсара?
— Эх, юноша, я не знаю, кто ты, но если ты назвал себя братом Ахсара, то ты и мне брат: я из нартов. Когда недавно посетил это место твой брат, я узнала, что и он из нартского рода. Отправляясь к подводным жителям быценагам, он оставил мне свое полотенце и завещал: «Следи за ним, сестра моя. Если выступит кровь на полотенце, значит, пришлось мне тяжко, а если крови нет, за меня не опасайся». И вот вижу я: выступила кровь на полотенце, значит, тяжко приходится брату Ахсару, попал он в плен к быценагам. А теперь, когда я совсем ослепла, не знаю, что мне делать.
— А разве нет средства, чтобы ты прозрела хотя бы на один глаз? — спросил Ахсартаг.
— Если бы кто собрал капли утренней росы, смешал бы с оленьим молоком и капнул на мою рану, тогда бы я стала видеть опять.
Побежал Ахсартаг в лес, изловил олениху, подоил ее, смешал молоко с каплями утренней росы и, вытащив стрелу из глаза старухи, влил туда приготовленное лекарство. Тут же прозрела старуха и обрадовалась, что видит Ахсартага.
— Как же мой брат попал к быценагам? — спросил ее Ахсартаг.
— Расскажу тебе с самого начала. Быценаги охотились, а тут вдруг на небе раскрылись ворота, и упал оттуда обломок небесной руды прямо на голову старшего из быценагов и пробил ее насквозь. Быценаги унесли этот обломок небесной руды к себе под воду. Ахсар узнал об этом и задумал отобрать у них этот обломок. Но тут они его окружили, связали и увели к себе. Как раз сегодня я собиралась напасть на них, но по твоей вине не смогла это сделать.
— А кем ты приходишься нартам и почему называешь себя нашей девушкой? Кому из нартов приходишься ты сестрой? И потом объясни: когда ночью смотрел я на шатер, то я видел, что в нем то появляется, то снова исчезает какой–то непонятный свет.
— Прихожусь я сестрой Уархагу, но уже издавна проживаю здесь. Мой муж был сотрапезником Солнца, и оно ему подарило бусину из белого камня. Эту бусину я каждый раз надевала себе на шею, и она освещала мне дорогу. То, что ты видел, и был свет, излучаемый бусиной.
— А куда делся твой муж?
Старуха указала на дверь, вделанную в шатер, и сказала:
— Эта дверь ведет в подземную пещеру, и вечером, под субботу, она открывается. Быценаги выходят оттуда, чтобы похитить хотя бы одного живущего на поверхности земли человека. Если они этого не сделают, один из них умрет. Вот и похитили они моего мужа. Но что с ним случилось, я не знаю, так же как и о брате нашем Ахсаре.
Дождались Ахсартаг и старуха вечера под субботу. Когда дверь в подземелье раскрылась, подпер Ахсартаг дверь плечом, не давая ей закрыться, вырвал ее вместе с петлями и отшвырнул в сторону. После этого они со старухой из рода нартов вошли в пещеру и в ужасе видят: лежит там мужчина, руки и ноги его растянуты во все стороны и привязаны, из бороды и усов его сплетена волосяная лестница, и тянется она до поверхности земли.
— Видишь, это мой муж, хозяин моей головы! — воскликнула старуха.
Ахсартаг выхватил меч, обрезал веревки, которыми связан был мужчина, и быстро обрил ему голову и лицо. Мужчина встал, поблагодарил Ахсартага. Тут пошли они вместе в глубь подземелья и вдруг увидели распятого на стене пещеры Ахсара. Пускают в него стрелы быценаги, бьют его мечами. И, увидев это, Ахсартаг набросился на них, стал их истреблять, а сестра Уархага и ее муж догоняли убегавших и убивали их.
Так Ахсартаг освободил Ахсара.
— Вы с мужем возвращайтесь к себе домой, а мы с Ахсартагом тоже скоро придем к вам, — сказал Ахсар.
Жена с мужем ушли к себе домой, братья же Ахсар и Ахсартаг разыскали ту кладовую, где быценаги хранили свою руду. Нашли они обломок небесной руды, спрятанный быценагом, и отнесли небесному кузнецу Курдалагону. Из этого обломка сделал себе Ахсар обоюдоострый меч — такой, что от удара его любой камень, любой металл пополам распадались, а сам меч не тупился.
Когда Ахсар и Ахсартаг спустились на землю из кузницы Курдалагона, их поджидал предводитель быценагов Карамаг. Ахсар и Ахсартаг вступили тут в бой с Карамагом. Но Карамаг сумел так ловко ударить Ахсартага, что тот упал замертво, и меч выпал из его рук. Но тут вдруг неведомо откуда появился один из донбеттыров и шепнул Ахсару:
— Смажь лезвие своего меча авадз–мазью — и сразу осилишь врага.
Ахсар мгновенно смазал лезвие своего меча авадзмазью. И когда Карамаг занес над ним свой меч, Ахсар отбил удар, и меч Карамага разлетелся на мельчайшие, мельче гвоздика, осколки.
И тут Ахсар перебил всех быценагов. А тот из донбеттыров, который дал совет Ахсару, унес Ахсартага к мелочному озеру, искупал его в волнах, и Ахсартаг сразу ожил.
Молва о мече Ахсара разнеслась среди нартов. Все они собирались подивиться на этот грозный меч. И с тех пор, когда у нартов наступало тяжелое время, Ахсар со своим мечом шел впереди на врага. За непобедимую твердость меч Ахсара получил имя: его и по сей день называют ахсаргард, что значит «меч Ахсара».
После смерти Ахсара меч его унаследовал старший сын. С тех пор так и повелось у нартов: старший сын наследует меч, младший — коня.
Яблоко нартов
Яблоня росла в саду нартов. Небесной лазурью сияли ее цветы, но за день только по одному яблоку созревало на ней. Золотое было то яблоко, и, подобно огню, сверкало оно. Живительной силой обладало яблоко, исцеляло людей от всяких болезней и залечивало любые раны. Только от смерти не спасало оно. Целый день зрело яблоко, сверкая на верхушке дерева, но ночью кто–то его похищал. Нарты по очереди стерегли свое яблоко, но никто из них ни разу не видел вора, а яблоко каждую ночь исчезало.
Пришел черед сторожить сад Уархагу. Призвал он своих сыновей Ахсара и Ахсартага и сказал им:
— Идите, солнышки мои, постерегите золотое яблоко. Вся надежда моя на вас. Если не устережете, то знайте — все три нартских рода соберутся сюда. По одному человеку от каждого дома пришлют они; одному из вас отрубят голову, другому отсекут руку и, на позор мне, наденут на колья голову одного и руку другого. Один останусь я на старости лет, без защитников и кормильцев.
— Не бойся, отец наш, уж мы–то устережем это яблоко, и вор не уйдет от нас, — ответили ему сыновья.
— Пойти вы пойдете. Знаю я, что вы ничего не страшитесь, но сам я страшусь за вас. Ведь если не устережете яблока, тогда не вернуться вам ко мне, — сказал отец.
Забором из оленьих рогов огорожен был сад нартов, и так высока была эта ограда, что даже птица не могла перелететь через нее. Сели братья под чудесной яблоней, поужинали, и младший, Ахсартаг, сказал старшему, Ахсару:
— Будем стеречь по очереди. Ты ложись сейчас и спи до полуночи. А с полуночи до утра будет твой черед.
Согласился Ахсар, лег и заснул. Проснулся он в полночь и говорит брату:
— Пусть бог простит мне, Ахсартаг. Я, кажется, проспал…
— Пока нет полуночи, поспи еще, — ответил ему Ахсартаг.
Ахсар со сна и не разобрал, сколько времени, лег и снова уснул.
Не спит Ахсартаг, сидит под яблоней, держит наготове лук и стрелу. И в час, когда ночь сменяется днем, словно птица какая–то прилетела в сад.
Осветилась внезапно яблоня, и увидел Ахсартаг голубку возле чудесного яблока. И только сорвала она яблоко, как пустил стрелу Ахсартаг, и половина крыла голубки упала на землю, сама она, обливаясь кровью, неровно и низко пролетела над землей, а яблоко упало на землю. Тогда Ахсартаг разбудил Ахсара.
— Видишь капли крови? — сказал он брату. — Это я на яблоне нашей подстрелил голубку. Она улетела, но вот половина ее крыла. Низко, над самой землей летела она, оставляя кровавый след. Я должен пойти по этому следу — или поймаю ее, или погибну. Иначе я не могу поступить.
Бережно завернул Ахсартаг в шелковый платок половину крыла голубки. Платок сунул за пояс, яблоко — за пазуху и, когда совсем рассвело, сказал Ахсару:
— Я ухожу искать эту погибельную птицу. Что ты мне скажешь?
— Я тоже пойду туда, куда ты, — ответил Ахсар.
Пошли братья по кровавому следу, привел он их к берегу моря.
— Он под воду ведет, — сказал Ахсар.
Ахсартаг сказал Ахсару:
— Я иду на дно морское. Жди меня здесь. Если волны вынесут на берег кровавую пену — значит, нет меня больше в живых, и ты возвращайся домой. Если вынесут волны на берег белую пену, то жди меня здесь ровно год.
— Хорошо, — ответил Ахсар и остался на берегу.
Запахнул тогда одежду Ахсартаг, туго подтянул ее, ступил на дно моря и скрылся под водой.
Красавица Дзерасса
Стены дома — из перламутра, полы — из голубого хрусталя, и утренняя звезда светит с потолка.
Переступил Ахсартаг порог дома и увидел: сидят там семеро братьев и с ними две сестры, одна красивее другой.
Словно золото, переливаются волосы девушек.
— Добрый день! Да будет счастье в вашем доме! — сказал Ахсартаг.
— Пусть добро будет долей твоей, — ответили ему.
Встали тут семеро братьев и две сестры и усадили Ах–сартага. Трое, что постарше его, сели по одну сторону, четверо, что моложе его, сели по другую. Посмотрели они на Ахсартага и сказали:
— Подобного тебе гостя не было в нашем доме и никогда не будет. И надо бы нам радоваться твоему приходу и с честью встретить тебя, да не можем мы этого сделать, потому что в печали мы.
— Пусть бог избавит вас от печали! Что за печаль у вас?
И ответили ему братья:
— У нас три сестры, и повадилась одна из них, Дзерасса, на беду свою, в сад нартов. Там за день созревало на яблоне золотое яблоко. А ночью превращалась в голубку сестра наша Дзерасса и похищала его. Не раз говорили мы ей: «Отважны юноши нартов, даже птицы боятся пролетать над ними. Не летай за яблоками». Но она не послушала нас. И пусть мечами друг друга зарубят нарты Ахсар и Ахсартаг! Они в эту ночь охраняли яблоню и ранили нашу Дзерассу.
Только произнесли они имя сестры, как из соседней комнаты послышался стон.
— Кто это стонет? — спросил Ахсартаг.
— Наша Дзерасса, о которой мы рассказали тебе.
— Есть ли средство ее исцелить? — спросил Ахсартаг.
— Есть такое средство, — ответили братья. — Если приложить ее крылышко к прежнему месту и дать ей отведать чудесного яблока нартов, будет она спасена. Иначе она погибнет.
— Как наградите вы того, кто вылечит вашу сестру? — спросил Ахсартаг.
— Замуж за того, кто спасет ее, выдадим мы любимую сестру нашу Дзерассу. Самим богом суждена она только ему.
И вот что сказал тогда Ахсартаг братьям:
— Я сын нарта Уархага. Ахсартаг мое имя. Крылышко ее у меня. Ранена она моей стрелой, я и вылечу ее. Приведите ее сюда.
Радостью осветились лица братьев, и ответили они Ахсартагу:
— Тяжело больна сестра наша Дзерасса, не сможет она выйти к тебе. Ты сам переступи порог ее комнаты.
И юноша переступил порог комнаты. Вот что увидел он.
Лежит в постели девушка, волнами падают на пол ее золотые волосы. Солнце смеется на ее лице, луны блестят на ее груди. Повернулась она к Ахсартагу, и от счастья не сдержал он улыбки. Выхватил он из–за пояса шелковый платок, развернул его и наложил на рану Дзерассы половину ее крыла. Дал ей яблоко, отведала его Дзерасса и стала в семь раз краше, чем была.
Обрадовались семеро братьев и сестры их и выдали Дзерассу за Ахсартага. От одного сегодня до другого сегодня, а всего одну неделю справляли свадьбу Ахсартага и дочери Донбеттыра. Подобно солнцу и луне, сияли на свадебном пиру Ахсартаг и Дзерасса.
Дни шли за днями, недели за неделями.
Ахсартаг и Дзерасса жили в подводной стране Донбетгыра. И вот наступил день, когда вспомнил нарт Ахсартаг о брате своем Ахсаре и загрустил. Сказал он Дзерассе:
— Нельзя мне больше жить здесь, должен я найти брата своего и вернуться домой.
Услышав такие слова, обрадовалась Дзерасса:
— Если у тебя есть свой дом, то нам надо спешить туда. Не подобает мне дольше оставаться здесь.
Ребенка ждала тогда Дзерасса и хотела, чтобы родился он в доме мужа.
В заветный час выдернула Дзерасса из косы своей золотой волос, обвила им себя и Ахсартага, превратились они в рыб, сияющих перламутровой чешуей, и выплыли на поверхность моря.
* * *
В дремучем лесу, на берегу моря, построил себе Ахсар шатер из звериных шкур и ждал вестей о брате. Однажды увидел он: вынесли волны белую пену. Обрадовался Ахсар: «Живым и веселым возвращается брат мой! Пойду–ка я на охоту, может, что добуду к его возвращению».
И пошел Ахсар на охоту.
* * *
— Где же мои сыновья? Неужели я их никогда не увижу? — так говорил старый Уархаг, и горе сгибало его, и могучая сила его надломилась.
А нартские юноши радовались тому, что не возвращаются Ахсар и Ахсартаг, везде и во всем превосходившие их. Стали они издеваться над сединами Уархага и назло приставили его бессменно пасти скот. Сердился Уархаг. Не раз в отместку угонял он нартские стада и топил их в море или бросал с вершины крутой скалы. И не показывался Уархаг в селении нартов — все горевал по своим сыновьям.
* * *
Вышли со дна морского Ахсартаг и Дзерасса и увидели на берегу шатер из звериных шкур. Вошли туда. Ахсар на охоте, шатер пуст. Заглянула Дзерасса в шатер, и все в шатре осветилось сиянием, исходившим от ее лица. Таким прекрасным показался Дзерассе этот шатер, что она сказала Ахсартагу:
— Пока не посижу в этом шатре, не уйду отсюда.
— Хорошо, — ответил Ахсартаг, — ты посиди здесь, а я пойду поищу брата. А может, и поохочусь: мы, нарты, питаемся дичиной.
И пошел Ахсартаг искать брата.
А тем временем Ахсар возвращался уже к своему шатру.
Разминулись братья.
Смерть Ахсара и Ахсартага
Вернулся Ахсар к своему шатру, открыл дверь и увидел Дзерассу.
«О бог богов! — сказал он сам себе. — Не отнимай у нас счастья нашего ни в пути, ни дома. Мог ли я думать, что Ахсартаг не только вернется живой, но и приведет в мой шатер свою невесту?»
Взглянула Дзерасса на Ахсара и приняла его за своего мужа. Белокурые, высокие, искроглазые и широкоплечие, братья были так похожи друг на друга, что только мать–земля да небожители могли различать их.
— Отчего ты так долго не возвращался? — спросила Дзерасса.
Ахсар ничего не ответил.
— Что с тобой? Или ты не узнаешь меня? Ведь целый год прожили мы вместе под водой, в стране Донбеттыра!
И убедился Ахсар, что перед ним жена его брата Ахсартага.
Долго ходил Ахсартаг, но ни Ахсара не нашел, ни зверя не встретил. А тем временем настала ночь, и он остался в лесу, так как не хотел возвращаться без добычи.
Дзерасса, принимая Ахсара за мужа, стала льнуть к нему, но видит, что тот отворачивается от нее.
Пришло время ложиться спать. Молча постелил Ахсар свою бурку, легли они на нее и накрылись буркой Ах–сартага. Но чтобы не было у него близости с женой брата, вытащил Ахсар свой меч и положил его между собой и Дзерассой. Это так рассердило Дзерассу, что, обиженная, она встала с постели и, грустная, села поодаль.
Дверь шатра открылась, вошел Ахсартаг. Он принес тушу убитого оленя и целое дерево с корнями и ветвями, чтобы разжечь костер.
Увидел он обиженную и печальную Дзерассу и спящего брата, и закралась ревность в его душу: что, если Ахсар совершил насилие над Дзерассой?
И когда Ахсар проснулся, Ахсартаг разговаривал с братом нехотя и сердито. Ахсар понял, в чем заподозрил его брат. Как ему было тут не обидеться?
Выхватил он стрелу, пустил ее вверх и взмолился:
— Боже, пусть стрела моя взовьется двумя и вернется одной и вонзится в то место, которым я коснулся невестки своей, и пусть я умру от этого!
Взвилась стрела, вернулась и попала в мизинец Ахсара. И он тут же умер. Тогда Дзерасса рассказала Ахсартагу все, как было. Отчаяние охватило Ахсартага: из–за него без вины погиб его брат! Выхватил он меч и, поставив его так, чтобы рукоятка упиралась в грудь Ахсара, а острие — в собственное сердце, всей тяжестью опустился на него. Меч вонзился в его сердце, и умер Ахсартаг.
Рвет на себе волосы Дзерасса, царапает свои щеки, бьет себя по голове и по коленям:
— О горе, что за черное горе постигло меня! Из–за меня погибли оба брата!
В голос плачет–рыдает Дзерасса, эхом разносятся по горам ее причитания, и даже звери лесные затихли в глубокой печали, слушая, как она рыдает.
Льет Дзерасса горючие слезы. Горе ее черной тучей низко нависло над телами братьев, подобно теплому дождю льются слезы Дзерассы на тела двух братьев. Села она между ними и до полуночи проплакала над телом Ахсара и от полуночи до утра — над телом Ахсартага.
— Что мне теперь делать с ними? Разве могу я оставить их тут, чтобы вороны выклевали их огненные очи, чтобы лисицы обглодали их стройные колена и румяные щеки? Похоронила бы я их, но как самой мне это сделать?
В это время Уастырджи — могучий дух на трехногом коне — с борзой собакой своей опустился с небес на землю. Услышал он голос Дзерассы, узнал из ее причитаний, что случилось. Предстал он пред Дзерассой и сказал ей:
— О солнце солнц, украшение вселенной, о мой светлый мир и краса земли! Давно хожу я по твоим следам и вот застаю тебя в горе. Скажи, о чем льешь ты слезы? Что случилось с тобой?
— Как же не горевать мне! — ответила Дзерасса. — Вот два брата, из–за меня они погибли, и я не знаю, как мне их похоронить.
— О женщина! — ответил Уастырджи. — Я, конечно, похоронил бы их, но ты должна стать моей женой.
И Дзерасса ответила ему:
— Почему бы мне не пойти за тебя замуж, после того как мы похороним мертвых?
Тогда Уастырджи слегка ударил по земле рукоятью плети своей, и тела обоих братьев опустились под землю. Высокое надгробье, из камней сложенное, известью скрепленное, поднялось над их могилой. Обняла тут Дзерасса последний раз их надгробье. И над ним поднялся красивый дворец. Потом подошел Уастырджи к Дзерассе:
— Ну, теперь поедем. Садись на коня позади седла.
И Дзерасса сказала тогда Уастырджи:
— Посиди–ка ты здесь, а я пойду умоюсь вон там, на берегу моря. А то как пойду я с тобой? Ведь кровь запеклась у меня на щеках.
Уастырджи поверил Дзерассе, и она, достигнув берега моря, кинулась в волны и ушла вниз, в отцовский край, в страну Донбеттыра.
Ждет Уастырджи, и какие только мечты и желания не бродят в его голове! Но где же та женщина? Нет красавицы Дзерассы! Обманула она Уастырджи, и он запомнил этот обман.
— Подожди же, беда твоему очагу! — сказал Уасгырджи. — В этом мире мне тебя не поймать, но куда ты денешься от меня в Стране мертвых?
Разозлился Уастырджи, вскочил на своего трехногого коня и с борзой собакой своей поскакал по берегу моря. Стал он охотиться и разогнал свою досаду.
Рождение Урызмага и Хамыца
Дзерасса жила под водой, в доме родителей своих Донбеттыров. Когда мать ее узнала, что Дзерасса ждет ребенка, сказала она Дзерассе:
— Иди, дочка, в Страну нартов. Кто не родится на их земле, того они своим никогда не признают.
И бедная женщина так поступила, как мать ей сказала. Поникнув головой, отправилась она в дальний путь. Тяжкие заботы одолевали ее.
«Если даже и дойду я до нартского селения, то кто приютит меня там?» — так думала она.
Вот и селение нартов. Идет Дзерасса по улице мимо нихаса — того места, где собираются почтенные нарты. Как положено невестке, проходит мимо стариков Дзерасса: низко опустив голову, не поворачиваясь спиной к старикам.
И удивились почтенные нарты:
«Кто она такая? Почтительна к нам, словно невестка наша. Но все невестки наши здесь, в селении. Нет ни одной, которая гостила бы у родителей или из–за обиды совсем ушла бы к ним».
И старшие нарты сказали младшим:
— Подойдите к женщинам нашим и скажите им, пусть узнают: кто она такая, эта гостья?
Пошли младшие нарты и сказали нартским женщинам:
— Слушайте, невестки наши, благонравные, молчащие при старших, расспросите эту женщину; оттого ли молчит она, что она — наша невестка? И вы, наши почтенные матери, если она такая же почтенная мать, как и вы, то узнайте и скажите нам: кто она?
Окружили молодые женщины Дзерассу и стали спрашивать:
— Скажи нам, кто ты такая?
Ничего не ответила им Дзерасса и подумала про себя: «Я сказала бы им, кто я такая, но тогда старшие не услышат моего ответа от меня самой».
И старшие женщины, видя, что она ничего не ответила младшим женщинам, подошли к ней, спросили:
— Скажи нам: кем ты доводишься нартам?
И ответила им Дзерасса:
— Не спрашивайте меня все сразу. Если хотите узнать, кто я такая, пусть спросит меня одна из вас, и я отвечу ей.
И тогда отвела ее в сторону одна из почтенных женщин и сказала ей:
— Солнце мое, скажи мне: кем ты доводишься нартам? Доверяют мне в нартском селении, и ты тоже можешь довериться мне.
Взглянула Дзерасса на женщину и сказала:
— Неловко рассказывать мне, чья я и откуда. Стыдно мне нартской земли и перед вами стыдно, невестки нар–тов, — ведь старшими снохами приходитесь вы мне. Об одном прошу: отведите меня ко входу в родовую башню моего мужа.
— Но ведь ты видишь здесь множество башен. Кто же был тот, чье имя привело тебя сюда?
— Стыдно мне перед вами, — сказала Дзерасса. — Но нет у меня сейчас другого выхода, и приходится самой сказать о себе. Мужем моим был Ахсартаг, и прошу вас — только до нижнего яруса их башни, туда, где зимует скот, проводите меня.
И женщины передали почтенным нартам слова Дзерассы.
— Пришла эта женщина от тех наших родичей, возвращения которых мы ждем. Но с нею их нет.
Обрадовались почтенные нарты и сказали:
— Пусть так и будет. Если сами они не вернулись, то узнали мы об их участи. Не в старую башню Уархага и не только до нижнего яруса, а на самый верх башни Ахсартага, в почетные комнаты, проводите ее.
И тогда сказала Дзерасса:
— Не подобает мне сейчас быть там. Скоро придет время, когда я покажу вам нового отпрыска вашего рода. А пока мне спокойнее будет не на высокой башне, а в темном хлеву.
Отвели ее женщины в хлев, и там родила Дзерасса двух сыновей–близнецов.
Урызмаг и Хамыц — так назвали мальчиков.
Как Урызмаг и Хамыц нашли деда своего Уархага
За день на вершок, за ночь на целую пядь вырастали близнецы. А когда вышли они первый раз из родного дома на улицу и стали, играя, стрелять из луков, от свиста их стрел нарты попрятались кто куда.
В это время Кулбадаг–ус, вещая женщина, послала по воду свою единственную дочь. Как только завидел девочку Хамыц, пустил он стрелу. В мелкие черепки превратился кувшин девочки, и стрела продырявила ей платье.
Плача, вернулась она домой.
— Что случилось с тобой, чтобы матери твоей пережить тебя! Почему ты не принесла воды?
Ответила девочка матери:
— Это озорной Хамыц пустил стрелу, на мелкие черепки разбил мой кувшин и в тряпку превратил мое платье.
Дала женщина дочери другой кувшин и сказала ей:
— Иди снова и без воды не возвращайся. Да пойдет тебе впрок мое молоко и пусть передастся тебе хотя бы часть моего острословия! Но если ты не сумеешь достойно ответить ему — чтоб не видать тебе добра!
Только вышла девочка из дома, Хамыц снова пустил в нее стрелу.
— Легко тебе пробовать на мне свою силу! — крикнула ему девочка. — Любая пичужка лесная сильнее меня. А если уж ты такой силач, так пошел бы лучше проведать деда своего Уархага, который иссох, бродя за нартским скотом.
Услышав эти оскорбительные слова, мальчики в ярости изломали свои луки и стрелы. С шумом и грохотом, словно разбойники, ворвались они в свой дом и сказали матери:
— Мы идем на нихас нартов. Слышали мы, что жив один из наших дедов. Мы пойдем и отыщем его.
Пришли на нихас сыновья Ахсартага. Мужчины всех трех нартских родов сидели там в то время.
— Да будет счастье на вашем нихасе! — сказали юноши.
— Пребывайте и вы в полном счастье! — ответили юношам почтенные нарты.
— Узнали мы, что отец отца нашего, Уархаг, жив и пасет стада нартов. Просим вас, укажите, где он сейчас.
— Пусть проводит вас кто–нибудь из мальчиков, — ответили им нарты.
Идут они к своему деду, Урызмаг и Хамыц, земля дрожит под их ногами, камни осыпаются. Издали услышал Уархаг богатырские шаги Урызмага и Хамыца.
«Что за диво? — подумал Уархаг. — Нет в живых Ахсара и Ахсартага, а мне кажется, что я слышу их шаги».
И вот увидел он юношей.
— Эй, вы кто такие? — спросил он их.
И они ответили:
— Мы сыновья Ахсартага.
— Ближе, ближе подойдите ко мне. Только по тому, как сложены вы, кости ваши ощупав, могу я признать вас.
Подошли Урызмаг и Хамыц к Уархагу, обняли его, и стал Уархаг тихо, самыми кончиками пальцев ощупывать запястья их рук.
Слезами наполнились его глаза, и сказал он:
— Погибли сыновья мои Ахсар и Ахсартаг, но радуюсь я, что наш род не прервался.
И юноши со слов матери своей рассказали деду о гибели его сыновей и о судьбе жены Ахсартага Дзерассы.
Повел Уархаг мальчиков в свою старую башню. Впервые поднялись они наверх, в почетные комнаты башни, и видят: невозможно войти туда, так много там мусора.
Тогда взял один из братьев деревянную лопату. Другой взял метелку, и они вычистили и подмели хадзар — то священное место, где пылает очаг. Заблестел хадзар, и увидели все, что стал он в семь раз лучше прежнего.
Поддерживая старика под мышки, свели его Урызмаг и Хамыц во двор, побрили его лохматую голову, сбрили ему бороду, и глянуло на внуков молодое лицо. Удивились братья, посмотрели друг на друга и сказали:
— Да он еще совсем молодой, наш дед! Он может еще и нашу мать прокормить. — И, приведя деда обратно в хадзар, они сказали ему: — Мы твои сыновья и отныне будем жить с тобой.
Пока Урызмаг и Хамыц искали своего деда, Дзерасса жила в верхней части башни Ахсартага.
Отыскав деда, братья отправились за матерью. Они привели ее в старую башню деда своего Уархага, и старый Уархаг взял Дзерассу себе в жены.
КАБАРДИНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ
АРАБИ–ХАН
Было очень давно.
Однажды к царю Грузии (имя его неизвестно) явился выходец из Аравии по имени Араби–Хан и попросил у него разрешения поселиться с двадцатью семействами своего народа в Грузии.
Царь не только изъявил на эту просьбу согласие, но и взял Араби–Хана и горсть его народа под свое покровительство.
Аравийские выходцы, отличаясь неустрашимостью, с ведома своего покровителя делали внезапные набеги на селения соседних народов; селения жгли, жителей грабили и убивали. В этих набегах стали принимать участие и грузины, и всегда домой возвращались с богатой добычей.
Особенно страдали от набегов ногайцы, жившие по среднему течению реки Баксана. Ногайцы не решались идти войной против Араби–Хана, так как знали, что за того заступится его покровитель — грузинский царь, имевший громадное, хорошо вооруженное и обученное войско, и обратились к своим дальним соседям — русским. Ногайские послы явились к семи русским богатырям, пользовавшимся среди своего народа большим почетом и уважением (имена их неизвестны), просили их оградить ногайский народ от набегов Араби–Хана.
Богатыри решили, что воевать русским с грузинами из–за ногайцев нет расчета, но, желая оказать помощь ногайцам, выбрали из своего народа 12 наиболее уважаемых человек и с богатыми подарками послали к грузинскому царю просить или истребить Араби–Хана вместе с его народом, или же изгнать его из пределов Грузии.
Приехали послы в Грузию. Царь, приняв от них подарки и выслушав их просьбу, приказал отвести им при своем дворце лучшее помещение, кормить, поить их, а относительно просьбы обещал подумать.
Шесть лет прожили послы при дворе царя, а ответа на свою просьбу все еще не получали. Затосковали они по своей родине и, не решаясь лично напомнить царю о его обещании, обратились с просьбой повлиять на него к его жене. Та пришла к царю и спросила, почему он в течение шести лет держит у себя послов и не дает ответа на их просьбу. Царь ответил, что просьба послов поставила его в очень затруднительное положение: с одной стороны, ему не хотелось бы огорчать отказом удовлетворить эту просьбу русских богатырей, а с другой — удовлетворить его он положительно не находит возможным, так как Араби–Хан — его гость, а последний уже в силу народного обычая — священная особа.
— Ты сама придумай ответ послам, а я не могу, — сказал царь жене.
Царица недолго думая отпустила послов домой, одарила их богатыми подарками, а семи богатырям послала семь роскошно вышитых ковров и сказала, что на просьбу ногайцев царь через четыре года сам им ответит.
Но не прошло и двух лет, как царь Грузии вместе с Араби–Ханом собрал огромное войско и вторгся во владения ногайцев.
Ногайцы приготовились к обороне. Битва произошла около реки Кишпека.
Ногайцы были разбиты и отодвинули свои владения ниже реки Кишпека. Царь Грузии поселил Араби–Хана и его народ в местности, ныне называемой Чижок–Кабак Оргун (урочище чегемского общества). Возвращаясь же обратно к себе в Грузию, он предупредил ногайцев, что если они вздумают обидеть когда–либо Араби–Хана, то будут иметь в нем непримиримого врага.
Прожив еще более двадцати лет, Араби–Хан умер, оставив после себя единственного наследника, сына Казн.
Казн был женат два раза; от первой жены еще в Грузии родился сын Бесленей.
Когда Казн женился во второй раз после первой жены, Бесленей, не желая сносить грубого обращения с ним мачехи, бежал на Кубань, где и остался на жительство.
От второй жены у Казн родились три сына — Хотах — шуко, Мисост, Жанбот и дочь Коншох.
Ногайцы в то время управлялись двумя своими князьями, родными братьями Бештерек и Эштерек, и сохраняли с Казн мирные отношения.
Когда Коншох подросла и из девочки стала девушкой замечательной красоты, ее случайно увидели приближенные ногайских князей и решили, что одному из них она могла быть самой подходящей женой. Расспросив подробно о красоте Коншох, князья решили, что Бештереку, как старшему, необходимо жениться на ней. Выбрали князья из своего народа почетных стариков и послали их к Казн сватать Коншох.
Приехали старики ко двору Казн, слезли с лошадей. Казн, увидев их, пошел навстречу им, но едва они проговорили ему обычное приветствие, как он засвистал и крикнул:
— Бештерек! Эштерек! М–ма! М–ма!
На его зов прибежали две собаки. Поглаживая их, Казн сказал старикам:
— Вот эту собаку зовут Бештерек, а эту — Эштерек.
Старики, почувствовав себя жестоко оскорбленными, сели на лошадей, поехали со двора. Приехали они домой, рассказали князьям и всему народу, как оскорбил их Казн. Народ был возмущен и требовал смерти Казн. Князья выбрали несколько отважных человек и послали убить Казн. Те выбрали время, когда сыновья Казн были в отсутствии из дома, сделали засаду. Утром рано Казн с кумганом в руке вышел из сакли на двор. Ногайцы кинулись к нему, отрубили ему голову, принесли ее своим князьям.
Стояла весна, у ногайцев в это время было в обычае играть в мяч, и князья заменили свой мяч головой Казн.
Приехали сыновья Казн домой, увидели обезглавленный труп отца, разузнали, кем и за что он убит. В первое время они хотели было собрать свои дружины, броситься на ногайцев, но потом поняли, что бороться с ними не под силу им. Тогда решили выкупить у ногайцев голову отца. Ногайские князья ответили, что только в обмен за Коншох они согласятся возвратить голову Казн.
Коншох, узнав об этом, воскликнула:
— Чтобы избавить голову отца от позора, я согласна быть не только женой Бештерека, но и его самой последней рабой!
Отдав Коншох в замужество за Бештерека и получив голову Казн, братья похоронили ее и поклялись отомстить ногайцам и терпеливо ждали подходящего для того случая. Этот случай представился только через семь лет.
В течение семи лет у ногайцев хлеб родился плохо, тогда как у Хотахшуко с братьями урожай был обильный. На седьмой год Бештерек однажды сказал Коншох:
— Что нам делать? Хлеба у нас очень мало, народ голодает, и скоро и нам самим нечего будет есть!
Коншох отвечала, что у ее братьев хлеба очень много, и если Бештерек отпустит ее к ним, то она сумеет добыть у них столько хлеба, что его будет достаточно для всего ногайского народа.
Бештерек согласился отпустить Коншох погостить к братьям и следом за ней послал много арб для доставки к нему хлеба. Братья обрадовались приезду сестры и немедля распорядились нагрузить арбы хлебом и отправить к ногайцам.
С Коншох же в качестве прислуги остались несколько ногайцев. В это время к братьям приехал гость с Кубани — владетельный князь по имени Тума–Туган. Однажды утром, выходя из кунацкой, он увидел Коншох и поразился ее красотой. Узнал от братьев, что их сестра жена Бештерека. Тума–Туган упрекнул их за то, что выдали свою сестру в замужество одному из убийц их отца. Когда же братья объяснили ему, как это произошло, он сказал, что если Коншох согласится быть его женой, то он сумеет отомстить ногайцам за смерть Казн. Братья спросили сестру. Та отвечала, что ради мщения за отца она на все согласна.
Тогда Тума–Туган предложил такой план мщения ногайцам: он поедет домой, а братья должны распространить в народе слух, что уезжают один в Грузию, другой в Чечню и третий на Кубань, сами же с отборными воинами должны спрятаться в лесу. Тума–Туган в это время явится с своим войском за Коншох и якобы насильно увезет ее к себе домой. Спустя два дня братья, якобы возвратившиеся из своих поездок, обнаружат кражу своей сестры, о чем сообщат ногайским князьям, и будут просить у них помощи отомстить Тума–Тугану.
План удалось выполнить удачно. Как только ногайцы, оставшиеся при Коншох, увидели, что ее похитил Тума–Туган, поскакали к своим князьям, сообщили о происшедшем. Хотахшуко с братьями, с своей стороны, послали к ногайцам просить о мщении Тума–Тугану.
Бештерек и Эштерек поспешно собрали огромное войско, двинулись в погоню за Тума–Туганом, предупредив Хотахшуко и его братьев, чтобы те с своими дружинами шли соединиться с ними. Посланный от Тума–Тугана предупредил Хотахшуко, чтобы он со своими дружинами шел позади ногайского войска, а в разгар битвы должен разом ударить на него, не давая никому пощады.
Битва ногайцев с войском Тума–Тугана произошла около реки Этоки. Ногайцы были разбиты, причем в битве погибли их князья. Затем войска Тума–Тугана и Хотахшуко с братьями явились в ногайские аулы, разграбили и сожгли их; жители, способные носить оружие, были истреблены; остальные забраны в плен и обращены в рабство. С этого времени у Хотахшуко с братьями впервые появились рабы.
ШУЖЕЙ И АТАЖУК
Произошло это около ста лет спустя после того, как кабардинцы впервые поселились на территории нынешнего Нальчикского округа.
В то время старшими в роде кабардинских князей были два двоюродных брата: Шужей и Атажук. Жили они в верховьях реки Баксана, в нынешнем селении Наурузово, где и до сих пор сохранились остатки их четырех башен.
Шужей был громадного роста, обладал большой физической силой, а Атажук, наоборот, был невысок, но очень подвижен, увертлив и постоянно ездил на небольшой, но резвой лошадке. Однажды братья из–за чего–то между собой поссорились и решили, поделив находящееся в их общем владении имущество, жить врозь.
При разделе Шужей взял себе больше рабов, лошадей, рогатого скота и земель. Атажук был обижен, а так как Шужей добровольно не хотел возвратить ему несправедливо присвоенную часть имущества, то он обратился на него с жалобой в народный суд, который решал все споры, недоразумения, тяжбы, возникавшие между кабардинцами.
Этот суд состоял из двух почетных, избранных всем народом, стариков. Обыкновенно жалобщик заявлял жалобу судьям, те назначали день ее разбора, о чем заранее оповещали жалобщика, ответчика и народ.
Разбор жалоб происходил всегда в одном месте — выше нынешнего селения Иналова, на равнине, окруженной курганами.
В день суда на это место собиралось много народа, который становился в огромный круг; посредине круга находились судьи; до окончания решения жалобы они не должны были входить в общение с народом.
Судьи вызывали в круг жалобщика и ответчика. Жалобщик громко, во всеуслышание, излагал жалобу и удалялся из круга. Ответчик также во всеуслышание давал свои объяснения на жалобу и оставлял круг.
Затем, смотря по обстоятельствам, допрашивались свидетели, на которых указывали тяжущиеся стороны. По окончании предварительного следствия по жалобе судьи приступали к разбору жалобы, который производился тоже во всеуслышание, причем ни народ, ни тяжущиеся стороны не имели права вмешиваться в судопроизводство и вообще делать судьям какие–либо замечания.
Решение суда объявлялось сторонам тут же, в присутствии народа. Если народ единогласно одобрял решение суда, стороны должны были безусловно подчиняться ему, если же он находил решение явно несправедливым и пристрастным, то немедленно лишал судей их обязанностей, а вместо них выбирал новых судей.
В назначенный день Атажук в присутствии почти всего кабардинского народа повторил свою жалобу.
Шужей в своем объяснении заявил, что жалоба Атажука несправедлива, ибо он домогается получить то, что ему не принадлежит.
Но в то же время сам Шужей сознавал, что он не прав по отношению к Атажуку, и был уверен, что, несмотря на его большое влияние на кабардинский народ, судьи все же решат дело в пользу Атажука. И чтобы оказать на судей нравственное давление, он по окончании своего объяснения на жалобу вместе со своим оруженосцем взобрался на курган и стал на нем так, что судьи не могли не видеть его. И действительно, судьи, посматривая на Шужея, начали уже колебаться в своем решении жалобы в пользу Атажука.
Атажук сразу понял замыслы Шужея, разогнал свою лошадку и поскакал на курган.
Шужей, думая, что Атажук просто джигитует, посторонился, сошел с своего места, так что судьям стала видна только одна его голова. Атажук во второй раз погнал лошадку на курган, направляя ее на Шужея. Шужей еще ниже спустился с кургана. Атажук в третий раз направил лошадку на Шужея, но тот уже понял, для чего все это проделывает его соперник, и, когда лошадка того подскакала к нему, он быстро схватил из рук оруженосца длинное копье и проткнул им насквозь грудь лошади. Атажук при падении лошади успел выпрыгнуть из седла и тут же дал себе клятву убить Шужея.
Судьи хорошо знали, что в споре двух князей правда на стороне Атажука, но тем не менее не решались постановить свой приговор в пользу последнего, опасаясь мести со стороны Шужея. Желая снять с себя всякую ответственность за тот или иной исход дела, они воспользовались только что происшедшим между Атажуком и Шужеем случаем и объявили им, что дело их очень сложное, запутанное и решить его вполне беспристрастно судьям не представляется возможности, а потому они пришли к убеждению, что единственно справедливым решением его будет единоборство двух княжеских борцов: правда должна быть на стороне победителя.
Князья поехали домой, чтобы к назначенному судьями сроку явиться на место суда со своими борцами.
У Шужея был громадного роста силач, а у Атажука силача не было, и он поехал искать его.
Однажды он увидел в лесу, что волы были не в состоянии втащить на крутой подъем тяжелое бревно. Подошел небольшого роста, но плотный человек, взял бревно на плечо и свободно втащил его на подъем.
Атажук узнал, что этот человек живет в лесу в хижине и втаскиванием бревен зарабатывает своему семейству пропитание. Атажук уговорил его выступить бороться с силачом Шужея, за что обязался в течение целого года кормить его семейство.
Наступил день борьбы. Атажук был в отсутствии из дома и не успел прибыть к месту поединка силачей.
Боролись они без него.
Силач Атажука схватил своего противника, высоко приподнял, ударил его о землю и только хотел коленом придавить его грудь, как Шужей, хотя и не имел по обычаю права на это, вошел в огороженное место, где происходила борьба, схватил за плечи силача Атажука и, как бы отпихивая его от себя, вонзил ему между плеч сверху вниз короткое копье, которое было спрятано у него в рукаве в черкеске.
Силач, почувствовав сильную боль, с такой силой толкнул от себя Шужея, что тот упал и покатился от него, как мяч. Затем силач пришел к жене Атажука, рассказал про коварство Шужея и умер.
Возвратившийся домой Атажук дал вторично клятву отомстить Шужею. Но он понимал, что мщение ему удастся только в том случае, если он примирится с Шужеем, войдет к нему в доверие, усыпит его подозрительность.
Был у Шужея еще один враг — его второй двоюродный брат, живший выше нынешнего селения Наурузово. Явился к нему Атажук и вместе с ним придумал такой план своего мнимого примирения с Шужеем: второй двоюродный брат угонит у Атажука табун лошадей, а Атажук поедет к Шужею, помирится с ним и будет просить у него помощи отобрать табун обратно; когда же Шужей помирится с Атажуком, последнему нетрудно будет выбрать удобный случай для его убийства.
Притворился Атажук сильно удрученным и обиженным потерей табуна лошадей, якобы отбитого у него его вторым двоюродным братом, поскакал жаловаться на него Шужею и, жалуясь, уверял последнего, что он позабыл все прошлое и искренне желает жить с ним в мире и согласии.
Шужей отвечал, что он готов помочь Атажуку отбить его табун, но только он сомневается в искренности его намерений, потому требует, чтобы Атажук назавтра вместе с ним ехал в жулат и там поклялся бы в верности ему.
Узнала жена Шужея о его намерении ехать вместе с Атажуком в жулат, стала отговаривать его от этой поездки, так как сердце ее предчувствует, что поездка кончится для Шужея очень несчастливо. Шужей в ответ рассмеялся и сказал, что ему ли бояться Атажука, но на всякий случай взял с собой в дорогу одного из верных своих слуг.
В жулате Шужей и Атажук поклялись в верности один другому и поехали обратно домой.
Подъехали они к двум курганам, стоящим за нынешним селением Шалушинским, остановились дать отдохнуть лошадям.
В версте от этих курганов было расположено большое селение, принадлежавшее двенадцати братьям Куденетовым; мать их своею грудью вскормила Шужея и, по обычаю, считалась его молочной матерью, а ее сыновья — его молочными братьями.
Шужей предложил Атажуку заехать к своей молочной матери закусить и отдохнуть.
Атажук отвечал, что он не прочь бы это сделать, но ему жаль тревожить старуху, так как приезд его и Шужея заставит ее и ее сыновей ухаживать за гостями, что, несомненно, утомит ее. Будет лучше, если Шужей пошлет своего слугу в селение, и он принесет им баранины и бузы, а тем временем можно будет лошадей пустить пастись, а самим немного заснуть.
Шужей согласился, послал слугу в селение; потом лег на курган, положив под голову снятое с лошади седло, и скоро заснул. Атажук тоже прилег недалеко от него на разостланной бурке, но не спал, карауля пасущихся лошадей.
Убедившись, что Шужей спит крепко, Атажук подумал, что теперь для него настал самый удобный момент привести в исполнение план своего мщения. Относительно же своей клятвы в жулате он сказал себе, что, клянясь в верности Шужею, он в то же время думал о мщении ему; следовательно, клятва, данная им, недействительна.
Поднялся Атажук с бурки, подкрался к Шужею, выхватил шашку и глубоко разрубил ему лоб.
Почувствовав удар, Шужей вскочил на ноги и, обливаясь кровью, взмахнул шашкой вокруг себя, но Атажук успел избежать удара.
Упал на землю Шужей и, умирая, проклял Атажука за вероломство.
Положил Атажук Шужея так, как он лежал во время сна, уничтожил следы крови и, улегшись на бурку, стал поджидать слугу Шужея.
Тот скоро подошел и сказал, что через некоторое время из селения будет принесена баранина и буза.
Вдруг Атажук вскочил на ноги, взмахнул шашкой над головой слуги.
— Шужея я сейчас убил и тебя убью, если ты останешься верен своему князю, — сказал он ему.
Слуга подумал, что остаться князю верным хорошо, но и жизнь ведь тоже хороша.
— Лучше заяц в руке, чем олень в лесу, — ответил он Атажуку. — Я буду твоим слугой и сделаю все, что ты прикажешь.
— Поклянись мне в том, — потребовал Атажук.
Слуга поклялся.
В стороне от курганов кабардинец пахал пашню; там же стояла его арба.
Атажук с помощью слуги отнес труп Шужея на пашню и слегка засыпал его землей; кабардинцу же о всем виденном приказал никому не говорить, в противном случае угрожал ему смертью.
Потом, поручив пахарю стеречь лошадей — свою, Шужея и слуги, — Атажук лег в арбу, накрылся буркой с головой, а слуге приказал запрячь в арбу быков, ехать в селение Куденетовых и сказать им и их матери, что Шужей в ссоре убил Атажука, труп которого и лежит в арбе.
Слуга так и сделал.
Когда Куденетовы и мать их узнали о смерти Атажука, то весьма опечалились. Мать подошла к арбе и, повторяя: «Бедный, бедный Атажук», — протянула руку к бурке, чтобы взглянуть на труп Атажука. В это время Атажук быстро вскочил из–под бурки, кинулся к матери, разорвал платье на ее груди, схватил в рот сосок одной из грудей и пососал молока.
Братья Куденетовы и их мать недоумевали, к чему все это проделал Атажук.
Тогда Атажук объяснил им, что он теперь молочный сын матери Куденетовых, а для них — молочный брат; следовательно, по обычаю, избавляется от мщения с их стороны за смерть Шужея, которого он убил. Потом подробно рассказал, как и за что убил его. Братья Куденетовы решили, что хотя Атажук стал их молочным братом благодаря своей находчивости, но раз он сделался им, они, в силу обычая, лишены возможности отомстить ему за смерть Шужея.
Шужей был похоронен с княжескими почестями, а Атажук после него стал старшим в роде кабардинских князей.
МЕСТЬ
Это было очень давно, в то далекое время, когда кабардинцы не знали другого оружия, как только лук и стрелы, кинжал и шашка, копье и топор на длинной рукоятке.
Тогда жил в Кабарде князь Адильгирей Атажукин, который был отважным джигитом и слову своему всегда верен был.
Всенародно сказал он, что если поедет в набег, всегда будет один: если смерть постигнет его, то постигнет его одного.
И не брал князь с собой товарищей, отправляясь в набег.
Раз летом, когда была темная ночь, князь Адильгирей поехал один из своего двора на большую дорогу, надеясь встретить там кого–нибудь, вступить в бой с ним.
Долго он ехал по дороге, никого не встречая, и молчала дорога, молчала степь, и ночь молчала. Потом услышал он: позади него по дороге ехал кто–то — слышно было, как лошадь стучала копытами.
Адильгирей остановил лошадь, лук и стрелу приготовил, стал поджидать того, кто позади него ехал.
Вот этот неизвестный, верхом на лошади, подъехал к Адильгирею, проехал мимо и на него не посмотрел.
И удивился Адильгирей и сказал сам себе:
— Что за всадник? Проехал мимо, ничего не сказал, на меня не посмотрел, как будто не видел, что я стою на дороге!
И натянул он лук и стрелу хотел пустить в спину всадника, но не сделал этого.
— Не стану убивать его, а догоню, задержу и узнаю, кто он такой, куда и зачем едет один по дороге темной ночью, — сказал Адильгирей, поскакал за всадником, хотел схватить его за правое плечо, но тот ловко увернулся и поехал дальше.
И заскакал Адильгирей наперед, путь всаднику преградил.
И остановился всадник.
— Кто ты? Куда и зачем едешь? — спросил его Адильгирей.
И всадник сказал ему:
— Если хочешь быть товарищем моим в эту ночь, стань по правую сторону меня, поедем вместе и ни о чем, что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, не спрашивай меня.
И подумал Адильгирей:
«Хорошо, я поеду с тобой и расспрашивать не стану, но все же узнаю, кто ты такой».
И стал с правой стороны всадника, поехал с ним.
Долго ехали они и молчали, и молчала дорога, молчала степь, и ночь молчала.
И вот послышался в стороне от дороги лай собак, и потянуло с той стороны дымом, и Адильгирей подумал, что там аул.
Незнакомец свернул с дороги, поехал в эту сторону, и Адильгирей поехал с ним.
Около высокого кургана остановился незнакомец, спрыгнул с лошади, передал поводья Адильгирею.
— Держи, — сказал он ему, а сам пошел туда, где лаяли собаки.
Прошло некоторое время, и вдруг Адильгирей услышал: изредка лаявшие собаки громко завыли, и послышался шум человеческих голосов.
И скоро к Адильгирею подошел его спутник: в одной руке он держал за бороду только что отрубленную человеческую голову, а в другой — кожаную походную чашку, до краев наполненную кровью.
Выпил он всю эту кровь и сказал:
— Благодарю Бога, что удалось мне напиться крови, и на душе у меня стало легче.
Потом привязал отрубленную голову за бороду к седлу, сел на лошадь, сказал Адильгирею:
— Едем…
И выехали они на дорогу, продолжили путь…
Адильгирей очень удивился всему виденному и молчал, не расспрашивая спутника.
И опять в стороне послышался лай собак, и опять спутник свернул с дороги, остановился около кургана и сделал то же самое, что и раньше: ушел в ту сторону, где лаяли собаки, потом вернулся оттуда с отрубленной человеческой головой и чашкой крови; кровь выпил и благодарил Бога, что ему во второй раз удалось напиться крови, отчего у него на душе стало еще легче прежнего, и отрубленную голову привязал к седлу.
И в третий раз спутник Адильгирея сделал то же самое.
Привязав к седлу третью отрубленную голову, он сказал Адильгирею:
— Поедем обратно.
И ехал Адильгирей по правую сторону своего спутника, молчал, и молчал спутник его.
И доехали в молчании они до места, где в стороне от дороги камыши росли высокие и густые.
Спутник остановил лошадь, спрыгнул с нее и сказал Адильгирею:
— Благодарю тебя, что ты в эту ночь был моим товарищем, что ты не расспрашивал меня о том, что видел, что слышал. Вот возьми мою лошадь, поезжай в Когрокой. Там живет княгиня–вдова; передай ты ей эту лошадь и три головы. Скажи княгине, что я отрубил эти головы и напился крови тех, кто носил их на своих плечах. Я верю, что ты исполнишь мою просьбу. Поезжай, и храни тебя Бог!
Адильгирей стал упрашивать спутника, чтобы тот сказал свое имя.
— Княгиня скажет, — ответил спутник, пошел в камыши и исчез в них.
Адильгирей поехал было по дороге, ведя за собой в поводу лошадь, но потом сказал сам себе: «Что же это такое: я, давший себе слово обходиться в минуту опасностей без товарищей, еду к какой–то княгине, не узнав имени своего спутника, не узнав, зачем он отрубил три человеческих головы и выпил три чашки крови?!»
И решил он вернуться к камышам, разыскать своего спутника, расспросить его.
И он вернулся. Нашел в камышах тропинку, осторожно поехал по ней.
И тропинка привела его на небольшое возвышенное место, и увидел он небольшую саклю на этом месте…
Подъехал к сакле, слез с лошади, крикнул:
— Гость…
Никто не вышел из сакли, никто не откликнулся.
Тогда еще громче он крикнул:
— Эй, кто там?
И опять никто не ответил ему.
И в третий раз крикнул он, и тихо было в сакле, как в могиле.
И достал он из кармана запасную восковую свечу, высек огонь, зажег ее, вошел в саклю.
И увидел — в сакле на деревянной кровати лежал смрадный, разложившийся труп мужчины, а на нем — труп молодой красивой женщины, и из спины ее торчал конец кинжала, текла кровь и смачивала лежавший внизу труп.
И видел Адильгирей: женщина сама убила себя — ложась на труп мужчины, приставила к своей груди конец кинжала и навалилась на него, и кинжал прошел через всю ее грудь и вышел из спины.
И думал Адильгирей: зачем так сделала с собой молодая и красивая женщина?
Кто она и кто ей тот, чей труп издает теперь зловоние и черви копошатся в нем?
Кто мог сказать это? Кроме Адильгирея, живого в сакле никого не было, а мертвые молчат постоянно.
И выкопал кинжалом Адильгирей около сакли яму, снес в нее два трупа, засыпал землей.
Потом сел на лошадь и, ведя в поводу другую, поехал в Когрокой.
На рассвете он туда приехал, и встретившийся человек указал ему двор княгини–вдовы.
Подъехав к нему, Адильгирей крикнул:
— Гость…
И человек, который вышел из сакли, посмотрел на Адильгирея, на человеческие головы, висевшие у седла задней лошади, и побежал обратно в саклю.
И вот княгиня с криком радости выбежала из сакли, попросила Адильгирея слезть с коня и в саклю войти.
И вошел Адильгирей в саклю, и княгиня угощала его лучшей пищей, угощала лучшей бузой.
И, утолив голод, Адильгирей рассказал княгине все то, что видел и слышал в прошедшую ночь, и попросил княгиню объяснить ему все виденное и все слышанное им в эту прошлую ночь.
И княгиня рассказала ему:
Года еще не прошло с того времени, как ее сын, единственный сын, молодой князь, взял в жены молодую любимую девушку.
И после свадьбы скоро случилась молодому князю нужда поехать из Когрокоя в другой аул, и он поехал один, не взяв с собой своих слуг.
И долго не было вестей о нем.
Потом однажды конь князя прибежал один и без седла и уздечки с богатым набором.
И тогда княгиня–мать и княгиня–жена поняли, что с князем большое несчастье случилось.
Случилось, что враги в дороге напали на князя и убили, ограбили его самого и коня его ограбили.
Но конь вырвался из рук убийц, прибежал домой.
Так думала княгиня–мать, так думала княгиня–жена, так думали слуги — рабы княжеские.
И княгиня–жена, плача и тоскуя, дала клятву найти труп любимого мужа, найти убийц его и отомстить им.
И оделась она в мужскую одежду, села на коня и поехала труп мужа искать.
И долго ездила и боялась, что не найдет трупа любимого мужа, потому что звери за это время могли растерзать его, птицы хищные могли исклевать.
И тосковала княгиня.
И однажды нашла: лежал труп князя в камышах, обезображенный ранами, и птицы хищные, почуяв запах мертвечины, кружились над ним.
И взяла его княгиня, отнесла на возвышенное место в камышах, сама кровать сделала для него, сама саклю заплела вокруг кровати и саклю покрыла камышом.
И три дня и три ночи на коленях стояла она перед мертвым телом, рыдала и, тоскуя, говорила:
— Мой милый, возлюбленный мой, скажи, кто убийцы твои?
И мертвое тело молчало, и смрад исходил из него.
И вернулась она домой, и сказала княгине–матери:
— Вот нашла я труп любимого мужа, но не нашла убийц его… Я иду искать их.
И оделась она в грязную одежду раба, палку в руки взяла, пошла.
Ходила по аулам, и народ, смотря на нее, говорил:
— Это бедный молодой человек.
И давал народ княгине хлеба, мяса.
И ходя из аула в аул, прислушиваясь к разговорам, присматриваясь ко всему, что приходилось видеть, княгиня узнала, кто были убийцы ее мужа: она узнала их по дорогому набору уздечки, которую они сняли с его коня.
Три родных брата были убийцами с длинными бородами, и каждый из них жил отдельно в своем ауле…
И вернулась княгиня домой, и сказала матери–княгине:
— Узнала я, кто убийцы мужа… Я уезжаю, и если — не дай Бог этому случиться! — вернусь обратно и не привезу с собой их трех отрубленных мною голов, прокляни меня самым страшным проклятием, поступи со мной, как с собакой бешеной.
И надела она на себя одежду мужа, взяла оружие его, уехала на его коне…
И отомстила она убийцам, напилась крови их и себя потом убила: к чему ей было жить, когда ее любимый человек стал прахом?
Кончила княгиня рассказывать Адильгирею, приказала слугам привезти во двор три арбы дров, сложить их вместе и зажечь костер.
И на этот костер положила три отрубленных головы и смотрела, как горели они, и радовалась, что они были головами убийц ее сына.
И когда костер потух, осторожно вынула она из него кости, оставшиеся от трех голов и превратившиеся в уголь, и в деревянной ступе толкла их, толкла и просеивала сквозь частое сито.
И стали кости мелкими, как мука, мягкими, как пыль.
И наполнила княгиня этой мукой большую чашку, вышла с ней в степь. И был ветер сильный в степи… И брала княгиня горстями из чашки пыль, и бросала в разные стороны. И ветер уносил ее далеко–далеко. Как далеко — кто знает, кроме ветра?
МАШУКО
На том месте, где в настоящее время расположена станица Горячеводская, вдоль берега Подкумка, тянулся большой кабардинский аул.
Среди жителей аула богатством своим особенно отличался уздень Инал Унароков: много было у него крупного и мелкого рогатого скота, лошадей, лугов и лесов.
Немолод уже был Унароков и болел: желудок его не переваривал твердой пищи, и питался он только козьим молоком.
Была в стаде коза — любимица Унарокова: высокая, с белой шелковистой шерстью и острыми рогами. Ее молоком главным образом и питался Унароков.
Однажды пригнал вечером пастух коз со степи; стали доить их, и любимица Унарокова мало дала молока, очень мало.
Был недоволен Унароков, но промолчал.
На другой день повторилось то же самое, и опять Унароков промолчал. Когда же и на третий день повторилось то же, он призвал к себе пастуха и спросил:
— Отчего коза дает молока так мало?
— Кто–то высасывает молоко, — ответил пастух.
Посмотрел Унароков на пастуха и сказал:
— Ты меня знаешь?
— Знаю, — ответил пастух.
— Умею я шутить?
— Нет, не умеешь.
— Помни же это!
И больше ничего не сказал. Но пастуху было достаточно и этого: он знал, что если коза опять придет без молока, то Унароков не задумается застрелить его.
И на другой день стал пастух следить за козой.
В жаркий полдень, когда стадо подошло к лесу, в холодок, он увидел, что любимица Унарокова отделилась от стада, пошла в лесную чащу.
Осторожно последовал он за ней и увидел он: на полянке, под кустом боярышника, лежит новорожденный мальчик. Подошла к нему коза и стала над ним так, что вымя ее приходилось как раз против рта младенца; потом опустилась на передние ноги. Младенец поймал ртом сосец и стал сосать. Когда же он выпустил изо рта сосец, коза прыгнула в кусты и затем присоединилась к стаду.
Подошел пастух к мальчику, взял его на руки, а вечером принес к Унарокову и рассказал о всем виденном. Рад был мальчику Унароков.
— Бог мне послал его, — сказал он. — Нет у меня сыновей, так пусть этот мальчик будет моим сыном.
И дал он имя мальчику Машуко. Среди своих холопок (крепостных крестьянок) выбрал Унароков здоровую и красивую кормилицу для Машуко.
И рос Машуко, окруженный заботами. К восьми годам красивый и статный мальчик вырос из него.
Приказал Унароков опытному наезднику учить мальчика ездить на лошади, а опытному стрелку — стрелять из лука, владеть кинжалом и саблей.
И продолжалось это учение до тех пор, пока не сравнялось Машуко пятнадцать лет.
Ловким и бесстрашным наездником и метким стрелком он стал.
Посмотрел на его езду на лошади Унароков, посмотрел на его стрельбу из лука и остался очень доволен.
— Ты — джигит, Машуко! — сказал он. — Проси у меня, что хочешь, все дам тебе…
— Отец, — сказал Машуко, — позволь мне жить в той сакле, которую я выстрою своими руками.
— А разве ты не хочешь жить под одной кровлей со мной? — спросил Унароков.
— Нет, отец, не могу, — отвечал Машуко.
— Почему не можешь?
— Не спрашивай, отец…
— Не спрашивай его об этом, — сказал старик мулла. — Так должно быть, как он хочет.
— Почему? — спросил Унароков.
— А ты знаешь, кто его отец, кто его мать? — вместо ответа спросил его мулла.
Задумался Унароков.
— Делай, как ты хочешь, — сказал он потом Машуко.
И Машуко один, без чьей бы то ни было помощи сложил из камней небольшую саклю, в которой и поселился один.
Все дни он проводил на охоте.
Как только начиналось утро, брал он лук, колчан со стрелами, уходил один в лес, который рос на горе, по левую сторону Подкумка. Вечером, возвращаясь домой, приносил он с собой убитых им зайцев, лисиц.
Не было у него товарищей, и не искал он сближения с кем–либо. Дома его видели только поздно вечером, когда он возвращался с охоты, и рано утром, когда он собирался идти в лес, на гору.
Был недоволен Унароков такою жизнью Машуко.
Раз он спросил его:
— Отчего ты такой молчаливый и все сторонишься людей?
— Не спрашивай, отец, — отвечал Машуко.
Рассердился было Унароков, но вспомнил слова муллы и махнул рукой.
— Делай, как тебе нравится, — сказал он.
Наступил шестнадцатый год в жизни Машуко.
И стал замечать Унароков — бледнеет и худеет Машуко и с охоты приходит с пустыми руками.
— Ты болен? — спросил он его.
— Нет, — ответил Машуко, — я здоров.
— Но отчего ты бледен? Отчего худеешь с каждым днем?
— Не спрашивай, отец, — сказал Машуко.
Глубоко задумался Унароков.
Что же это такое? Какую тайну хранит Машуко?
И вот однажды призвал к себе Унароков своего верного слугу, старика Асламбека, и сказал ему:
— Слушай. Когда Машуко пойдет в лес на гору, ты последи за ним, и что увидишь, скажешь мне. Только двое, я да ты, должны знать об этом.
Асламбек покорно наклонил голову и, пятясь задом к двери, вышел из сакли.
Утром, когда Машуко с луком и колчаном стрел отправился на охоту, Асламбек тайком, крадучись последовал за ним.
Пришел Машуко в лес, начал углубляться в чащу. Следом за ним осторожно пробирался Асламбек.
Выбегали из кустов козы, лани, лисицы выбегали, а Машуко не обращал на них внимания, поднимался все выше и выше в гору.
Пришел он на полянку, всю покрытую красивыми и душистыми цветами. Остановился на этой полянке, положил на траву лук и стрелы, сам опустился на колени.
Взошло солнце. Вдруг вдали на утесе появилось розовое облачко.
Машуко радостно вскрикнул, протянул руки по направлению к этому облачку.
И отделилось облачко от утеса, и, сверкая пурпуром, поплыло. Остановилось над полянкой, розовым туманом опустилось на нее.
Рассеялся туман, и Асламбек, притаившись в кустах, увидел необычайной красоты женщину, одетую в легкую, прозрачную одежду, сквозь которую просвечивало молодое и белое, как первый снег, тело. Она стояла перед Машуко, не касаясь земли своими маленькими ножками. Машуко застыл в восхищении, не спуская с нее глаз.
— Аллах! — тихо–тихо прошептал изумленный Асламбек, и его старое сердце наполнилось неизъяснимым восторгом.
И ему страстно захотелось прикоснуться губами к краю одежды этой женщины.
— Аллах! — прошептал он громче.
И вдруг увидел, что женщины уже нет: розовый туман заходил волнами по полянке, поднялся вверх, сгустился в розовое облачко.
И поплыло облачко по голубому небу, и скрылось где–то за горой.
Машуко, как окаменелый, продолжал стоять на коленях.
Асламбек крадучись выбрался из кустов, поспешил в аул и рассказал о виденном Унарокову.
— Правду ты говоришь? — спросил его Унароков.
— А когда я тебе говорил неправду? — вместо ответа спросил Асламбек.
— Да, верно, — сказал Унароков, — ты всегда говорил мне одну правду, и я верю тому, что ты рассказал. Но кто эта женщина?
Асламбек подумал–подумал.
— Не знаю, кто она, — сказал он. — Но от стариков я слышал о лесных джиннах.
— Ия слышал о них, — сказал Унароков. — Слышал, что они любят мучить людей, что ни один человек не может противостоять их чарам… А эта женщина замучит Машуко, она жизнь выпьет из него…
— Выпьет, — сказал Асламбек. — Я — старик, но если бы она сказала бы мне броситься со скалы вниз головой, я бросился бы…
— Как же быть? — спросил Унароков. — Ведь пропадет Машуко. Слышал я, что джинны–женщины могут довести человека до безумия…
— Аллах, какое горе! — вздохнул Асламбек.
— Как помочь такому горю?..
— Не знаю, — ответил Асламбек. — Но могу спросить у того, кто знает это… Есть в нашем ауле одна старая женщина, нехорошая женщина — шайтан ее брат. Она все знает, все может. Любит она золото и за него все сделает.
— Вот возьми, — сказал Унароков, подавая Асламбеку кисет с золотом.
Поздним вечером Асламбек прокрался на край аула к старой сакле, одиноко стоящей над обрывом Подкумка. Подошел к двору и только раскрыл рот, чтобы крикнуть «гость!», как увидал — стоит перед ним старуха, усмехается, и глаза у нее блестят, как два уголька.
— Не кричи, — сказала она ему, — знаю, что ты пришел ко мне. Пойдем в саклю.
Вошли в саклю.
Старуха вздула огонь в очаге, подложила в него дров.
— Вот тебе подарок, — сказал Асламбек, подавая старухе кисет с золотом.
Высыпала старуха на ладонь золото, и засверкали, загорелись у нее глаза. Потом, спрятав золото, сказала:
— Ну, говори, зачем пришел?
Асламбек сказал. Выслушала его старуха.
— Знаю я эту женщину, — сказала она. — Это лесной джинн. Люди видят ее редко, потому что она является только к тем, кто чист душою, и сила ее над человеком велика: раз человек увидит ее, ради нее он забудет отца, мать, самого себя забудет.
— Это правда, — сказал Асламбек. — Я увидел ее и почувствовал, что снова весна моей жизни начинается.
— Вот видишь. А ты уж стар и землей от тебя пахнет. Машуко же еще дитя, и его сердце впервые узнало любовь к женщине.
— Но как можно любить духа?
— О! — воскликнула старуха. — Если бы все люди могли его любить, то в душе у них весна до самой старости была бы…
— Вот Машуко полюбил… Но эта любовь, кроме горя, ничего не принесет ему, — сказал Асламбек.
— Да, это верно, не принесет, — согласилась старуха.
— Как же избавить его от такой женщины?
— Как избавить, не знаю… Никак не избавите: она постоянно будет с ним… Никакие женщины в мире не заменят ему эту женщину…
— Что же делать?
Задумался Асламбек, задумалась старуха.
— Вот что, — сказала старуха. — Попробуйте взять грязный, зловонный навоз и бросить в женщину, когда явится к Машуко. Но и тот, кто будет бросать, должен вымазаться в навозе… Посмотрим, что из этого выйдет… Но все же заранее говорю, что Машуко никогда, никогда не забудет ее.
Пришел Асламбек к Унарокову, рассказал ему о своем свидании со старухой.
— Сделай так, как говорила тебе старуха, — сказал Унароков.
Наутро Асламбек вымазался в навозе, взял его с собой и в отдалении пошел следом за Машуко, когда тот направился в гору.
Как и раньше, Машуко пришел на полянку, стал на колени, не спуская глаз с розового облачка.
Отделилось облачко от утеса, приплыло к полянке, рассеялось туманом, и опять стояла в воздухе та чудная женщина.
Но сердце Асламбека уже не переполнилось восторгом, как раньше, злоба в нем закипела против этой женщины. Выскочил он из кустов, закричал злобно и бросил навозом в чудную женщину.
Как раненая птица, метнулась чудная женщина, застонала от боли… Полянку окутал кровавый туман, поднялся вверх облаком и быстро–быстро понесся туда, где вечно блестит Ошхо–Махо (Эльбрус), и там зацепился за высокий утес…
В отчаянии упал на землю лицом вниз Машуко, зарыдал…
Потом поднялся и пошел, роняя слезы. И там, где капали его слезы, начинали бить ключи горячей воды…
Пришел Асламбек домой, рассказал Унарокову, что произошло.
Собрал Унароков много народа, послал искать Машуко.
Три дня искал народ Машуко и не мог найти его.
— Пропал Машуко, — говорили все…
Но пастухи, пасшие скот на горе, потом видели человека, одиноко бродящего по лесу. Видели его одиноко стоявшим на полянке. То был Машуко…
И с тех пор народ назвал эту гору горой Машуко.
СВЕРЖЕНИЕ ИГА
Междоусобицы кабардинских владетельных князей, длившиеся очень долгое время, довели народ до такого состояния, что он был уже не в силах отразить нашествие полчищ крымского хана Батал–паши, который разорил много аулов, а народ обложил большою данью. За этой данью приезжали из Крыма в Кабарду каждый год осенью многочисленные сборщики. И брали сборщики все, что видели их глаза: рогатый скот, красивых женщин. С народом кабардинским они обращались бесчеловечно: отнимали у мужей жен, у отцов — дочерей, а стариков всячески оскорбляли, а порой и убивали.
И долго терпел народ иго крымского хана, наконец терпеть дольше стало не под силу, и тогда решил он выбрать почетных народных представителей и послать их к хану с просьбой ограничить дикий произвол сборщиков дани. Выбор народа пал на князя Атажукина, известного стойкостью своего характера и умом, а в спутники ему были избраны два почетных узденя. Весною послы с богатыми подарками явились в Крым, поднесли хану подарки и попросили допустить их предстать перед ним.
Принял хан подарки, но повелел ввести к себе во дворец только князя Атажукина.
Хан сидел на дорогих подушках, поджав под себя ноги, курил трубку из длинного чубука.
Представ перед ним, князь Атажукин взял шапку свою под мышку, опустился на колени перед ханом и начал говорить о том, как сборщики дани разоряют кабардинский народ, издеваются над ним.
— Могущественный повелитель, — говорил князь Атажукин, — кабардинский народ просит твоей милости: укроти произвол сборщиков дани, прикажи им не обижать наших жен, дочерей и стариков.
Хан все время молчал, только пускал клубы табачного дыма, а когда князь Атажукин кончил говорить, он спросил его:
— Кабардинский народ просит моей милости?
— Твоей милости, могущественный повелитель, — сказал князь.
— Вот возьми ее! — проговорил хан и высыпал из своей большой трубки огонь на бритую голову князя.
Кожа на голове князя загорелась и лопнула, но князь, несмотря на сильную боль, по–прежнему покорно стоял перед ханом, ничем не показывая ему, какое мучение испытывает он.
Когда потух огонь на его голове, хан сказал ему:
— Ступай и скажи народу кабардинскому, какую милость ему дал я!
Князь встал, поклонился хану и, не повертываясь к нему спиной, вышел.
Своим спутникам князь не сказал о том, как принял его хан.
— Все обошлось хорошо, — сказал он.
Возвратился князь в Кабарду, собрался народ выслушать его.
— Хан прислал народу милость, но о ней народ узнает только осенью, — сказал князь, умалчивая о том, как хан жег огнем ему голову.
— Знаем мы эту милость, — отвечал недовольно народ, — его милость совсем разорила нас.
— Еще больше разорит, если вы будете оставаться безропотными рабами, — сказал князь.
В глубоком молчании разошелся народ.
Наступила осень. Скоро должны были прибыть в Кабарду сборщики дани.
Князь Атажукин собрал народ.
— Выслушай меня, кабардинский народ, — сказал он.
— Говори, — ответили старики.
— Уже скоро придут к нам ханские собаки, — сказал князь, — и по–прежнему будут они грабить наше имущество, бесчестить наших жен, дочерей, а мы будем молча смотреть на их подлые дела. Жена будет плакать, просить мужа: «Защити меня от насильника!» А что в ответ скажет ей муж? Он ничего не скажет ей, потому что боится ханских собак…
— Мы знаем, о чем ты говоришь, — сказали старики. — Но время наше еще не подошло: мы еще слабы, а у хана войска много…
— Нет, — сказал князь, — мы не слабы, а боимся…
— Не дело ты говоришь, князь, — сказали опять старики. — Если мы теперь восстанем против хана, то он опять явится к нам с большим войском, выжжет все наши аулы, а нас обратит в рабов… Надо подождать, пусть народ окрепнет…
Ничего на это не сказал старикам князь и ушел из собрания. С ним вместе ушли сто молодых кабардинцев.
Князь им сказал:
— Хотите умереть за кабардинский народ?
— Хотим, — ответили они.
— Тогда слушайте. Скоро придут к нам ханские собаки. Надо радушно принять их, не жалея для них ни крепкой бузы, ни жирной баранины. А ночью, когда они лягут спать, надо перебить их, оставив только двух–трех, чтобы они могли вернуться к хану и рассказать ему о происшедшем. Хан явится в Кабарду со своим войском, и тогда нашему народу поневоле придется взяться за оружие. Победит народ хана — будет наслаждаться победой, а не победит — пусть умрет: лучше смерть, чем рабство!
— Мы готовы умереть! — ответили кабардинцы.
Спустя три дня приехали в Кабарду ханские сборщики дани, и только в немногих аулах они были убиты ночью во время сна, а в остальных аулах народ так обозлился на них, что сразу набросился на них, поубивал всех, за исключением трех, нарочно оставленных в живых.
И сказал князь Атажукин этим оставленным в живых:
— Поезжайте к своему хану–собаке и скажите, что терпению кабардинского народа настал конец. Когда я просил у него милости для своего народа, хан жег мне огнем голову, говоря: вот моя милость! Я молчал тогда. А теперь говорю ему: народ кабардинский требует тебя, хан, помериться силой с ним. Поезжайте и скажите хану, что услышали от меня.
Уехали сборщики дани, и кабардинский народ понял, что теперь ему осталось одно: победить или умереть. Поспешно вооружился он и стал ждать ханских полчищ.
Весной хан явился в Кабарду с громадным войском и расположился в местности при впадении реки Кич–Малки в реку Малку. Здесь и произошло сражение.
Кабардинцев было значительно меньше ханского войска, но они были воодушевлены любовью к родине и ненавистью к врагу и дрались отчаянно.
Ханское войско не выдержало дружного натиска кабардинцев и бросилось бежать. Кабардинцы преследовали их по хребту горного кряжа Аур–Сехт вплоть до горы Инал–Кинжал, где бой и прекратился. Ханское войско было почти все перебито, и хану только с жалкими остатками удалось бежать в Крым.
Дорого и кабардинцам стала эта победа, но она дала им свободу: крымский хан уж больше не являлся в Кабарду.
Назад: КАВКАЗ
Дальше: БАЛКАРСКИЕ СКАЗАНИЯ[261]
