ЧИНИСЧИ–ПОБЕДИТЕЛЬ
…Зарождаться земля начинала тогда,
Медь начинала твердеть тогда,
Деревья корнями за землю брались,
Верхушки свои устремляя ввысь.
Но выше всех гор в этом месте был
Могучий красавец Ах–тасхыл.
От подножья тасхыла, покинув юг
Мчался на север быстрый Кимсуг.
Мальчик, вышедший из бочонка
В те далекие времена у подножья Ах–тасхыла, на берегу Кимсуга жили три рыбака. Детей у них не было.
Однажды пошли они рыбачить. Закинули сети — ничего не поймали. Закинули второй раз — опять ничего нет. Третий раз закинули, потянули — тяжело.
«Ну, — думают, — есть рыба, да, видать, и не на одну уху».
Вытянули сети, а там — бочонок.
— Кому же из нас отдать бочонок? — рассуждают рыбаки.
Самый старший сказал:
— Отдайте мне. Если отдадите, больше ничего просить у вас не стану.
Товарищи его согласились. Принес старый рыбак бочонок домой, открыл и увидел: на дне бочонка мальчик лежит.
Удивился старик, но виду не подает.
«Как же, — думает, — зовут его? Чем же я его кормить буду?»
А мальчик не по дням, а по часам растет, ест все, что старик ему даст, песни и сказки запоминает. Вот только имени своего не знает.
Весть о мальчике, вышедшем из бочонка, облетела все ханство. Сам грозный хан Алыгбай приехал взглянуть на мальчика.
— Как зовут тебя? — спросил Алыгбай.
А мальчик молчит.
— Откуда ты взялся? — снова спрашивает хан. Мальчик снова молчит.
Тогда Алыгбай рассердился и сказал:
— Вышедший из бочонка, будешь ты отныне моим батраком с именем Чалджи.
Так получил мальчик имя Чалджи, что означает «батрак».
Расплата за правду
Мало ли, много ли утекло воды в Кимсуге, только стал Чалджи рослым, сильным пастухом.
Однажды, когда он гнал овец Алыгбая на водопой, у дороги встретились ему два человека. Один был худой и бледный, в рваном таре, в дырявых маймаках. Другой — толстый, одет в хорошую одежду и все время кричит.
— О чем вы спорите? — спросил Чалджи.
Толстый махнул рукой и, обливаясь потом, уселся на траву. А худой говорит:
— Я живу у реки, в улусе бая Казана. Поехал к баю Пиксену попросить в долг денег, да по дороге ночь застала. Решил я переночевать в степи, у березы.
— Э–э! — закричал толстый. — Это я решил ночевать у березы, у моей березы, а тебе уступил место.
— Ладно! Пусть так будет, — сказал бедняк и продолжал: — Проснулся я утром и вижу — у кобылицы моей стоит рыжий жеребенок.
— Мой жеребенок! — закричал толстый.
— Как же твой, когда кобылица моя, — отвечал бедняк. — Ну, я и сказал: хорошо, мол, что моя кобылица дала жеребенка. А он мне: «Нет, нет, это не твоя кобылица дала жеребенка, а моя береза».
— Вот, вот, моя береза! — закричал толстый. — Жеребенок мой.
— А куда вы теперь идете? — спросил Чалджи.
— Идем мы к грозному Алыгбаю, пусть он нас рассудит, — ответил толстый.
— Алыгбай за суд деньги берет. А у меня их нет, — проговорил бедняк. — Рассуди нас, Чалджи!
— Ну, что же, я вам помогу, — сказал Чалджи. — В этом году в морях и океанах я рожь посеял. Да что–то ничего не уродилось…
— Тьфу, дурак! — плюнул толстый. — Да разве в морях–океанах хлеб растет?
Чалджи отвечает:
— Тьфу, дурак! А разве береза может принести жеребенка?
— Правильно! — обрадовался бедняк. — Спасибо тебе, Чалджи. Умно ты нас рассудил. Жеребенок мой, — сказал он и поехал своей дорогой.
А толстый пожелтел, как полная луна, и завопил, брызгая слюною:
— Ах ты, безродный батрак! Думаешь, я тебя не знаю? Ты, вышедший из бочонка, смеешь судить меня, бая Мирочаха, первого гостя Алыгбая!
И он побежал жаловаться грозному хану. И в этот же день по приказу Алыгбая бросили Чалджи в темницу. Время тогда было такое, что людям, говорившим правду, разрешалось жить только за решеткой.
Ханская награда
В то время как Чалджи сидел в темнице, из дворца Алыгбая исчезла золотая шкатулка с драгоценными камнями.
Однажды Чалджи услышал, как глашатаи объявляли народу волю хана:
— Тот, кто найдет шкатулку, получит награду.
Чалджи не знал, где шкатулка, да никогда в жизни ее и не видел. Он стоял, взявшись руками за решетку, и пел:
Где ты, где ты, Харапас —
Голова моя, падешь?
Где ты, где ты, Чоон–кегис —
Грудь алыпа, смерть найдешь?
Вдруг узкая решетчатая дверь распахнулась, и к Чалджи вбежали два перепуганных ханских казначея.
— Что ты о нас поешь? — закричали они, перебивая друг друга. — Что ты на нас смерть накликаешь?
— На вас? — удивился Чалджи.
— Я — Харапас, — закричал один.
— Я — Чоон–кегис, — сказал второй.
Чалджи засмеялся и сказал:
— Я услышал про шкатулку и запел.
— Про шкатулку? — переспросили казначеи и попятились к двери. — Так ты знаешь про шкатулку?
— Я знаю ханских казначеев, — засмеялся опять Чалджи. — Тебя зовут Харапас, а тебя — Чоон–кегис.
Казначеи упали перед ним на колени.
— Будь милостив, добрый Чалджи. Не выдавай нас. Ты получишь каждый третий камень. Слышишь?
— Нет, не надо мне драгоценных камней, — отвечал Чалджи.
— Мы дадим тебе каждый второй камень. Ты будешь богат. Слышишь?
— Не хочу я богатства. Мне нужна свобода.
— Мы дадим тебе ее. Ай, добрый Чалджи, ты спасешь нас.
— Ладно, — сказал Чалджи. — Сегодня ночью вы откроете мне решетку, и я унесу с собой тайну о шкатулке.
Казначеи пошли к хану, но по дороге начали рассуждать так:
— Если мы освободим этого батрака, он все равно нас может выдать. Так не лучше ли его погубить? Тогда вместе с ним умрет тайна, а шкатулка будет наша.
И ночью, как ни ждал Чалджи, никто не открыл ему решетку.
А казначеи, придя к хану, сказали:
— Великий Алыгбай! Вышедший из бочонка, безродный Чалджи проклинает тебя. Мы сами слышали, как он поет о тебе злобные тахпахи. Прикажи убить его.
Алыгбай велел привести Чалджи и спросил у него:
— Я посадил тебя в темницу, где даже самые сильные духом становятся немощными. А ты поешь тахпахи. Уж не думаешь ли ты словами разбить решетки?
— Да, Алыгбай, мои тахпахи делают чудеса, — отвечал Чалджи. — Хочешь, я спою тебе тахпах и, хотя в нем нет слова «шкатулка», но ты узнаешь о ней.
И он запел:
Где ты, где ты, Харапас —
Голова моя, падешь?
Где ты, где ты, Чоон–кегис —
Грудь алыпа, смерть найдешь?
Харапас и Чоон–кегис, полумертвые от страха, повалились к ногам Алыгбая, моля о пощаде. Хан, обрадованный тем, что похитители шкатулки найдены, пообещал Чалджи награду.
Долго думал Алыгбай, как ему поступить с Чалджи. Выдать награду — значит возвеличить ненавистного пастуха. Не дать награды — значит нарушить свое слово. И тогда хитрый Мирочах посоветовал Алыгбаю послать Чалджи к Хозяину Харатаг — Черной горы.
«Черная гора далеко. Много утечет воды, пока батрак, не имеющий коня, доберется до нее. А сила у Хозяина Черной горы такая, что он одним пальцем убьет пастуха» — так рассуждал Алыгбай, довольно потирая руки.
Потом он призвал Чалджи и сказал:
— Что может быть для бедного батрака дороже ханского доверия? Так вот, я решил. Получай в награду мое доверие. Иди к Хозяину Харатаг и возьми у него семь медвежьих шкур, которые он мне должен. Я тебе доверяю. Такова моя награда.
Чалджи вышел от хана, а Алыгбай и Мирочах громко смеялись вслед ему.
— Ничего! — прошептал Чалджи сквозь зубы. — Теперь я знаю цену ханской награды и заплачу за нее двойной ценой.
Девушка Чибек
Много дней и ночей шел Чалджи по сухой степи. Ни одного озера, ни одного ручейка не встретил он. Солнце и горячий ветер раскалили землю.
Чалджи упал на желтую траву и прошептал:
— Ни березки, ни ручейка не вижу я. Кто же даст прохладу мне? — И закрыл глаза.
Вдруг с неба опустился над ним белый лебедь, начал бесшумно махать крыльями, и прохлада освежила лицо Чалджи. Он уснул самым легким и самым сладким сном. А когда проснулся и поднял голову, увидел: рядом сидит девушка — спину закрыли шестьдесят кос, грудь прикрыли пятьдесят кос.
Чалджи удивленно глядит на нее,
Ясного взгляда не сводит с нее,
Слово боится одно проронить…
Наконец решился ее спросить:
— На какой земле тебя мать родила?
Из какой реки ты воду пила?
Кто были твои отец и мать?
Как повелели тебя называть?
Кем ты на родине милой была?
Зачем же взяла себе два крыла?
Белые перья надела зачем?
Птицей крылатой летела зачем?
И так ему девушка отвечает:
— С надеждой летела я в эти края.
Молодца увижу, — думала я. —
В отцовской солнечной стороне
Тоскуют родимые обо мне.
Ирек — мой отец, Арыг — моя мать
Чибек повелели меня называть.
Далеко отсюда моя сторона,
Под солнцем легла широко она.
В привольной степи мы пасли стада,
Была в Тибек–суге светла вода,
Но враг чистоту воды замутил,
Сжег юрты и кровью траву оросил…
Девушка заплакала, и там, куда упали ее крупные блестящие слезы, зазвенел ручей.
Они напились и умылись из ручья, а потом Чибек рассказала, что живет она в краю, где мучит людей страшный Хозяин Черной горы. Чибек не выдержала тиранства злодея.
Вскинула руки, как крылья, она,
Белым лебедем стала она,
И полетела в небо она,
Туда, где бледнела вдали луна…
— И куда ты спешишь сейчас? — спросил Чалджи.
— Мне некуда больше спешить, — отвечала Чибек. — Хозяин Черной горы сжег мой родной край. Теперь я нашла тебя и хочу одного — возьми меня с собой!
«Так вот он какой, Хозяин Харатаг?! — подумал Чалджи. — Как мне осилить его?»
И, не сказав ни слова, он взял Чибек за руку и они пошли.
…Зори на небе огни свои жгут.
Чалджи и Чибек молча идут.
При звездном сиянье ночью идут.
Тропинками волчьими тихо бредут,
Идут через синий степной простор,
Ползут по отрогам невиданных гор…
У бая Мултыгана
— Ой, Чалджи! — остановилась Чибек. — Много дней и ночей мы идем с тобой. А родимого края все не видать. Не могу я идти. Не потому, что ноги устали, а потому, что душа у меня болит.
— Ничего, Чибек! — воскликнул Чалджи. — Мы отомстим Хозяину Харатаг.
— У нас даже нет меча, — грустно проговорила Чибек. — Вот почему глаза мои слезами обливаются, руки мои сами опускаются. Тяжело мне…
— Я вижу впереди отару бая Мултыгана, — с надеждой проговорил Чалджи, — я заработаю у него денег, куплю богатырского коня, золотой меч и убью проклятого Хозяина Черной горы.
А в улусе бая Мултыгана был в это время большой той.
Со всех концов степи сюда собрались знатные гости. Они пили арагу, заедая ее бараниной, пели песни и громко смеялись.
Чалджи узнал у народа, что бай Мултыган — жадный, злой старик.
— Не дело ты надумал, парень, — говорили люди. — Наш бай охотно дает работу, да не любит платить за нее.
Но Чалджи не послушал этих советов и нанялся к баю в чабаны. Прошло несколько дней. Как–то раз к отаре подошел седой старик.
— Э–э, сколько у бая жирных баранов, — сказал он, мигая слезящимися глазами, — один бай и столько баранов! А у нас столько бедных людей и ни одного барана.
— Откуда ты, дедушка? — спросила Чибек.
— Я бежал из родного края, от Хозяина Черной горы.
И старик горько заплакал.
— Чалджи! — вскрикнула Чибек. — Дай ему одного барана. Ведь он пришел оттуда, где стояла юрта моего отца!
Чалджи выбрал самого жирного барана и отдал старику. А вечером приехал бай. Он слез с коня и долго считал своих овец.
Чалджи и Чибек стояли в стороне.
— Ах вы, не имеющие крова! — закричал бай, подбегая к ним. — Знал я, что вам нельзя доверять отару! Где мой самый жирный баран? Вы съели его?!
Чалджи и Чибек молчали.
— Я повешу вас! — кричал бай, топая ногами.
Чалджи оттолкнул его и сказал:
— Пошли, Чибек. Безрогий баран на овцу похож, а жадный Мултыган на волка похож. У него, кроме петли, ничего не заслужишь.
— Я же говорила тебе, что не здесь наше счастье, — отвечала Чибек, — у меня душа болит, а сердце мое окаменело.
— Окаменело?! — воскликнул Мултыган, услыхавший последние слова.
И он долго смотрел им вслед, хитро прищурив глаза.
Завистливый Майдох и жадный Мултыган
В степи за могильным курганом повстречались им люди из улуса Мултыгана.
— Э–к–кей! Добрый Чалджи, — говорили они, — помоги нам. Бай Майдох — продавец товара обокрал нас.
И бедняки, перебивая друг друга, рассказали о том, что друг Мултыгана бай Майдох отобрал у них последние деньги, а товару не дал.
— А где он сейчас? — спросил Чалджи.
— Вон он едет, — показали люди туда, где на дороге клубилась пыль.
— Чибек, подожди меня здесь, а вы, — обратился Чалджи к беднякам, — идите в улус. Сейчас у вас будет товар.
Сказал, а сам подумал: «Как же заставить бая расплатиться с бедняками?»
Догнав едущего в телеге Майдоха, пастух заговорил:
— Ты, Майдох, все ездишь по жаре, а вот Мултыган…
— Что Мултыган? — живо перебил его бай. — Он опять что–нибудь придумал? Почему я три раза был в улусе и ни разу не застал его? Где он?
— Он у себя в отаре.
— А что он там делает?
— Считает баранов.
— Ха! — презрительно воскликнул Майдох. — Это и я делать умею.
— Нет, Майдох, — возразил Чалджи, — так, как он считает, не всякий сумеет. Он пересчитывает отару каждый час.
— Гм… — хмыкнул Майдох. — Каждый час, говоришь? А зачем?
Некоторое время бай сосредоточенно думал. Потом пухлое лицо его просияло. Он стукнул себя кулаком по узкому лбу и воскликнул:
— Ай–яй–яй! Как же мне раньше не пришла в голову эта пословица: «Больше считаешь — скорее богатеешь!»
Бай спрыгнул с телеги и начал, тяжело отдуваясь, быстро распрягать коня.
— Что ты делаешь? — спросил Чалджи.
— Не–ет! — шептал Майдох. — Ты, Мултыган, не обскачешь меня. Теперь я знаю, почему твоя отара растет не по дням, а по часам. Я тоже каждый час буду пересчитывать свой товар. И тогда посмотрим, кто будет богаче.
Взбираясь на лошадь, он сказал:
— Товар, что в телеге, я оставляю тебе. Сейчас мне некогда с ним возиться! Стереги его. Через час я приеду за ним.
И, уже удаляясь, бай кричал:
— Я буду пересчитывать свой товар чаще, чем Мултыган отару, через каждые полчаса! У меня будет много парчи и шелка.
Посмеявшись над завистливым Майдохом, Чалджи впрягся в телегу и с песней покатил ее в улус.
На песню сбежался народ.
— Чалджи раздает товар беднякам, — говорили люди, — спасибо ему!
Бай Мултыган, расталкивая толпу, подошел к телеге, и глаза у него заблестели от жадности.
— Что у тебя в телеге ?
— Товар, — сказал Чалджи. — Смотри, какие шелка, какая парча!
— А где ты все это взял? Где Чибек? Она окаменела? Так?
Чалджи с недоумением смотрел на бая.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он.
— Врешь! — зашипел бай. — Я слышал, как Чибек сказала, что она окаменеет. За ее каменное тело ты и получил все это богатство. Кто послал тебя сюда?
— Меня послал Алыгбай, — отвечал Чалджи.
— Как?! — воскликнул бай. — Так это грозный Алыгбай скупает каменных женщин?
— Ну да, о нем я и говорю, — улыбаясь, отвечал Чалджи.
— Где же мне взять каменную женщину? — кусая ногти, шептал Мултыган. — Где?
— Как где? — смеясь, говорили люди. — Ведь у тебя есть жена Тыртыс–хат, а у нее каменное сердце…
— Верно! — закричал Мултыган, схватил нож и, ни слова не говоря, скрылся в своей юрте.
И те, кому удалось заглянуть вовнутрь, закричали так, чтобы слышали все:
— Бай убил свою жену — зловредную Тыртыс–хат. Теперь нашим женам легче будет дышать, она больше не будет щипать их и таскать за волосы.
Мултыган взвалил тело Тыртыс–хат на телегу и ускакал, нещадно погоняя лошадь. Приехав к Алыгбаю, он закричал:
— Грозный Алыгбай, выходи смотреть покупку! Я привез тебе мертвую женщину с каменным сердцем. Сколько за нее дашь?
Алыгбай вышел, посмотрел на Мултыгана и ответил:
— За такие шутки я тебе дам сто плетей!
Тут же Мултыгана схватили, повалили на землю и стали избивать плетьми. Он визжал и кусался, как пес, а про себя думал: «Если не выбьют из меня душу, отомщу же я тебе, коварный Чалджи!»
Что было на дне реки
…Чадджи, раздав весь товар бедному народу, опять взял Чибек за руку, и они пошли дальше по пыльной дороге.
— Скоро ли увижу я родимый край?.. — с тоской спрашивала Чибек.
А Чадджи, задумчиво глядя вдаль, проговорил:
— Тяжелая у меня судьба! С детства нет у меня ни имени, ни лошади, ни юрты. Где отец и мать мои? Где мой родной улус? На каких лугах пасется мой быстроногий богатырский конь? Чадджи, батрак, вышедший из бочонка, — вот кличка, которой наградил меня злой хан… — И он печально склонил голову.
Вдруг сзади послышался такой топот, что земля мелко задрожала. Чадджи оглянулся и увидел пыльный вихрь, приближающийся к ним.
— Стой! Стой! — послышались грозные голоса.
Всадники на разгоряченных потных конях окружили Чадджи и Чибек.
— А–а, проклятый пастух! — кричал Мултыган, размахивая хамчой. — Наконец–то я догнал тебя. Теперь ты мне ответишь за каменную бабу!
— Где моя тележка с товарами? — вопил Майдох. — Разве твоя батрацкая шкура заменит мне парчу?
Чадджи повалили на землю, скрутили веревками и посадили в мешок.
— А эту, — закричал Мултыган, указывая крючковатым пальцем на Чибек, — я возьму себе в жены вместо убитой Тыртыс–хат.
Но гордая Чибек ответила старику:
Пока голова у меня на плечах,
Пока не померкло солнце в глазах,
Я одолею любую беду
И за тебя никогда не пойду!
— Связать ее! Приторочить к седлу! — завизжал Мултыган.
Чадджи рвал веревки, силился сбросить мешок, но все было напрасно. А Чибек кричала ему:
— Брат мой! Слышишь ли ты меня? Я — Чибек, сестра твоя. Это Хозяин Черной горы бросил тебя в бочонок. Слышишь ли ты меня?!
Чалджи рванулся, но голос дорогой сестры замер в отдалении, заглушенный топотом коней.
— Что мы будем делать с ним? — спросил Майдох у Мултыгана и изо всех сил начал колотить кулаками по мешку. — Пустая кишка! Куда ты запрятал мои товары?!
— Надо утопить его! — решил Мултыган.
Они подъехали к реке, сбросили мешок на берег и начали совещаться: как лучше утопить Чалджи.
— Надо найти такой камень, — сказал Мултыган, — чтобы он был тяжелее каменной бабы.
— Нет, нет, — кричал Майдох, — мы найдем такой камень, чтобы он был тяжелее воза с товаром.
И они разъехались в разные стороны, и каждый искал камень побольше.
Только они отъехали, как до Чалджи донесся приближающийся цокот копыт.
— Э–к–кей! — услышал он вдруг знакомый голос. — Кажется, я вижу мешок?
— Нет, — отвечал Чалджи. — Ты видишь меня.
— Почему ты залез в мешок? Кто ты?
— А кто ты? — переспросил Чалджи.
— Я — бай Мирочах. Разве ты не слыхал обо мне? Это ведь я засадил в темницу пастуха Чалджи. Сейчас я еду к шаману лечить глаза, которые мне закрывает злая болезнь.
— А я только что излечился от этой болезни, — проговорил Чалджи, изменив голос.
— Так вылечи меня! — закричал бай.
— Если будешь слушать — вылечу.
— Почему не буду слушать? Вылечи.
— Тогда слезай с коня, развяжи мне руки и ноги, надень мою одежду. Только не смотри мне в лицо. Иначе ты совсем ослепнешь.
— Нет, нет, я не буду смотреть, — взмолился Мирочах. — Я и так боюсь проклятой болезни. Лучше я завяжу глаза платком. Но что потом со мной будет?
— Я тебя свяжу и положу в мешок. Ты недолго полежишь, придут два человека, окунут твою голову в воду, и глаза твои прозреют.
— А ты?
— А я сяду на твоего коня и уеду, чтобы мои друзья не отказались тебя лечить.
Мирочах согласился. Сначала он завязал себе глаза платком, затем ощупью освободил Чалджи, а сам залез в мешок. Нарядившись в одежду бая и садясь на его лошадь, Чалджи сказал:
— Только молчи. А то тебя узнают по голосу.
— Ладно, — отвечал Мирочах из мешка.
Чалджи, довольный тем, что Мирочах не узнал его, тронул повод и ускакал.
Вскоре подъехали Мултыган и Майдох с огромным камнем. Они привязали его к мешку и подтащили мешок к обрыву.
— Вот сейчас я оженю тебя на каменной бабе! — злорадствовал Мултыган.
— А калымом тебе будет мой шелк и парча, ненавистный Чалджи! — шипел Майдох.
Мирочах, услышав последние слова, начал кричать:
— Я не Чалджи! Я не Чалджи! Я лечиться хочу!
— Сейчас вылечим! — отвечал Мултыган.
— Теперь тебе не удастся нас провести, — добавил Майдох.
Баи столкнули мешок с привязанным к нему камнем в реку и, сев на лошадей, направились к улусу. Не успели они отъехать далеко, как услышали сзади топот. Их нагонял Чалджи — на хорошем коне, в богатой одежде, он ехал и улыбался.
— Как! — вскричал Мултыган. — Ведь мы только что утопили тебя!
— Откуда ты взялся? — прошептал ошеломленный Майдох.
— Оказывается, на дне реки можно жить так же, как и здесь, — отвечал Чалджи. — Только вначале немного захлебываешься.
— Где ты взял эту одежду и такого хорошего коня? — в один голос спросили баи.
— Я познакомился с хозяином воды Суг–таем. Он мне подарил эту лошадь с серебряной уздечкой и всю одежду. На дне реки все дешево. Только Суг–тай скучает там один — ему нужен умный человек, с которым можно было бы разговаривать. Он оставлял меня, да я не согласился. Мне, батраку, нечем его угощать, если он вдруг приедет ко мне в гости.
У баев загорелись глаза.
— А если я пойду к Суг–таю, что мне ему говорить? — спросил Мултыган. — Научи меня!
— Нет, нет, — закричал Майдох. — Лучше меня научи. Ведь ты у меня увез товар!
— Ладно, — сказал Чалджи, — я вас обоих научу. Вы оба богачи, вам есть чем отпотчевать Суг–тая. Когда я опущу вас в воду, кричите: «Хозяин воды, дедушка Суг–тай, возьми нас!» Он развяжет вам руки и ноги, даст коней, хорошую одежду, а там уж познакомитесь, поговорите. А сейчас раздевайтесь.
Чалджи связал раздетым баям руки и ноги, привязал к ним тяжелые камни и сбросил обоих в воду — только пузыри пошли.
Потом он взял коней и одежду баев и поскакал догонять всадников, которые увезли Чибек. За курганом он догнал их.
— Чибек! — позвал Чалджи. — Сестра моя, я освобожу тебя!
Всадники в страхе глядели в небо.
— Сестра твоя, — сказали они, — стала лебедем и улетела.
Чалджи бросил байскую одежду, повернул лошадь, стегнул ее хамчой и, рыдая, поскакал прочь.
Добро за добро
…Плачет, рыдает несчастный Чалджи:
Где ты, родная моя сестра?
В какие отправилась ты места?
Разлука написана нам на роду.
Где я тебя, моя радость, найду?
И плачет опять безутешный Чалджи:
Ты жизнь мне вернула в диком краю,
Крылом разогнала усталость мою,
Из ручья напоила холодной водой.
Зачем же, сестра, мы расстались с тобой?!
Долго ехал Чалджи по степи. Уже село солнце за далекими бархатными тасхылами. Уже загорелась вечерняя заря. А он, бросив поводья, медленно покачивался в седле.
— Остановись, Чалджи! — послышался вдруг голос за его спиной.
Чалджи поднял голову и увидел того старика, которому он, по совету Чибек, дал барана. В руках у старика был хомс.
— Слезы твои услышало мое сердце… — сказал старик, — твою грустную песню услышал мой хомс. Сердце мое и хомс мой откликнулись, как эхо в горах.
Чалджи молчал, глядя на старика грустными глазами.
— Ты дал мне барана, — продолжал старик. — Ты помог мне высушить слезы. А чем я помогу тебе?
— Я сестру свою потерял, — прошептал Чалджи, — как мне найти ее?
— Долог и труден будет твой путь, — проговорил старик. — Ничего у меня нет, чем бы я мог помочь тебе. Вот только этот хомс… Возьми его. С песнею легче жить, легче переносить невзгоды.
Чалджи взял хомс и тронул струны. Они запели:
Много на свете бедных живет.
Злые болезни косят народ,
Холод покою ему не дает.
Горе за бедными следом идет.
Если ты честен и смел душой,
За счастье народа иди на бой!
Так пел хомс, а Чалджи и старик слушали его, затаив дыхание. Потом, когда песня замолкла, Чалджи сказал:
— Правду говорит хомс. Я видел и знаю людское горе, я видел и знаю тех, кто горе приносит. И всю жизнь я буду бороться за счастье бедных людей.
Он снова тронул струны, и теперь хомс зазвенел с новой силой, а слова загремели как поток, падающий с тасхыла:
…Я вижу: Чалджи, Алыгбаем гонимый,
Что люди простые тобою любимы.
Я вижу: ты хочешь помочь им в беде,
Да будет с тобою удача везде!
И я обещаю помочь тебе в том,
Чтоб жеребенка ты вырастил скакуном,
Пешему — лошадь лихую дал,
Раздетому — кров и одежду дал…
— Спасибо тебе, волшебный хомс, — сказал Чалджи, просветлев лицом, — теперь у меня есть верный друг! Спасибо тебе, добрый старик! Знай, что твой хомс попал в надежные руки.
…Старик долго смотрел вслед удаляющемуся Чалджи. И на глазах у него блестели слезы, но это были слезы радости.
Зло за зло
…В тайге, через которую лежал путь Чалджи, жила в одном улусе, в богатой юрте красавица Тарынчах. Была она так красива, что даже таежная весна завидовала ей. У нее были такие длинные косички, как степные тропинки. У нее было так много нарядов, что в них можно было нарядить девушек семи улусов. И все же никто не завидовал ее красоте. Никто не называл ее цветком потому, что цветок не только поражает красотой, но и дает пчелам мед. Никто не называл ее кудрявой березкой потому, что березкой не только можно любоваться, но и строить из нее юрты. Тарынчах же была красива, но красота ее не радовала людей.
Тарынчах всегда жила одна и никого не любила. По утрам никого не приветствовала добрым словом, а по вечерам никому не желала спокойного сна.
В грозу, когда в небе грохотали громы, сверкали стрелы молний, когда люди прятались в юртах, Тарынчах одна уходила в лес. Страшно стонала тайга, могучие кедры, раскачиваясь по ветру, прижимались друг к другу. Вершины тасхылов закрывались тучами. Звери и птицы прятались в своих норах и гнездах. И в это время слышался звонкий смех. Это был смех Тарынчах.
А Чалджи ехал через тайгу на коне бая и пел:
Где нет, скажите мне, тайги,
Чтоб не замучила коня?!
И где нет баев–богачей
И батраков таких, как я?!
Кто видел, чтобы, расступись,
Тайга открыла светлый путь?!
Кто видел, чтоб богач–хитрец
Дал вольной грудью мне вздохнуть?!
Вдруг конь его, измученный длинным переходом, зашатался и повалился на бок. Чалджи едва успел спрыгнуть с него.
— Прости, друг! — сказал Чалджи. — Не рожден ты богатырским конем, не суждено тебе скакать без устали с тасхыла на тасхыл.
— Устал твой конь… — сказал подошедший бедняк. — Что будешь делать?
— Я отдам тебе коня, — проговорил Чалджи, — а сам пойду пешком.
Обрадованный бедняк не знал, чем отблагодарить Чалджи.
— Ничего у меня нет, — говорил он. — Только одним я могу помочь тебе — в нашем улусе живет красавица Тарынчах. Не ходи к ней! Она спаивает своих гостей шаманским зельем, и, выпив его, они становятся волками. У Тарынчах каменное сердце. Даже богатырского коня Хара–Курена вот уже несколько лет она держит на цепи, как бешеного пса.
— Спасибо за добрый совет, — сказал Чалджи. — Но теперь я непременно пойду к Тарынчах. Мне нужен богатырский конь.
Тарынчах приветливо встретила нежданного гостя. Чалджи был поражен ее богатым нарядом, ее красотой, ее черными косичками, закрывавшими спину и грудь. Но в голосе и во взгляде хозяйки он почувствовал холод и затаенную злобу.
Когда они сели за богато убранный стол, Чалджи сказал:
— Глаза видят столько еды, а желудок не хочет кушать… Почему так?
Тарынчах ответила:
— Выпей араги, и желудок запросит пищи.
Тогда Чалджи сказал:
— У тебя много араги и мало гостей… Почему так?
— Гости — это люди с улыбками на лицах. А я не люблю улыбок, — проговорила Тарынчах и засмеялась так, что у Чалджи по спине забегали мурашки.
Он видел, как Тарынчах налила в серебряную чашу густую арагу и поставила перед собой. Его чашу она наполнила из другой посуды.
— Улыбка на лице человека — это то же, что зорька на небе, — сказал Чалджи.
— Если много будет улыбок, — ответила Тарынчах, — то, значит, много будет и зорек. Что же тогда делать настоящей заре? Пей, мой гость. После этой араги ты совсем будешь мне по душе.
— Я выпью, — сказал Чалджи, — только сначала отгадай загадку: «Сын огня, а не красный, скакун, а не быстрый, но как ни лови — не поймаешь».
Тарынчах не могла отгадать загадку. Тогда Чалджи сказал:
— Посмотри на тунюк.
Тарынчах обернулась, а Чалджи быстро переставил чаши.
— Видишь, дым идет из юрты. Вот это и есть отгадка. А теперь выпьем! — И Чалджи поднес чашу к губам…
Ничего не подозревающая Тарынчах начала пить из своей чаши медленными глотками.
Тогда Чалджи встал и проговорил:
— Людей ненавидящая, зло людям приносящая, становись волчицей.
Тарынчах выронила чашу, но было уже поздно. Серой волчицей выскочила она из юрты. А Чалджи кричал ей вслед:
— Броди по чащобам, злая волчица! Теперь ты стала тем, кем тебе надо было родиться.
Потом он пошел туда, где стоял Хара–Курен, и увидел:
Конь быстроногий Хара–Курен
Стоит в грязи до самых колен.
Цепями опутан со всех сторон,
Не может с места сдвинуться он.
Тяжкие цепи Чалджи разбил
И, радуясь другу, проговорил:
— Отныне мне ты будешь служить,
Со мною и горе и счастье делить!
Несколько дней кормил и холил Чалджи своего нового друга, и когда тот окреп, он оседлал его.
— Теперь у меня есть волшебный хомс и богатырский конь Хара–Курен. Нет у меня меча и щита. Но я добуду их. И тогда берегись Хозяин Черной горы!
Чиста ли у тебя душа?
Все люди улуса видели, как от юрты Тарынчах бежала к тайге матерая волчица. Она делала огромные прыжки, и при этом ее оскаленные зубы глухо лязгали. За рвом, у перелеска волчица остановилась и, подняв свою рыжую морду к небу, страшно завыла.
Заслышав ее протяжный, тоскливый вой, люди умолкали, матери прижимали к себе детей, лошади сбивались в кучу, испуганно прядая ушами, овцы шарахались из стороны в сторону.
Когда люди узнали, что это воет Тарынчах, ставшая волчицей, они пришли к Чалджи узнать, как это ему удалось перехитрить коварную красавицу.
— Спасибо тебе, добрый человек, — говорил они. — Много зла нам принесла Тарынчах, когда была человеком. Теперь, когда она стала волчицей, с ней справиться легче. У нас немало хороших охотников, которые сумеют угостить ее меткой стрелой.
— У нас есть более страшный враг — Хозяин Черной горы, — сказал Чалджи. — Для битвы с ним мне нужен меч и щит. Скажите, где достать мне их?
Долго думали люди. Потом самый старый из рода — дедушка Постой сказал:
— Давно, давно у Хозяина Черной горы был недруг — богатырь Ах–молат. Хозяин Черной горы одолел его в бою, отрубил богатырскую голову, а меч его спрятал в кремневом тасхыле и охранять его поставил двуликого шамана. Этот двуликий и давал Тарынчах зелье, от которого люди становились волками.
— Расскажите мне, где кремневый тасхыл, — попросил Чалджи.
— Рассказать–то нетрудно, — отвечал старик. — Только вот беда: меч Ах–молата никто поднять не может. Был, говорят, один мальчик, который смог бы поднять этот меч, да Хозяин Черной горы посадил младенца в бочонок, а бочонок бросил в Кимсуг.
— Я подниму этот меч! — сказал Чалджи.
— Что же, попробуй, — отвечал старик, — если у тебя душа чиста, как горный ручей, — поднимешь. Но если есть в ней хоть единое пятнышко, то даже не оторвешь меч от земли.
— И все же я попробую! — снова повторил Чалджи.
— Раз решил — поступай, как велит сердце, — проговорил старик. — Мы всем народом будем делать тебе шлем и грудной панцирь. Если вернешься с мечом — мы дадим тебе свою верность и защиту.
Меч Ах–молата
И пусть дорога Чалджи далека,
У Хара–Курена поступь легка.
Всадник доволен крылатым конем:
Скачет без отдыха ночью и днем.
Ступит конь на тасхыла гранит —
Искры сыплются из–под копыт.
Прыгнет через зубцы хребтов —
Грива взвихрится до облаков.
В горах, гд нет ни леса, ни трав. ни звонких ручьев, ни птичьих песен, Чалджи остановил богатырского коня.
— Э–к–кей, — крикнул он, и эхо трижды ответило ему, а с самого крутого тасхыла посыпались гремя камни. Вдруг скалы повернулись, как огромные жернова, а в просвете между ними сверкнул огонь, и клубы дыма поднялись к небу.
— Кто нарушил тишину кремневых скал? — раздался сердитый голос, и Чалджи увидел в расщелине страшного шамана:
Правый бок белой шерстью украшен,
Левый бок — черный, как сажа.
Одна половина лица светла,
Другая — с ночью сравниться могла.
На правой руке — золотые ногти,
На левой руке звериные когти.
Чалджи, разглядев шамана, не испугался.
— Это я крикнул, — сказал он.
— А кто ты? — спросил шаман.
— Я Чалджи, бедный пастух. Приехал к кремневому тасхылу за мечом Ах–молата.
— Ха–ха–ха–ха! — раскатисто засмеялся шаман. — Пастух приехал за мечом! Да знаешь ли ты, что вот уже много лет я сторожу этот меч дни и ночи?! И никому до сих пор не удавалось оторвать его от земли.
— Неужели и ты не мог поднять его? — удивился Чалджи. — Ведь ты такой сильный!
— Я могу поднять любой тасхыл, — самодовольно произнес шаман, — а вот меч не пробовал.
— А где он лежит?
— Он запрятан вот в этих скалах, — отвечал шаман.
— А ну, дай, я попробую поднять его!
Шаман снова захохотал.
— Сначала тебе придется померяться силой со мной, — проревел он.
— Ну, что ж, давай, — согласился Чалджи и соскочил с коня. — Можешь ли ты кулаком выбить вот из этого камня огонь?
Шаман покосился на камень и, прищурив правый глаз, сказал:
— Могу!
Он подошел к камню и начал яростно колотить его когтистыми кулаками. Камень крошился, но огня не было.
— Отойди, я попробую, — сказал Чалджи и, зажав между пальцами кресало, ударил по камню. Искры брызнули во все стороны.
Шаман удивленно вытаращил глаза и молчал.
— А теперь, — сказал Чалджи, — можешь ли ты разбросать эти камни? — И он показал на скалу, где был запрятан меч.
— Ну, это–то я сразу сделаю! — пробормотал шаман. — Тут ты меня не осилишь!
И он начал швырять в разные стороны огромные камни. А Чалджи подзадоривал его. Вдруг из–за спины шамана блеснул меч. Двуликий отпрянул назад, закрыв лицо руками.
— Ладно! — проговорил Чалджи. — Вижу, что ты силен. Теперь давай попробуем, кто из нас поднимет меч.
— Его блеск мне режет глаза, — ответил шаман. — Начинай ты.
Чалджи нагнулся, протянул руку к резной рукоятке и легко поднял меч. Шаман в испуге присел.
— А остроту меча, — сказал Чалджи, — я попробую на твоей шее.
И, широко размахнувшись, он отрубил золотым мечом голову шамана. Черная кровь широким ручьем потекла по камням.
Верность и защита
С радостью встречал народ возвращавшегося Чалджи. Старые и малые, женщины и девушки — все приходили посмотреть на меч, ярко горящий на солнце.
— Слава Чалджи, поднявшему меч Ах–молата! — восклицали люди.
Толпа расступилась, и к Чалджи подошел дедушка Постой.
— Я узнал этот золотой меч, — сказал он. — Ты поднял его, значит, душа твоя чиста, как у погибшего Ах–молата. Только не повторяй ошибки, стоившей ему жизни. Он надеялся только на свою силу и не взял с собой щита, который ему давал народ.
Старик вручил Чалджи щит, шлем и панцирь.
— Вот тебе наша верность и защита. Надевай шлем и панцирь, бери щит и помни, что они сделаны нашими руками, руками твоего народа. Они не подведут тебя в бою.
И Чалджи счастливыми глазами смотрел на людей, а сердце в его груди билось гулко и радостно.
Предсказания Лунного камня
…А в это время народа враг,
Страшный Хозяин горы Харатаг,
Который не сделал добра за свой век,
Который ни зверь и ни человек,
Глаза, как у жабы, косые имеет,
Над ними косы вьются, как змеи,
И дикой злобой сверкает взгляд,
А вместо ушей камни висят.
Когтистую руку опутав бичом,
Он сладко дремал на ложе своем.
Вдруг к нему вбежал перепуганный хранитель Лунного камня.
— Хозяин Черной горы! Проснись! — почтительно прошептал он.
Но раскосый даже не пошевельнул пальцем.
— Проснись, Хозяин! — уже громче закричал хранитель.
Змеинокосый не поднял головы. Тогда хранитель взял бубен и начал колотить по нему. Каменные уши Хозяина Черной горы не слышали ни звона бубна, ни крика.
Хранитель схватил огромную суковатую дубину и, размахнувшись, ударил Хозяина Черной горы по лбу. Только тогда раскосые глаза открылись.
— Крепко же я спал, — сказал Хозяин.
Хранитель, пряча за спиной дубину, подошел к самому его уху и закричал:
— Могучий Хозяин Харатаг! Беда!
— Что–о? — спросил тот.
— Беда, говорю. Лунный камень почернел.
Хозяин повернул головой так, что ухом чуть не свалил с ног хранителя.
— Как он мог почернеть?!
— Могучий Хозяин! — опять закричал хранитель. — Сквозь камни просочилась черная кровь.
— А что это значит?
— Это значит, что хранитель меча Ах–молата двуликий шаман убит.
— Да как он мог дать себя убить?!
Рассвирепевший Хозяин Харатаг долго метался, потрясая кулаками. Потом он сел и начал ковырять пальцами в ушах.
— Сейчас я прочищу уши, и ты мне скажешь, что надо делать. Ну, говори! — приказал наконец он. — Теперь я кое–что слышу.
— Надо позвать шаманов. Они тебе все расскажут.
Вскоре пришли шаманы.
— Великий Хозяин Черной горы! — сказали они. — Лунный камень почернел потому, что над тобой нависла грозная опасность. Двуликий шаман лежит с отрубленной головой. Он потерял голову потому, что не сумел уберечь меча Ах–молата.
— Кто мог поднять этот проклятый меч? — заревел Хозяин. — Ведь вы говорили, что, кроме младенца, которого я заколотил в бочонок и бросил в Кимсуг, никто не может этого сделать?!
— Да, великий Хозяин. Никто! — отвечали шаманы. — Но младенца в бочонке поймал рыбак. Мальчик вырос, получил имя Чалджи и теперь с мечом Ах–молата идет на тебя.
Хозяин от страха не мог вымолвить ни слова. Он схватился за голову и сидел, вытаращив жабьи глаза.
— Зачем я прочищал уши? — вдруг закричал он. — Если бы я этого не сделал, я бы не слышал ваших речей. Что мне делать? Что мне делать?
Вперед выдвинулся самый старый и хитрый шаман.
— Я знаю, в чем сила Чалджи, — сказал он. — У него есть хомс.
— Хомс? — переспросил Хозяин. — Это тот, на котором играют? Ну, он мне не страшен — я могу заткнуть уши.
— Этот хомс не простой, — сказал шаман. — Он умеет созывать народ, он умеет говорить правду. А правда — страшнее меча.
— Так что же делать?
— Надо лишить Чалджи хомса.
— Но как?
…Долго думали шаманы. Потом старый засмеялся:
— Я придумал!
— Говори! — приказал Хозяин и притянул его к себе.
Шаман начал, захлебываясь, что–то шептать ему. Хозяин Черной горы слушал, переспрашивал и опять слушал, а потом вдруг приподнялся и захохотал.
Каменный град
А Чалджи с песней ехал, думая о битве с Хозяином Черной горы. Небо было безоблачно. Травы в степях ложились под ноги Хара–Курену зеленым ковром, а в тайге могучие деревья расступались, открывая дорогу.
Вдруг земля покачнулась, а по небу прокатился гром. Это был хохот Хозяина Харатаг.
И Чалджи увидел:
Тасхылы дрожат, деревья сплелись,
Полноводные реки в степях разлились,
На небе туча, как ночь, темна,
Гибель живому сулит она.
Ярые громы вокруг гремят.
Падает наземь каменный град.
— Вперед, Хара–Курен, — крикнул Чалджи, дергая поводья.
Хара–Курен мой, лети скорей!
Глумится над нами враг–лиходей,
Но знаю я: время расплаты придет.
Вперед, мой товарищ, быстрее вперед!
По шлему, по панцирю гулко стучал каменный град. Но хомс был цел, пастух прижал его к груди и прикрыл щитом.
У огромной скалы Хара–Курен остановился и так надавил на гранитную стену, что она подалась, образуя выемку. Как раз в это время с неба полетели камни величиной с баранью голову.
Наконец страшный грохот утих, только мелкие камешки долго еще стучали о шлем Чалджи. С трудом выскочил Хара–Курен из засыпавшей его груды камней. И тут Чалджи увидел страшную картину: где шумел лес — торчали расщепленные пни, где зеленела трава — лежали мертвые камни, а где была долина — возвышались горы.
Хара–Курен заржал, и его тоскливое ржанье подхватило и понесло по камням гулкое эхо.
— Проклятый Хозяин Черной горы! — проговорил Чалджи. — Твоих злодеяний не перечесть. Ты рвешь у рыбаков сети, ты насылаешь суховеи на степи, где пасется скот, ты поднимаешь землю в небо и несешь ее пылью, ты каменным градом хотел преградить мне дорогу, но я уничтожу тебя и вместе с тобой умрут суховеи, сгинет град и не страшны станут людям громы.
Он поправил хомс, крепко зажал щит в руке и тронул коня.
Черные зерна
— Безумный старый шаман! — закричал Хозяин Черной горы, когда ему рассказали, что каменный град не убил пастуха. — Чем набита твоя голова? Твои глупые выдумки не приносят мне никакой пользы!
Шаманы стояли перед каменноухим и тряслись от страха.
— Думайте! — кричал он. — А то разорву вас в клочья.
И опять долго думали шаманы. Теперь вперед выдвинулся шаман, стоявший в средине.
— Каменный град не убил пастуха потому, что тот ездит на быстроногом Хара–Курене, — проговорил он вкрадчивым голосом.
— А кто такой Хара–Курен? — спросил Хозяин.
— Это конь. Богатырский конь с крылатыми ногами, но… — и тут шаман хитро сверкнул глазами, — но с обыкновенным желудком…
— Что ты придумал? — закричал Хозяин, — Говори скорее, я уже устал слушать твой змеиный голос.
Шаман быстро сунул руку за пазуху и приблизил к лицу Хозяина сжатый кулак.
— Вот где смерть пастуха, — прошептал он, дико оскалившись.
На ладони лежали черные зерна.
Хозяин схватил зерна, долго их рассматривал на свету и засмеялся.
А Чалджи в это время ехал по каменной долине. Гулко цокали копыта Хара–Курена. Нигде не было видно живой травы, кругом только огромные камни, обросшие сухим, как лишаи, мхом.
Хара–Курен остановился, низко склонил голову, и грива его волной скатилась на камни.
Чалджи повел коня в поводу, а сам глазами искал ручей или зеленый лужок, чтобы напоить и накормить друга. Но старания его были напрасны. Он прилег у ног коня и в забытьи закрыл глаза.
И в это время Хара–Курен радостно заржал: между камней из сухой земли поднимались зеленые стебли сочной травы. В одно мгновение вся долина покрылась травяным ковром, затрещали кузнечики, запели шмели, запорхали бабочки. Конь принялся жадно щипать траву.
…Когда Чалджи очнулся, он не поверил своим глазам — вместо мертвых камней было зеленое раздолье нетрону–того пастбища. чалджи радостно вскочил на ноги и… замер от ужаса. Он увидел, что Хара–Курен лежит в траве с распухшим животом и закрытыми глазами.
В тоске и печали сидел Чалджи над Хара–Куреном.
Вдруг засияла вдали заря,
Вершины тасхылов ярко горят.
Кто–то негромко зовет Чалджи:
— Брат мой любимый, не плачь, не тужи!..
Поднялся Чалджи, в небеса глядит.
Лебедь — вещая птица летит,
Воду живую с собою несет.
К коню опустилась она и вот:
Уснуть скакуну вечным сном не дает,
Крыльями машет над головой,
Брызжет в морду коня водой.
Оживший Хара–Курен легко поднялся на ноги, высоко вскинул голову и призывно заржал, неторопливо переступая копытами. А лебедь встряхнулась и превратилась в девушку.
— Сестра моя! — закричал Чалджи, бросаясь навстречу Чибек.
Как овцы, что ходят в отаре одной,
Как речки, сливающиеся весной,
Встретились радостно брат с сестрой.
Но не долгой была эта встреча.
— Брат мой! — сказала Чибек. — Не теряй ни минуты. Скорее скачи навстречу Хозяину Черной горы. Он новые беды готовит на твоем пути. Страшен Хозяин Харатаг! Он сеет на нашей земле черные зерна несчастий, горя и болезней. Не слышит он каменными ушами слезы и стон народа. Убей его! Помни, что в трудную минуту я всегда буду рядом с тобой.
Чалджи крепко обнял сестру и вскочил в седло. Чибек долго махала ему рукой.
Злое семя
— Откуда взялась эта Чибек? — твердил Хозяин Черной горы, свирепо вращая жабьими глазами. — Я устал слушать и думать, я устал смотреть на ваши гнусные рожи!
Шаманы, как и прежде, стояли перед ним, низко опустив головы. На этот раз никто из них не мог произнести ни слова. Но вот вперед вышел самый молодой и самый злой шаман.
— Черные зерна, — сказал он, — бессильны в борьбе с пастухом. Они дают свои ядовитые ростки только в земле. А я зароню злое семя в душу пастуха. И тогда меч сам упадет из его рук.
И вот Чалджи увидел на пути своем груды золота, алмазов, драгоценных камней. В расщелинах текли реки густой араги. На таганах повсюду висели котлы с жареной бараниной. То и дело на дороге попадались кованые сундуки, набитые шелками и парчой. Но Чалджи не замечал всех этих сладостей и богатств. Он рукой отгонял манящий дух баранины и аромат араги.
— Ничего, — шипел самый злой шаман, — ты не хочешь золота и араги. Тогда я куплю твою молодую душу другим…
…Когда Хара–Курен поднялся на вершину тасхыла, Чалджи радостно вскрикнул: навстречу ему, вытянув вперед руки, бежала Чибек. Она была одета в такой богатый наряд, какого Чалджи никогда не видел.
— Брат мой! — крикнула она каким–то странным, своим и не своим голосом. — Смотри, какая я нарядная! Наконец–то я высушила слезы. Теперь я стала самой красивой и самой богатой на земле! Ты не завидуешь мне?
— Что сталось с тобой, сестра моя? — спросил удивленный Чалджи.
— Я нашла то, что искала всю жизнь. Я нашла золото.
— А мать и отец, которых угнал Хозяин Черной горы?
— Зачем мне они — теперь мне ничего не надо. У меня есть все: почет, слава и доброе имя. У меня теперь столько нарядов и столько женихов, что даже туч в небе меньше в ненастную погоду! Пойдем со мной, — говорила она, нежно обнимая Чалджи. — Зачем тебе рисковать в битве с Хозяином Черной горы! Я приведу тебя в мой улус, ты привяжешь Хара–Курена у золотого столба и будешь жить в золотой юрте. Я позову много красивых, самых красивых девушек. Они будут петь тебе тахпахи, и любая из них станет твоей женой.
— Прочь, гадина, взявшая образ Чибек! — закричал Чалджи, поднимая меч. — Я не верю тебе, твоим подлым словам, твоим ласкам и твоему наряду. Если бы ты была моей настоящей сестрой, ты не забыла бы матери и отца, ты не сменяла оы людей на золото, я отсеку твою голову, змея!
С этими словами он замахнулся мечом, и та, что стояла перед ним в образе Чибек, вдруг стала сама собой — пестрой гадюкой. Она зашипела и, извиваясь, уползла под камень.
Так был посрамлен самый злой шаман.
Первая битва
Издалека увидел Чалджи высокую гору Харатаг. В лицо ему пахнуло болотным туманом, могильной сыростью и ядовитым смрадом.
Хара–Курен, предчувствуя битву, нетерпеливо кусал удила и прядал ушами. Чалджи тронул его хамчой, и конь единым махом выскочил на вершину Харатаг и начал бить копытами так, что из–под них полетели искры. А Чалджи, подняв щит, ударил по нему кулаком и закричал:
— Выходи, Хозяин Черной горы! Я приехал к тебе за медвежьими шкурами, которые ты взял у Алыгбая!
Так он долго кричал и бил в щит, и гулкие звуки плыли над землей. Птицы стаями поднялись в небо и кружились в вышине, не смея спуститься на скалы. В чащобах завыли волки, а на могильных курганах тревожно заклекотали орлы.
Хозяин метался в глубине горы, сжимая свои каменные уши.
— Где мой змеиный бич? — кричал он. — Я сам сломаю кости этому проклятому пастуху! Я убью его так же, как убил когда–то Ах–молата!
Схватив бич, он широко размахнулся и щелкнул им. Скалы раздвинулись. Хозяин размахнулся второй раз, и бич, засвистев, трижды опоясал грудь Чалджи.
— Ха–ха–ха–ха, — заревел Хозяин. — Теперь ты не уйдешь от меня, пастух!
Он с силой дернул бич, но Хара–Курен уперся упругими ногами и даже не покачнулся.
— Ого–го! — кричал Хозяин. — Твой конь крепко стоит на земле. Но это тебя не спасет! Мой бич раздавит твою костлявую грудь!
— Нет, — отвечал Чалджи, — моя грудь прикрыта панцирем, который мне дал народ: твой бич для меня не страшнее паутины.
С этими словами он разрубил натянутый, как струна, змеиный бич. Хозяин упал, задрав кверху короткие ноги. Хара–Курен рванулся вниз на Хозяина Харатаг. Чалджи уже занес меч, чтобы отрубить голову с раскосыми глазами. И вдруг Хозяин подпрыгнул и… там, где он стоял, взвилось облако сажи. Чалджи не удержал руку с мечом и рубанул по черному облаку. Оно рассеялось, только два огромных каменных уха упали на землю и гремя покатились в ущелье.
Чалджи растерянно смотрел, как таяло облако сажи в голубом небе. Вдруг Хара–Курен тревожно заржал и начал пятиться, осторожно перебирая ногами.
Чалджи взглянул вниз и увидел, как огромный вал мутной воды, нарастая, катится из ущелья. Волна с шумом подкатилась к ногам коня. В лицо ударили холодные брызги.
Конь вздыбился и, поворачиваясь, хотел сделать прыжок, но вторая волна ударила с новой силой и вышибла Чалджи из седла.
Он глотнул соленой воды, захлебнулся. Силился устоять на ногах, но волны одна за другой били его в грудь…
…Очнулся Чалджи ночью. Сначала он увидел звезды, потом яркое пламя костра. Невдалеке слышалось фырканье пасущегося Хара–Курена. Трава, камни и земля были мокрыми, как после длительного ливня.
Чалджи повернул голову и увидел: у костра сидит незнакомый голубоглазый человек с русыми волосами.
— Кто ты? — спросил Чалджи, с трудом разжав запекшиеся губы.
— Я — Орыс Кизи, — ответил человек, протягивая руку. — Я — твой друг.
— Это ты спас меня? — снова спросил пастух.
— Я вытащил тебя на камни. А когда поток схлынул, я разжег костер.
— Откуда взялась эта вода?
— Это слезы и пот, которые выжал Хозяин Черной горы из народа.
— Ты знаешь Хозяина Черной горы? — с удивлением воскликнул Чалджи.
— О–о! Его–то я очень хорошо знаю, — отвечал Орыс Кизи. — Я пришел помочь тебе. Двоим нам легче справиться с ним.
Чалджи встал и протянул новому другу руку. Так они долго стояли — один черноголовый, другой светлоголовый — рука одного крепко пожимала руку другого.
Победа
На заре, когда из–за гор сверкнули первые золотые стрелы солнца, Чалджи с тоской оглянулся вокруг и проговорил:
— Как же нам найти проклятого Хозяина?
— Не унывай, друг! — сказал Орыс Кизи. — Черной горы недалеко — вон ты видишь снежные тасхылы. Там последнее пристанище врага.
Они сели вдвоем на Хара–Курена и помчались быстрее ветра. На вершину снежных тасхылов вела узкая извилистая тропинка. Она петляла среди ущелий.
Когда Хара–Курен мчался между двух скал, раздался страшный грохот. Это обвалилась, преградив дорогу, огромная гора.
Чалджи спрыгнул с коня и горестно покачал головой. Орыс Кизи сказал:
— Нас всего двое… Если бы у нас была тысяча рук, мы бы по камешку быстро раскидали гору.
Глаза Чалджи загорелись радостным огнем.
— У меня есть хомс, — сказал он. — Волшебный хомс!
Он сел на камень и тронул струны. Хомс запел звучным, ясным голосом:
Я знаю, Чалджи и Орыс Кизи,
Какой бы вам лютый враг ни грозил,
Как труден бы ни был невзгоды час,
Народ в беде не оставит вас!
Так пел хомс, и тысячи людей шли на его призыв. Вскоре ущелье огласилось говором, смехом, громкими возгласами. Едва солнце глянуло из–за горы, дорога была расчищена.
— Спасибо, друзья! — говорили людям Чалджи и Орыс Кизи. — Теперь до вершины тасхыла рукой подать.
И снова мчался Хара–Курен, неся на себе двух друзей. А хозяин Харатаг в это время, наточив длинные стрелы, натягивал тетиву лука. Прицелившись, он пустил первую стрелу в Хара–Курена. Но Чалджи подставил щит, и стрела отскочила, как от скалы. Вторую стрелу Хозяин пустил в Орыс Кизи. Но и тут Чалджи успел прикрыть друга щитом. Третья стрела, направленная прямо в сердце Чалджи, ударилась о панцирь и переломилась.
— Стой, друг! — сказал Орыс Кизи, вглядываясь в вершину. — Чтобы Хозяин опять не превратился в облако сажи, мы должны взять его хитростью. Видишь два выступа — поезжай между ними.
Чалджи направил Хара–Курена туда, куда показывал друг. Просвистела четвертая стрела, и Орыс Кизи, притворившись раненным, громко застонал и упал с коня на камни.
Хозяин Харатаг от радости захохотал, притопывая кривыми ногами.
— Проклятый пастух! — кричал он. — Я убил твоего друга, а ты удираешь от меня за каменный выступ. Но и там моя стрела найдет тебя.
Чалджи, скрывшись за выступом, сразу же повернул коня назад. Хозяин Черной горы спускался к Орыс Кизи и хрипел:
— Давно я не пил теплой человеческой крови. Сейчас я утолю свою жажду, еще больше окрепну и тогда — берегись, дерзкий пастух!
Он протянул руку, чтобы схватить Орыс Кизи, и в это мгновение Чалджи гикнул, Хара–Курен рванулся вперед. Молнией сверкнул меч Ах–молата в руке Чалджи. Свистнул воздух, и голова Хозяина Черной горы покатилась на камни, из перерубленной шеи хлынула кровь, похожая на густую липкую грязь.
— Мы победили! — вскричал Чалджи, подавая руку поднявшемуся другу.
— Теперь надо освободить плененный народ! — сказал Орыс Кизи.
Друзья подошли к огромной медной скале и начали расшатывать ее.
Скала не двигалась с места. Тогда Чалджи подсунул под нее меч, друзья налегли на рукоятку, Хара–Курен нажал могучей грудью, и скала начала медленно опрокидываться.
— Наша победа! — воскликнул Чалджи. —
Да будет отныне радостной жизнь
Для бедных, иссохших в неволе людей,
Которых держал под скалой лиходей!
Выходите, друзья, из проклятой тюрьмы —
Чудовище в битве сразили мы.
Идите в просторы степи родной,
Живите счастливой и дружной семьей!
— И люди сырой покидали провал…
И каждый спасибо героям сказал.
Из толпы вперед протиснулись старик со старухой.
— Пропустите Арыг, пропустите Ирека, — кричал народ, — они спешат обнять своего сына.
Чалджи от неожиданности не мог произнести ни слова. Он впервые увидел родного отца, он впервые припал головой к материнской груди…
На медной скале написал Чалджи:
Кто хочет идти к нам, как хищник и вор,
Пусть знает, что меч наш всегда остер.
Того, кто придет к нам с открытой душой,
Как первого гостя, зовем мы на той.
— Теперь можно и отдохнуть, — сказал Чалджи, радостным взглядом окинув просторы родной земли.
— Нет, друг, — возразил Орыс Кизи, — пока жив Алыгбай, простому народу нет на земле счастья.
— Ты прав! — ответил Чалджи. — Это он засадил меня в темницу за то, что я сказал правду. Это он послал меня за семью медвежьими шкурами.
— Алыгбай наш заклятый враг! — подхватил народ.
И друзья снова сели на коня и отправились в путь. Издалека услышал Алыгбай страшный топот копыт и звон богатырского щита. Блеск меча резал ему глаза, как вспышки коротких молний.
— Эгей! Алыгбай! — закричал Чалджи. — Я привез медвежьи шкуры. Только на них тебе не придется спать.
Чувствуя свою гибель, Алыгбай спрятался в золотой юрте, а охранять ее заставил казначеев, прислужников и баев, которые так тряслись от страха, что никак не могли натянуть тетиву упругих луков.
Со всех сторон на подмогу Чалджи и Орыс Кизи бежал народ. Ханские прислужники и баи были перебиты, а жирную тушу Алыгбая разрубил своим мечом сам Чалджи.
Грозный хан Алыгбай наградил богатыря презрительной кличкой Чалджи — батрак. Когда не стало Алыгбая, народ решил, что негоже по–прежнему именовать героя кличкой, и назвал его Победитель. Он заслужил это звание.
И с тех пор не стало Чалджи, теперь живет в народе Чинисчи, что означает Победитель.
ЭВЕНКИЙСКИЕ ПРЕДАНИЯ
ТЫВГУНАЙ–МОЛОДЕЦ И ЧОЛБОН–ЧОКУЛДАЙ
Давным–давно, много лет тому назад, на устье пяти глубоководных рек с широкими долинами и горящими мысами, под деревом с густыми ветвями жил–был Тывгунай–молодец. Этот молодец не знал ни отца, ни матери, не знал — грозой ли, женщиной ли рожден или сам из колыбели вышел, — был сиротой. Перегрыз он зубами тальник и, свив тетиву, сделал себе маленький охотничий лук из лыка тальника. И жил, добывая им разную мелкую живность.
Живя так, однажды подумал: «Пойду–ка я вверх по реке, посмотрю — что там», — и отправился. В дороге устал. Вдруг смотрит — стойбище показалось. Подходит и видит, как вдоль берега плавают две утки. Подкравшись к ним, захотел стрелу пустить, а утки все продолжают нырять и плавать. Натянул он тетиву, но не выстрелил, опасаясь убить чью–нибудь птицу.
Тогда он спросил:
— Может быть, вы принадлежите кому–нибудь из местных? Давайте побеседуем, вы расскажите мне все и не говорите потом, что убил вас, не предупредив! — говорит Тывгунай–молодец.
Утки взлетели. Взлетая, запели:
— Вот, родившийся под развесистым деревом Тывгунай–молодец чуть не погубил нас. Наверно, он добрый человек, потому пожалел. Мы же, став утками, чуть не дали себя погубить. На кочке, где мы сидели перед купанием, остался наперсток. Возьми его и береги, он тебе добро сделает!
Тывгунай–молодец смотрит — лежит золотой наперсток, взял его и положил в карман. Потом пришел в стойбище. Там собралось очень много людей, и богатырей было немало. Среди них и богатый хозяин стойбища.
Этот хозяин сказал:
— Вот там видна дуга вонзившегося в землю лука. Богатырю, сумевшему вытащить этот лук, отдам свою дочь в жены.
Каждый день богатыри пытались вытащить этот лук, но никто не смог вытащить. Тывгунай–молодец походил–походил, посмотрел и отправился домой. Возвратившись, видит — под развесистым деревом сидит богатырь. Заметив его, Тывгунай испугался. А тот говорит ему:
— Ты не бойся меня, я — твой старший брат. С тех пор как ищу тебя, прошло много лет. Откуда ты пришел?
— Я ходил вверх по течению реки, там есть одно стойбище, где богатыри пытаются вытащить вонзившийся в землю лук, чтобы жениться на дочери богача, но никто не может его вытащить, я посмотрел на это и вернулся, — говорит Тывгунай.
— Вот мой конь, войди в его левое ухо — найдешь пищу, войди в его правое ухо — найдешь одежду, — говорит старший брат Чолбон–Чокулдай.
Тывгунай–молодец все сделал, как велел брат, и стал богатырем. Верхом на коне они поехали вверх по реке. Приехали, а лук торчит, как торчал, никто не смог его вытащить. Тогда Чолбон–Чокулдай спрыгнул с коня и потянул лук, дуга лука сломалась и отскочила вверх, немного погодя что–то сверкнуло, словно молния; когда же дуга достигла Верхнего мира, будто гром прогремел.
Потом Чолбон–Чокулдай с братом сели на коней и полетели в Верхний мир посмотреть, что случилось.
Добрались до Верхнего мира. Он оказался землей, людей там было так много, как комаров, а скота — как оводов. Когда шли по ней, увидели: из–под земли дымок пробивается. Наклонились к тому месту, где дымит, и видят — сидят полуобгоревшие старик со старухой.
— Старушка, у меня печень болит, дала бы кусочек печени, — говорит старик.
Старуха отвечает:
— Э–э, вот мои хозяйки дали мне кусочек печени, сказав: «Смажь печенью шкуру, чтобы мягкой стала». Если печень отдам, они опять будут долбить мою бедную голову своими серебряными щипцами.
— Старушка, у меня голова болит, нет ли у тебя немного головного мозга? — просит старик.
— О–о, ты ведь уже съел тот кусочек мозга, что дали вчера, опять будут долбить мою бедную голову. Ноет моя грудь, но в этом мире некому обо мне вспомнить. Вот когда ты был молод и бился с богатырями и когда они, победив тебя, полетели в этот мир, взяв нас с собой, я оставила под большой лиственницей, укрыв корьем, двухлетнего мальчика, сказав: «Если он останется жив, пусть называется Чолбон–Чокулдаем». Под ветвистым деревом оставила я шестимесячного мальчика, покрыла его старой оленьей дошкой, сказав: «Если останешься жив, будешь называться Тывгунаем–молодцем». Но они, наверное, не выжили. Как могут они попасть в этот мир? Ноет моя грудь, — говорит старуха.
Услышав эти слова, братья вошли в чум.
— Вы, ребята, откуда прибыли? — спрашивает старуха.
— Мы прибыли из Среднего мира, меня зовут Чолбон–Чокулдай, а это мой младший брат Тывгунай–молодец, — говорит старший.
— Мы в этот мир попали, когда богатыри нас одолели. Вас на родине оставили. Здесь есть богатыри, против которых никто устоять не может. Теперь они лежат: из Среднего мира пришла их смерть и оторвала от каждого по половине тела. Они нас на огне поджаривают, спрашивая: «Кто у вас на родине остался?» А шаманов своих колдовать заставляют: пусть, мол, узнают, откуда смерть к ним пришла. Если шаманы не могут узнать, отсекают им головы, — сказала мать.
Тогда братья вышли вон, забили несколько голов скота и дали родителям поесть. Потом отправились в большой дом богатырей. Дом был полон людей; парни спрятались, сели и стали наблюдать, как богатыри отсекают головы шаманам. Вот привели одну шаманку, она стала предсказывать:
— Люди, пославшие смерть из Среднего мира, пришли и сидят здесь, среди вас.
— Эй, отсеките ей голову, пусть не обманывает, как они могут быть среди нас! — приказал старший богатырь.
Тогда шаманка сказала:
— Добрые молодцы, не давайте отсечь мне голову, предстаньте перед нами. — И опустила вниз бубен.
Чолбон–Чокулдай и Тывгунай–молодец предстали перед богатырями. Оба раненых богатыря приподнялись, уставились на парней. Одного богатыря звали Сингколтукон–Эден, другого Бегалтукон–Эден.
— Мы были главами рода, лучшими из Эден, великими из великих, а теперь вот калеками стали, сидим тут. Вы победили, так вылечите нас!
Парни поплевали на свои ладони, натерли богатырей, и те, став такими, какими были прежде, встали на ноги. Встав, они пошли на площадку для поединков, отправились биться. Братья за ними. Сев на коней, стали биться старший со старшим, младший с младшим. Так бились они, взлетая на конях к самому краю Верхнего мира. Вдруг Чолбон–Чокулдай перестал видеть. А Сингколтукон, наскакивая то с одной, то с другой стороны, начал рубить его своей пальмой. В это время запел конь Чолбон–Чокулдая:
— Над левым моим ухом, под гривой, есть серебряный топорик, быстро возьми его и ударь поперек моей морды. После этого посмотри вниз! Когда наклонишься, увидишь маленький плот, привязанный с четырех углов к коню Сингколтукона. На нем одна старушка развела дымокур и окуривает нас дымом. Убей ее. Кровь, стекающая из моего носа, потушит ее дымокур. Когда потухнет дымокур, опять станешь хорошо видеть.
Чолбон–Чокулдай, как велел ему конь, схватил топорик, с размаху ударил коня по носу, кровь хлынула ручьем, и стало светло. Посмотрел вниз — оказалось, сидит старушка на плотике, привязанном к коню Сингколтукона, и окуривает его дымом. Чолбон–Чокулдай убил ее одним выстрелом.
Снова стали биться. Немного погодя Сингколтукон говорит:
— Ну, видно, никто из нас не сможет одолеть друг друга, перестанем биться и поедем к нам.
Поехали. Доехав, вошли в дом. Дом был очень хороший. Сингколтукон говорит:
— Ну, садись вот здесь!
Сиденье тоже было хорошее, крепкое с виду. Только сказал Чолбон–Чокулдай «присяду–ка!», как сиденье под ним прорвалось, и он полетел вниз. Летел он долгопредолго и вдруг слышит:
— Храброго человека я, Сингколтукон, в Нижний мир спустил.
— Если бы он впереди себя и позади себя гнал скот, мы бы подождали его есть, — снова слышит Чолбон–Чокулдай.
У нашего человека ничего нет, с досады набрал он в ладони глины и сказал: «Превратись, иди впереди меня», — и бросил глину вперед. Глина превратилась в скот. Схватил он другой рукой глину, говоря: «Превратившись в скот, следуй позади меня», — и бросил ее назад, та превратилась в скот.
Вот идет дальше. Снова слышит:
— Храбрый человек: впереди и сзади у него скот. Ну, введите его в дом, трое суток окуривайте, пусть привыкает к запаху этой страны.
Когда он вошел в дом, одна старушка, сидя у костра, опаливала человечью голову, бросая ее в огонь и вынимая оттуда. Там лежало множество человечьих костей. Старуха говорит:
— Человек, попавший в эту страну, на родину не возвращается, я тоже жила на Средней земле. Если ты человек, то трое суток не вдыхай носом воздуха этой страны, если вдохнешь — не уйдешь отсюда.
Трое суток палили в огне человеческие кости те людоеды. Наш человек сидел, не вдыхая воздуха этой страны, ждал, когда уснет главный людоед, следил за ним, но разве уснет он! Тридцать суток тот не смыкал глаз. Когда прошел месяц, закрыл один глаз, через трое суток закрыл второй. Вот и оба глаза закрыл.
Над тем местом, где сидел Чолбон–Чокулдай, висел огромный, как чум, колокол, у колокола был язык. Наш человек, превратившись в паука, протянул паутину к языку колокола. Паутина, дойдя до языка, сразу прилипла. Чолбон–Чокулдай пошел по ней. Подойдя, увидел: сквозь небо, с игольное ушко, едва виднеется отверстие Верхней земли.
Наш человек стал подниматься по языку колокола, а поднявшись, сразу полетел вверх, превращаясь то в овода, то в птичку. И вот стал он приближаться к отверстию. Когда до него осталось расстояние, равное длине большой лиственницы, превратился он в человека и прыгнул. Когда прыгнул, внизу прозвенел колокол и послышался крик людоеда:
— Ох! Убежал–таки Чолбон–Чокулдай!
И тут же послышался шум погони. Чолбон–Чокулдай едва убежал. В том месте, где он вышел, высунулся по грудь людоед. Чуть не схватил его, но не посмел идти дальше, вернулся, говоря:
— И впредь приезжайте, имея скот спереди и сзади, тогда только вернетесь обратно.
С тех пор, говорят, шаманы стали брать за камланье скот.
Вернулся Чолбон–Чокулдай и видит — Сингколтукон–Эден смотрит, как бьются кони. Чолбон–Чокулдай сказал тогда:
— Собака ты, пока еще раз не обманул меня, я с тобой посчитаюсь! Пойдем к скале, где сходится земля с небом, там рассудят, кто из нас прав, а кто виноват.
Тот согласился, пошел за Чолбон–Чокулдаем. Наконец пришли к тому месту. Чолбон–Чокулдай первым сел на коня и прыгнул в промежуток, когда отодвинулось небо. Лишь кончик конского хвоста срезало. Когда прыгнул на коне Сингколтукон — его рассекло надвое. Так и погиб он.
Чолбон–Чокулдай отправился искать своего брата. По следам битвы пошел. Наконец увидел коней, вцепившихся друг в друга зубами. Еще поискал, видит — его брат и брат Сингколтукона, впившись ногтями в лица друг друга, обессилев, лежат уже при смерти.
Чолбон–Чокулай поплевал на ладони, и как только погладил брата, тот сразу стал таким, как прежде.
— Ну а как ты? Можешь еще биться или нет?
И Тывгунай потянул за руку Бегалтукона–богатыря, помог ему сесть.
Тот сказал:
— Сейчас не могу, тебе брат помог, мне тоже помогите. Убив меня, обессиленного, не обретете славы.
Его тоже лечат, и он стал таким, каким был раньше. Теперь души друг друга поищем, приведем, — пусть договариваются.
Бегалтукон и говорит:
— Когда спустишься на Среднюю землю, на устье пяти глубоководных рек есть большой плес, спустись в самую середину его, в самую глубину, там плавает множество гальянов. Там есть самый маленький серебряный гальян, догони, поймай его и принеси.
Подумав пятеро суток, прицеливаясь десятеро суток, пустил стрелу, сказав:
— Вернись с вестью на тетиве, с гостинцем на кончике острия.
Когда выстрелил, внизу раздался плеск воды, зашумевшей, как сильный гром. Тывгунай потерял сознание. Та стрела быстро вернулась, неся душу Тывгунай. Тывгунай–молодец попытался ее отнять, но стрела разве уступит ему, отдала своему хозяину.
Потом запел Тывгунай:
— Когда поднимешься по течению трех глубоководных рек, пройдешь истоки и придвинутся к ним горы, на самой середине вершины найдешь огромную лиственницу с девяноста девятью отверстиями. Ее расщепи, как труху, из тех девяноста девяти отверстий вылетят девяносто девять ласточек, из них выше всех полетит маленькая ласточка, поймай и приведи ее.
Десять суток целился прочным луком, сделанным из сердцевины дерева, пять суток думал и, сказав: «С вестью на тетиве, с гостинцем на кончике острия вернись», пустил стрелу. Та сорвалась с шумом, словно сверкнула яркая молния. Спустя некоторое время стрела прогремела подобно сильному грому, попала в лиственницу с девяноста девятью отверстиями и пронзила ее, расщепив, как трухлявое дерево. Бегалтукон тоже несколько раз терял сознание.
Вдруг видят, как далеко–далеко, под самой нижней кромкой неба, летит ласточка, за ней прямо летит стрела. Уже приближаются к отверстию Верхней земли, вот–вот улетит ласточка. Тывгунай–молодец вспомнил о наперстке, бросил его в сторону отверстия, и отверстие плотно закрылось. Ласточка влетела в наперсток, стрела поймала ее и принесла.
Бегалтукон попытался отобрать свою душу, но стрела хозяину своему отдала.
— Ну, теперь никто из нас не победит, помиримся, не будем биться, поменяемся своими душами, вы езжайте домой, — говорит Бегалтукон.
Парни взяли с собой мать с отцом, вернулись на Среднюю землю, славно зажили, говорят. Тывгунай–молодец женился на девушке, отдавшей ему свой наперсток, а Чолбон–Чокулдай взял в жены дочь хозяина богатого стойбища, и они очень хорошо жили.
ТОРГАНАЙ
Давным–давно, когда мать–земля с маленький коврик была, а небо — с глазок бурундука, чуть поблескивало, два паренька жили. Старшего звали Торганай, младший был Чаныкой. Так жили да жили, день с минуту, год с ночь казался. Так постепенно один из ребят подрастал. Игрушки себе делал, лучки делал. Лучком чип–чип делал — стрелу спускал, вскрикивая «кук–кук», не давал кукше пролететь мимо. Всех птиц убивал.
Младший же паренек совсем не оберегался, совсем не чистился. Всюду прилипал своей грязью — и к бревну и к жерди чума. Торганай стал промышлять. Промышлял да зверей убивал. Убьет зверя, привяжет на вязку кафтана и домой притащит. Однажды, придя домой, посмотрел на брата, а тот чистым–чист. Торганай Чаныкоя спросил:
— Как это ты гладким да белым стал?
Чаныкой сказал:
— О, я корой березовой да снегом выглажен, вычищен и побелен.
Торганай продолжал промышлять. Промышлял, зверей убивал да домой таскал. Чаныкой с чего–то уж очень гладок да бел! Торганай спросил:
— Что ты делаешь, что так побелел, вымылся да гладким стал, щепки и грязь с волос, с одежды снял? Расскажи хорошенько. Если не расскажешь, побью я тебя.
Чаныкой сказал:
— Братец, не бей, расскажу. Со стороны восхода солнца две лебедь–девицы придя меня причесали, меня намыли, поэтому я чистым стал.
Торганай сказал:
— Ну, ты одну из двух поймай!
Чаныкой сказал:
— Поймаю!
Торганай спрятался за чум. Когда спрятался и полдень настал, две лебедь–девицы прилетели. Там, на месте, где Чаныкой дрова рубил, спустились, вошли в чум. Войдя, причесали и намыли Чаныкоя. Когда мыли, Чаныкой, старшую поймав, закричал:
— Торганай! Скорее иди!
Торганай бегом прибежал, повесил на вершинку жерди оперение лебедь–девицы. Так Торганай получил жену. Женившись, Торганай три дня прожил с женой. Потом промышлять отправился. Пришел Торганай домой, а дома никого нет — ни брата, ни жены. Посмотрел на жердь–дерево — дерево упало, опрокинутый котел брата нашел заржавленным.
Ну и остался Торганай один. Оставшись, Торганай призадумался: «Что же я, одинокий, должен делать?» Пошел тогда Торганай на запад. В пути встретил трехголового орла, запел:
Генге! Генге! Генге–коен!
Орлище, здоров будь!
Я с горя–несчастья
Бродить пошел.
Трехголовый орел,
Что же ты знаешь?
Расскажи мне.
Трехголовый орел запел:
Дынгды! Дынгды! Дынгды–коен!
Таежному человеку здорово!
Две лебедь–девицы
На восток улетели,
Уже три дня прошло.
Торганай говорит:
— Ну, ты помог бы мне!
Трехголовый орел говорит:
— Я тебе расскажу. Вот ты иди на запад. В пути три реки будут. Если ты хитер, реки перейдешь. Потом за третьей рекой десять диких оленей встретишь. Из них десятый зверь половину рога сломал, он с серебряным седлом и с трехсаженной серебряной уздой. Если поймаешь его, станешь очень счастливым.
Торганай пошел на запад, дошел до реки. Посмотрел, а река широченная. Не на чем Торганаю переехать. Торганай вниз и вверх посмотрел, во все стороны тонким голосом прокричал. Побежал, взял кору березы, к подошвам прилепил и перебрел через реку. Так он перешел через все три реки. За третьей рекой увидал он следы зверей. Потихоньку подкрался Торганай к зверям. Звери его почуяли. Заметив его, звери побежали. Торганай погнался за ними. Гнался, гнался, зверя нагнал. Схватившись за рога, Торганай перевернулся. И показалась ему тогда равнина вместо гор и холмы вместо ям. Перевернулся. Три дня стоял вверх ногами, пять дней приходил в себя. Встав, сказал:
— С серебряной уздой зверь! Устали мои жилы, устали от бега мои легкие. Ты, однако, спасешь меня?
Так у Торганая появился верховой зверь. На звере этом гонялся за другими зверьми. Догнав зверей, убил теленка для еды в дороге. Поехал опять Торганай на запад. Доехал до серебряной горы. Доехав до горы, он своему верховому оленю сказал: «Стань ты колодиной!» Пнул его, и зверь превратился в колоду. Сам же он маленьким ребенком сделался и заплакал у подножия горы.
Когда он плакал, орел спустился на вершину горы, услышав плач, обрадовался. «Кто–то мне сына послал?!» — сказал и, подлетев, взял его в сыновья. Принес его домой. Дома оставил его, сам улетел на промысел. Оставшись один, Торганай иэ костей зверей сделал себе игрушки, бубен сделал. Устав от охоты, орел прилетел домой и лег отдыхать. Когда он спал, Торганай тихонько привязал себя к его ноге. Привязав, ударил в бубен. Орел взлетел вверх. Долетел он до вершины горы, а Торганай упал. Упав, Торганай спустился. Спускаясь, услышал плач. Пошел он на плач. Подойдя, посмотред а в высохшем озерке у Чиркумая новорожденный ребенок плачет. Чиркумай поет:
Чивер! Чивер! Чивер–коен!
Баю–баюшки–баю.
Ты не плачь, не плачь!
Торганай подошел к Чиркумаю, спросил:
— Это чей ребенок?
Чиркумай сказал:
— Это оставленного сына лебедь–девицы я нянчу.
Торганай опять спросил:
— А сами–то лебедь–девицы куда улетели?
Чиркумай сказал:
— Лебедь–девицы к себе ушли–улетели, в полдень вернутся.
Торганай подумал, сказал:
— Это мой сын. Ну–ка, заставь его плакать, чтобы лебедь–девицы скорее пришли.
Чиркумай заставил ребенка сильно заплакать. Торганай же сам в чаще запрятался. Заметив, как подходили лебедь–девицы, Торганай, подойдя к боковой стороне дома, спрятался. Спрятавшись, услышал пение лебедь–девицы.
У старшей было имя Гелтангачан–Кувульгат, старшая говорит:
— Скорее спустимся! Сын заплакал. Чиркумай, наверно, забыл покормить его.
Младшая девица, напевая, сказала:
Генге! Генге! Генге–коен!
Не будем спускаться,
Торганай подошел,
Где–то здесь находится!
Старшая лебедь–девица, Гелтангачан–Кувульгат, спустилась на сухое озерко. Бегом пришла к сыну. Взяв сына от Чиркумая, стала его кормить. Только начала кормить, Торганай, подбежав, оперение лебедь–девицы изрубил шестипудовым топором. Другая девица, Гелтангачан–Кувульгат сестра, запела:
Ну, теперь прощай!
Если ты не слушала меня и спустилась,
Оставайся с зятем!
Пропела и полетела на запад.
Ну, теперь Торганай, найдя свою жену, стал с ней жить. Сын–то их с каждой ночью подрастал. Отец делал ему игрушки, сделал и лучок. Ребенок, сделав лучком чип–чип, не давал пролететь над собой ни одной птичке. Так и промышленником стал. Промышлял, встречал разных птиц и зверей. Те спрашивали: «Как имя–то твое?»
Паренек же без имени. Нечего ответить, если имени нет. Пришел паренек домой, спросил у матери:
— Вот я промышляю, птиц встречаю, они меня о моем имени спрашивают, смеются, что у меня имени нет. Как же я так буду без имени? Дайте мне имя! — так сказав, стал он просить отца и мать.
Мать мужу сказала:
— Ну, муженек, давай дадим сыну имя! Дам–ка я ему имя: Хуругучон пусть будет его имя.
— Ну, хорошо! — сказал Торганай.
Паренек, получив имя, обрадовался, взял лук, пошел промышлять. Промышлял, опять встретил птиц. Птицы его спросили:
— Как тебя звать?
— Мое имя — Хуругучон.
Хуругучон на охоте бил зверей. Убьет десяток, десятого домой принесет. Однажды, промышляя, увидел бурундука. «Бурундучок — что это за зверь? С чего такой красивый? Ну–ка, я его живым поймаю», — сказал Хуругучон, погнался и поймал его. Поймав, обрадовался, побежал домой, расталкивая ельник, стряхивая почки ольхи. Через марник пролетел, домой пришел, у отца спросил:
— Какой это зверь — съедобный или нет?
Отец сказал:
— Это работник бога. Его нельзя есть!
Пошел опять промышлять Хуругучон. Когда он шел, промышлял, вдруг поднялся сильный вихрь. И вихрь неожиданно заговорил:
— Ну, ты, сильный парень, чего ты ждешь? Где твоя мать? Расскажи! Если не расскажешь, я отниму от тебя добычу.
Хуругучон посмотрел — нет никого. Подумал: «Что же это говорило?» Подумав, опять кругом посмотрел — ничего нигде нет. Ничего не понимая, пошел он вперед — домой. Идучи, видит следы зверей, а звери–то еще перед ним были прогнаны. Так, ничего не убив, Хуругучон вернулся домой. Придя домой, спросил у матери:
— Когда я шел на промысел, сильный вихрь поднялся, потом кто–то заговорил: «Это ты чего, сильный парень, ждешь? Где твоя мать?» — спросил.
Мать сказала:
— А! Это дочь Солнца, сильная девица Секакчан–Кувульгат, вероятно.
Хуругучон спросил у матери:
— Где же эта дочь Солнца Секакчан–Кувульгат? Расскажи мне, я пойду к ней. Она мне сильно досадила и промыслу помешала: моих зверей передо мной разогнала.
Мать Хуругучона сказала:
— Ну, хорошо, я тебе расскажу. Иди ты на юг, там, когда пойдешь, будет серебряный дом со столбом, доходящим до неба. В этом доме живет дочь Солнца по имени Секакчан. Одноногий, однорукий Аваси–богатырь там будет. Еда его — пол–ягоды, а ложка — пол–ложки. Если победишь его, возьмешь девицу в жены.
Хуругучон в доме матери с двух сторон от входа поставил десятипудовые железные балки.
— Вот если эти балки заржавеют, ты считай меня мертвым, — сказал он.
Распрощался он с отцом–матерью и отправился. Шел, шел Хуругучон, и день и ночь шел. Идя, сам про себя думал: «Если я с Нижней земли пришел, на пятке у меня земля бы прилипла». Сказал так, посмотрел на свои пятки. Нет там земли. Потом сказал: «Если я со Средней земли пришел, кожаный кафтан мой сносился бы». Сказал так, посмотрел — кафтан его кожаный стерся. Так пройдя, подошел к серебряному дому. Пришел, попробовал открыть дверь, никак не открывается.
Хуругучон превратился в птичку, сел на дерево, стал рассматривать. Аваси–богатырь дрова несет, дрова в дом вносит. Аваси открыл дверь. Только он собрался открыть дверь, Хуругучон превратился в муху и в дом влетел. Войдя, в середине дома остался…
БУРЯТСКИЕ СКАЗАНИЯ
ЗАЯЦ
В давно–давние времена заяц всех боялся: летающих по небу птиц, ходящих по земле зверей, даже перед серыми мышами дрожал в страхе. Заплакал с горя заяц:
— Нет на свете зверя пугливее меня. Пойду утоплюсь в быстрой реке или сгорю в белом огне…
Побежал заяц умирать. Выскочил из кустов, слышит, кто–то испугался его и бросился в сторону. Зашумели сухие листья.
Видит заяц: бегут от него перепутанные овцы. Обрадовался:
— Ага, есть звери пугливее меня!
И от радости так расхохотался, что верхняя губа у него лопнула. Вот и стал заяц с раздвоенной губой.
КОМАР И СТРЕКОЗА
После зимних холодов комар оживает раньше стрекозы. Растаял снег, пригрело солнце, и ожил комар. Живет комар, радуется, никто ему не мешает. Подросла трава, солнце стало греть жарче, ожила стрекоза. Увидела она, что комар лучшие места занял, на высокой траве сидит, поет, радуется. Ей тоже захотелось сидеть на высокой траве. Стали они спорить, кто хозяин высокой травы. Комар пищит:
— Я хозяин, я вперед тебя родился.
— Нет, я хозяйка, — затрещала стрекоза. — Я крупное насекомое, а ты малыш…
Комар обиделся. Пошли они к судье–оводу за правдой. Овод слушал, слушал и рассудил:
— Не кричите, разделите день пополам: стрекоза будет хозяйничать, когда солнце высоко — в полдень, а комар, когда солнце низко — вечером.
МЫШЬ И ВЕРБЛЮД
Поспорили мышь и верблюд.
— Я вперед увижу солнце, — сказал верблюд.
— Нет, я вперед увижу солнце, — ответила мышь.
— Ты не больше моей ресницы, а я — гора, зачем берешься спорить?
Всю ночь верблюд смотрел в степь, на восток, чтобы солнце вперед мыши увидеть.
Мышь сидела на спине верблюда и смотрела на запад. Хитрая мышь знала: когда настанет рассвет, солнце вперед осветит высокие западные горы.
Начался рассвет, засияли западные горы, а верблюд все смотрит на восток, ждет солнце.
Мышь ему кричит:
— Я вперед увидела солнце, оглянись!
Оглянулся верблюд, видит: правда, горы на западе сияют. Маленькая мышь оказалась умнее большого верблюда. Поэтому первый месяц в году у бурят и называется месяцем мыши. Верблюд обиделся и навсегда ушел в далекие степи.
ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ И КУРИЦА
Курица к летучей мыши пришла. Она захотела с ней навсегда подружиться. Взлетела курица на поленницу и закудахтала:
— Где ты, летучая мышь, я пришла с тобой подружиться!
Летучая мышь ответила из темной щели:
— Я днем не могу выйти, от жары мои крылья высохнут, я к тебе вечером приду.
Опечалилась курица и ушла домой. Ночью курица услышала щелканье крыльев, это летучая мышь прилетела.
— Курочка, я к тебе в гости пришла.
Курица ответила жалобно:
— Я ночью ничего не вижу, тебя угостить не могу. Летучая мышь улетела в лес. С тех пор не могут курица и летучая мышь подружиться.
Курице мешает ночь, а летучей мыши — день.
ЖУРАВЛЬ
Собрал журавль птиц со всего мира. Захотел стать их царем. Собрались все птицы, кроме самой маленькой, звали ее Буксэргинэ. Красивая птичка, певунья, как соловей.
Долго ожидали ее птицы. Журавль свою длинную шею вытягивал, смотрел: скоро ли прилетит красивая птичка, величиной с палец. Не вытерпел журавль и пошел искать Буксэргинэ. Встретил ее, сердито спросил:
— Почему так долго не летишь? Все птицы тебя ждут.
— Я из далекого края летела, устала. Вот, видишь, сижу, отдыхаю, кормлюсь.
Журавль совсем рассердился:
— Из–за тебя я до сих пор царем не стал!.. — И начал топтать Буксэргинэ. Правое крыло ей сломал.
Заплакала Буксэргинэ, слетелись птицы, спрашивают:
— Что с тобой случилось?
— Вот журавль на меня рассердился, крыло мне сломал, лететь не могу.
Тогда птицы зашумели:
— О! Такой злой царь нам не нужен. Он нам всем крылья переломает.
Птицы стали судить журавля и решили его наказать. Они сказали:
— Когда журавль будет лететь в теплые края и обратно, он должен нести на своей спине и Буксэргинэ.
И теперь можно видеть: летит журавль, а маленькая птичка всегда сидит у него на спине.
СНЕГ И ЗАЯЦ
Снег говорит зайцу:
— Что–то мне нехорошо.
— Наверное, ты таешь, оттого тебе и плохо, — ответил заяц. Сел на пенек и горько заплакал: — Жалко, жалко мне тебя, снег. Я все по снегу бегал, круглые дырки делал. От лисицы, от волка, от охотника в снег зарывался, прятался. Как без тебя жить буду? Любая ворона, любая сова меня увидит, заклюет. Пойду я к хозяину леса, попрошу его, пусть он тебя, снег, сохранит для меня.
Стал заяц плакать, хозяина леса просить. А солнце уже высоко ходит, жарко припекает, снег тает, ручьями бежит с гор. Затосковал заяц, еще громче заплакал. Услышал зайца хозяин леса. Просьбу его выслушал и сказал:
— С солнцем спорить не берусь, снег сохранить не могу. Шубу твою белую сменю на серенькую, будешь ты летом легко прятаться среди сухих листьев, кустарника и травы, никто тебя не заметит.
Обрадовался заяц. С тех пор всегда меняет зимнюю шубу на летнюю.
НАНАЙСКИЙ ФОЛЬКЛОР
АЙОГА
В роду Самар жил один нанаец — Ла. Была у него дочка Айога. Красивая девочка. Все ее любили. И все говорили, что красивее девочки Ла никого нет ни на этом, ни на каком другом стойбище. Айога загордилась. Стала разглядывать себя. И понравилась сама себе. Смотрит — не может оторваться. Глядит — не наглядится. То в медный таз начищенный смотрится, то на свое отражение в воде.
Совсем ленивая стала Айога. Все любуется собой.
Вот однажды говорит ей мать:
— Принеси воды, дочка!
Айога отвечает:
— Я в воду упаду.
— А ты за куст держись, — говорит ей мать.
— Куст оборвется, — отвечает Айога.
— А ты за крепкий куст возьмись.
— Руки поцарапаю.
Говорит Айоге мать:
— Рукавицы надень.
— Изорвутся, — говорит Айога. А сама все в медный таз смотрится — какая она красивая!
— Так зашей рукавицы иголкой.
— Иголка сломается.
— Возьми толстую иголку, — говорит отец, которому надоело слушать, как дочь его с матерью спорит.
— Палец уколю, — отвечает дочка.
— Наперсток возьми из крепкой ровдуги.
— Наперсток прорвется.
Тут соседская девочка говорит матери Айоги:
— Давай я за водой схожу, мать!
Пошла и принесла воды, сколько надо. Замесила мать тесто. Сделала лепешки. На раскаленном очаге испекла.
Увидела Айога лепешки, кричит:
— Дай мне лепешку, мать!
— Горячая она, руки обожжешь, — отвечает мать.
— Рукавицы надену.
— Рукавицы мокрые…
— Я их на солнце высушу…
— Покоробятся.
— Я их мялкой разомну.
— Руки заболят, — отвечает мать. — Зачем тебе, дочка, трудиться, красоту твою портить? Лучше я лепешку той девочке отдам, которая рук своих не жалеет.
Взяла мать лепешку и отдала соседской девочке. Рассердилась Айога. Пошла за дверь. На реку. Смотрит на свое отражение в воде. А соседская девочка лепешку жует. Потекли слюнки у Айоги. Стала она на девочку оглядываться. Шея у нее вытянулась — длинная стала. Говорит девочка Айоге:
— Возьми лепешку, мне не жалко.
Разозлилась Айога на девочку. Зашипела. Замахала руками, пальцы растопырила, побелела вся от злости. Так замахала, что руки в крылья превратились.
— Не надо мне ничего–го–го!.. — кричит.
Не удержалась на берегу. Бултыхнулась в воду и обратилась в гуся. Плавает и кричит:
— Ах, какая я красивая! Го–го–го… Ах, какая я красивая… Плавала, плакала, пока по–нанайски говорить не разучилась. Все слова забыла. Только имя свое не забыла, чтобы с кем–нибудь ее, красавицу, не спутали. Кричит, чуть людей завидит:
— Айо–га–га–га–га!.. Айо–га–га–га!
КТО СИЛЬНЕЕ ВСЕХ?
Один мальчик жил. Так жил. Однажды на улицу вышел, скользя по льду, к берегу спустился, играть начал. Так играя, мальчик упал на затылок. Упав, говорит:
— Лед, что за сила у тебя, что ты меня на затылок повалил?
Лед говорит:
— Стало быть, я сильный, если тебя на затылок повалил. Мальчик говорит:
— Хоть ты очень силен, но как только солнце хорошо станет светить — ты весь растаешь!
Лед говорит:
— Солнце, пожалуй, сильнее.
Мальчик спрашивает солнце:
— В чем твоя сила?
Солнце говорит:
— Стало быть, сильное, если лед растопить могу! Мальчик говорит:
— Если ты сильное, то почему тебя может закрыть даже кусочек тучи?
Солнце говорит:
— Значит, туча сильнее.
Мальчик говорит:
— Туча, что у тебя за сила?
Туча говорит:
— Стало быть, есть сила, если солнце закрываю! Мальчик говорит:
— Если ты сильна, то почему же, когда ветер подует, ты в разные стороны расходишься?
Туча говорит:
— Значит, ветер сильнее.
Мальчик говорит:
— Ветер, что у тебя за сила?
Ветер говорит:
— Стало быть, я сильнее, если тучи разгоняю в разные стороны!
Мальчик говорит:
— Если ты силен, почему же не можешь сдвинуть горы? Ветер говорит:
— Горы, пожалуй, сильнее меня.
Мальчик говорит:
— Если вы, горы, сильнее, почему же вы позволяете деревьям расти на ваших вершинах?
Гора говорит:
— Дерево сильнее.
Мальчик говорит:
— Дерево, если ты сильное, почему же, когда человек рубит, ты падаешь?
Дерево говорит:
— Человек сильнее.
Мальчик говорит:
— Человек, что у тебя за сила?
Человек говорит:
— Стало быть, я сильнее, если дерево, растущее на вершине горы, сваливаю.
Затем человек, оказавшийся сильнее всех, кончил сказ.
УДЭГЕЙСКИЕ ПРЕДАНИЯ
ТИГР И ЧЕЛОВЕК
Давно Кутэ (тигр) жил в тайге. Думал тигр: «Сильнее меня нет никого на свете. Я самый сильный». Так ходил, ходил, всех зверей пугал, кругом все боялись. Один раз, поймав добычу, тигр наелся и отдыхал под деревом. Слышит, кто–то позвал его. На ветке сидела птица Куа.
Говорит ему:
— Ты и в самом деле думаешь, что самый сильный? Сильнее тебя есть!
Тигр сразу вскочил на ноги, вверх поглядел.
— Кто сильнее меня? Говори!
Птица говорит:
— Человек сильнее тебя, вот кто!
Так сказала и улетела.
Тот тигр, никогда не видавши человека, захотел увидеть его. Искать пошел. Ходил, ходил — навстречу сохатый попался.
— Ты человек, что ли? — спрашивает тигр.
— Нет, — говорит сохатый, — человек совсем другой, ты его зачем ищешь?
Тигр говорит:
— Хочу посмотреть немножко…
Тот сохатый ему говорит:
— Зря ты хочешь его посмотреть. Человек сильнее тебя, он может убить…
Тот тигр смеяться стал. Пошел дальше. Навстречу изюбрь попался.
— Ты человек, что ли? — спрашивает опять.
— Нет, я изюбрь. Зачем ты ищешь человека? Он сильнее тебя…
Тигр не поверил, дальше пошел. Ходил, ходил. Смотрит — кто–то на двух ногах стоит, дерево рубит. Тот тигр, притаившись, разглядывать стал. Потом ближе подкрался.
Человек заметил тигра. Спрашивает:
— Что тебе нужно?
Тигр говорит:
— Хочу посмотреть человека.
— Вот как плохо ты задумал! — говорит человек. — Ты разве не знаешь, что он сильнее тебя? Смотреть на него опасно.
Тот тигр не поверил опять. Тогда человек говорит:
— Ладно. Я тебе помогу. Только надо привязать тебя к дереву, сейчас человека увидишь.
Так и сделал, привязал того тигра к дереву, сам пошел, взял ружье, выстрелил тигру прямо в глаз. Тот тигр реветь стал, просить стал:
— Отпусти меня, теперь вижу — ты, человек, сильнее меня.
Человек отпустил его, говоря:
— Теперь беги в тайгу, беги подальше и человеку не попадайся.
С тех пор все звери человека боятся.
БРАТ И СЕСТРА
Давным–давно брат и сестра жили. Сестра была старше. Брат мальчик совсем. Хорошо охотился. Ходил, ходил. Вот однажды сестра говорит:
— Ну, ты все охотишься, а мяса нет…
Он говорит:
— Как же нет мяса? Все время добычу приношу. Зачем врешь?
Сестра голову вниз опустила. Думает. Потом опять упрекает его:
— Есть сушеное мясо. Надоело оно. Давай свежего!
Вот утром брат встал, собрался на охоту. Но не пошел, а спрятался в дровах. Хочет посмотреть, что сестра будет делать. Не верил, что мяса нет. Она стала шалаш прибирать. Взяла ведро, за водой сходила. Потом пошла в амбар, оттуда мясо свежее несет. Видит брат, костер горит, на огне мясо жарится. Сестра нарядилась, выбежала на улицу, стала кричать:
— Иди скорее сюда! Мой брат ушел на охоту. Иди гулять со мной!
Пришел великан какой–то. Она его угощает. Обнимает его. А к вечеру, когда брату подходит время вернуться с охоты, великана нет: ушел. Сестра опять за свое:
— Одна юкола у нас. ничего нету, что варить буду?..
На следующее утро брат пошел на охоту. Сохатого убил. Домой не принес, там оставил. Пришел и говорит сестре:
— Я убил сохатого. Ты встань рано утром, возьми нарты, привезешь мясо.
Она так и сделала. А брат в это время нарядился, как сестра, косы распустил, щеки нарумянил, еду приготовил и кричит:
— Иди скорее сюда! Мой брат ушел на охоту. Иди гулять со мной!
Слышит, кто–то отвечает ему:
— Почему голос другой?
Брат говорит:
— Я болею. Иди сюда.
А сам взял самострел. Только великан в двери дома показался, стрела полетела ему в грудь. Он не упал. Повернулся назад. Ходил, ходил раненный. Кровь по следу текла. Так и ушел.
Брат съел все, что было. Опять свой халат надел, косу заплел и спать лег. Когда ложился, дунул на огонь, чтобы пепел на нем был, как будто давно спит. Приходит сестра, видит кровь около дома. Пошла по следу и узнала следы великана.
Вот приходит она домой, будит брата. Говорит ему:
— Ты зачем убил моего мужа?
— Я не знаю, — говорит он, — я сплю все время.
— Нет, ты убил моего мужа, своего зятя. Живи теперь один, я уйду.
Сестра ушла по следу великана. Тогда брат достал все необходимое из амбара. Думает: «Что буду делать?» Жил один. Плохо стало ему, скучно, не понравилось. Пошел искать сестру. Нашел следы. Шел, шел. Видит след великана, а рядом след сестры. Потом и она большими шагами пошла. «Как же так? — думает. — Почему сестра Кямани так широко, как медведь, шагает?» Когда вошел в лес, увидел двух медвежат. Играют. Он к ним подкрался и поймал.
— Вы чьи, — спрашивает, — как мать зовут?
— Кямани.
— А отца как звать?
— Бяту.
— Значит, вы мои племянники. Знаете что? Вы возьмите одну мою рукавицу и скажите матери, что вы нашли дядину рукавицу.
Они так и сделали. Мать не поверила, говорит:
— Ах, черти! Наверно, это отцова рукавица! Зачем врете?
Медвежата опять в лесок спустились.
— Ну, что? — спрашивает дядя.
— Она сказала, что нет у нас дяди.
— А что она делает?
— Шьет.
— Идите к ней. Если она не поверит еще, возьмите у нее нитки и принесите мне. А вот вам моя шапочка. Спросите у нее: «Ты шила эту шапочку или нет?»
Вот они побежали.
— Дядину шапочку нашли, — говорят ей.
— Врете, — она говорит, — это отцова шапка.
Тогда они схватили у нее нитки и побежали в лес. Она за ними с кочергой. Бежала, бежала. Видит, брат сидит на пне. Очень удивилась.
— Я думала, ты умер с голоду, — сказала и взяла его руку. — Идем к нам.
Там она покормила его, а вечером говорит ему:
— Сейчас придет муж. Он, наверно, убьет тебя за то, что ты его ранил. Спрячься.
Брат спрятался около двери, шкурами накрылся. Стоит. Пришел муж–великан. Совсем не похож на человека, а говорит, как человек:
— Слышу запах твоего брата.
Сестра испугалась:
— Не знаю. Давно его не видела.
— Зачем врать? — он говорит. — Давай его сюда!
Сам пошел, шарит везде, ищет. Увидел брата. Но не стал его убивать.
— Э–э! Вот он. Когда ты пришел? Вот и хорошо. Не надо бояться меня. Живи с нами.
Так стали жить все вместе. Один раз хозяин говорит:
— Я сегодня нашел берлогу медведя. Жена! Ты нашей мне на грудь белое полотно, пойду на охоту.
— Возьми меня с собой, — попросился брат.
— Ладно, — говорит великан. — Только ты запомни. Я полезу в берлогу, буду драться. Если увидишь белое пятно внизу, значит, медведь меня давит, если белое пятно будет сверху, значит, я давлю медведя.
Когда пришли к берлоге, хозяин превратился в медведя. Брат проделал сверху берлоги дыру и следит. Видит, борьба пошла. Белое пятно внизу. Брат с копьем стоит.
Как же выручить зятя? Белое пятно опять внизу. Тогда он взял и метнул копье. В это время зять наверху оказался. Копье попало ему прямо в грудь. «Эх, убил зря», — думает. Ударил копьем и другого медведя. Пошел домой. Чуть не плачет. Надо просить прощенья у сестры. Говорит ей:
— Сестра! Я нечаянно убил твоего мужа. И медведя убил.
— Что же делать? — она говорит. — Сними шкуры, все мясо разделай, ешь, если хочешь, я не буду.
Он так и сделал. Потом она говорит:
— Вот что. Оставайся тут. Живи с племянниками. А я уйду. Пойду искать себе мужа.
И ушла. Он остался с медвежатами. Опять решил ее проследить. Пошел за ней. Видит, след сестры опять превратился в медвежий. Ему стало страшно, и он вернулся назад. Стал жить с племянниками. Сделал им берлогу и говорит:
— Если вас охотники найдут здесь, не бойтесь. Бросайтесь на них, сразу копья ломайте. Хуже всего — беу (разбойники). Они всегда всемером ходят. Если увидите сразу семерых, это беу. Тогда берегитесь.
Брат остался жить в шалаше. Жил, жил. Зимой дело было. Один раз ушел далеко на охоту. В то время на медвежат напали разбойники. У них было семь копий. Племянники узнали, что это беу. Сломали копья. Беу испугались и убежали. Потом опять пришли и убили медвежат.
Прошло время. Дядя идет племянников своих повидать. Подходит к берлоге и видит: нет медвежат. Что такое? «Однако беу сюда приходили». Стал искать их по следу. Смотрит, сидят люди в шалаше. Едят медвежатину.
— Зачем вы моих племянников убили? — говорит им.
Они захохотали.
— Как так? Человек разве может быть дядей зверенышей?
— Человеки разные бывают, — он говорит. — Эти медвежата родились от моей сестры и медведя–великана. Вы сделали большой грех. Теперь давайте мне выкуп за них. Выкуп такой: давайте мне двух женщин, семь котлов и семь халатов.
Беу стали думать, как быть. Потом согласились. Дали ему все, что просил.
Парень пошел в свой шалаш. Стал жить. Две жены у него было. Прошло сколько–то лет. Родились дети: сын и дочь. Когда сын первый раз пошел на охоту, отец наказ давал:
— Если убьешь медведя, не давай сестре своей есть мясо. Пусть никогда и не спит она на шкуре медвежьей.
Так еще раньше, раньше было. Старинные законы тогда соблюдали. Двух жен имели. Женщине спать на медвежьей шкуре не позволяли. Если брат, убив медведя, своей сестре мясо давал, плохо считалось, худо было, грех.