Книга: Мифы и легенды народов мира. Том 9. Народы России
Назад: БАЛКАРСКИЕ СКАЗАНИЯ[261]
Дальше: Примечания
ЧЕРКЕССКИЕ ЛЕГЕНДЫ
О КАМНЕ, О ЧЕЛОВЕКЕ И ПРАВДЕ
О путник, если на твоем пути лежит камень — убери его! Пешеход, споткнувшись, упадет, конный — ранит коня…
О путник, если увидишь надмогильный камень — остановись, почти память умершего…
О путник, если путь твой преградит камень, обойди его — этим ты обережешь себя.
Камень нужен человеку, чтобы не разрушать, а строить. Нет лучшего амулета, чем камень, — он отвращает зло и бедствия.
Здесь и будет рассказ о камне, о человеке и правде.
В земле черкесов на берегах двух рек, Афипсы и Шебжи, с неизвестных времен лежал Черный камень, сброшенный с могилы джинна–падишаха, что находится у истоков Энджик–Су.
Чтобы умерший никогда не тревожил живых, на могиле его нужно поставить камень — иначе живые будут в постоянном долгу перед ним. Таков обычай, и так ведется среди всех народов.
Но черкесы не верили, что джинн–падишах умер. Почему рушились на дорогах скалы, потоки воды смывали поля и сады, обвалы засыпали скот?.. Кто посылает холод, зной и ветры?.. Откуда столько болезней, вражды между племенами, голод и нищета?.. Это он, джинн–падишах, виновник всего — он расточает несчастья и отнимает радости…
Когда джинн–падишах на неведомом черкесам языке поднимал крик — все умолкало. Лес переставал шуметь листвою, реки — водами, поля и луга — цветами и травами. Птицы прекращали свой щебет, звери — рев, люди — говор. Наступала тишина, и в этой тишине голос джинна–падишаха гремел, словно горный обвал. Тогда деревья ниже склоняли ветви, птицы прятали головы под крыло, люди уходили в жилища, плотно закрыв двери.
Все мысли, все желания и надежды народа: о, если бы поднять Черный камень к истоку Энджик–Су! Поднять и положить его на место погребения джинна–падишаха. Тогда все изменилось бы к лучшему…
Народ считал, что поднять Черный камень дано только Тлепсу. Но Тлепса давно нет. Его священная могила в лесу Гучипце–Говашх полита слезами сородичей и заклята врагами.
Вещий и могучий Тлепс был кузнецом. Он ковал мечи, которые сносили леса, рассекали горы.
Умирая, Тлепс оставил народу свой меч. В народе говорится: «Рука, обронившая меч, отсохнет». Меч, кованный Тлепсом, был однажды выбит из рук его сородичей джинном–падишахом. И с тех пор народ жил в ожидании великих бедствий.
Шло время. Черкесы обращались к Тгару, ища в его имени успокоения и защиты. Но ни защиты, ни успокоения не находили. Черкесы жили в обмане, принимая обман за правду.
Насколько хватало сил, они боролись с джинном–падишахом. Но джинн–падишах, завладев мечом Тлепса, легко одерживал победы. Он поднялся к верховью Энджик–Су и посылал оттуда всякие беды.
— Созвать заучу, — потребовал народ от лте–губзыка, славного Темир–Казека.
— Будет зауча! — отвечал Темир–Казек.
После девичьего праздника — подарка цветов — на зеленом холме, освященном прахом прадедов, собрались все черкесские общины, племена и народы.
Среди прибывших юношей отличались двое: один Шрухуко–Тугуз — своей красотою, другой — Аксак–Ач — своим уродством.
Шрухуко–Тугуз происходил из рода Казеков, и аталыком его был знаменитый Супако. Он дал ему имя, он носил его на своих плечах, распевая ему боевые песни; он обучал верховой езде и стрельбе из лука. Шрухуко прибыл на заучу пятикратно вооруженный на буланом коне.
Аксак–Ач — сын пастуха. Он не имел аталыком знаменитого наездника, ибо родился больным. Все вооружение Аксак–Ача составляли праща да рогатый посох. Аксак–Ач был хромым и к тому же кривым. Коня своего не имел.
Храбрый витязь — язык народа — Темир–Казек от имени зауча и своего приказал всем наездникам объединиться и отправиться для встречи с джинном–падишахом.
Не имеющий коня Аксак–Ач подошел к Темир–Казеку и попросил его:
— Пошли и меня. Я тоже хочу сражаться вместе с другими.
Казек, взглянув на кривого, ответил:
— Занимайся тем, чем занимался твой отец, — паси скот.
Аксак–Ач, тая обиду, отошел прочь.
Скоро по всей земле черкесов разнесся стук железных молотков, отбивающих наконечники копий, лязг стальных клинков, оттачиваемых на гладких камнях, звон посеребренных стремян, свист крученых арканов.
Скоро разнеслись и девичьи песни, провожающие наездников в далекий путь.
Аксак–Ач не занялся делом своего отца, а избрал себе ремесло Тлепса: стал кузнецом и каменотесом. Нашел неподалеку от селения, в котором он жил, пещеру, сволок в нее большие камни и принялся их обтесывать, чтобы после украсить именами героев.
Долго черкесы ждали возвращения наездников, посланных к истокам Энджик–Су. Наконец вернулся Шрухуко — и только один.
Мать встретила его вопросом:
— Где твои товарищи?
— Мои товарищи погибли в бою с джинном–падишахом.
— Почему же вернулся ты?
— Я добил джинна–падишаха, бросил его в яму, засыпал землею и утвердил на месте его погребения большой Черный камень…
— Ты поступил как достойный сын народа!
Сородичи, друзья и односельчане Шрухуко–Тугуза, узнав о победе над джинном–падишахом, принесли жертвы в честь Зелькута.
Возвращение Шрухуко совпало с праздником Созериса. О, это к счастью! Известно, что Созерис, отправившись пешком по морю, вернулся; значит — кому суждено остаться живым, тот останется!..
Черкесы свели молодого наездника и его исхудавшего за долгий путь коня в священную рощу. Деревья, обвешанные старинным оружием, склоняли свои ветви, когда они двигались между ними. Шелест листвы сливался со звоном серебра, стали и железа. Множеством приношений наполнилась роща.
— О Созерис, ты ходил пешком по морю — и вернулся! Так вернулся и наш посланец! — пели девушки.
Храброго Шрухуко–Тугуза черкесы окружили почестями, ему подарили лучшего во всей земле черкесов коня, лучшее оружие.
Властитель Анапы Гасан–паша усыновил Шрухуко. Племянник Гасан–паши Седр–Азам послал к нему гонцов с приглашением приехать в Стамбул.
Шрухуко, собрав веселых своих товарищей, отправился в дальний путь. Седр–Азам приветствовал гостей с падишахской пристани на виду у всего сераля. Стамбул устроил празднество в честь Шрухуко–Тугуза.
А пока Шрухуко веселился в чужеземной стране, в земле черкесов произошли беды: солнце спалило посевы, в садах червь пожрал плоды, на дорогах рушились скалы.
— Нет, джинн–падишах не умер! — говорили черкесы.
В одну из гроз с верховья Энджик–Су, трижды ударившись о землю, упал Черный камень. Со всех сторон к месту его падения, к берегам Афипсы и Шебжи, съехались черкесы.
— Пока этот Черный камень не будет поднят на могилу джинна–падишаха, до тех пор черкесы будут испытывать несчастья! — сказал лте–губзык.
И правда: с того дня, как упал камень, беды умножились.
— Скорее на кладбище начнут шептаться могильные камни, чем найдется такой человек, который поднимет эту каменную глыбу, — говорили черкесы. — Если кому это и было по силам, так только Шрухуко.
И верно: равного ему по силе человека не находилось, хотя с того дня, как упал Черный камень, прошло много времени.
Черкесы жили в ожидании возвращения Шрухуко, претерпевая голод и нужду. А Шрухуко все не возвращался.
— Он забыл свою землю! — сказал однажды Аксак–Ач и предложил общими усилиями поднять камень.
Но черкесы, взывая к силе и милосердию Тгара, не послушались хромого каменотеса.
Тгар же остался безучастным. Черкесы уже перестали доверять его силе. Тгар — так решили они — не имел уже той власти, что раньше. Видно, и боги стареют!..
Аксак–Ач по–прежнему работал в своей пещере. О нем можно было сказать: «Он прожил в своей пещере триста девять лет». Однажды, потеряв надежду на возвращение Шрухуко, Аксак–Ач высек на Черном камне такие слова: «Кто хочет сделать народ счастливым, пусть примет на свои плечи этот камень и отнесет его к могиле джинна–падишаха».
Первый, кто увидел эту надпись, был бедный пастух. Опершись на посох, он долго стоял перед камнем, читая высеченные на нем слова. Придя в селение, он передал их встречным: молодым и старым, богатым и бедным.
Молодые сказали:
— Видно, кривой задумал посмеяться над нами. Ну, кому под силу поднять этот камень?.. Если не можешь сделать сам, не заставляй других…
Старики сказали:
— Урод учит людей! Где это видано? Пусть сидит как сидел в своей пещере и стучит молотком. Не ему указывать народу!
Богатые сказали:
— Видно, времени у нашего хромца много, если он оставляет свою работу и берется за ненужное дело!
Бедные сказали:
— Найдется ли такой человек, который отнесет Черный камень?
На другой день, когда бедный пастух гнал скот из селения на пастбище, он опять остановился у Черного камня. Надпись на камне увеличилась: кроме тех слов, что были высечены раньше, он прочел: «Кто бы он ни был, из какого бы племени ни происходил, но если он отнесет этот камень — слава ему…» Пастух не вернулся в селение передать сельчанам написанное, а, гоня скот, пошел на пастбище, раздумывая над прочитанными словами.
Вечером он слышал в селении разговоры молодых и старых, богатых и бедных.
Молодые говорили:
— Косоглазый позорит нас!
Старые говорили:
— Но иноплеменнику мы не позволим коснуться камня.
Богатые говорили:
— Косоглазому нужно меньше платить — тогда он будет больше работать!
Бедные говорили:
— Скорей бы нашелся такой человек!
На другой день пастух прочел на Черном камне новые слова: «Привет тебе, путник, вступивший ногами на эту землю!.. Если у тебя острый взор, крепкие руки и ноги, мужественное сердце — будь решителен: подними камень!.. Народ воздаст тебе почет, ибо ты вернешь ему счастье…»
И снова по селению пошли разговоры.
Молодые кричали:
— Видно, косоглазый не кончил свои издевки!
Старики качали головами:
— Косоглазый лишился рассудка!
Богатые требовали:
— Как он смеет сулить почет путнику и счастье народу, не спросив у нас?.. Отнять у него молоток и долото и выгнать из селения!
Бедные повторяли:
— Скоро ли придет такой человек? Не попробовать ли нам самим поднять Черный камень?
Прошло много–много лет. В селении забыли о надписи, сделанной каменотесом. Сам Аксак–Ач состарился и с трудом держал в дрожащих руках молоток и долото. Односельчане часто видели его возле Черного камня — каменотес сидел здесь целыми днями, смотря под гору, на дорогу.
Однажды этими местами, преследуя уходящего тура, пробирался молодой охотник из другого племени. Аксак–Ач не побоялся остановить его и заставить прочесть надпись на Черном камне. Охотник прочел ее и спросил:
— Чья смелая рука высекла эти слова?
— Вот эта дрожащая рука, — ответил Аксак–Ач, — но когда–то она была крепкой…
— Что ж, я, пожалуй, попробую поднять этот камень!
Проходивший неподалеку пастух услышал слова охотника и рассказал о них в селении. Толпы народа устремились к Черному камню. Вперед вышел старик лте–губзык, славившийся своим добрым именем, умом и справедливостью.
— Ты — путник, значит, — наш гость и друг. Привет тебе! — обратился он к охотнику.
Охотник скромно поклонился:
— Спасибо тебе, добрый человек, и твоему обществу.
Старик, указывая на пастуха, спросил:
— Правду ли говорит он, что ты собираешься поднять Черный камень? Поднять и отнести его на могилу джинна–падишаха?
— Это правда, — ответил охотник.
Удивился старик:
— Ты человек другого племени и хочешь сделать нам то, что мы пытались и… не смогли. Ты знаешь, что тогда мы обретем счастье?
Охотник ударил ногою о камень.
— Здесь так написано…
Старик повернулся в сторону Аксак–Ачи:
— Это его слова… — И ткнул в него палкой.
Охотник наклонил голову, задумался. Старики молчали.
— Джинн–падишах, который наносит вам беды, — этот джинн–падишах посылает те же беды и моей земле, — проговорил наконец охотник. — Хорошо, когда люди, говорящие на разных языках, начинают понимать друг друга.
— Говорит сердце, а язык только произносит.
— Мудрые слова дороже золота. — И, показывая рукою на Черный камень, охотник сказал — Я исполню ваше желание — подниму этот камень.
Старик удивился словам неведомого охотника:
— Дерзкий ты человек! Ты не больше, чем мы, и, верно, не сильнее нас.
— Это верно, — отвечал охотник, — я такой же, как вы. И, может быть, среди вас есть человек сильнее меня. Но он не хочет попробовать силы, а я хочу…
— Осмеют люди такого человека, если он объявится! — сказал старик, ударяя посохом о землю.
— Решиться на жертву для блага народа — достойно. Разве у народа для решившегося на это ничего не найдется, кроме смеха?
— Сожаление позорнее смеха! Сожалеют о слабых, а смеются над безумными. Но безумие простят, слабость — никогда!
— Счастье дается сильным. Тгар мучил вас обманами и страхом. Вы отказались от него. Джинн–падишах отнял у вас меч и, находясь в могиле, не оставляет вас в покое. Вы не можете от него отказаться — вам нужно убить его. А убить джинна–падишаха может только правда: она несокрушима и тверда. Как трудно нести камень, так же трудно нести и правду. И чем выше поднять и вознести правду, тем больше людей увидят и узнают ее. Не камень убьет джинна–падишаха — убьет его правда!
И, сказав так, охотник поднял Черный камень на плечи и пошел в горы легкой и твердой поступью, какой ходит тур по каменистым откосам. Первый, кто последовал за ним, был Аксак–Ач. За Аксак–Ачем пошли бедняки, за бедняками — молодежь. Старики, после долгого раздумья, пошли тоже. И только одни богачи остались на месте.
Когда охотник, поднявшись к истоку Энджик–Су, сбросил с могучих своих плеч Черный камень, все услышали, как земля приняла последний вздох джинна–падишаха. Криком радости огласили черкесы горы: джинн–падишах умер!.. Когда черкесы спохватились, охотника уже не было.
— Где он? — спрашивали они Аксак–Ачу.
— Он ушел, — отвечал каменотес.
— Не иначе как ему покровительствует сам Мезитх, — решили черкесы.
А когда вернулись к себе — все изменилось, все стало иным. Горы имели другие очертания, реки — другое направление. Где раньше возвышались каменистые уступы — там цвели сады, колосились поля. Непроходимые тропы стали доступны, самые высокие вершины — близки.
— Охотник дал нам счастье! — говорили черкесы.
Аксак–Ач, обретший силы, начал без устали работать в своей пещере. Звонкие удары железа наполняли гулом черкесские ущелья, неслись через хребты к равнинам, терялись в густой хвое лесов.
— Что он там делает в своей темной пещере? — спрашивали черкесы друг друга, прислушиваясь.
Молот одноглазого каменотеса звучал все громче и громче. Его удары были слышны всюду: в горах, долинах и ущельях…
— Позовите его, — говорили старики молодым, — пусть он выйдет из своей пещеры и скажет нам, что он там делает.
— Мы не можем войти к нему, — отвечали молодые старикам.
И тогда старики решили сами войти в пещеру. Подошел день избавления — праздник в честь избавления от джинна–падишаха. Старики вошли в пещеру каменотеса, темные и печальные.
Аксак–Ач обсекал острым молотком подножье большой глыбы. Он оставил свою работу и взглянул на вошедших.
— Приветствуем тебя, Аксак–Ач, потомок Тлепса, и желаем тебе долгой жизни!
Аксак–Ач поклонился.
— Я рад видеть под черными сводами моей пещеры великих и мудрых мужей.
Вошедшие спросили:
— Мы хотим узнать, что заставляет тебя неустанно стучать молотом?
— Память о человеке, помогшем обрести нам счастье! — ответил кузнец. — Я хочу запечатлеть на камне его мужество, силу и твердость. Кому народ передоверяет свою память? На чем пишутся имена героев?
— На камне! — сказали вошедшие.
— Вот я и хочу навечно сохранить его изображение.
— Но тебе известно, что новая вера наша запрещает это делать? Безумие лепить изображение человека и высекать его на камне!
— Кто не хочет отступить от веры — пусть скажет мне! — сказал каменотес.
— Мы все не хотим! — отвечали старики.
— Пусть любой из вас возьмет молоток и подойдет сюда…
Молоток взял самый древний старик и подошел к месту, указанному каменотесом. Аксак–Ач одним движением сдернул с высокого камня покрывало, и все увидели изображение охотника. Старик, державший молоток, опустил руку.
— Я узнаю: это тот самый охотник, что вел нас! — тихо сказал он. — Ради исполнения законов веры я должен разбить это изображение! Но пусть лучше гнев пророка обрушится на мою голову, чем мой молоток на это изображение. Я готов понести возмездие!
И старик положил молоток на землю.
Аксак–Ач спросил:
— Кто поднимет молоток и нанесет первый удар?
Но он не получил ответа.
Тогда самый древний старик вышел вперед и сказал:
— Камень, что лежал у ворот нашего селения, напоминал нам о горе. Камень с изображением человека, уничтожившего джинна–падишаха, напоминает нам о счастье. Поставим же его на то место, где лежал Черный камень, ибо горе народа сменилось радостью!
И, устроив торжество, черкесы вынесли каменное изваяние к воротам селения. Они установили его на том месте, где лежал Черный камень, — отсюда любой путник может его видеть.
О ДЕВУШКЕ, О ЖЕНЩИНЕ, О МАТЕРИ И ОБ УХОДЯЩЕЙ ЛЮБВИ
О Бхезинико! Я храню клад. Этот клад для тебя. Ты найдешь его. Он будет тебе принадлежать. Самый драгоценный из всех драгоценных кладов…
О Бхезинико, жених мой! Клад этот — мое тело, белое, словно сахар, мои губы, еще не раскрытые никем, моя грудь, не знавшая цветения…
Смотри, на мне пша–кафтан, шитый золотом и серебром. В ушах серьги, на руках браслеты, а на голове, над бровями, — цепь и монеты. Все убранство мое и украшения для тебя, о Бхезинико!..
Пша–кафтан долго связывал каждый шаг мой. Его серебряные застежки теснили грудь мою и не давали ей свободно дышать. Не нужно красивых цепей на голове и золоченых шнуров на груди — ты, о Бхезинико, освободишь меня от них!
Когда я вижу тебя, слезы туманят мне глаза. Скрываясь от твоего взора и взора всех окружающих, я слежу за тобою. Мое сердце полно гордости и восхищения.
Если ты захочешь похитить меня, я первая выйду к тебе навстречу. Твой конь, под расписным седлом, будет ждать нас среди скал, в темной расщелине. Ты позовешь его свистом, и он встанет подле нас, нетерпеливый, готовый к бегу. Лишь коснется твоя нога широкого стремени — конь понесет нас через долы к лесу. Пусть нас будет преследовать мой отец и мои братья — мы уйдем от них. Нашим жилищем будут лес и горы, нашими друзьями — птицы и звери. Но зачем тебе похищать меня? Ты — красавец, за тобою слава удальца, твой род славен и велик. У тебя много друзей, хорошие поля, тучная отара, быстрые табуны, высокая сакля. Между нашими отцами был сговор. Мы жених и невеста… Зачем похищать тебе меня?..
Ты введешь меня в твою саклю. Укажешь на приготовленное твоими родственниками и друзьями брачное ложе. И я подчинюсь тебе… В твоих больших руках блеснет острая сталь — ты коснешься ею шелковых шнуров пша–кафтана. Тугие шнуры распадутся, освобождая мою грудь. Ни капли крови не выступит на моем теле, не боль, а простор почувствует моя грудь. О ловкий, сильный, Бхезинико, я в радости назову тебя: муж мой!..
И вот раскрылся цветок любви — я стала твоей. Я расстелю ковер у порога сакли — сделаю вход в наше жилище радостным. Час возвращения Бхезинико в дом — счастливейший час моего дня. Час ухода Бхезинико — самый печальный час. Я хочу быть с тобою постоянно. Но ты — воин, охотник и наездник. Все чаще отсутствие твое, о Бхезинико!
Я провожу дни в ожидании тебя. Мой девичий кафтан убран. Я больше не надеваю его. С каждым днем тяжелеет тело мое. Мне трудно двигаться и трудно петь. Я забываю свои девичьи песни. Я думала: моя любовь к тебе, о Бхезинико, никогда не иссякнет. Но идут дни, месяцы… Отцвела и ушла весна. Время!..
Ты строго говоришь мне:
— У меня должен быть сын!
— Будет сын… — отвечаю я, хотя в душе у меня тревога.
«Будет сын, будет сын…» — повторяю я, боясь подумать о дочери. «Сын! Сын!..» — с этим словом я засыпаю и просыпаюсь.
Теперь я хожу осторожно. Не поднимаюсь по каменным ступеням. Не ношу кладь и воду. Мать моя и подруги оберегают меня от всего.
С рассветом в мой дом приходят старые женщины. Заняв место в темном углу, сидят часами. Они говорят, что нужно делать мне, как охранить себя, к чему быть готовой. Я слушаю их, и сердце мое наполняется тревогой. Во мне рождается крик: «Я хочу сына, сына!..»
Проходят последние дни ожидания и мук. Дом оглашается криком новорожденного. Я вижу ласковые глаза старых женщин. «Сын!» — говорят их глаза Я протягиваю руки к моему первенцу. Но не вижу его — слезы застилают взор мой.
— Он будет сильным, — говорят мне, — слышишь его властный и настойчивый крик?
Ко мне наведываются все женщины селения.
— Ты счастливица! — говорят они. — У тебя первенец — сын!..
Идут ночи и дни, дни и месяцы — проходят годы. Из ребенка мой сын превращается в юношу. Он пылок и неусыпен. Он не чванлив и не дерзок. Он скромен со старшими, ласков с товарищами. Он говорит тихо и никогда не вступает в спор.
— Ты — черкес, ты — сын Бхезинико, — говорю я ему. — Бхезинико уже нет в живых — храни его имя, честь и славу. Тебя некому наставить и обучить военному искусству. Но, как птица, оставляя гнездо, не учась поднимается в воздух, так и ты, отправляясь в поход, будешь знать, как вести себя.
По селению проносится слух: в ущелья и горы вступают враги.
— Юноши! Мужчины! — раздается крик по селению. — Выводите своих коней!..
Если обычай таков: не плакать, не провожать за ворота селения уходящих в поход, — не выйду, не заплачу и я.
Вон тучи покрыли горы — идет гроза. Вон уже молния сверкнула в долине, и гром прокатился по ущельям. Испуганная отара бежит с горы к селению.
Взяв за длинный повод коня, я подвожу его сыну. Он берет повод и легко вскакивает в седло. Конь вскидывает морду, устремляется к воротам. Ударом ладони сын распахивает тяжелые ворота. Я кричу:
— Прощай!..
И сын мой скрывается.
Теперь я не сплю ночами. Открываю дверь и гляжу во мрак ночи. О сын мой! Где ты сейчас? Куда лежит твой путь? Может быть, ты окружен врагами? Может быть, ты продрог от ночного холода? Может быть, охромел твой конь и ты сбился с пути?.. Кто ответит мне, кто скажет?.. Через какой снежный перевал совершаешь ты переход? На каком каменистом берегу реки ты стоишь? В каком темном лесу ты расположился на отдых?..
Я не могу спать. Я стою у порога сакли и слушаю шелест трав, рокот потока и шуршанье земли, сползающей с отрогов гор. Мне хочется пойти в ночь и звать тебя в тишине…
Я хочу, чтобы долгую ночь сменил день. Но вот подходит день. Я думаю и думаю о тебе. Может быть, тебя томит зной, и нет родника на твоем пути? Может быть, у тебя кончились припасы, и переметная сума твоя пуста? Может быть, у тебя иссякли силы, и ты беззащитен?..
Я засыпаю, мне чудится: стучат в дверь и несут весть о тебе. Пробуждаюсь, а тебя нет, о сын мой!..
Я выхожу на кровлю и, сидя у края ее, смотрю в даль. Ветер поднял облачко пыли — мне кажется, едешь ты. Слышу цокот копыт, мне кажется — скачет твой конь.
Время идет, а тебя все нет и нет. Девушки идут на родник за водой, старики едут в лес на охоту. А я, сидя на кровле, буду ждать, думать и мечтать о тебе.
Я сижу в забытьи, забыв о работе и пище.
В селении раздаются крики:
— Гонцы показались на дороге!
Я вскакиваю и протягиваю руки вперед. «Не сон ли это?» — спрашиваю я себя.
Гонцы, несущие весть о победе, приветствуют меня громкими возгласами:
— Твой сын — победитель!..
И спешат дальше, в другие селения. Меня окружают люди, все хотят видеть мать героя–победителя. Я жду дня твоего возвращения. Твой приезд будет не только моим праздником, но и праздником всех.
— О люди, седлайте коней и скачите ему навстречу! Он приближается, он близко. Скорей, скорей!
Я широко распахиваю перед ним ворота дома…
И вот пришел день, и сын мой вернулся. Честь и слава вам, геройская рать, отстоявшая свою землю!.. Честь и слава тебе, о сын мой!.. Твой конь измучен, седло истерлось, сам ты ранен… Не медли, оставь седло — ты у порога дома.
Смотри — тебе улыбаются девушки. В каких они нарядах! Эти наряды для тебя. Слышишь? Они поют песню. Эта песня сложена в честь тебя…
Но ты склоняешься в седле, и руки твои выпускают повод. Тебя на бурке вносят в саклю. Твое тело воспалено, и глаза угасли. Ты ранен, силы покинули тебя…
В моей сакле возвысили порог — пусть ни один джинн не посетит тебя. Пусть сгинет все дурное!.. У твоего изголовья оставлена чаша с водою и с опущенным в нее куриным яйцом. У порога положен лемех и молоток. Так велит обычай и вера.
Первым навещает тебя самый старейший и почтенный сельчанин. Переступив порог, он берет с пола молоток и трижды ударяет им по лемеху. Лемех издает громкий звук — этот звук отгоняет злые наветы врагов, заклинает бога войны и облегчает страдания раненого.
Если поверье таково: чем громче лемех издал звук, тем лучше для раненого, пусть молоток чаще и сильнее падает на лемех.
Издалека, из всех селений, приезжают навестить тебя, о сын мой!.. Целыми днями на все селение гудит лемех. В него бьют старые и молодые, богатые и бедные.
— Всесильный да сделает тебя здоровым!.. — произносит вошедший.
Взяв молоток, ударяет в лемех, берет пригоршней воду из чаши и кропит твою постель, сын мой.
Тебя навещают и девушки. Они приходят к тебе с подарками и добрым словом участия. Все стараются не дать заснуть тебе, иначе во сне тобой могут овладеть джинны. Ты улыбаешься всему виденному и слышанному. О, значит, раны твои скоро заживут! Ты вернешься к жизни…
К тебе поднимаются по каменным ступеням лестницы друзья. Твои темные веки дрожат, и бледная улыбка озаряет твое лицо — ты весело глядишь на сборище друзей. Они будут играть на дудке и петь песни. Веселье и бодрость излечивают печаль и страдание.
— Громче! — говоришь ты, хотя капли холодного пота покрывают твой лоб. — Громче!..
И гости, следуя твоей просьбе, поют громче, веселее.
Много досужих дней проводят подле тебя юноши и девушки. Ты не нарушаешь закона гостеприимства, не пренебрегаешь обычаем. Усталый, ты не засыпаешь, печальный — ты улыбаешься. Ты — черкес, ты останешься мужчиной!..
Приходящие к тебе не оскудевают в песнях. Песни рождаются сами, как напев, как дыхание.
Ты вернулся,
Удалой,
И рана твоя заживает.
Мы собрались,
Удалой,
И каждый песню тебе поет.
Живи,
Наш удалой,
Не зная бед и забот…
Тебе поют песни о подвигах славных предков. В этих песнях ты узнаешь себя. Но поющие ни разу не упоминают твоего имени. Ты знаешь: прославлять подвиги живого нельзя, ибо лучшее украшение героя — скромность.
И каждая из вновь сложенных песен — лучше предыдущей.
Потом юноши и девушки, утомленные пением и пляской, расходятся. «Как бы не оступиться на пороге!» — думает уходящий.
Мы остаемся наедине, и ты говоришь:
— Враги могут ворваться в наши земли, а я, немощный, должен лежать!.. О, если бы ты ведала, какая это мука для меня!..
Я утешаю тебя:
— Подожди еще несколько дней, и силы вернутся к тебе. Всевышний услышит мои молитвы.
Печальный взор твой останавливается на мне, и утомленный голос тихо вопрошает:
— Когда, когда это будет?..
Подходит вечер. Я плотно закрываю ворота моей сакли. Много людей приходит и стучит в них: они спрашивают о тебе. Я благодарю их и отвечаю:
— Мой сын будет скоро здоров…
Люди кланяются и уходят в молчании.
Часто во сне ты начинаешь бредить тем, что тебе пришлось пережить в походах и битвах. Ты посылаешь проклятие врагам, осмелившимся вступить в пределы земель твоего народа. Ты зовешь в бой. Я шепчу тебе ласковые слова. Сонный, ты, как ребенок, тянешься ко мне, и я даю тебе успокоение. О, как велика радость матери!..
Но вот ты выздоровел. В честь твоего выздоровления устраивается большое пиршество.
А затем седлаешь коня и делаешь первую пробежку.
— Я могу ехать, — говоришь ты, — силы вернулись ко мне.
— Подожди, — отвечаю я, — поднимись на луга, покинутые стадами; нагорной тропой пройди к вершинам гор; испей из родного источника прозрачной воды. Подожди — ты слаб еще…
— Нет, мне нужно ехать!..
Я прошу отсрочить день отъезда, но ты, строго окинув меня взглядом, говоришь:
— Мой долг — ехать скорей. Один день может быть гибельным для моей родины.
И я не могу возражать. И вот подходит день отъезда. К тебе приходят друзья — ты с ними. Они весело тебя напутствуют, желают тебе удачи.
На заре ты оставляешь родной кров.
И вот опять тянутся дни ожидания. Тебя нет — я одна. Опять вечерами сижу на кровле, вслушиваясь, не слышно ли цокота копыт. Опять в тревоге считаю дни и ночи. Опять хожу на пустынный откос, где река делает изгиб. Смотрю в ее воды. Может быть, в них я найду ответ на свои мысли?.. Но волны шумно плещутся о скалы, с грохотом переворачивая камни, несутся дальше. Я стою на берегу до тех пор, пока моя одежда не становится влажной.
И вот опять люди толпами спешат навстречу победителям. С ними тороплюсь и я. С вершины горы видны всадники. Это воины возвращаются с битвы. Измученные лица, порванные одежды, затупленное в неравных битвах оружие… Есть такие, что привязаны к седлам, — обессилев, они не могут держаться на конях.
Пенятся удила взмыленных коней. Черные пятна крови запеклись на одеждах. Глубокие шрамы обезобразили лица многих. Отец и мать ищут сына, сестра — брата, невеста — жениха.
Мое сердце неспокойно. Я в ряду матерей, тех, что ждут своих первенцев. Вот перед нами на быстрых конях везут трофеи. Белые и зеленые знамена. Золотое и серебряное оружие. Ковры, материи и бурки, перекинутые через спины вражеских коней. Увижу ли я среди возвращающихся моего сына? Здесь ли он?.. Боясь спросить, я высматриваю его. Но не вижу. Я знаю: он должен быть впереди. Так он сражался, так он должен и въехать в родное селение.
— Где же мой сын? — наконец спрашиваю я.
И не повторяю вопроса.
Смерть у порога моего. Смерть!.. Все стало темным для меня. И небо, и горы, и мое жилище. Смерть, ты прошла через высокие перевалы, реки и ущелья. Ты пришла ко мне, в дом мой! Что ж — я гостеприимна. Я приму и тебя.
Темно. Это подошла ночь. Где мой светильник? Я должна зажечь его. Вот дверь. Она открыта. Входи. Ты видишь мой поклон? Так кланяется побежденный победителю. Мой сын не совладел с тобою. Мой сильный и храбрый сын!.. Прими же мой поклон…
Пуст и одинок мой дом. Я слышу плач. Это женщины оплакивают тебя, о сын мой!.. И мои седые волосы распущены. Плачь, женщина, ты потеряла любовь! Плачь, мать, ты потеряла сына!..
Сердце, утихни!.. Я расстелю ковер, зажгу очаг и сяду перед ним. Давно прошли дни, когда я сидела здесь с тобою, о сын мой!.. Наступили дни, когда я сижу одна. О сердце, не стучи так — меня пугает твой стук… Дверь закрыта. Нет Бхезинико. Нет и моего первенца… Слезы тушат мой очаг…
Горе мне, горе!.. Я осталась одна. Как буду я встречать молодое утро? Что может принести мне новый день? Я не нахожу места ни себе, ни своему горю. О родина! О земля моя!..
Но нет, я не буду плакать. Я взойду на вершину горы и стоя огляжу все пространства, какие охватит взор мой.
— Это моя земля, мое счастье!..
Все доступное женщине я испытала. И за это я благодарю жизнь, мою родину.
У меня было красивое тело, и я любила его. У меня был любимый жених — он стал моим мужем. Я хотела иметь сына, и сын родился у меня. Да, я знаю: все это только любовь и любовь!..
Эти золотые стога кукурузных стеблей, склоненные к земле, стволы яблонь и снега на вершинах гор — это моя земля. Утренний свет заливает влажные глаза мои — я пою песню. Песню любви. Я хочу, чтобы все напевы радости и печали сочетались в моей песне — в песне о моей земле…
ДАГЕСТАНСКИЕ СКАЗАНИЯ
МОРСКОЙ КОНЬ
Жил в давние времена человек, и было у него три сына. Каждый день приходили они рано поутру к отцу узнать, здоров ли он, не угодно ли ему чего–нибудь.
Вот раз пришли они к нему и увидели его в великой печали.
— Что с тобой, отец? — спросили сыновья. — Огорчили тебя дурные вести или беда какая случилась? Отчего ты такой невеселый?
— Не было дурных вестей, и беды со мной тоже не случилось, — ответил отец. — Не дает мне покоя сон, который видел я в эту ночь… Снилось мне, что взошло над морем солнце, а вслед за ним выплыл на морской берег снежно–белый конь. В один миг обежал он трижды вокруг земли и снова канул в море, а вслед за ним на дно морское упало и мое сердце. С того часа, как увидел я этот сон, не мил мне стал дом наш и весь свет.
— Успокойся, отец! — сказали сыновья. — Мы пойдем за этим чудом — и найдем его или не вернемся.
Они вскочили на коней и поехали.
В полдень третьего дня очутились братья на перекрестке трех дорог и увидели камень, на котором были высечены такие слова: «Кто пойдет направо — будет жив. Кто пойдет налево — тоже будет жив. Кто прямо пойдет — или счастье найдет, или сам пропадет».
Старший брат поехал по правой дороге, средний повернул налево, а младший погнал коня напрямик.
— Зачем ты едешь по этой опасной дороге? — закричали братья. — Поезжай с нами!
— Нет, — ответил тот. — Будь что будет… Если погибну, расскажите отцу, как расстались.
И поскакал не оглядываясь по прямому пути.
Ехал он, ехал… Ехал он днем, ехал он ночью, перевалил через одну нашу гору и через две чужие, миновал три долины и пять ущелий, а тропинкам и счет потерял; наконец доехал до дремучего леса.
Он плутал в этом лесу день, плутал неделю, плутал месяц, плутал год, но ни следа человечьего, ни жилья, ни выхода из леса найти не мог.
Голод и жажда измучили его, одежда на нем износилась и висела клочьями, конь его пал, а боевой меч покрылся ржавчиной.
И вот, когда юноша уже стал отчаиваться и потерял надежду, он увидел на земле след человеческой ноги. Только нога та была необыкновенная: длиной в три аршина, шириной в аршин. Юноша не побоялся, пошел по следу.
Лес перед ним расступился, и он вышел на большую поляну, посреди которой стоял дворец, высокий, до самого неба.
Юноша вошел во дворец и увидел великаншу, старуху Карт, которая дремала у очага. В одно мгновение кинулся он к ней и коснулся губами ее груди — в знак того, что хочет быть ее сыном.
— Ну и хитер же ты! — сказала старуха Карт. — Теперь ты, по нашему обычаю, стал моим названым сыном, а я — твоей матерью… Не сделай ты этого, пришлось бы тебе худо. Откуда ты и что тебе надо? — продолжала старуха.
Юноша рассказал ей обо всем.
Старуха Карт задумалась.
— У меня есть семь сыновей–великанов, — сказала она. — Каждый день уходят они в лес на охоту. Пошли и сегодня, и пора бы им уже вернуться. Если они увидят тебя — убьют. Спрячься–ка в этот сундук. А о том, как найти тебе морского коня, я у них расспрошу. Младший мой сын — такой умник, знает обо всем на свете!
Только успел юноша забраться в сундук, как залаяли во дворе гончие псы. Это вернулись с охоты семь великанов. Каждый нес на плече вырванную с корнем чинару, у каждого к чинаре привязан был убитый олень.
Они вошли все семеро во дворец и, поведя носами, сказали:
— Здесь человечьим духом пахнет! Человечьим духом!
— С ума вы сошли, бродяги! — закричала на них старуха Карт. — Откуда здесь быть человечьему духу? Сами вы его, верно, нахватались, пока по лесам шатались.
Тут сварилось как раз мясо, кипевшее на очаге в огромном котле, и великанша принесла его на стол, а рядом поставила кувшин, вмещавший целое озеро браги.
Когда сыновья наелись и напились, мать спросила:
— Правда ли, что есть на свете снежно–белый конь, который выходит поутру из моря и в мгновение ока трижды обегает землю?
Шестеро старших великанов ничего не ответили, но самый младший сказал:
— Такой конь действительно есть. Это конь Морского шаха, живущего на дне моря. Каждый день с восходом солнца этот конь выплывает на сушу, в один миг трижды обегает вокруг света, купается по пути в молочном озере, валяется на белом песке и снова уходит под воду… Там, на морском берегу, где резвится он, стоит чинара. Она так высока, что достает вершиной до самого неба, а на самой вершине ее висят золотое седло и серебряная уздечка. Кто поймает морского коня и наденет на него эту сбрую, тот и будет ему хозяином…
— Хватит, сынок! Устали вы, пора отдохнуть, — прервала мать, и великаны послушно отправились на покой.
Когда они уснули, старуха Карт выпустила юношу из сундука, дала ему одежду, оружие, доброго коня и показала дорогу к морю.
Ехал он долго, ехал он днем, ехал он ночью. Приехал наконец на берег моря, вырыл в песке яму и спрятался в ней.
До восхода солнца он не сомкнул глаз. Когда стало светать и солнце поднялось из–за тихого моря, юноша увидел, как вслед за ним выплыл из морской пучины снежно–белый конь.
Вмиг обежал тот конь трижды вокруг земли, искупался в молочном озере и стал валяться на белом песке.
Птицей воспарил тогда юноша и обвился вокруг его шеи.
Морской конь трижды подпрыгивал до самых облаков и трижды ударялся о берег так, что дрожала под его копытами земля, но юноша не разводил рук, а все теснее прижимался к его шее.
— Ты победил! Теперь я твой навеки, — сказал конь человечьим голосом. — Оседлай меня, надень уздечку, и я повезу тебя, куда ты захочешь.
Юноша снял с чинары золотое седло и серебряную уздечку, надел на коня и сказал:
— Вези меня к моему отцу!
Конь поскакал, но темная ночь застала их в пути, и они остановились на ночлег.
Вдруг среди ночи стало светло как днем. Юноша спросил:
— Что это светится?
Они поехали на свет и посреди маленькой поляны увидели нечто, сиявшее подобно солнцу. Подъехав ближе, юноша закричал:
— Да ведь это золотое перо! Взять его или нет, как ты думаешь?
— Не возьмешь — пожалеешь. Возьмешь — раскаешься, — отвечал ему морской конь.
— Уж лучше взять да каяться, чем не взять и жалеть, — решил юноша.
Поднял перо, сунул его за борт папахи, и они отправились дальше.
Вскоре на пути их встал большой город, которым правил Кривой шах. Крепкие стены окружали город, и все ворота были заперты на ночь.
Найдя родник у городской стены, конь напился и попросил:
— Пусти меня на траву. А когда понадоблюсь — кликни только, и хоть буду я за семью горами — мигом явлюсь к тебе.
Юноша отпустил его, спрятал перо в карман, подложил под голову седло, накрылся буркой и уснул, как человек, который не спал шестьдесят суток.
А жители того города, увидев, что ночь вдруг стала светлой как день, а потом опять потемнела, кинулись к своему Кривому шаху и доложили ему об этом чуде.
Кривой шах испугался еще больше, чем его подданные, велел поставить на городской стене побольше дозорных и всю ночь не сомкнул глаз от страха.
Едва стало рассветать, Кривой шах выслал на разведку сто всадников, вооруженных, как для битвы. Они увидели юношу, разбудили его тычком и толчком и повели во дворец.
— Кто ты? Где твоя страна и зачем ты прибыл к нам? — спросил его Кривой шах.
— Я бедный путник. Откуда я — я и сам забыл, — ответил юноша.
— Тебя нашли спящим у городской стены. Не знаешь ли ты, что это сияло сегодня в полночь, будто солнце, а потом вдруг погасло?
— Знаю! — И юноша вынул из кармана золотое перо.
Руки у шаха затряслись от жадности.
— Ты добудешь мне птицу, которая уронила это перышко, или я отрублю тебе голову! — вскричал он и велел спрятать золотое перо в свою сокровищницу.
Юноша вышел из дворца очень огорченный. Пришел он в поле, стал звать морского коня.
Откуда ни возьмись вырос перед ним снежно–белый конь.
— Что ты такой невеселый? — спросил он у хозяина.
— Кривой шах приказал мне добыть ту птицу, которая уронила золотое перо, — пожаловался юноша, — а я не знаю, где ее искать.
— Не печалься, — сказал морской конь. — Было бы все у нас впереди так же легко!.. Помнишь ты молочное озеро, где я купался?
— Да, — ответил юноша.
— У Морского шаха есть три дочери, — продолжал конь. — Каждый день превращаются они в голубей и прилетают купаться в том озере. Перышко, которое мы с тобой нашли, уронила из своего крыла младшая дочь… Тебе надо будет спрятаться в кустах на берегу озера. Когда дочери Морского шаха прилетят купаться и сбросят свое оперенье, возьми то, которое было на младшей, и спрячь за пазуху. Девушка будет умолять тебя вернуть ей пропажу, но ты не отдавай, и тогда она пойдет за тобой всюду…
Сел юноша на коня, и конь одним прыжком перенес его к озеру.
Юноша спрятался в кустах и стал ждать. Только наступил полдень, прилетели три голубки и сели на берегу.
Когда они сбросили с себя оперенье, превратились в девушек–красавиц и окунулись в воду, юноша выскочил из засады и схватил оперенье младшей дочери, а она заплакала и стала просить его вернуть взятое. Но юноша не слушал ее и спрятал перышки за пазуху, как велел ему конь. Две же старшие сестры, обратившись в птиц, кружили над младшей.
— Сестрицы, — закричала она со слезами, — если уж пришлось нам расставаться, так принесите хоть мой сундучок с одеждой!
Не успел юноша сделать и трех шагов, как голубки вернулись с сундучком, бросили его на песок и взвились к синему небу.
Девушка оделась. Юноша вскочил на коня, посадил ее позади себя в седло, и путь разостлался перед ними, как ковер.
— Куда ты везешь меня? — спросила красавица.
— Приходится везти тебя в жены Кривому шаху, — ответил юноша.
— Не хочу я быть его женой! — сказала она.
— Что делать! — ответил грустно юноша.
И пока они так говорили, добрый конь доставил их к воротам того самого города, где правил Кривой шах.
Кривой шах, как только увидел красавицу, не откладывая решил жениться на ней.
— Ты мне в деды годишься, — говорила морская царевна. — Был бы ты молодым, я бы еще, может, подумала…
— Невозможно мне стать молодым! — закричал шах. — Как же быть?
— Вели выкопать за городом колодец глубиной шестьдесят аршин, — сказала девушка, — наполни его молоком чисто–красных коров, искупайся в том молоке, и ты превратишься в юношу…
— Что за выдумки! Ведь во всем моем царстве не найдется столько красных коров! — рассердился Кривой шах.
— На! — сказала красавица и бросила ему маленький красный платочек. — Пошли кого–нибудь на самую высокую гору в твоем царстве. Пусть встанет там и махнет этим платком.
Только поднялся посланный на вершину самой высокой горы и взмахнул красным платочком, как из гор и лесов, с зеленых полян, из тысячи разных стран стали сбегаться к городу красные коровы. Дочь Морского шаха доила их, а тем временем слуги выкопали колодец глубиной в шестьдесят аршин и все молоко вылили в колодец.
— Ну что ж, купайся! — сказала красавица.
Но Кривой шах испугался и не захотел прыгать в колодец.
— Приведите сюда самых старых старика и старуху, какие только есть в этом царстве! — велела красавица.
Привели старика и старуху, которым вместе было триста лет. Красавица искупала их в колодце, и старик на глазах у всех стал могучим юношей, а старуха — прекрасной девушкой.
Увидев это, Кривой шах стремглав бросился в колодец и, как свинец, пошел ко дну. Там, говорят, он и до сих пор лежит.
А юноша попрощался с жителями того города, которые очень были рады, что их шах утонул, сел на морского коня и поехал со своей красавицей дальше.
Не знаю, как долго пришлось им странствовать, но вот однажды остановились они на ночлег в одном маленьком селе. Они были голодны. Юноша пошел купить что–нибудь на ужин, и вдруг бедный продавец, у которого покупал он чуреки, бросился обнимать его, смеясь и плача.
Это, оказывается, был старший брат, который поехал направо. Юноша очень обрадовался, что встретил его, купил ему одежду, оружие, коня, и они поехали дальше уже втроем.
Ехали не торопясь, дней не считая, и остановились они в каком–то городе отдохнуть и подкрепиться. Там встретили они среднего брата, который отправился по левой дороге. Он впал в нужду еще большую, чем старший брат.
Младший брат был очень доволен. Теперь, уже вчетвером, поехали они напрямик к отцовскому дому.
Но чем ближе подъезжали они к родным местам, тем сильнее завидовали удаче младшего брата старшие, и между собой говорили они так:
— Как теперь будем мы жить на свете? С чем покажемся мы на глаза нашему отцу? Нет, нет! Надо как–нибудь избавиться от этого мальчишки, и тогда конь и дочь Морского шаха достанутся нам.
— Здесь по пути есть глубокая пропасть, — сказал старший брат. — Давай, как станем подъезжать к ней, поместим этого нашего удачника в середину и предложим скакать на спор: чей конь быстрее. Его конь, конечно, вырвется вперед и упадет в пропасть.
На том и порешили.
Вот стали они подъезжать к пропасти, и старшие братья сказали младшему:
— Давай скакать на спор: посмотрим, чей конь быстрее.
— Вы что, смеетесь? — удивился юноша. — Вы же знаете, что конь мой трижды в один миг обегает вокруг света… Как же вам тягаться со мной?
— Ничего! — отвечали старшие. — Зато мы хоть полюбуемся, как скачет твой конь.
И они поставили младшего брата посредине и поскакали прямо к пропасти.
Морской конь доскакал до пропасти и стал перед ней как вкопанный. Юноша не удержался и полетел головой вниз, в пропасть, а дочь Морского шаха свалилась наземь.
Тотчас кинулись братья ловить морского коня, но едва протянули они руки, как он уже скрылся из глаз.
Взяв красавицу с собой, приехали старшие братья в родной город, заперли ее на замок и пошли к отцу.
На одну ложь громоздили они десять, на десяти строили сто, рассказывая ему о своей ловкости и удали.
— А коня, которого ты видел во сне, отец, — закончили они свой рассказ, — нет на свете. Не осталось такого места на земле под небом, где бы мы ни бывали и его ни искали, да вот не нашли.
— Не надо мне коня! Скажите, где бросили вы своего младшего брата? — сказал отец.
— Он поехал один по опасной дороге. Он не послушался нас, — ответили братья, — и, видно, погиб в пути.
Велико было горе отца. Он оделся в черные одежды, и все соседи оплакивали вместе с ним гибель отважного юноши. А старшие братья то и дело посылали свах к дочери Морского шаха, и каждая сваха расхваливала своего жениха.
— Пусть поберегутся эти обманщики! — отвечала свахам красавица. — Я сама знаю, за кого выйду замуж!
И она смотрела в окно, у которого сидела целые дни, не сводя глаз с проезжей дороги.
Однажды рано утром дочь Морского шаха увидела наконец, как кружится вдали, грызя удила, морской конь и косит на нее огненным глазом. Она махнула ему платочком — и мигом уже морской конь стоял у нее под окном.
— Где твой хозяин? — спросила она.
— Ты же знаешь: свалился в пропасть, — ответил конь.
— Мы должны его спасти! — воскликнула дочь Морского шаха.
— Накинь на мою шею веревку подлиннее, — сказал конь, — и я вытащу его из пропасти.
У красавицы не было веревки, и потому она обрезала свою золотую косу, свила из нее длинную веревку и набросила на шею коню.
В то же мгновение конь был у пропасти и опустил золотую веревку на самое дно. Юноша схватился за нее, выбрался на белый свет, сел на морского коня и поскакал в родной город.
А старшие братья, когда услышали знакомый звон подков, пустились наутек: один — на запад, другой — на восток, и до сих пор еще, пожалуй, бегут.
Так храбрый юноша добыл своему отцу снежно–белого морского коня и женился на красавице — дочери Морского шаха.
Свадьба была очень веселая!
Дули в кожаную зурну, били в медный барабан. Кто бы ни пришел, уходил сыт и пьян. Говорят, и сейчас еще пьют и едят.
БОГАТЫРЬ
Правил некогда одной страной шах. Дошла однажды до него весть о том, что появился в городе богатырь.
— Пришлите его ко мне, — распорядился шах.
И юношу–богатыря привели к шаху.
— Кто ты и что ты умеешь делать? — спросил шах.
— Откуда я, знать тебе незачем, а что я умею делать, увидит тот, кто возьмет меня в работники.
— Хочешь, я возьму? — предложил шах.
— Хорошо, — согласился юноша. — Богаче хозяина мне не сыскать.
И нанялся он в работники.
Вот как–то приказал шах послать сто человек в лес за дровами.
— Зачем посылаешь ты людей со стороны? — спросил юноша.
— Мне надо много дров, — ответил шах. — Что толку посылать тебя одного!
— А вот увидишь, — сказал юноша. — Вели–ка подать мне обед, что сварили для этих бездельников.
Ему принесли еду, приготовленную для ста человек, и он съел все, а потом приказал:
— Принесите–ка мне побольше веревок.
И когда принесли сто веревок, он перекинул их через плечо и пошел в лес.
Там каждой веревкой захлестнул он по одному дубу, потом крякнул, дернул и вытащил сто деревьев с корневищами.
Волоча дубы за собой, богатырь пришел к огромным городским воротам и стал кричать:
— Эй, шах! Боюсь, застряну я здесь… Приказал бы ты строить ворота пошире!
Прибежал шах на его крик и ужаснулся. Тут только понял он, на что способен его работник, и решил избавиться от него во что бы то ни стало.
Он задумал послать его в такое место, откуда живыми не возвращаются.
— Видишь ли ты вон ту гору, парень? — спросил шах. — Там, за горой, стоит сакля старухи Карт, а старуха эта, надо тебе сказать, давным–давно задолжала мне мерку гороха и отдавать не хочет… Пойди–ка и потребуй с нее долг!
Пошел работник к старухе Карт. Он нашел ее на току. Там молотила она пшеницу, погоняя двух черных быков.
— Почему ты не возвращаешь долгов, негодная? — сказал богатырь сердито. — Отдавай горох, а не то потащу тебя к шаху!
Старуха Карт посмотрела на него ласково:
— Подожди, голубчик… Я поищу тебе самого чистого, свежего горошку. — И направилась в саклю, позвав и его с собой: — Горох у меня тут в кувшине. Набери себе сам полную мерку.
Зашел парень в саклю и увидел большущий кувшин. Он поднял крышку и заглянул в него. Гороха там не было. А старуха Карт, когда ее гость нагнулся, схватила его за ноги и стала заталкивать в кувшин.
— Ах, вот ты как! — сказал богатырь и очень ловко бросил старуху Карт в кувшин и захлопнул крышку.
— Выпусти меня, и я сделаю все, что ты захочешь! — взмолилась старуха Карт.
— Сиди, бессовестная! Не надо было со мною ссориться, — ответил юноша, поставил кувшин на плечо и пошел к шаху.
— Получил долг? — спросил шах, увидев его с ношей.
— Долг отдать она не захотела, — сказал богатырь и тряхнул кувшин так, что старуха Карт охнула. — Но я ее перехитрил: вот она сама. Можешь рассчитываться.
— Унеси, унеси ее туда, откуда принес! — замахал руками шах. — Я пошутил! Не надо мне ни ее, ни ее скверного гороху…
Отнес богатырь старуху Карт обратно, вытряхнул ее из кувшина, дал ей на прощанье хорошего тумака и сказал, чтобы на пути ему никогда не попадалась.
А шах с той поры жил в вечной тревоге. Он все раскидывал умом, как бы отделаться от беспокойного батрака, а когда надумал, велел позвать его к себе.
— Видишь ли ты вон тот лес? — спросил шах. — В самом дальнем его конце живет змей Ашдага. Десять лет тому назад он украл у меня из стада бычка. Сходи–ка ты, парень, к нему, потребуй мое добро обратно.
Не сказав ни слова, пошел богатырь к змею Ашдага.
— Эй ты, змей! Это что еще за насмешки! — закричал он. — Отдавай–ка, разбойник, быка, украденного десять лет назад!
Змей зашипел от злости и бросился на храбреца, но юноша схватил его за уши, словно кошку, и, как змей ни упирался, потащил к шаху.
Шах побелел, когда увидел змея в своем дворце.
— Уведи его, уведи его! — взмолился он. — Не надо мне и тысячи быков, только избавь меня от этого чудища!
— Чтоб вам обоим пропасть! — рассердился богатырь. — До каких пор буду я без толку шататься? — И отпустил змея.
Пристыженный змей Ашдага полетел, словно лист, гонимый ветром, и мимоходом проглотил табун чистокровных шахских скакунов, как мы глотаем пирожок. Уж и не знал шах, что ему делать: горевать ли о конях, радоваться ли, что спасся от этого страшного змея…
Долго не мог шах опомниться, а когда опомнился наконец, то позвал богатыря и сказал:
— Есть у меня одна больная кляча. Повел бы ты ее на гору пастись. Только смотри не возвращайся, пока не станет лошадь гладкой и круглой, как куриное яйцо.
И богатырь, ведя издыхавшую клячу в поводу, пошел с ней на зеленую гору. А шах дождался ночи и двинул против него все свои войска, конные и пешие, какие только нашлись в его царстве.
Проснулся богатырь и увидел эту несметную силу.
— Я бедный человек, пасу здесь шахскую клячу! Что вам от меня надо? — закричал он.
— Берегись! — крикнул шах в ответ, выглядывая из–за спин воинов, — Посмотрю я, куда ты теперь денешься!
— Ах вот оно что! — удивился парень.
Ударил клячу о камень, разорвал ее на четыре части и стал воевать. Он махнул одной конской ногой — и убил тысячу человек, махнул другой — убил две тысячи и так быстро истребил шаха со всем его войском, словно весь свой век только и делал, что воевал.
Совершив этот подвиг, пошел юноша странствовать.
Шел он, шел… Шел он днем, шел он ночью и увидел однажды человека, который нес на плечах две вековые чинары, вырванные с корнем.
— Кто ты, молодец? — спросил богатырь.
— Какой я молодец! — ответил древонос. — Вот слышал я — есть на свете молодец, он притащил жадному шаху старуху Карт в кувшине.
— Это я сам, — сказал богатырь.
— Тогда позволь мне быть твоим товарищем, — попросил древонос.
Дальше они пошли вдвоем и вскоре увидели человека, который сидел у дороги и вертел на колене мельницу.
— Кто ты, молодец? — спросили они его.
— Какой я молодец! — возразил мельник. — Вот слышал я — есть на свете молодец, он во дворец к жадному шаху приволок змея Ашдага, да еще схватил его за уши, словно кошку.
— Да ведь это был я! — откликнулся богатырь.
— Ну, если ты, то я буду твоим другом, — обрадовался мельник.
И пошли приятели втроем.
Ходили они там и сям, бродили по горам и лесам и наконец выбрали поляну, на которой построили дом и зажили в нем. Пищу они добывали себе охотой.
Однажды юноша и мельник ушли на добычу. Дома остался древонос.
Наполнив мясом котел, в который входило десять оленей, древонос принялся разводить огонь и вдруг услышал, что за дверью что–то шуршит.
Он выглянул и увидел: едет на хромом зайце человечек — сам с четверть, борода с аршин.
— Дай кусочек мяса, — попросил гость.
Древонос дал ему целого оленя. Проглотив его, как муху, Верхом–на–зайце сказал:
— Дай еще!
— Живот лопнет! Ступай–ка, куда шел, — погнал его древонос.
Тогда Верхом–на–зайце вырвал из своей бороды волосок, связал тем волоском древоноса, словно ягненка, слопал дочиста все, что было в котле, и отправился своей дорогой.
Вернулись мельник с богатырем из леса, развязали древоноса, смотрят — а в котле пусто.
На другой день на охоту пошел древонос с богатырем, а дома остался мельник. Только стал он готовить обед, Верхом–на–зайце был тут как тут, и все случилось так же, как вчера.
На третий день богатырь на охоту послал товарищей, а еду стряпать взялся сам.
Едва положил он в котел мясо, Верхом–на–зайце стоял уже у порога.
— Дай мяса! — потребовал он.
— Добрый гость с хозяином ласков, — ответил юноша. — Если ты этого не знаешь — не дам.
Вырвав из бороды волосок подлиннее, Верхом–на–зайце бросился на богатыря, но богатырь схватил его одной рукой, другой расщепил столетний дуб, стоявший у дома, и защемил в щель бороду человечка.
Когда древонос с мельником вернулись, неся убитых оленей, юноша повел их к дубу, чтобы похвастаться своей добычей. Но Верхом–на–зайце, оказывается, вырвал дуб с корнем и ушел, волоча его за собой.
Друзья пошли по следу, который оставляло дерево.
Шли они, шли долго и добрались до пещеры, у входа в которую валялся брошенный дуб.
— Обвяжите–ка меня веревкой покрепче, — сказал богатырь.
Друзья обвязали его, и он стал спускаться в пещеру.
Сначала он погибал от холода, потом умирал от жары, но добрался все же до дна и стал ногами на твердую землю.
Оглядевшись, юноша увидел, что он попал в большое подземелье, полное всяких драгоценностей. Пол здесь был из серебра, а стены из чистого золота. В углу на ковре сидела за шитьем девушка, лицо которой, все освещая вокруг, сияло, как пятнадцатидневная луна. Верхом–на–зайце спал тут же; под рукой у него лежала волшебная сабля.
— Ах! — вскрикнула девушка тихонько. — Как ты сюда попал? Уходи поскорее, пока не проснулся хозяин. Он убьет тебя непременно.
— Смерти бояться — живым не быть! — сказал богатырь и схватил Верхом–на–зайце за седую бороду.
Взвизгнув, тот вцепился в храбреца, словно кошка, но богатырь так хлопнул своего врага о стенку, что в руках осталась лишь борода.
— Откуда ты, красавица? Кто твои отец и мать? — спросил он.
— Я шахская дочь, — ответила девушка. — Этот бородатый вор силой увез меня из отцовского дома и запер здесь.
— Ну, с ним я расправился. А тебя я подниму наверх, отвезу в отцовский дом и, если ты не против, женюсь на тебе, — сказал юноша.
— Хорошо, — ответила царевна. — Ничего другого я не желаю. Ведь ты избавил меня от этого злодея…
И богатырь стал собирать сокровища, а друзья вытаскивали их наверх на веревке.
Так они подняли все, что было на дне пещеры. Наконец остались внизу только юноша и шахская дочь.
— Теперь пусть поднимут тебя, — сказал богатырь.
— Нет! Поднимись сначала ты сам, — попросила она. — Боюсь, чтобы товарищи твои не оставили тебя здесь.
— Не такие они люди, — обиделся юноша. — Поднимайся–ка ты первой!
Девушка долго не соглашалась, но богатырь все же уговорил ее. Тогда она сказала ему:
— Чую я, что товарищи твои задумали плохое. Запомни же, что я тебе скажу. Каждый день на заре вбегают в это подземелье два барана — белый и черный. Когда они прибегут, постарайся сесть на белого барана, и он вынесет тебя на белый свет. Но остерегайся попасть на черного: с ним провалишься ты в подземное царство.
— Есть там, внизу, еще что–нибудь? — крикнули древонос и мельник, подняв наверх шахскую дочь.
— Ничего больше. Тащите теперь меня, — ответил юноша.
— Ну, ты–то можешь и там остаться! — закричали друзья.
Они сбросили веревку в пещеру, вход закрыли мельницей, которую всюду таскал за собой мельник, привалили двумя чинарами, что носил на плече древонос, а потом ушли, захватив все богатства и красавицу.
Тут только постиг богатырь и ум девушки, и свою собственную глупость, и коварство своих друзей, но делать было нечего: оставалось ему сидеть да ждать.
Богатырь прождал всю ночь, не сомкнув глаз, а рано на заре в подземелье вбежали два барана — белый и черный. Юноша метил сесть на белого, но промахнулся и попал на черного. И в тот же миг юноша очутился в подземном царстве, на крыше чужой сакли.
Он спрыгнул с крыши и вошел в дом, где сидела старая старуха и пряла пряжу.
— Дай мне, мать, глоток воды, я умираю от жажды, — попросил он.
— О, — воскликнула старуха, — не с белого ли света спустился ты смеяться над нами, бедными людьми! Откуда возьму я тебе воды?
— А что, разве у вас ее вовсе не бывает? — удивился юноша.
— Как не бывать — бывает! — сказала старуха. — Да что толку, когда у нашего прозрачного родника поселился Дэв о девяти головах. Каждый год мы отдаем ему самую красивую девушку нашего города. В тот день, когда он ее съест, допускает он нас к воде. Все остальное время мучаемся мы без воды.
— Дай–ка мне два кувшина! — приказал богатырь. — Удивляюсь я: что вы за люди!
— Берегись, сынок! — заплакала старуха. — Покрепче тебя молодцы пытались, да все без голов остались. Дэв убьет тебя!
— Ладно, — отмахнулся он уже на пороге. — Не посмеет. А посмеет, так пожалеет… Давай кувшины.
Со слезами подала ему старуха два кувшина, и богатырь пошел к роднику. Он наполнил оба кувшина до краев, и Дэв, который лежал у самой воды, только посмотрел на него искоса и помотал своими девятью головами.
Когда опорожнила старуха кувшины, богатырь пошел к роднику снова. И снова Дэв ничего не сказал ему, но топнул ногой так, что земля треснула, а пыль столбом поднялась к небу.
Тотчас же весь город узнал о подвиге храброго юноши. Правитель подземного царства призвал его к себе.
— Проси все, что захочешь, возьми все, что пожелаешь, только убей ты этого Дэва, о герой! — взмолился он. — Ты один это можешь, иначе Дэв убил бы тебя сразу, как убивал всех, кто посмел приблизиться к воде.
— Хорошо, пойду драться! И кому–нибудь из нас двоих сегодня крепко достанется, — сказал юноша. — А ты смотри не забудь своего слова.
Он опоясался волшебной саблей, которую добыл в подземелье, захватил кувшины и пошел к роднику в третий раз.
— Стыда у тебя нет, человек! — закричал Дэв. — В первый раз я пощадил тебя как гостя, во второй пожалел как друга… А теперь ты приходишь снова!
— Эге, негодяй, — ответил богатырь, — а самому тебе не стыдно отнимать у добрых людей воду да живьем пожирать молодых красавиц?.. Берегись! Я пришел за твоими подлыми головами. — И юноша девять раз ударил волшебной саблей, и все девять голов Дэва скатились наземь.
Чуть с ума не сошли от радости люди подземного царства. Они плакали и смеялись, прыгали и целовались. И люди, и цыплята, и ослы, и верблюжата — все живое бросилось к воде.
— Подвигу, который ты совершил, нет цены, — сказал правитель подземного царства богатырю. — В этом году был срок моей дочери идти к девятиглавому Дэву. У меня ничего нет дороже ее. Женись на ней и правь нашей страной. Я сделал бы больше, но не знаю, что еще можно сделать!
— Я житель белого света, — ответил юноша. — Не думай, что мне не нравится твоя дочь или я не ценю твоей щедрости. Нет! Но я люблю свою родину, и увидеть ее вновь — для меня дороже всего на свете.
— Этого я не могу сделать, юноша, — нахмурился правитель. — И никто не сможет, кроме орла, что живет в чинаровом лесу. Я пошлю к нему гонцов. Кто знает, быть может, он и согласится.
Но гонцы вернулись ни с чем. У орла в гнезде было шестеро орлят, и он не захотел покинуть их даже ради правителя подземного царства.
Пошел тогда сам богатырь на поклон к владыке птиц.
В ту пору орел улетел за добычей, а над гнездом его, в котором кричали голодные птенцы, кружил углечерный коршун.
Юноша убил этого коршуна, лег под чинарой и стал поджидать орла.
— Чир–чир! Чир–чир! — закричали орлята, завидев орла. — Этот герой спас нас от смерти. Он убил углечерного коршуна.
— Эй, богатырь, — сказал орел, — ты убил моего врага и врага моих детей. Проси о чем хочешь, я исполню все без отказа.
— Вынеси меня на белый свет, мне ничего больше не надо, — попросил богатырь.
— Зарежь пятьдесят буйволов и освежуй их! — приказал орел. — Из шкур сделай бурдюки и наполни водой. Мясо и воду мы возьмем с собой в дорогу.
Юноша все сделал, как велел ему орел. Мясо он положил на правое крыло орла, бурдюки погрузил на левое, сел птице на спину и крикнул:
— Летим!
Они летели, поднимаясь все выше и выше, и когда орел требовал: «Мяса!» — богатырь протягивал ему кусок мяса, а когда кричал: «Воды!» — давал воду.
Совсем немного оставалось им лететь до белого света, когда запас мяса кончился.
— Мяса! — крикнул орел. — Мяса, мяса!
Богатырь молча отрезал палец на правой ноге и отдал ему.
Орел взмахнул крыльями в последний раз и вынес его на милый белый свет.
Поклонился юноша птице низко за ее услугу и пошел, хромая, по родной земле.
— Отчего ты хромаешь? — крикнул ему вслед орел.
— Затекла в пути моя правая нога, — ответил юноша.
— Говори правду! — приказал орел.
— Когда кончилось мясо, я отрезал для тебя палец на правой ноге, — нехотя сознался юноша.
Тотчас выплюнул орел этот палец, смочил его своей слюной, приложил к ране, и палец снова прирос к ноге.
Юноша попрощался с орлом и пошел к своему дому.
Пришел, стал у дверей и услышал такой шум, что чуть не оглох.
Это дрались из–за шахской дочери древонос с мельником. А девушка горько плакала и твердила одно: что не выйдет замуж ни за кого, кроме юноши–богатыря.
— Кто что добудет, тот с тем и будет! — сказал богатырь и открыл дверь.
Он ударил мельника и уложил лицом вверх, ударил древоноса и уложил лицом вниз, а потом взял за руку девушку и пошел с ней в другое царство.
Так женился богатырь на красавице.
notes
Назад: БАЛКАРСКИЕ СКАЗАНИЯ[261]
Дальше: Примечания
