Калидонская охота

Бедна и камениста земля Этолии. Испокон веков занимались этолийцы охотой, благо в горных дебрях на покрытых нерубленым лесом берегах Ахелоя и Эвена водилось множество зверей – стремительных косуль, свирепых волков, быстрых зайцев, осторожных лис, неповоротливых с виду, но грозных медведей. Славились обитатели этих мест как смелые ловчие. Охота кормила, одевала и тешила душу, и поэтому более других богов и богинь почитали этолийцы Артемиду, и никогда не пустовали алтари в ее храмах.

Но в некоторых частях страны на берегу моря стали сеять хлеб, сажать плодовые деревья, заниматься виноградарством. Цари, правившие Этолией из каменистого Калидона , покровительствовали пахарям, садоводам, виноградарям, ибо их труд приносил верный доход и позволял строить города, содержать войско.

Молва сохранила имя этолийского царя Ойнея . Оно означает в переводе «виноградарь». О том же, как появился виноград в Этолии, говорили по-разному. Охотники уверяли, что отросток винограда родила собака из царской своры. Виноградари же доказывали, что гостем Ойнея был сам Дионис. Он-то и подарил царю на прощание виноградную лозу.

Было у Ойнея и его супруги Алфеи трое дочерей и сын Мелеагр. Вырос юноша сильным, храбрым, благородным и более всего на свете любил охоту. Но каждый выход Мелеагра в лес доставлял его матери страшные муки. И не была она трусихой, какой казалась другим матерям. Были у Алфеи основания опасаться за жизнь сына. Она одна из всех смертных знала, что настоящим отцом Мелеагра был не Ойней, а сам бог Арес. Хранила она и другую тайну. На седьмой день после рождения сына пророчица, явившись в женскую половину дома, бросила в очаг ясеневое полено и сказала, что в нем заключена жизнь Мелеагра. Как только оно догорит, он уйдет в аид. Выхватила царица занявшееся полено голыми руками, затушила его в воде и спрятала подальше от глаз людских. С тех пор жила в страхе, ожидая беды не только от леса, но и от дома, от очага в нем.

В том году, когда, словно осы из горных пещер, роем на Этолию налетели беды, земли под злаками и виноградом дали невиданный урожай. И решил Ойней принести Деметре, Афине и Дионису благодарственные жертвы. Об Артемиде же он не вспомнил: от ее зверья и так не было прохода. Диким гневом загорелось сердце богини, когда она увидела, как Деметра и Дионис вдыхают доносящиеся из царства Ойнея запахи всесожжений, а ей пришлось обойтись одной амброзией.

Долго решала злопамятная дочь Латоны, какую придумать кару для Ойнея. И наконец, вспомнив, как милы ему пашни и виноградники, она наслала на Этолию кабана, ибо больше этого зверя никто не причинял вреда землепашеству и виноградарству.

А был этот кабан необычный, ростом с теленка, а силой с быка. Кровью у него были налиты глаза и сверкали пламенем, а клыки подобны слоновым бивням. Когда он несся по лесу, в ужасе разбегалось все живое. А если выбегал на пашню, все равно что огнедышащие волы вспахивали ее медным плугом. Он вытаптывал виноградники и молодые насаждения, губил овец и коров. Ни пастух, ни собаки не могли их защитить.

Не помышляя о схватке с чудовищем, бежали земледельцы и пастухи с женами и детьми под защиту крепких стен Калидона и, собравшись кучками, с ужасом вслух размышляли о будущем, предвидя голод и болезни.

Молва о необыкновенном звере распространилась не только по всей Этолии, но и по окрестным землям. Слухи еще более преувеличили его величину и силу. Говорили, что он ростом со слона, что ломает клыками вековые дубы и что кожа у него из меди, не пробиваемая копьем.

Царь Ойней был растерян более всех. Он понимал, что сам стал причиной гнева Артемиды, и не знал, как помочь своему народу. Ведь выступив против насланного ею зверя, он может вызвать еще большую ярость богини.

И тогда в царскую половину дома пришел бесстрашный Мелеагр. Поклонившись отцу и матери, он сказал:

– Дозвольте, родители, мне бросить клич по всем землям и собрать тех, у кого сильные руки и храброе сердце, на охоту, какой не видывал свет.

– Иди, сын мой, как велит тебе твое сердце! – сказал царь.

– Да будет с тобою могучий Арес! – молвила царица. – Почаще вспоминай его имя. И знай, что твоя мать спокойна за тебя.

И затрубил Мелеагр в свой охотничий рог. И услышали его призыв и в далеких Афинах, где правил могучий Тесей, и в Иолке, где царствовал Пелей, и в Спарте, где прославились силой близнецы Диоскуры, и в Аркадии, где лучшей охотницей была юная Аталанта.

И отозвались на призыв Мелеагра десятки рогов тех, кто готов был поднять оружие против чудовищного кабана. По суше, дорогам и горным тропам, а кто и по морю на кораблях и лодках, шли и плыли в Калидон охотники, и вся Эллада от Олимпа на севере до мыса Тенара на юге наполнилась гулом голосов и собачьим лаем.

И открылись медные западные врата Калидона, чтобы впустить смельчаков. Мелеагр, приветствовавший героев, впервые увидел могучего Тесея и его ближайшего друга, царя лапифов Перифоя; сыновей Тиндарея, спартанских близнецов Кастора и Полидевка; аргосца Левкея; прославленного своим копьем Акаста, сына Пелия; аркадянина Анкея, считавшегося по силе вторым после Геракла; неодолимого бегуна Эхиона; рожденного Аминтором Феникса; юного Нестора, сына Нелея; умудренного опытом добытчика золотого руна Ясона.

Но не было предела восторгу Мелеагра, когда в город вступила Аталанта, в коротком до колен хитоне, со светлыми волосами, убранными в узел на затылке, с колчаном из слоновой кости, оправленным чеканным серебром. Когда же она пришла и влилась в группу охотников, Мелеагр проговорил:

– Счастлив тот, кого она удостоит назвать своим супругом.

Ойней устроил героям пир в своем дворце. Длился он девять дней и ночей. Лилось в кубки вино из царских подвалов. Лилась и непринужденная речь. Вспоминали герои о предках, прославившихся в сражениях и морских походах, и о своих собственных великих деяниях. Аталанта внимала рассказам, но в кубке ее была лишь вода. Диониса дар, как и дары Афродиты, она презирала.

На десятый день, перед выходом в лес, охотники единодушно одобрили условия состязания: кабанья шкура и голова с клыками достанутся тому, кто сразит зверя.

И вновь запели рога, возвещая начало охоты . Калидон наполнился нетерпеливым лаем собак. Герои прорезали толпу, провожаемые благодарными и восторженными взглядами. Никогда и нигде не было такого ликования. Ведь шли они не на забаву. Народ Этолии видел в них спасителей.

Напасть на след чудовищного вепря было нетрудно. В тех местах, где он отлеживался днем, трава была примята так, словно отдыхало стадо слонов. Но, почуяв след зверя, собаки начали пятиться. Их тащили, пока Аталанта не посоветовала:

– Отпустите этих тварей с телами волков, но с сердцами оленей.

Стыдно стало собакам, и они вырвались вперед, но далеко от охотников не отходили, словно надеясь на их защиту. И это ускорило встречу с кабаном, ибо он, издалека почуяв ненавистный ему собачий дух, ринулся навстречу охотникам.

Мелеагр и Аталанта нападают с копьями на вепря

О близости зверя предупреждали громовое хрюканье и треск падающих деревьев. Охотники застыли, сжимая в руках кто копье, кто дротик, кто рогатину. Зверь, всем своим видом внушавший ужас, показался из-за деревьев. Яростью горели его глаза, из пасти хлопьями падала пена. Сначала он кинулся на собак, подняв нескольких на клыки, а остальных разогнав. Первым метнул свой дротик Эхион, но он угодил в ствол клена, содрав кору. Дротик Ясона был брошен с огромной силой, но пролетел над головой зверя, не причинив ему вреда. Один из охотников взмолился Аполлону, прося дать его руке меткость. Услышал Аполлон мольбу, и копье не дало промаха, но в полете слетел железный наконечник, – не иначе это козни сестры Аполлона Артемиды, – и кабан, едва ощутив удар тупым древком, повел огромным ухом.

И вот он уже несется на охотников, сбивая их с ног и нанося смертельные раны.

Еще немного, и погиб бы юноша Нестор родом из Пилоса. Но, опершись на копье, взметнул он свое гибкое тело вверх и зацепился руками за ветки ближайшего дерева.

Тогда-то и кинулся к зверю храбрый Анкей, чья секира не давала промаха. Но едва успел он занести секиру, как кабан вонзил ему клыки в живот, и герой упал, обливаясь кровью.

Вскипело сердце Аталанты, увидевшей гибель земляка. Она натянула лук, и стрела пронзила загривок животного, задев также ухо.

Почувствовав боль, зверь на мгновение оторопел, и этим воспользовался Мелеагр, метнувший в кабана копье. И только тогда зверь зашатался. Сразу же и другие герои стали кидать свои копья и дротики, и вскоре вепрь рухнул на землю, и его труп стал напоминать колючего ежа.

Герои не без усилий вытащили из туши копья и дротики. Мелеагр же, наступив ногой на гигантскую голову, сказал, обращаясь к Аталанте:

– По праву эта добыча принадлежит тебе и мне. Разделим же ее полюбовно!

Последние слова потонули в разъяренном реве охотников. Наглее всех вел себя Плексипп, дядя Мелеагра по матери. Рванувшись к туше, он закричал:

– Эй, полегче, сосунок! Не пяль глаза на чужое! Смотри, как бы тебя не подвела твоя хваленая красота.

Не стерпел Мелеагр нанесенной ему обиды и ответил на нее ударом копья. Плексипп свалился замертво. Другие герои отступили в ужасе.

В тот же день в Калидон на двух носилках внесли кабана и Плексиппа, жертву распри. Ликование народа, узнавшего, что кабан уничтожен, сменилось плачем. Увидев тело любимого брата, царица ударила себя в грудь и заполнила город печальными воплями. Когда же имя убийцы было названо, не утих ее гнев, а еще более разгорелся. Упала она на землю и, ударяя по ней кулаками, стала призывать Аида и Персефону, чтобы они покарали сына смертью. Потом царица кинулась в покои, чтобы отыскать обгоревшее полено, сохранявшее жизнь Мелеагра. Заметалась она по дому в поисках огня, и угрозы, раздававшиеся из ее уст, позволили понять сестрам Мелеагра, что брату грозит гибель. И когда рабы, по приказу царицы, принесли щепки и лучины и подожгли их, девушки стали затаптывать огонь, не подпуская к нему мать.

Тем временем к Калидону подступили вооруженные обитатели соседнего Плеврона, где царствовал Плексипп. Не ожидавшие натиска калидонцы уступили врагам, и те взобрались по лестницам на городские стены. Мелеагр же, смертельно обиженный матерью, заперся вместе со своей супругой в покоях, отказавшись участвовать в защите города. Узрев врагов на городских стенах, к дому героя бросились старейшины и жрецы. Они умоляли его покинуть свое убежище и вступиться за город, обещая отрезать надел земли в пятьдесят десятин, наполовину покрытый виноградником, наполовину оставшийся под паром. Но и эта неслыханная награда не смягчила сердце оскорбленного героя.

В запертую дверь покоев Мелеагра стал стучать его отец Ойней, умоляя выйти и спасти город. Явились и друзья героя, его соратники, убеждая не упрямиться. Но Мелеагр не откликался. Тем временем враги, спустившись со стен, рассыпались по городу, грабя и убивая всех встречных.

Упав на колени, юная супруга стала умолять спасти ее, других дев и женщин от печального рабства. Лишь тогда уступил Мелеагр и согласился выйти наружу. Он покрылся пышноблестящим доспехом, взял в руки меч. Но именно в это мгновение Алфее удалось одолеть дочерей и бросить в огонь полуобгоревшее полено.

Появление героя на агоре вызвало панику неприятеля. Плевронцы знали, что сильнее Мелеагра нет никого в Этолии. В ужасе, бросая награбленное, кинулись они к городским воротам. И вдруг Мелеагр ощутил страшную боль. Грудь горела так, словно он проглотил горящие уголья. В ужасе зовет герой на помощь жену, старика отца, друзей. Но никто не может ему помочь, ибо догорало полено, брошенное матерью в огонь, а вместе с ним и его жизнь.

Невиданная скорбь охватила город. Ушел в аид его защитник, его спаситель. Бьют себя в грудь калидонские женщины. Старый Ойней посыпает голову дорожной пылью, проклиная долгий свой век, позволивший увидеть смерть юноши-сына. А виновница гибели сына, в ужасе от содеянного, ударом кинжала спасает себя от мук пробудившейся совести.

И кто знает, сколько бы еще бед обрушилось на Этолию, не догадайся Ойней смягчить гнев Артемиды великолепными празднествами, длившимися два дня. В первый день к ее храму, что у западных ворот, состоялось грандиозное шествие юношей и девушек с венками на головах и зелеными ветвями в руках. Процессию завершала колесница, влекомая ланями. На ней стояла юная жрица Артемиды в коротком хитоне, подпоясанном у самой груди. На следующий день был сооружен алтарь в виде огромного четырехугольника, заполненного в центре сухими поленьями и сучьями и обнесенного по краям свежесрубленными стволами молодых деревьев в два человеческих роста. Толпы жертвователей несли на алтарь клетки с птицами, живых волчат, кабанов, медвежат и других обитателей леса, попавших в заранее расставленные капканы. Последними за ограду втолкнули юношу и девушку, предназначенных жребием в жертву суровой богине, сердце которой пытались смягчить. Подобно пылающим кометам взлетели факелы, и вскоре из-за частокола вырвались языки пламени. Некоторые звери пытались выскочить за ограду, но их кольями загоняли назад в костер. Треск поленьев слился с криком и ревом заживо сжигаемых людей и животных .

К человеческим жертвоприношениям в ту пору в Этолии, как раньше во всех землях, населенных лелегами, пеласгами или ахейцами, прибегали не только во время регулярных празднеств богов, но и в случаях эпидемий или иных бедствий, чтобы умилостивить наславших их богов. У этолийцев, более отсталых, чем их соседи, сохранилось немало мифов, связанных с этим варварским обычаем. Один из них по своему трагическому накалу напоминает шекспировскую повесть о Ромео и Джульетте.

Жил в Калидоне, когда он был еще обитаем, юный жрец Диониса Корес. Однажды во время праздника в честь сына Семелы он увидел девушку удивительной красоты по имени Каллироя и с тех пор потерял покой. Образ красавицы неотступно стоял перед Коресом, и он, шепча ее имя, обращался с мольбой и любовными клятвами, на какие только способно человеческое сердце: Каллироя! Каллироя! Каллироя!

Отыскав дом девушки, он стоял целыми днями возле него, чтобы увидеть, как она несет на голове кувшин с водой из источника или веселится с подругами. О необыкновенной любви Кореса к Каллирое вскоре узнал весь Калидон. Кто-то посоветовал отцу юноши слать сватов. Они вернулись ни с чем. Девушка сказала, что скорее утопится, чем станет женой отвратного юнца, который следует за нею, как вторая тень. И что бы ни предпринимал отец Кореса, какие бы ни обещал дары, Каллироя была непреклонна.

И обратился Корес к Дионису, которому служил, чтобы тот вдохнул в сердце девушки любовь, и бог внял мольбе своего жреца. Но равнодушие Каллирои было так велико, что стрелы Эрота, направленные по просьбе Диониса, отскакивали от нее, как от каменной скалы, поражая ничего не подозревавших калидонцев, следовавших по своим делам.

И вскоре весь Калидон был охвачен загадочной болезнью, напоминавшей опьянение, когда люди теряют над собой власть и совершают необъяснимые поступки. Нет! Это не было любовью, а скорее безумием, опасным подобием любви.

Как всегда в таких случаях, старцы решили обратиться к оракулу, но не к дельфийскому, где волю Аполлона передает людям пифия, надышавшись ядовитыми испарениями земли, а к додонскому, что в соседнем с Этолией Эпире, где жрецы, никогда не моющие ног и спящие на голой земле, толкуют волю Зевса по воркованию храмовых голубей и невнятному шелесту листьев священного дуба.

Страшен был ответ: виновницей охватившего город неистовства объявлялась Каллироя. И тот, кто ее полюбил, должен сам принести девушку в жертву.

Как удар молота, поразил Кореса этот ответ. Юноша понимал, что не Каллироя, а он – виновник несчастий Калидона. Ведь это он не смог справиться с охватившим его чувством! Он, а не кто другой, обратился к Дионису с преступной мольбой. Почему же должна погибнуть она? И почему именно ему назначено занести жертвенный нож? Что было наказание, назначенное богами душам Тантала и Данаид, перед тем, которое определено ему, живому, никого не обманувшему, никого не убившему? И можно ли возносить молитвы и приносить жертвы богам, карающим за любовь суровей, чем за убийство и обман, – думал он, жрец Диониса. Юноша гнал от себя кощунственные мысли, а они неотступно преследовали его вновь и вновь. И в противоборстве с ними он не заметил, как на его плечи набросили одеяние, приличествующее торжеству, вложили ему в руку кривой жертвенный нож. Все было в тумане. Он не видел лиц жрецов и флейтистов, но все его существо заполнили выводимые флейтами звуки печального чужеземного лада.

И вдруг… Туман рассеялся, и возникло смертельно бледное лицо Каллирои с расширившимися от ужаса и недоумения глазами. Ее вели, как жертвенное животное. Она никогда не была от него так близко. Она всегда убегала от него. Но теперь ее поставили совсем рядом. Нет, не для поцелуя или объятия – для смертельного удара. А флейты звучали все громче и настойчивее, призывая свершить предназначенное богами.

Корес начал медленно поднимать нож, не отрывая взгляда от испуганного девичьего лица, и вдруг, стремительно вонзив клинок себе в грудь, упал к ногам Каллирои.

Оборвался мотив флейт. Наступила тишина, какая случается только в те редкие мгновения, когда смертных, запутавшихся в братоубийственных войнах или иных преступлениях, внезапно посещает разум. В тишине все услышали вздох Каллирои, словно бы каменное ее сердце дрогнуло перед силой любви. Лицо ее, внезапно осветившееся неведомым ей чувством, приобрело такую божественную красоту, что уже никто не мог и помыслить о совершении определенного богами обряда. Словно прозрев, девушка жадно всматривалась в умиротворенные смертью черты того, кто еще недавно внушал отвращение, и ее сердце пронзила такая нестерпимая боль, что унять ее могла только смерть. И, выхватив нож из еще мягкой руки Кореса, Каллироя нанесла себе смертельный удар прямо в сердце и бросилась в ручей, который с тех пор носит ее имя.