— Пошла прочь, расставила тут свою задницу!

Кейт отступила в сторону, и Карла с грохотом взгромоздила на разделочный стол еще две большие банки консервированных бобов.

Вокруг было полно свободного места, но все знали, что спорить с Карлой, тем более в шесть часов утра, было все равно что играть с огнем. От Карлы угрожающим потоком исходили волны агрессии, готовой выплеснуться на любого попавшегося под руку, она была словно наэлектризована ею, и, хотя она не отличалась внушительными размерами, места ей требовалось много. Под белым халатом на ней был надет светло-голубой спортивный костюм с розовыми полосками по нижнему краю и замызганные светло-зеленые кроссовки. Странное дело — женщина, склонная к проявлению крайней физической жестокости, предпочитала в одежде нежные тона. Других заключенных Карла держала в почтительном страхе, ее побаивались и обращались с ней так, словно она была дикой свирепой медведицей, без слов уступали ей лучшее место и старались не сердить ее лишний раз.

— Спасибо, — сказала Кейт. — Я как раз хотела сходить за ними.

Слова Карлы были обидными, но, если судить по тону, которым она их произнесла, можно было сказать, что она пребывала в приятном расположении духа. Кроме того, она относилась к Кейт довольно благосклонно. Иначе она бы попросту одним пинком отшвырнула ее с дороги.

Кейт перемешала содержимое огромной кастрюли и переложила в длинную металлическую емкость. Ожоги на руках окончательно зарубцевались. При помощи кухонных прихваток она вставила емкость в ячейку горячего мармита. Согласно меню, написанному мелом на дощечке на стене, сегодняшний завтрак составляли бобы с колбасой — всего 466 порций. Там же были записаны специальные указания — 22 вегетарианские порции, 5 — с пониженным содержанием жиров, 70 — не содержащие свинины. Бутерброды девушки делали наверху. Воду для чая дежурные по этажу брали в бойлерной, чай заваривали в огромных металлических чайниках.

Заключенным, которые помогали на кухне, платили семь фунтов в неделю — самую высокую заработную плату в тюрьме, но, чтобы заработать эти деньги, приходилось изрядно потрудиться. Ночная смена поднимала их чуть свет, в пять утра нужно было начинать готовить завтрак. Если не считать кухонного персонала, в пищеблоке постоянно трудились двадцать четыре арестантки. Обычно Кейт не допускали до этой работы, но в колонии свирепствовала эпидемия гриппа, и катастрофически не хватало рабочих рук. За какие-то пять дней работы отвратительный запах кислятины настолько въелся в кожу рук, что она не могла избавиться от него, сколько ни старалась.

Кейт перекладывала консервированные бобы в кастрюлю, когда подошел Боб. Боб был одним из контролеров, дежуривших в пищеблоке, болезненного вида, вечно чем-то озабоченный мужчина, словно лишенный возраста, ему можно было дать и двадцать четыре, и сорок. Он обратился к Карле:

— Заменишь Кейт. — Он сказал это тоном, каким отдают приказы, не подлежащие обсуждению. Затем к Кейт: — Мисс Шоу попросила тебя, если ты уже позавтракала, нарезать лук вместе с Йабо.

Кейт без возражений отошла. Карла скорчила недовольную гримасу.

— Вонючие бобы, — сказала она. — Как я их ненавижу, эти ваши поганые бобы. — Тем не менее она взяла деревянную ложку.

Кейт пошла к застекленному помещению, расположенному в конце гигантской кухни за штабелями сковородок. Она открыла дверь и улыбнулась мисс Шоу, заведующей пищеблоком, — они уже успели обменяться утренними приветствиями. Мисс Шоу, уже в течение семи лет работавшая в этой должности, приходила к шести часам и дежурила до пяти, а иногда оставалась и дольше. В круг ее обязанностей входили разработка меню, обеспечение продуктами и ведение бухгалтерии. По натуре она была доброй и по-матерински отзывчивой, но каким-то образом умудрилась остаться незамужней и оказаться на службе в женской колонии. Она обладала совершенно нетипичной для профессии повара внешностью — была высокой и худосочной. Вся болезненно-желтая, точно прованское масло, подумала о ней Кейт.

Мисс Шоу свято верила в то, что полноценное питание способно скрасить однообразную жизнь заключенных. «К питанию нужно относиться бережно, с любовью», — говаривала она. Беда в том, что она и не подозревала, что большинство девочек были готовы изо дня в день питаться гамбургерами и чипсами, острым карри и мясными гренками. Это была привычная им еда.

Пища доставлялась на тележках по специальному маршруту, по гулким коридорам, соединяющим тюремные блоки. Осужденные обедали либо в маленьких общих столовых, либо, если они пользовались особым доверием и имели большую свободу передвижения, в комнатах отдыха и в своих камерах. Частенько случалось так, что приготовленная пища попадала на стол лишь спустя пару часов после того, как тарелки с едой оставляли для разогрева. К тому времени то, что выглядело аппетитным на кухне, превращалось в неопределенного цвета массу с корочкой подсохшего соуса.

Кейт никогда не привередничала в отношении еды даже в тех тюрьмах, где кормили из рук вон плохо. Она молча слушала недовольное ворчание по поводу неумело приготовленных блюд и уплетала за милую душу овощную запеканку с луком, печенку, пирог с овощами и жареным картофелем или курицу с пюре. Она особенно любила печенье из крутого теста и домашние бисквиты, которые выпекались на огромных металлических противнях, рядами составленных в жарочном шкафу. Раньше в тюрьме Холлоуэй пекли свой хлеб, теперь же только булочки, засыпая в тестомес одновременно девяносто шесть килограммов муки.

Ей никогда не приходило в голову, что тюремная пища нравилась ей только потому, что на протяжении четырнадцати лет она не ела ничего другого. Ей было не с чем сравнивать. Она подошла за ножом к узкому буфету, который вечером ежедневно после строжайшей проверки закрывался на ключ. Каждый нож — длинный, с идеально ровной изогнутой линией остро наточенного лезвия — занимал свое отверстие. Девушкам, занятым на нарезке, полагалось класть в отверстие бирку со своим номером, чтобы дежурный по кухне офицер в любую минуту смог определить, в чьих руках находится тот или иной нож.

Кейт выбрала один для резки лука. Она догадывалась, почему Боб попросил Карлу заменить ее: Карла в то утро была не в духе и запросто могла в припадке бешенства пустить в ход этот небезопасный предмет. Арестанткам, изъявившим желание работать на кухне, необходимо было сначала получить на то одобрение администрации. Карла уже довольно долгое время вела себя прилично. И хотя внешне она стала гораздо более сдержанной и ее агрессия трансформировалась в форму словесных оскорблений, вряд ли кто-то упрекнул бы Боба в излишней осторожности.

Кейт ополоснула руки в холодной подсоленной воде — мисс Шоу считала, что так легче смыть запах лука, — и подошла к рабочему столу, где трудилась Йабо. Рядом с ней стояла огромная сетка с луком.

— Привет, — сказала Кейт, и молодая девушка в ответ застенчиво улыбнулась. Когда она улыбалась, ее губы растягивались не только в уголках, но и посередине, напоминая распускающийся цветок.

В пищеблоке работало много нигериек, они всегда держались особняком. Йабо была самой молодой из них, ей не было и двадцати. Кейт испытывала дружескую симпатию к этой малообщительной девушке. Она принялась за резку лука, стараясь держать руки подальше от слезящихся глаз.

— Ничего не слышно из дому? — спросила она.

— Нет, ничего. Ни одного письма, — с тихой печалью в голосе ответила Йабо. — Ничего, — грустно повторила она.

— Не переживай. Может быть, завтра получишь… — сказала Кейт, хотя обе знали, что и завтрашний день не принесет новостей.

Йабо привезли в Холлоуэй месяцем раньше Кейт. Она была одной из многих женщин, вынужденных, в надежде заработать на кусок хлеба, заниматься контрабандой наркотиков. Ее взяли при попытке перевезти партию товара в Англию из Нигерии. В последний момент она отказалась взять своего маленького сына в качестве прикрытия, оставив его на попечение матери. Вернуться домой, к ним ей хотелось больше всего на свете. Ее депортируют, когда закончится срок ее наказания, но это случится нескоро.

— Не волнуйся, мать напишет. — Кейт пыталась поддержать ее.

— Она неграмотная.

— Ты говорила, что твоя сестра умеет писать.

Нигерийка горестно покачала головой.

— Об этом не стоит и думать. Она укатила со своим дружком.

Йабо никогда не упоминала об отце ребенка. Кейт находила между собой и Йабо странное сходство. Среди редких посетителей ни у той, ни у другой девушки не было ни любимых, ни близких людей. Йабо навещали лишь члены Организации по поддержке африканских женщин. Кейт знала об этом, потому что сама помогала заполнять заявления на предоставление свиданий.

Кейт механически делала свою работу, в ее голове крутились разрозненные мысли. Кейт никто не навещал. Бабушка была единственным ее посетителем. Кейт безумно по ней тосковала, именно сейчас она остро ощущала всю горечь своей утраты. Никто больше к ней не приходил.

Очень давно, когда она находилась в колонии для несовершеннолетних, время от времени к ней наведывался ее отец. Теперь его полностью занимала новая семья: у Кейт было двое сводных братьев, которых она никогда в жизни не видела. Нашлись добрые люди, рассказали что к чему еще задолго до того, как прекратились его визиты. Она больше не являлась частью его жизни. На всем белом свете не было человека, которого интересовала бы ее судьба.

Все чаще, иногда по три-четыре раза за день, в ее ушах звучал тревожный настойчивый голос. Она пыталась отгородиться от дурных мыслей, делая вид, что ничего особенного с ней не происходит. От кого он доносится? Неужели кому-то до нее есть дело?

Они чистили и резали лук уже минут двадцать. Ни та ни другая не обратили внимания на Карлу, она направлялась в их сторону, держа в руках гору кастрюль. Она несла их на мойку. Ничего не подозревая, Йабо отошла от стола и тут же со всего маху врезалась в Карлу. Карла потеряла равновесие, пошатнулась назад, словно пьяный боксер, вскинув перед собой жилистые руки, и едва не упала.

Бешеный, нечеловеческий рев осатанелой Карлы и, через мгновение, пронзительный крик Йабо ввели всех присутствующих в состояние оцепенения. В кухне притихли, с немым ужасом ожидая развития событий. Не успела парализованная страхом нигерийка пошевелиться, как мясистая рука Карлы впилась ей в горло, и та с остервенелой силой ударила Йабо головой о стену.

Нельсон, офицер оперативной группы, немолодой чернокожий мужчина со спортивной пружинистой походкой, который, казалось, никогда никуда не спешил, среагировал молниеносно. Кейт отлично знала, что могло произойти, окажись на его месте другой, менее опытный охранник. В мгновение ока он оказался рядом с Карлой и стал что-то очень быстро и очень тихо ей говорить, так тихо, что никто, кроме Карлы, не слышал его слов. В воздухе повисла напряженная пауза.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Карла ослабила свою железную хватку. Она медленно трезвела от припадка дикой ярости. Ее пальцы разжались, и полуживая от страха девушка медленно сползла по стене. В следующую секунду Боб и мисс Шоу набросились на Карлу сзади и скрутили ей руки.

— С-су-уки! — Карла дико взревела, поняв, что ее провели. Ее глаза налились кровью. Она окончательно рассвирепела.

Карла обладала невероятной физической силой, и им двоим с большим трудом удалось сбить ее с ног. Боб всем своим весом уселся Карле на грудь, Нельсон защелкнул наручники.

Кейт подошла к Йабо. От пережитого шока девушка не могла вымолвить ни слова. Все произошло очень быстро, в течение не более чем двух минут.

— Давай-ка посмотрим. — Мисс Шоу подошла к ней, потрогала затылок, осмотрела горло и руку. Из руки сочилась кровь, она выглядела неестественно яркой на фоне светлой ладони. Все это время она сжимала в руке кухонный нож, и его острие, должно быть, поранило кожу между большим и указательным пальцами.

— Подними руку. Выше, — скомандовала Кейт. Она схватила бумажное полотенце и прижала к ране, пытаясь остановить кровотечение.

Йабо тихо постанывала. Мисс Шоу сунула под кран чистую салфетку.

У Йабо были огромные глаза с белой каемкой вокруг темных зрачков цвета вельветового ириса, как у испуганного пони. Мисс Шоу бросила сухо:

— Ничего страшного, жить будет. Кейт, знаешь, где изолятор? Вам обеим не помешает отдохнуть. — Затем она обратилась к Йабо: — Если фельдшер скажет, что все в порядке, возвращайся в камеру. На сегодня ты свободна. Я позвоню в отряд и скажу, что разрешила тебе отдохнуть.

Фельдшер встретила их неприветливо, но свою работу делала быстро и умело. Она молча промыла рану, продезинфицировала и наложила повязку.

— Когда в последний раз тебе делали прививку против столбняка?

Йабо растерялась и не знала, что ответить. Фельдшер без лишних слов протерла ее руку спиртом и сделала инъекцию.

Девушки сидели в маленькой кухоньке отряда Йабо и пили кофе, сваренный Кейт. Каждая думала о своем. На них все еще были надеты белая кухонная униформа и высокие колпаки, сшитые в здешнем швейном цехе этажом выше. Там шили и для своих нужд, и на заказ.

Йабо прижимала к груди покалеченную руку. Кейт увидела несколько капель крови, забрызгавших лацкан белого жакета. Нигерийка перехватила ее взгляд.

— Пойду попробую отмыть.

Они пошли по коридору. Камера Йабо казалась Кейт мрачной копией ее собственной. Постеры, принадлежавшие ее прежней обитательнице, пара журналов для чернокожих женщин, «Краткое руководство для заключенных-иностранцев», содержащее основные сведения о судебных инстанциях, иммиграции и депортации. Интересно, подумала Кейт, читала ли это Йабо? На комоде — ручное зеркальце с отколотыми краями, баночка крема, дезодорант, шампунь.

Йабо подошла к раковине и принялась щеточкой для ногтей счищать пятна крови. Кейт сидела на кровати и пила кофе. Ее взгляд остановился на фотографии маленького голенького карапуза. Это был сын Йабо, Аканде. Она видела эту фотографию раньше. Внизу под ней стояла любопытная вещица, судя по всему, единственная, которая по-настоящему была дорога ее владелице. Это была деревянная статуэтка высотой восемь дюймов.

— Ты привезла ее с собой? — Кейт хотела было потрогать ее, но передумала и убрала руку.

Это был маленький мужчина с метками на каждой щеке, такими, какие рисовала себе Йабо. Его глаза, рот, нос и даже уши были четко очерчены, ноги широко расставлены на деревянной подставке. Искусно вырезанный мужской детородный орган имел устрашающий вид. Вероятно, по причине полного отсутствия других личных вещей, наличие маленького человечка приобретало особое значение.

— Это — ибеджи, — шепотом пояснила Йабо.

— Ибеджи? Кто это?

Перед деревянной фигуркой стояла разукрашенная коробка, в прошлом картонка из-под мыла, сквозь желтую краску были различимы буквы. В качестве подношения на этом импровизированном алтаре лежали два цветка, старательно вырезанные и сшитые из синего атласа.

— Ибеджи — это бог? — спросила Кейт.

Йабо обернулась, взгляд ее стал серьезным.

— Это не бог, но он очень сильный.

Она погладила фотографию улыбающегося малыша указательным пальцем. Кейт заметила, что в углу было пятно — очевидно, Йабо целовала фотографию, желая спокойной ночи своему сыну. Нигерийка дотронулась до щеки ибеджи с такой же любовью и нежностью.

— Это — Обава, — сказала она. — Мой сын.

Кейт была сбита с толку.

— Ты говорила, твоего сына зовут Аканде.

Йабо села на кровать.

— Ибеджи значит двое. Это мой сын Обава.

— Не знала, что у тебя два сына.

— Совершенно одинаковые. Одинаковые лица, глаза, руки.

Она наклонилась вперед и ласково потрепала резную руку ибеджи.

— Это мой сын. Его нет. Он ушел.

Они обе долго молчали. Кейт тихо спросила:

— Он умер?

— Нет-нет, — ответила Йабо и многозначительно добавила: — Он не умер, его просто нет.

Она поставила кружку на пол и осторожно потрогала свою руку.

— Он ушел три года назад. Он пришел ко мне после Аканде, не сразу, спустя день. Потом он очень устал и ушел.

Кейт начинала понимать.

— Ты хочешь сказать, что у тебя их было двое? Близнецы? Так, что ли?

Йабо кивнула.

— С ним все хорошо. Он сейчас рядом с духами. Моя мать велела мне взять с собой Обава и заботиться о нем, чтобы он не рассердился. Я всегда ношу его с собой. Я купаю его. Я одеваю его. Ему нравятся красивые вещи. Смотри. — Она показала Кейт яркие крошечные бусы вокруг его шеи. — Я пою ему на ночь. Я с ним танцую.

Она встала, повернулась к Кейт и, осторожно держа перед собой на уровне талии маленькую фигурку, стала танцевать, покачивая бедрами и плечами, и напевать что-то вполголоса. Это была колыбельная. Кейт с интересом наблюдала за ее диковинным танцем, в котором она выражала свою материнскую любовь. Поглощенная им, она не обращала никакого внимания на разбросанные вещи.

— И когда-нибудь, — продолжала она, — он вернется ко мне и Аканде. Аканде нужен брат, одному ему не будет счастья. Обава снова родится. Обязательно. — Ее глаза сияли. — Так хорошо, что есть ибеджи. Он заботится о нас.

— Да, — сказала Кейт. — Он обязательно родится.

В ее сознании больно отдалось эхом: «Одному счастья не будет». Так случилось и с ней.