Джайлс оделся доктором Ашоком.

— Ради старых времен, моя дорогая Тедди.

Меня слегка раздражали седой парик, смуглое лицо и запах карри. Складывалось впечатление, что нас шестеро, а не пятеро. Я сказала об этом. Джайлс захихикал на индийский манер.

Замечание в скобках. Расскажем ли мы новому поколению обо всех других расах, которые когда-то населяли планету? Думаю, что будем должны. Но что подумают жители Золотого Века об ужасах века Кали в Калькутте и Нью-Йорке? Думаю, их реакция будет зависеть от того, что мы им сообщим.

Джеральдина, как всегда, выразилась прямо.

— Джайлсу нравится быть доктором Ашоком из-за парика. Он ненавидит свою лысину. Правда, Джайлс? А волос, которые есть у вас на затылке, недостаточно для трансплантации.

Джайлс притворился, что ему смешно. Но ему всегда нравилось притворяться. В нем действительно два человека. По крайней мере. Должна признаться, что одно из этих множеств «я» — искусный дизайнер по интерьеру. Блэйр-хаус был прекрасно декорирован.

Джайлс реквизировал подходящую по стилю мебель изо всех элегантных домов и музеев города. Даже сшил шторы — с небольшой помощью Лакшми. Коллекция из Лувра великолепна. «Мона Лиза» украшает гостиную (а не клозет, как грозил Лоуэлл). Нефриты сверкают, словно бриллианты. Тридцатисантиметровую пагоду, искусно вырезанную из глыбы императорского зеленого нефрита, можно сравнить только с морской волной, замерзшей во время падения.

Нам с Джеральдиной приходится держать свои нефриты в стеклянных витринах, потому что Джек, Джилл и Ребенок бьют все, что попадает к ним в руки. Вообще-то им не разрешается заходить в наши комнаты, но они всегда умудряются в них прокрасться. Часто с катастрофическими результатами.

Я заметила, что коллекция французских импрессионистов, собранная Джайлсом, уступает моей. В живописи этого периода он совершенно не разбирается. Хотя он взял далеко не худшего Сезанна и Сутина, но самое лучшее пропустил. Выходит, мы с ним соперничаем.

Доктор Ашок (Джайлс попросил, чтобы к нему обращались именно так) смешал самый сухой из возможных мартини. Мы изрядно напились. К несчастью, моя голова слабеет после пяти (или шести?) коктейлей. Самой стойкой из нас является Джеральдина. В тот вечер доктор Ашок оказался настолько идеальным хозяином, что всем нам волей-неволей пришлось стать идеальными гостями.

Мы сидели у камина (в котором по-вейсиански гудело пламя, несмотря на душный вечер). Пили мартини и рассуждали о «Моне Лизе». То ли в освещении, которое подобрал для нее Джайлс, было что-то неправильное, то ли в Лувре висела копия. Вероятность этого была велика. Но знатоки спорили.

Пока мы ждали прибытия Калки и Лакшми, доктор Ашок рассказывал о последних находках Джайлса в архивах Лэнгли и других мест.

— Что вы будете с ними делать? — спросила Джеральдина.

— Я думал использовать их для составления новой «Бхагавадгиты», описывающей приключения Калки с той же точностью, с какой оригинал описывает историю Кришны — предыдущего воплощения Калки.

— Почему не пойти еще дальше? — спросила Джеральдина. Меня всегда удивляло ее глубокое знание индуизма. По сравнению с ней я была невеждой, но не собиралась просвещаться. — Пусть будет Рама. Инкарнация Вишну, предшествующая Кришне. Напишите новую «Рамаяну». Это будет очаровательно. Особенно описание любви Рамы и его жены Ситы…

— Не вижу аналогии, — ответил доктор Ашок. — Сита была похищена и изнасилована Раваной, царем демонов с Цейлона. Слава богу, Лакшми никто не похищал, не насиловал, да и Раваны у нас нет. Следовательно, не будет и войны за освобождение Ситы. Не будет разгрома Раваны Рамой и его союзниками-обезьянами. Честно говоря, у нас нет никаких врагов, кроме ваших проклятых обезьян, шастающих по улице у гостиницы «Хей-Адамс».

Я хотела заступиться за Джека и Джилл. Но Джеральдина перебила меня.

— Вы должны найти символический эквивалент, — сказала она.

Должна сказать, что в тот вечер Джеральдина была просто ослепительна. На ней было потрясающее платье от Баленсиаги, взятое из витрины Смитсоновского музея с лучшими творениями мастеров высокой моды двадцатого века. Это платье было сшито в тридцатых годах для знаменитой красавицы, которую звали миссис Гаррисон-Уильямс. Хотя миссис Уильямс была немного выше Джеральдины, у них обеих была узкая талия. Я знаю это, потому что сама помогала подгонять платье. Кроме того, в честь нашего первого обеда в Блэйр-хаусе Джеральдина надела изумрудное колье императрицы Жозефины и маленькую бриллиантовую тиару, принадлежавшую Марии-Антуанетте. Эффект был… умопомрачительный.

Я надела другой шедевр из коллекции Смитсоновского музея. Классическое платье из алого камчатного полотна, скроенное гениальным Чарльзом Джеймсом. Хотя я всегда была равнодушна к одежде, должна сказать, что в тот вечер тоже не ударила лицом в грязь.

— Джайлс, бывают времена… — начала Джеральдина. Но наш хозяин прервал ее:

— Доктор Ашок!

— Доктор Ашок. Интересно, кто вы на самом деле? Я хочу сказать, в глубине души. Является ли доктор Лоуэлл воплощением доктора Ашока, или все обстоит наоборот?

— Это великая тайна, моя дорогая Джеральдина! Лично я думаю, что каждый из них адекватен друг другу, но ни один из них не является мной.

Джеральдину это позабавило. Меня нет. Она была аналитиком.

— В генетике метаморфоза, — говорила она, — то же, что джокер в покере. В науке джокер ведет себя так же непредсказуемо, как и в картах. А психология — тоже наука.

— Привет, — сказал Калки. Они с Лакшми стояли на пороге.

Джайлс вскочил на ноги и произнес «пранам». Мы с Джеральдиной поднялись тоже. Мы всегда вставали, когда они входили в комнату. Не знаю почему. В конце концов, мы знали их как облупленных. Видели их в купальных костюмах. Работающих в саду. Потеющих на солнце. Покрытых пузырями от ядовитого сумаха. И тем не менее в них было что-то… не скажу «божественное», потому что это слово для меня ничего не значит, но магическое. И, конечно, они были красивы физически. В тот вечер Лакшми надела жемчуга, которые я привезла ей из Парижа. Пурпурное творение Диора маскировало ее беременность. Калки в черном бархатном костюме казался совсем юным.

Они восхищались нефритом, картинами, мебелью. В тот вечер каждый из нас впервые оказался в заново отделанном Блэйр-хаусе. Мы обсуждали работу Джайлса и делились замечаниями. Теперь мы все, нравилось нам это или нет, стали страстными домохозяевами и дизайнерами по интерьеру. Лакшми постепенно переделывала Белый дом. Думаю, успешно. В качестве образца она взяла «Шератон-отель», столь любимый нашими последними президентами. Нам с Джеральдиной пришлось поработать больше, чем другим (по крайней мере, я так думаю), потому что комнаты в «Хей-Адамсе» были тесные, с низкими потолками, и нисколько не напоминали великолепные пропорции Белого дома или федеральную роскошь Блэйр-хауса. Думаю, если бы начать все сначала, я бы нашла для нас подходящий дом в Джорджтауне или Думбартон-Оукс. Но так мы были ближе друг к другу. Это тоже немало.

Джайлс — не доктор Ашок — приготовил обед. Мы наслаждались дюжиной блюд и восхищались столовым сервизам из твердого золота, созданным для Людовика XV. Джайлс обнаружил этот сервиз в Лондоне. Красиво жить не запретишь.

За столом вновь зашел разговор о двойственности. Джеральдина повторила то, что она сказала о метаморфозе. Я все еще не понимала, что она имеет в виду.

Но Калки принял ее доводы всерьез.

— Тайна, — сказал он, — заключается не в том, что каждый из нас обладает двумя личностями или одной, которая превращается во что-то другое, но в том, что каждый из нас обладает всеми личностями. Поскольку Вишну есть все, то и все есть Вишну.

— Тогда, — сказал Джайлс, — Калки — это я.

— Нет. — При свете свечей глаза Калки казались очень красивыми. — Калки — я. Физически ты, я и все мы состоим из одного вещества и взаимопревращаемы, как наследники того первичного атома, который расщепился и вызвал огонь. Но хотя мое тело может быть таким же, как ваши, я — аватара и поэтому неповторим.

— Кроме того, — добавила Лакшми, — тебе предстоит стать отцом человеческой расы. — Она улыбалась и смотрела на него с огромной любовью. Что-то шевельнулось в моей стерилизованной матке. Я ощутила настоящую печаль из-за того, что у нас с Джеральдиной не может быть детей. Нет, не вместе. Порознь. Хотя почему не вместе? Кролики способны к партеногенезу. Но если женщина может забеременеть после вливания физиологического раствора, ребенок будет полностью ее и больше ничьим. Ребенок тоже будет девочкой. Дитя, родившееся только от женщины, тоже будет женщиной.

То, что я нормально родила двух детей, но не хотела их, является признаком человеческой испорченности. Теперь же, когда я не могу иметь ни одного, я холю и лелею… обезьян! Я не была хорошей матерью. Но и плохой тоже не была. Думаю, что это только ухудшает дело. Плохая мать, по крайней мере, активна. Я была пассивна. Делала минимум. И теперь бесплодна. Но зато влюблена. Этого больше чем достаточно.

Разговор перешел на общие темы. Мы обсуждали достижения физики, генетики, медицины и техники по состоянию на третье апреля этого года. Этого года! Иногда я испытываю чувство, что мы перенеслись в будущее на световой год и что до третьего апреля на Земле существовали кроманьонцы из доисторической эпохи.

Калки надеялся, что каждый из нас будет заниматься оригинальными исследованиями, как это делала Джеральдина в своей лаборатории.

— Потому что, — сказал Калки, — самое важное, что вам предстоит сделать, это научить первое поколение тоже быть учителями.

— Ах, как ему повезло! — К щекам Лакшми прихлынула кровь. — Совсем новая раса. От прошлого в нем будет только лучшее!

— Ну, — c обычной для нее критичностью сказала Джеральдина, — она не будет совсем новой. И уж наверняка не самой лучшей. Вы с Калки — всего лишь два фонда самых заурядных генов. Ваши дети будут красивыми. Но сомневаюсь, что они будут гениями, как бы упорно я ни работала.

— Но я также и Вишну. — Калки улыбался, как мальчишка; его глаза сияли. — Конечно, это меняет генофонд.

— Согласна. Ты — Вишну. Однако ты вселился в тело Дж. Дж. Келли, и твои дети будут его детьми. Они будут первыми. Но во всем остальном будут не слишком сильно отличаться от покоящихся с миром четырех миллиардов. — Джеральдина вела себя бестактно. Она слишком много выпила.

Джайлс быстро сменил тему.

— Мы должны придумать новый календарь. Как, например, мы назовем эпоху до третьего апреля? И эпоху после него?

Подобно Шатобриану, мы решили разделить человеческую историю на две части: До Калки и После Калки. Не слишком оригинально. Но никто не смог придумать ничего лучшего.

Джайлс предложил переименовать месяцы и назвать их в нашу честь. Лакшми захотела, чтобы ее именем назвали июнь. Джеральдина выбрала сентябрь. Я хотела того же, но милостиво согласилась на октябрь. Январь отныне должен был называться «Лоуэлл». Остальные восемь месяцев будут названы в честь первых восьми детей, начиная с Евы.

Таким образом, этот вечер — точнее, раннее утро (я дописываю эти строчки в гостинице «Хей-Адамс», пока Джеральдина спит мертвым сном в соседней комнате) — называется четвертым оттингера первого года После Калки. Или 1 П.К. Ну что ж, это выглядит не более странно, чем «П.Р.Х.».

Мы пили кофе в гостиной. Камин начал слегка дымить. Я пообещала Джайлсу прочистить дымоход. Для врача у него удивительно неумелые руки.

Джайлс достал бутылку столетнего бренди и коробку кубинских сигар. Джеральдина курила сигару. Я пила бренди из огромного бокала «баккара».

— Миссия закончена! — сказал доктор Ашок, позаимствовав любимую фразу Джайлса.

— Только ее первая часть, — возразил Калки. — Вторая состоит в создании Золотого Века.

— Дети, — пробормотала Лакшми.

— Конечно! Конечно! Я поторопился! Ах, как я тебе завидую! — Почему-то Джайлс смотрел на Калки безумными, налитыми кровью глазами.

— Разве это возможно? — Калки был благожелателен, как подобает земной аватаре бога.

— Да нет вообще-то… Разве можно завидовать величайшему из великих? Это то же самое, что завидовать солнцу, луне, волне создания, которая заливает пустоту космоса. Нет, нет. Я кланяюсь Шиве. Нама Шивайя. Но… Ах, Калки, как чудесно быть не единственным прародителем человеческой расы, но знать любовь богини Лакшми, выбравшей для своей инкарнации тело самой красивой женщины, которую когда-либо производило человечество!

Мы с Джеральдиной обменялись быстрыми вейсианскими взглядами. Мы все еще гадали, каким образом Джайлсу удастся привыкнуть к роли лишнего. До сих пор он не проявлял явных признаков обиды или тревоги. Нет, не совсем так. Прошлым летом как-то зашел разговор об обмене женами. Джайлс горячо высказывался в пользу этой сексуальной паваны со сменой партнеров. Но Калки быстро положил этому конец, заявив, что, поскольку размножаться могут только они с Лакшми, у остальных нет причины заниматься тем, что он назвал «предложениями». На что Джайлс ответил: если для такого спаривания нет биологической причины, то, согласно той же самой логике, у нас нет никакой причины не делать такие «предложения». Почему бы, спросил он, одному стерильному мужчине не спариться — или «не сделать предложение» — одной или обеим стерильным женщинам и даже одной женщине, способной к деторождению?

Но Калки доводы Джайлса не убедили. Джеральдина думала, что Джайлс влюблен в Лакшми.

— А не в тебя? — спросила я.

— Ни за что на свете! — с жаром ответила она.

— И не в меня тоже, — добавила я. На том дело и кончилось.

Вчера вечером я подумала, что Калки обращается с Джайлсом необыкновенно тактично.

— Твоя роль тоже очень важна, — сказал он.

— Нет, нет! С какой стати? Я всего лишь врач, а человеческая раса может легко обойтись без врачей. Честно говоря, без нас она будет развиваться даже лучше. Но без тебя и Лакшми она не сможет жить в буквальном смысле этого слова. О Лакшми! О прекраснейшая! О рожденная океаном!.. — Внезапно Джайлс заговорил, как доктор Ашок в вестибюле отеля «Оберой-Хилтон» целую эпоху назад.

— Джайлс! — Я поняла, что хотя его лесть польстила Лакшми, она была раздосадована. И встревожена? — Мы не хотим слышать всю тысячу моих постоянных эпитетов. — Однако ее попытка снять напряжение оказалась неудачной.

Джайлс еще раз наполнил свой бокал, а Калки захрустел пальцами. Внезапно он стал осторожным. Неужели Джайлс в самом деле «другой», как меня предупреждали в Непале? И как проявляется его вторая натура?

Тут Джеральдина резко сменила тему. Она вернулась к своему предмету. И к нашему тоже. А именно к биологии.

— Я хочу, — сказала она, — чтобы у нас была биологическая копия Калки. И даже альтернативная.

Джайлс пронес бокал мимо рта и расплескал бренди. Лакшми вспыхнула. Лицо Калки осталось бесстрастным. Тем временем Джеральдина продолжала гнуть свое. Позже она сказала мне, что не могла упустить возможность сказать о том, что давно было у нее на уме. Она всегда поступала так. И поступает. Я обожаю ее прямоту.

— Как генетик, я не совсем удовлетворена нынешним положением вещей. — Джеральдина поднялась на ноги. Я представила ее на фоне классной доски. Должно быть, она была первым биологом, читавшим лекцию в вечернем платье от Баленсиаги. — Думаю, вы все прочитали мою статью об инбридинге. — Джеральдина вручила нам по экземпляру вскоре после того, как все мы поселились в Вашингтоне. — Если да, то вы знаете предел, до которого можно совершать манипуляции с ДНК. Иными словами, если бы в генах Калки и Лакшми были аномалии, я могла бы их исправить. Например, изменить плохую форму ушной раковины. Тем не менее в идеале должна быть по крайней мере еще одна особь мужского пола, которую при необходимости можно было бы добавить к уравнению. — Джеральдина читала нам лекцию добрых десять минут, к счастью, не обращая внимания на то, что аудитория окаменела. Закончив, Джеральдина остановилась… и стала ждать реакции. Примерно так же Арлен останавливалась во время съемок клипа и считала до пяти; эту паузу впоследствии должны были заполнить записанными на пленку аплодисментами и смехом. Но вчера вечером ни аплодисментов, ни смеха не было. Честно говоря, никто из нас не мог вымолвить ни слова как минимум полминуты.

— Совет слегка запоздал, — наконец сказал Джайлс. Теперь он действительно был Джайлсом. Протрезвел. И снял парик доктора Ашока.

Когда заговорил Калки, его тон был ледяным.

— Если бы я хотел сохранить после конца века Кали еще одного мужчину, способного к оплодотворению, то спас бы его от чумы так же, как спас вас четверых.

— Конечно. Конечно. — Джайлс держался с несколько нарочитым смирением.

Джеральдина не обратила на гнев Калки никакого внимания.

— Ты неправильно меня понял. На самом деле другой мужчина вовсе не нужен, — сказала она. — Есть другие способы оплодотворить Лакшми.

— Какие другие способы? — Было видно, что Лакшми слегка шокирована.

— Банки спермы, — ответила Джеральдина. — В Вашингтоне таких целых два. Мы можем воспользоваться спермой доноров. Подобрать для Лакшми какое угодно количество желательных комбинаций. И я настоятельно рекомендую, чтобы по крайней мере одна из этих комбинаций включала китайские гены. Если китайский генофонд будет навсегда потерян, это станет биологической трагедией.

Внезапно Калки расхохотался. Остальные засмеялись тоже. По обязанности. Затем Калки сказал:

— Джеральдина, ты хватила через край! Спору нет, ты великий ученый. И я уверен, что ты права. Если бы был какой-нибудь способ сохранить Китайский генофонд, я бы сделал это. И генофонды всех других этносов тоже. Создал бы генетический ноев ковчег. Но ты не хуже моего знаешь, что это было невозможно. Конец должны были пережить только пятеро. И из этих пяти прародителем мог стать только один. Сам создатель.

— Банки спермы… — Джеральдина была раздосадована. Казалось, ее рыжие волосы стояли дыбом и трещали от электричества.

— Уничтожены! — улыбнулся ей Калки.

— Как уничтожены? — спросила я.

— Национальный праздник. Мораторий. Нет никаких хранилищ. Брать нечего. Подумайте сами. Сперма сохраняет оплодотворяющую способность только при определенной температуре. Когда электричество отключилось, всем этим миллиардам сперматозоидов пришел конец.

— Я об этом не подумала, — сказала Джеральдина. — Ты прав. Конечно. — Как и все мы, Джеральдина быстро признавала свои ошибки. Но было видно, что она разочарована.

— Единственное будущее человечества, — промолвил Калки, — находится здесь! — Он медленно прикрыл рукой промежность. Мы испугались. И даже ужаснулись. Не столько этому жесту, сколько его демонстративной правдивости.

— Я тут раскопал кассету, — сказал Джайлс, пытаясь сгладить неловкость, — с записью инаугурации последнего президента. Хотите посмотреть? Это очень забавно.

Мы посмотрели телевизор. Потом пожелали Джайлсу спокойной ночи. Он стоял на ступеньках Блэйр-хауса и махал нам вслед, пока мы не дошли до Лафайет-парка.

Было полнолуние. Неужели полная луна действительно способна влиять на поведение людей? Хотя я больше не была женщиной в узком смысле этого слова, менструации которой приходят и уходят, подчиняясь луне, иногда в полнолуние я чувствую, что в моем теле начинает бродить призрак какой-то древней силы. В ту ночь я очень хорошо сознавала свое старое, первичное «я».

С Капитолийского холма был слышен вой волков. Они редко подходили к нам. Если подходили, то вели себя дружелюбно. Но осторожно. Предпочитали держаться на расстоянии.

Когда мы вошли в Лафайет-парк, волки перестали выть и в мире воцарилась тишина. Даже сейчас я не могу привыкнуть ко всеобщему спокойствию. Но тут ничего нельзя поделать, в отличие от темноты. Идя навстречу нашим пожеланиям, Калки не выключал подсветку Белого дома с заката до рассвета. Мой стол стоит так, что я вижу знаменитый портик даже сейчас, когда пишу эти строки.

— Не хотите пропустить по стаканчику на ночь? — У Калки все еще было праздничное настроение.

— Нет, спасибо, — сказала я, зная, что у Джеральдины снова разболелась голова.

— А мне вообще давно пора спать, — промолвила Лакшми.

Когда мы переходили через Потомак, зарычал лев. Мы прислушались, не раздастся ли ответный рев. Нет, не раздался.

— Сегодня Джайлс был очень странным, — сказала Лакшми.

— Ему приходится нелегко. — Казалось, Калки сочувствовал ему. Но он всегда щедр к нам. Легко мирится с нашими недостатками и восхваляет наши достоинства. Не потому ли, что мы — это его сны, длящиеся по его воле? Если так, то что случится с нами, когда он проснется?

— Я должен был, — вдруг сказал он, — спасти Эстеллу.

— В самом деле? — Лицо Лакшми, залитое белым светом луны, стало суровым.

— Вот видишь? — рассмеялся он. — Именно поэтому я и не стал ее спасать. Ты начала бы ревновать. Но если бы я сделал это, у Джайлса была бы пара. И все сложилось бы куда лучше. Однако пять не могут стать шестью. Даже с помощью новой математики.

Джеральдина поцеловала Калки в щеку.

— Бог Вишну сделал то, что должен был сделать, — сказала она. — Ты всегда прав.

— Не всегда, — возразила Лакшми. — Когда Джимми находится в образе человека, он совершает такие же ошибки, как и все мы. Но когда он бог… ну, это совсем другое дело.

— Вся разница, — с улыбкой произнес Калки, — заключается в теле, в котором я заключен.

Видя, что Калки нисколько не обижается на святотатство Лакшми, я тоже позволила себе маленькую ересь.

— Должно быть, — сказала я с невозмутимым видом, который пришелся бы по вкусу Г. В. Вейсу, — когда Вишну переключается с Келли на Калки, это немного похоже на преобразование переменного тока в постоянный.

Они засмеялись. И пожелали нам спокойной ночи. Какая красивая пара, думала я, следя за тем, как они медленно идут к портику Белого дома. Калки обнимал Лакшми за талию; ее голова лежала на его плече.

Когда мы с Джеральдиной вошли в «Хей-Адамс», Джек, Джилл и Ребенок буйно приветствовали нас. Потом, как обычно, я принялась за уборку. Последний проект Джека заключался в выдирании набивки из диванов. Несмотря на неодобрение Джилл, он продолжает оставаться настоящим разрушителем. Зато Джилл — прирожденная хранительница домашнего очага, как и положено матери.

— Сомневаюсь, что у нового человечества будут лучшие родители, — сказала я Джеральдине, вынимая из стиснутого кулака Джека остатки конского волоса.

— У них хорошая семья, — согласилась Джеральдина. — Но думаю, что, если бы должны были остаться еще один мужчина и одна женщина, способные к воспроизводству, они были бы парой не хуже. — То, с каким нажимом она произнесла слова «должны были», заставило меня отпустить Джека.

— Ты в самом деле считаешь, что здесь должны быть другие?

Джеральдина не ответила. Ее преданность Калки не вызывала сомнений. Она начала подниматься по лестнице. Я заперла детей в баре и последовала за ней.

Я помогла Джеральдине снять платье от Баленсиаги — намного более сложное произведение искусства, чем моя простая, но изящная модель Чарльза Джеймса. Я снова обратила внимание, как сильно Джеральдина напоминает Пердиту с портрета Джошуа Рейнольдса, который я подарила ей на день рождения. Эта картина висит над ее кроватью.

— Как мне жаль нас, — сказала она, ложась в постель.

— Потому что мы не можем иметь детей… от Калки?

— Да. Глупо с моей стороны. Знаю. Потому что он выбрал нас для Золотого Века только оттого, что мы не можем иметь детей. И все же…

— И все же нам есть за что благодарить его.

Джеральдина улыбнулась, несмотря на головную боль.

— Я знаю, — сказала она. Мы обнялись. А потом я ушла к себе.

Я приняла «Алка-Зельцер» и аспирин. Теперь я окончательно протрезвела, и сна у меня ни в одном глазу. Где-то поблизости воют волки. Нет, неверно. За исключением таких редких случаев, как празднование полнолуния, волки воют редко. Чаще всего они тявкают. Как сейчас.

Эта запись — последняя. Я описала, как закончился век Кали и как начался Золотой Век. Конечно, с моей точки зрения. Другой точки зрения у меня быть не могло.