В отеле меня ждала записка Лакшми: «В десять часов утра за вами придет машина и отвезет вас в ашрам». Вместо подписи она нарисовала цветок лотоса.

Однако машина приехала не в десять утра, а в полдень. В результате меня снова перехватил доктор Ашок, который сегодня был менее приторным и скользким, чем обычно. И руки у него дрожали. Ломка?

Когда я вышла на террасу перед отелем, доктор Ашок отделился от группы американских тайных агентов (или ротарианцев, или торговцев) и поздоровался со мной по-китайски.

Я сказала ему, что не знаю китайского. Он извинился. А затем сделал очередное грязное предложение. Он хотел снабдить меня приспособлением, с помощью которого все сказанное в ашраме было бы слышно в штаб-квартире ЦРУ, располагавшейся в симпатичном деловом центре Катманду. Я отказалась. Похоже, доктора Ашока это ничуть не удивило. Все происшедшее окончательно убедило меня, что он рехнулся.

Я распрощалась с ним. Села за столик. Заказала чай, который не несли целую вечность. Следила за толпами японских туристов, которые сновали через улицу и фотографировали друг друга. Возилась с плохо работавшим диктофоном. Все это время на моем лице было крупно написано: «Близко не подходить».

Приехала машина из ашрама. Шофер был непальцем. Я была уверена, что меня похищают. Почему-то в Гималаях пышно цвела паранойя. Я видела себя прикованной к горе Эверест, где меня по очереди насилуют шайки «снежных людей», которым помогают странного вида шерпы.

Окраины Катманду были такими же, как все окраины в мире, иными словами — уродливыми, запущенными, беспорядочно разбросанными метастазами цементных блоков. Но за городом раскинулись зеленые холмы, и в хорошую погоду (которой сегодня, увы, не было) отсюда можно было видеть Гималаи, похожие на сверкающие глыбы кварца и хрусталя.

Я терпеть не могу книжные описания. С какой стати мне вздумалось описывать Непал? Наверно, потому что он действительно был неожиданным и ни на что не похожим.

В старых кварталах Катманду дома были сложены из темно-красного кирпича и напоминали джорджтаунские особняки восемнадцатого-девятнадцатого веков. Правда, у непальских домов были маленькие решетчатые окна, резные балки и острые крыши из желтой черепицы, которые нависали над узкими улицами… Впрочем, это я уже описала. Я убеждена, что на смену миллионам страниц описательной прозы, которые никто никогда не читает, пришли миллионы километров любительских фильмов, которые никто никогда не смотрит. Мои любимые Дидро, Вольтер, Паскаль почти ничего не описывали. С другой стороны, Г. В. Вейсу нравилось на каждой странице упоминать величественные горы, журчащие ручьи и бесплодные пустыни. И небо над головой. Ни в коем случае не под ногами. И не где-то в стороне.

Я доехала до ашрама в целости и сохранности. Ашрам представлял собой просторный особняк из красного кирпича, стоявший посреди высоких деревьев с перистыми листьями. Доктор Ашок был прав. Дом оказался очень красивым. Вход охраняли двое непальских полицейских. Похоже, они нервничали.

Навстречу мне вышла Джеральдина. Полицейские посмотрели сначала на нее, потом на меня. Причем довольно враждебно. Моя паранойя крепчала с каждой минутой. После шумного веселья в чайном домике «Голубая луна» и попытки взорвать «Гаруду» я перестала быть неустрашимой и легендарной Тедди.

— Пранам, Тедди.

Я ответила тем же.

На Джеральдине было зеленое шелковое сари, лишь ярче подчеркнувшее рыжие волосы. Она мне нравилась. Но мое сердце принадлежало Лакшми, перефразируя любимую песню Арлен, относившуюся к далеким сороковым годам.

Мы вместе вошли в длинную комнату с темными балками из резного тика. Эффект был неожиданный. На мгновение мне показалось, что я снова в Лос-Анджелесе, в гостиной неоколониального испанского стиля, последнем прибежище тех принадлежащих к моему поколению домашних хозяек, которые терпеть не могли стиль «французская провинция». Я в свою бытность домашней хозяйкой строго придерживалась стиля «баухауз». Хотя Эрл-младший был убежденным «французским провинциалом».

— Калки медитирует, — сказала Джеральдина. — И все остальные тоже. Кроме меня. Я ждала вас все утро.

Я объяснила причину опоздания.

— Тогда давайте устроим ленч. Надеюсь, вы любите рис. Это все, что у нас есть.

Я хотела включить диктофон, но Джеральдина покачала головой.

— Калки не разрешает пользоваться диктофонами.

— А записи делать можно?

— Если хотите. Но разница невелика. Я хочу сказать, что вы получите от него только… ну, волновой импульс. Он посылает, а мы принимаем. Если можем, конечно. Садитесь.

Мы уселись рядом на длинной скамье. У меня было такое ощущение, словно мы ждем поезда.

— Вы давно здесь? — спросила я, изо всех сил притворяясь профессиональным журналистом. Единственная сложность заключалась в том, что обычно я задавала правильные вопросы, но никогда не слушала ответов.

— Уже год. Это было просто захватывающе. Здесь у меня есть собственная лаборатория.

— Генетическая?

— Да. Я пыталась выделить некоторые… — Джеральдина запнулась и не стала продолжать. Думала, что я не пойму? Или боялась, что пойму? — Главная трудность состоит в доставке сюда нужного оборудования. Вот почему я отправилась с Лакшми в Дели. Мне нужно было получить новый лазер. — Джеральдина нахмурилась. — Лакшми сказала, что вы нашли бомбу…

Я кивнула.

— Как вы думаете, кто мог ее подложить?

— Не знаю. У Калки есть враги. Так что это может быть кто угодно. Он невероятно популярен в Индии. Поэтому старомодные брамины ненавидят его. У него есть тайные сторонники даже в красном Китае. Если бы китайцы узнали, им это не понравилось бы… а они должны знать.

— Но зачем убивать нас вместо Калки?

— Предполагалось, что Калки тоже полетит на этом самолете. Он решил остаться в Катманду в последнюю минуту.

— Не очень спокойная у вас работа, верно?

Джеральдина улыбнулась.

— Ну да, есть люди, которые не хотят, чтобы век Кали закончился. Они думают, что, если убьют Калки, жизнь будет продолжаться как обычно. Но они ошибаются.

Не успела я спросить, что она имеет в виду, как в недрах дома прозвучал гонг. Г. В. Вейсу нравилось наделять дом «недрами» — хвала богу, без полезных ископаемых!

— Калки в зале для аудиенций. — Внезапно тон Джеральдины стал очень почтительным. Она поднялась. Взяла меня за руку. Повела к двойным тиковым дверям в конце комнаты. Те открылись автоматически. Как Джеральдина, так и Лакшми обожали электрические приспособления. С тогдашней точки зрения, мы трое не обладали женственностью.

Зал для аудиенций был того же размера, что и приемная. У одной из стен находился подиум высотой сантиметров в шестьдесят. Заднюю часть подиума украшала деревянная статуя Вишну в полный рост. В своих четырех руках он держал ракушку, дубинку, метательное кольцо и лотос. Статуя была выкрашена в омерзительный синий цвет… официальный цвет Вишну.

На подиуме, скрестив ноги, сидел Калки. Он смотрел прямо перед собой. Теоретически он мог нас видеть, потому что мы находились в поле его зрения, но на самом деле, если верить Джеральдине, он нас не видел, потому что атман, или душа, покинула его тело.

Верила ли я в это? Конечно, нет. Я просто делала свое дело, вот и все.

Пока мы с Джеральдиной лежали на расстеленном перед подиумом дорогом персидском ковре, у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть Калки. На нем была шафраново-желтая мантия, подпоясанная веревкой. Худощав, даже худ. Скрещенные босые ноги — мощные и мускулистые, поросшие золотистыми волосками. В отличие от виденных мной фотографий, распространявшихся ИМКА, на которых Калки напоминал Иисуса Христа, он был гладко выбрит. Вьющиеся русые волосы были коротко острижены. Темно-синие глаза смотрели в какую-то неимоверную даль.

Во мне слабо шевельнулась скрытая гетеросексуальность. Калки привлекал меня. Он был блондином, я — брюнеткой. Одного этого было достаточно, чтобы возбудить наши гормоны. Противоположности сходятся. Но я еще не слышала его голоса. Для мужчин голос — это все. Меня возбуждает только определенный тембр. Если этого тембра нет, я остаюсь холодной. У женщин это не голос, а определенный изгиб ляжки. У Арлен он был. Я надеялась, что он есть и у Лакшми.

Должно быть, мы пролежали так минут десять, дожидаясь, когда Калки вновь воссоединится со своим телом, а заодно и с нами. Наконец он сделал глубокий вдох и замигал. Джеральдина прошептала мне на ухо:

— Прикоснитесь к его ноге. Это знак уважения.

Я робко (любимое слово Г. В. Вейса) притронулась к большому пальцу правой ноги Калки. Кожа была грубой и сухой.

Калки смотрел прямо на меня. Потом он улыбнулся.

— И что же находится «за гранью материнства»? — спросил он.

— Свобода, — ответила я. Этот вопрос мне задавали не впервые. — Возможность быть и женщиной, и мужчиной.

— Тиресий.

Меня удивило, что Калки знал, кто такой Тиресий. Сама не знаю почему, но я решила, что он должен быть слегка глуповат. Но он оказался быстро соображающим, эрудированным и привлекательным. А голос? Настоящий афродизиак. Приворотное зелье. Он говорил с легким южным акцентом, который казался мне приятным — в отличие от невнятного бормотания тогдашнего президента. Более того, у Калки оказался баритон, иногда переходящий в бас. Я тут же вспыхнула, как спичка. Мои гормоны заработали вовсю.

— Пранам, — сказал Калки и начал свою речь. — Я — аватара. — Говорил он вполне разумно. — Я — величайший из великих. Бог, который любит вас больше, чем вы сами любите себя. До меня были Заратустра, Рама, Кришна, Будда, Иисус и Магомет. Теперь пришел я. Атча. Я здесь. Я — последняя аватара, последняя инкарнация в этом цикле жизни. В тот день, когда я сяду на белого коня и в моей правой руке кометой полыхнет меч Нандака, я уничтожу порочных. При моем приближении плоть мира будет падать, как скошенная трава, и век Кали прекратится. Затем в пустоте и неподвижности я воссоздам человеческою расу. Снова наступит Золотой Век. Потому что я Калки. Я Вишну. Величайший из великих. Я был до сотворения мира. И буду тогда, когда погаснет последняя звезда.

Калки умолк так же неожиданно, как заговорил. Казалось, его совершенно не интересовала моя реакция. Видимо, он произносил эту речь уже много раз.

Потрясенная его физической привлекательностью, я с трудом вспомнила о своей миссии.

— Когда, — спросила я, — вы сядете на белого коня?

— Завтра. Я беру уроки, — с поразительной беспечностью ответил Калки.

— Я имела в виду, когда вы… ну, покончите с миром?

— Когда придет пора. — Похоже, Калки не собирался выдавать свои секреты. — А теперь… Тедди?

— Да, конечно, — сказала я. — Зовите меня Тедди.

— В каждый определенный момент на Земле есть Пять Совершенных Мастеров. Я думаю, что нашел трех. До конца света я должен найти еще двух. — Калки смерил меня долгим (антоним слова «краткий») взглядом.

— Что такое Совершенный Мастер? — спросила я.

— Один из тех, кто осуществляет духовное руководство миром. До наступления века Кали узнать их было легко. Даже в сравнительно недавние времена Моисея было нетрудно сказать, кто является Совершенным Мастером, а кто нет. Но сейчас, когда все вещи, созданные людьми, портятся и приходят в упадок, Совершенные Мастера впали в такое же ничтожество, как все остальные. Теперь Совершенный Мастер может жить и умереть, не подозревая о собственной сущности.

И тут до меня дошло. Меня принимали за Великого Мастера. Я слегка струсила. Я понятия не имела, почему Калки понадобилось вовлекать меня в свое движение. Возможно, это был стандартный ход или уловка. Видимо, он был величайшим соблазнителем, и я была готова к тому, чтобы меня соблазнили. В буквальном смысле. Религиозные проповеди Калки интересовали меня еще меньше, чем отчеты миссис Эдди из лаборатории Христа-Ученого.

— Ты знаешь Майка Уоллеса? — спросил Калки.

— Нет. Я видела его только по телевидению.

— Я никогда не видел его. Но, с другой стороны, я несколько лет не смотрел американское телевидение. Как бы там ни было, он собирается взять у меня интервью для компании Си-би-эс.

Я сказала ему, что Уоллес хороший телеведущий и что программа «60 минут» имеет высокий рейтинг. Я не могла поверить своим ушам. Неужели мы действительно находимся в Гималаях и я, Тедди Оттингер, летчик-испытатель, болтаю о рейтинге телепрограммы Майка Уоллеса с конечной аватарой бога Вишну? Удар был слишком силен.

Из другой части дома донесся новый удар гонга.

— Ленч, — сказал Калки и встал. Он оказался не так высок, как я ожидала, но держался очень прямо, и его движения (да здравствует Г. В. Вейс!) напоминали крупного хищного кота.

Когда Калки жестом пригласил нас следовать за ним, я увидела золотой браслет с единственным крупным рубином-кабошоном. То была легендарная Сьямантака (да здравствует «Индуистская мифология»), которую всегда носит бог Вишну. Но у Калки была еще одна черта бога: завиток светлых волос в середине груди, несомненный знак божественности. Я решила, что остальные волосы он сбрил из уважения к традиции. Я была настроена скептически. И в то же время меня неудержимо влекло к мистеру Келли.

На ленче присутствовало человек двадцать-тридцать. Мы сложили циновки в круг и присели на корточки. Я оказалась по левую руку от Калки. Справа от него сидела Лакшми, которая поздоровалась со мной, как старая подруга. Слыша голос Калки и воображая ляжку Лакшми, я чувствовала себя в своей стихии. «За гранью материнства» не означает «за гранью Эроса». Совсем наоборот.

Сидевшие за ленчем мандали были самого разного сорта. В основном американцы, похожие на бизнесменов. Того типа, которые обделывают свои дела, присутствуя на воздушных шоу. Единственным мандала, выглядевшим по-настоящему религиозным, был старый седобородый индус — благостный, святой и отстраненный. Я была уверена, что это Совершенный Мастер. Но Джеральдина сказала мне, что это счетовод из Мадраса, прибывший к Калки по делам бизнеса.

В ашраме играл «Мьюзек», и все мы были вынуждены слушать бесконечные аккорды «Битлз», этих поющих идолов шестидесятых. Я предпочитала Джоуни Митчелл, но мода на нее до Катманду еще не дошла.

Молодые — как их там, аколиты? — в широких желтых одеждах поставили перед нами горы риса и вареных овощей. Калки небрежно пробормотал слово «шанти», на хинди означавшее «мир вам». Видимо, он не хотел смущать нас (меня?) своей божественностью. Он сказал мне, что умеет управлять «Сессной».

— Но я никогда не сидел за штурвалом реактивного самолета. Я хочу, чтобы ты научила меня летать на «Гаруде».

— Вишну должен уметь летать на «Гаруде» без всяких уроков. — Мне хотелось немного позлить его.

Однако разозлился не он, а Джеральдина.

— Калки, — решительно сказала она, — умеет делать все. — Она говорила так, словно была полностью уверена в своих словах.

Калки улыбнулся.

— И все же мне бы хотелось немного поучиться управлять реактивным самолетом. — Я была рада, что он взял за образец подражания не Моисея, Иисуса или какого-нибудь другого бога с плохим характером. Видимо, Вишну был достаточно добродушным создателем, несмотря на четыре руки.

— Давай полетаем, — сказал Калки. — Сразу после ленча.

Однако дело оказалось нелегким. Сначала пришлось связаться с аэропортом Катманду. На это ушел час. Потом понадобилось поднять по тревоге бригаду обслуживания, что можно было сделать только с разрешения местных властей. Поэтому мы смогли выехать только в пять часов.

Тем временем у ашрама собралось несколько тысяч индийских и непальских паломников. Они окружили осыпающуюся ступу, обвитую еще не распустившимся шиповником.

Мы с Лакшми стояли у окна и следили за тем, как Калки идет… нет, плывет к ступе. При его приближении паломники простерлись ниц. Они были охвачены экстазом, но вели себя достаточно тихо. Когда Калки взошел на ступу, толпа издала странный звук, напоминавший вздох.

Калки поднял руки и благословил их. Затем заговорил на хинди. Его голос казался обманчиво тихим. Некоторые из его почитателей плакали. Другие стонали. Третьи истерически смеялись. Многие в знак уважения прикасались к его ногам.

Я спросила Лакшми, о чем он говорит.

— Описывает конец века Кали. Рассказывает, как очиститься. Он прекрасно говорит на хинди. И, конечно, знает санскрит, изначальный язык богов.

— Я уверена, что он учил санскрит не в Тьюлейне.

Лакшми засмеялась.

— Бог может говорить на любом языке. Тем более бог, проживший в Непале восемь лет.

Наконец Калки снова благословил собравшихся и ушел.

— Он подождет тебя в машине. Что ты о нем думаешь? — Похоже, Лакшми искренне интересовало мое мнение о Калки.

— Ну… он очень привлекателен.

— О небо! И ты тоже очень привлекательна, — с чисто вейсианской печалью ответила Лакшми.

Но я была беспечальна (прошу прощения за неологизм).

— Ты действительно считаешь меня привлекательной? — Вопрос был дерзким, но сомневаюсь, что Лакшми правильно поняла его смысл. Она просто видела во мне еще одну хорошенькую женщину, которая имеет виды на ее мужа.

— Конечно, считаю. Знаешь, — добавила (нет, поделилась) она, — мы блюдем воздержание. Это часть очищения. — Она обняла меня, как сестра. Я вздрогнула от возбуждения. — Тебе предстоит сыграть свою роль в священной истории. — Лакшми целомудренно поцеловала меня в щеку. Я чуть не вскрикнула. — Наверняка.

— Какую роль?.

Но Лакшми только улыбнулась. От нее пахло жасмином.

Я присоединилась к Калки, сидевшему на заднем сиденье старого «Кадиллака». Поношенные шторы были задвинуты. Шофера отделяла от нас стеклянная перегородка. Когда мы проезжали через ворота, стражи отдали нам честь. Они казались еще более встревоженными, чем прежде. И я снова испытала странное чувство, что в Непале Калки был особой королевской крови и пленником одновременно.

Я спросила Калки, изучал ли он санскрит в школе.

— Нет. Но языки даются мне легко. Так и должно быть.

— Должно быть?

— Да. Для того, что я обязан сделать.

— Ты всегда был Вишну?

— Всегда.

— И всегда знал, кто ты?

Сквозь дырочку в шторе проник солнечный луч, и темно-синие глаза Калки внезапно вспыхнули.

— Нет, — сказал он. А потом усмехнулся. — Да.

— И да, и нет?

— Или — и нет, и да.

— Я не отношусь к числу твоих последователей.

— А я никого не веду.

— Но ведь ты же должен… чему-то учить.

— Я пришел не учить, но готовить, — незамедлительно последовало в ответ.

— Готовить к чему?

— К концу.

— И когда он наступит?

— Скоро.

— Как скоро?

— Когда я сяду на белого коня и возьму в руку меч. Ты веришь в меня?

Я не знала, что ответить. Конечно, я не верила ни одному его слову. И тем не менее улавливала исходившую от него слабую ауру. Она могла быть религиозной. Но я была уверена, что эта аура была исключительно — да, исключительно! — сексуальной. Поклонники святой Терезы из Авилы считают, что эти два чувства не так уж отличаются друг от друга.

— Ты требуешь слишком многого.

— Я должен.

— Мне бы хотелось узнать одну вещь. — От близости его тела у меня захватывало дух. — Зачем тебе все эти хлопоты, если ты собираешься уничтожить мир? Я хочу сказать: почему бы не покончить с ним одним махом? А потом начать все заново, или что там у тебя на уме… Иными словами, зачем молиться? Зачем устанавливать свои законы, если все равно все умрут? — От Калки пахло не то сандалом, не то чистой кожей блондина. Кожа у блондинов пахнет иначе, чем у нас, брюнетов.

— Я больше не устанавливаю новых законов. — Калки вытянул ноги. Меня бросило в пот. — В прошлом я формулировал общие принципы. Давал законы. Но со времени зарождения человеческой расы их придерживалась лишь горстка людей. Сейчас я здесь в десятый и последний раз. Для законов слишком поздно. Самое большее, что я могу для вас сделать, это помочь очиститься, помочь вам достичь безмятежности, помочь стать ближе ко мне.

Калки смотрел мне в лицо так, словно оно было картой с крестиком в том месте, где зарыт клад.

— Будучи Буддой, я показал путь к просветлению, лежащий через отказ от всех желаний, а в конечном счете от себя самого. С теми, кто следовал по моему пути, я поделился знанием того, что «Я» не существует, что есть только Сунья, прекрасная пустота, бездна, в которой есть все и ничего более. Но я не достиг успеха и в образе Будды. До Будды я был Кришной и проиграл. До Кришны я был Рамой и проиграл тоже. Хотя в образе Рамы я уничтожил царя демонов Равану, который украл мою жену. За исключением нескольких святых душ, меня всегда скрывала от людей пелена их собственного невежества.

— Но если ты действительно бог, то можешь смахнуть эту пелену когда захочешь.

Калки не дал ответа на этот вечный вопрос. До сих пор раздражительные боги никогда не отвечали, если их спрашивали прямо: «Раз ты не любишь зло, зачем ты изобрел его?» Думаю, де Виньи был прав: «J’aime la majesté des souffrances humaines». И все же если бы богом была я, то бы не радовалась человеческим страданиям, какими бы величественными они ни были. Совсем наоборот. Скорее всего я вообще не стала бы наживать себе лишние хлопоты и создавать человеческую расу.

— Занавес упадет только в последний день, — лаконично сказал Калки. — Тем временем я тоже развиваюсь. Хотя моя сущность вечна и неизменна, я не завершусь как Калки, пока не настанет день, когда я воссяду на белом коне и истреблю человечество.

— Чтобы начать все сначала?

— Как я пожелаю.

Надо сказать, что ничто так не подавляет физическое желание, как беседа о конце света. Но тут я почувствовала… что? Я обязана быть абсолютно точной. Эта часть повествования — критическая. По-латыни круциальная. Круциальная — производное от «крукс». То есть крест. Я думала, что он либо сумасшедший, либо гениальный актер, либо то и другое вместе. Но от деловитости, с которой он говорил о конце — о Конце Света! — у меня побежали по спине мурашки. В тот момент я ощутила, что моя жизнь тоже приближается к концу. Главным и нерушимым законом нашего существования является второй закон термодинамики: все катится под откос. Но я не могла думать о том, что кто-то уже выключил двигатель.

В аэропорту мы поднялись на борт «Гаруды».

— Мне всегда хотелось быть хорошим летчиком. — Калки опустился в кресло второго пилота и пристегнул ремни. Я продемонстрировала ему приборы. Он все схватывал на лету. Повторять дважды не требовалось.

Наверху я позволила ему взять управление. У него была хорошая координация. Он сказал, что ему очень понравилась книга «За гранью материнства», особенно места, посвященные описанию полетов.

— Вот почему я захотел познакомиться с тобой. — Он был прост, прям и обаятелен. Бог?

Мы говорили об авиации. Я рассказала ему о проблемах, с которыми пришлось столкнуться женщинам-летчицам. Во время Второй мировой войны Жаклин Кокран и Нэнси Лав (я однажды встречалась с ней; она была красавица) научили многих женщин испытывать и перегонять самолеты для американской армии. Они создали организацию «Женщины-летчицы, обслуживающие Вооруженные силы» (ЖЛОВС), в которую входило больше тысячи человек. Естественно, мужчины пришли в ярость. В сорок четвертом году конгресс распустил ЖЛОВС. Тридцать лет спустя (в частности, благодаря и моим усилиям) женщины-летчики завоевали право служить как в армии, так и на коммерческих авиалиниях. Временем нашего триумфа стал сентябрь семьдесят шестого года, когда десять женщин стали участниками программы подготовки военных летчиков на военно-воздушной базе Уильямс близ Финикса. После этого меня избрали почетным членом ордена Фифинеллы, основанного оставшимися в живых членами ЖЛОВС. Я любила встречаться с этими женщинами. Некоторые из них знали Амелию. Мы были сестрами… Калки слушал меня с интересом и сочувствием.

Я дала Калки подняться на высоту двенадцать тысяч метров и взять курс на гору Эверест, дымившуюся, как сухой лед на солнце. Кажется, я уже использовала это сравнение. Г. В. Вейс не повторил бы его. А я повторю.

— Кто, — спросила я, — вчера подложил бомбу в «Гаруду»?

Похоже, Калки нет до этого дела.

— Индийская разведка. Американская разведка. АСЕАН. Кто знает? Какая разница?

— Ты знаешь доктора Ашока?

Калки кивнул.

— Как тебе нравится его парик?

— Выглядит неубедительно.

Калки засмеялся.

— Они все гоняются за мной. ЦРУ, Бюро по борьбе с наркотиками…

— Почему?

— А почему бы и нет? Я — их судьба, а только люди пытаются избежать судьбы, которая грозит им смертью.

— Доктор Ашок думает, что ты участвуешь в торговле наркотиками.

— Возможно, он прав, — невозмутимо ответил Калки.

— Странное занятие для бога.

— Для меня не существует правил, за исключением тех, которые я устанавливаю сам. — Впервые в голосе Калки прозвучал холодок. Это был именно холодок. Г. В. Вейс воспользовался бы этим словом в другом смысле. Я же имею в виду что-то нечеловеческое и даже бесчеловечное. Внутри Калки была некая зона, находившаяся в другом измерении и заставлявшая его реагировать не так, как все остальные. Я замечала то же качество у животных. Нейтральность. Отдаленность. Непохожесть.

— Что написать о тебе для «Сан»?

— Что я — солнце… звезды, луна. — Калки очаровательно улыбнулся. — Пиши все, что тебе нравится.

— Ты — конец…

— …и начало. И середина. Ты привлекательная женщина, Тедди.

— Я уже написала, что вы блюдете воздержание. — Внезапно я покрылась гусиной кожей.

— Из правил бывают исключения. Бог еще может войти в тебя. Ты можешь быть избрана.

— Это предложение? — Я отчаянно желала его.

Калки желал меня. Но ответ был загадочным.

— Выйдя «за грань материнства», ты пришла ко мне.

Остаток беседы был посвящен авиации. Он никогда не слышал об Амелии Эрхарт. Я рассказала о ней все. У нее был неудачный брак с издателем и публицистом по имени Джордж Палмер-Патнэм. Если в том последнем полете она нарочно покончила с собой, то причиной этого был Джи-Пи (так она называла мужа). Временами я грезила, что Амелия была моей матерью.

Поздно вечером мне в номер позвонил Брюс Сейперстин. Я была уверена, что наш разговор подслушивали все шпионы в Катманду. К абсурду привыкаешь очень быстро.

— Я звоню из Нью-Йорка, — сказал Брюс. Я пыталась представить его. Судя по голосу, он был молод. Понемногу в моем воображении возникли рыжие кудряшки. Сначала в виде бакенбард на висках. Потом на макушке. Иными словами, он был омоложенным вариантом Г. В. Вейса.

— Я видела Калки, — сказала я. В трубке что-то трещало и попискивало. Это наверняка были подслушивающие устройства дюжины агентов. Я начала диктовать ему наброски первой статьи для «Сан». Я хорошо представляла себе, как это обыграет Морган. В старомодном стиле а-ля знаменитый исследователь Африки доктор Ливингстон. Со мной в роли неустрашимого сэра Стэнли на крыше мира. Сейперстин был доволен. Я добавила несколько деталей для местного колорита.

— Я воспользуюсь этим, — сказал он. Снова «литературная запись такого-то», подумала я. Вечно вторая. Видно, так мне на роду написано.

— Самое главное, — сказал Сейперстин, — кто подложил бомбу в «Гаруду»?

— Калки это не заботит.

— Странно.

— Ничуть, если учесть его мнение о том, что скоро настанет конец света.

— Он уже назвал вам дату?

— Нет. Но я думаю, что это случится довольно скоро.

А затем репортер Брюс Сейперстин сообщил новость, действительно достойную репортера.

— «Калки Энтерпрайсиз» сняла «Мэдисон сквер-гарден» на вечер пятнадцатого марта. Видимо, для проведения какого-то массового мероприятия. Узнайте…

— Ради этого я и нахожусь здесь. — Затем связь прервалась. В последние дни века Кали телефонные компании всего мира находились в состоянии отрицательной энтропии. Как, впрочем, и все остальные компании.

На следующее утро, ожидая машины из ашрама, я имела еще одну беседу с доктором Ашоком. Он стоял на террасе и разговаривал с группой китайцев. Увидев меня, доктор Ашок резко оборвал беседу.

— Дорогая мадам Оттингер! — Церемонии были отброшены. — Мы только что узнали, что через две недели Калки прибудет в Соединенные Штаты. Он проведет митинг в нью-йоркском «Мэдисон сквер-гардене». — Я догадалась, что он узнал это из моего разговора с Сейперстином. — На этом митинге он объявит, что близок конец света. А затем назовет точную дату. — Он выглядел настолько ошарашенным, что я впервые подумала о нем как о здравомыслящем и серьезном человеке (несмотря на его дурацкое предложение поступить на службу в ЦРУ). — Пока вы находитесь в ашраме, вы должны определить эту дату!

— Сделаю все, что в моих силах, — заверила я.

— Дорогая леди! — Доктор Ашок мрачно пробубнил мне на ухо: — Считайте это приказом. Именем Золотой Богини или Белой Ветви! — Было совершенно ясно, что он рехнулся. Я с грустью подумала о заплаченных мною налогах, которые без толку тратятся на таких людей, как доктор Ашок или Джейсон Макклауд.

Следующие несколько дней мне удавалось избегать доктора Ашока. Тем временем Калки избегал меня. Я видела его только на людях, принимающим паломников. Против моих лучших (или худших?) ожиданий, на меня произвело сильное впечатление то, с какой легкостью он говорил на хинди и китайском. Он действительно обладал чертами звезды — тем, чего не было ни у кого из знаменитостей, входивших в круг друзей Арлен. Я знала, что не лишена этого таланта. А воплощением его была Амелия.

Лакшми извинялась. Говорила мне о том, как занят Калки. Предлагала посетить занятия, «чтобы иметь хотя бы общее представление о том, чем мы тут занимаемся». Я приняла предложение. И провела несколько смертельно скучных часов, выслушивая абсолютно непонятные мантры на санскрите. За исключением односложного слова «ом», означающего индуистскую троицу. Похоже, американские новички зубрили это понятие особенно тщательно. Видимо, эти нескончаемые мелодии должны были помочь нам совместить понятия Конца и бесконечности. Если говорить о философских абстракциях, то я всегда считала бесконечность понятием отталкивающим.

Когда я начала ощущать, что мои душевные силы тоже близятся к концу, меня спасла Джеральдина. Она появилась тогда, когда я вышла из класса, доведенная словом «ом» до состояния слабоумия. На Джеральдине был белый лабораторный халат. Она взяла меня за руку.

— Вы достаточно выстрадали, — с привлекательной улыбкой сказала она. — Пойдемте покатаемся.

И мы сели в пыльный «Фольксваген».

Стоял ясный, прохладный, но не холодный день. Бурые зимние поля. Случайно попадавшиеся навстречу сельские домики. Купы странного вида деревьев, среди которых попадались знакомые хвойные. Маленькие храмы или часовни того или иного бога. Однако чаще всего они были посвящены Будде — местному юноше, сделавшемуся божеством. Последняя же инкарнация Вишну чувствовала себя как дома в золотистом теле Дж. Дж. Келли.

— Ну что, вы довольны? — спросила Джеральдина тоном хозяйки гостиницы.

— Нет. После первого дня я ни разу не говорила с Калки.

— Возможно, для этого есть веская причина.

— На меня давят со всех сторон. — Это была правда. Звонил сам Морган. — Первая статья имела успех. Где вторая?

— Этого не будет, если вы плюнете на статью.

— Плюнуть? Да от этого зависит моя журналистская карьера!

— Есть и другие виды карьеры.

— Нет новых самолетов, которые можно испытывать. И новых рекордов, которые можно бить.

— Я всегда была вашей поклонницей, — сказала Джеральдина так просто, что я положительно влюбилась в нее. В Гималаях я вообще была необычно чувствительной. Была готова рыдать от вида горных вершин, освещенных закатным солнцем. И горстями принимать валиум.

Джеральдина остановила машину. Мы были на вершине небольшого холма с маленьким круглым кратером, наполненным темной водой. Вода сверкала, как отшлифованный металл.

— Это исток реки Ганг, — сказала Джеральдина.

— Впечатляюще. — Я не лгала. Даже если этот темный пруд и не был настоящим истоком великой реки, он был — как бы это сказать — зловещим. Джеральдина показала мне место, где вода переливалась через край, превращаясь в ручей, быстро исчезавший среди елей. Я думала о прохладных зеленых деревьях, о тающем снеге, о водопадах и страшных наводнениях. Так вот он какой, Ганг, кормящий Индию и рассекающий ее надвое! Священная река, «впервые вытекшая из пальцев ноги Вишну», как с абсолютно серьезным видом промолвила Джеральдина.

— Ради бога! — Я была бы более резкой, если бы она не сказала заранее, что восхищается мной. — Неужели вы действительно верите в такие вещи?

Джеральдина села в высокую траву. Я опустилась рядом. Было сыровато, но не слишком.

— Это начало, — сказала она. Кажется, ей нравилось говорить загадками.

— Из пальцев ноги Вишну?

— Я верю в эти пальцы! — Джеральдина посмотрела на меня искоса. Я не могла понять, шутит она или нет.

— Позвольте взять у вас интервью, — сказала я. — Скажите мне, профессор О’Коннор…

— Джеральдина.

Уже прогресс.

— Ты действительно веришь в конец света и в то, что Калки возьмет всех вас в рай, который кое-кто называет Вайкунтой?

— Конец света будет.

— Когда?

— Этого мне не сказали.

— И каким способом это будет сделано?

— Этого мне тоже не сказали.

— Расколется небо? Появятся ангелы с лестницами?

— Ты говоришь глупости.

— Я пытаюсь понять, как Калки сумеет избавиться от нас.

— Он будет командовать концом так же, как командовал началом. — Хотя этот разговор казался настоящим безумием, убежденность Джеральдины поражала меня не меньше, чем ее интеллект. Сидя у темного пруда, который мог быть или не быть истоком Ганга и вытекать или не вытекать из пальцев ноги Вишну, я постепенно теряла свой скептический настрой. Я не верила в божественность Калки. Но думала, что человек, достаточно умный, чтобы завербовать Джеральдину, мог оказаться достаточно умным, чтобы включить (если можно так выразиться) ядерную реакцию, которая может убить все и всех, включая его самого. Вопрос: зачем? Я задала его. Но Джеральдина не собиралась рассказывать мне ничего, кроме официальной версии. Я положила руку ей на плечо. К моему удовольствию, Джеральдина не отстранила ее. Еще один шаг вперед.

Мы сидели тихо, слушая свист ветра в еловых ветках. Потом она сказала:

— Тедди… — Она впервые назвала меня по имени. — Калки нуждается в тебе.

— Как Иисус?

— Кто?

— Что, не понимаешь? Есть такие надписи: «Иисус нуждается в тебе».

— Я серьезно.

— А разве Иисус говорит несерьезно?

— Иисус тут ни при чем. Он — прошлое. А Калки — настоящее. Калки — аватара в образе живого человека. Он может спасти тебя.

Я скептически фыркнула.

— Ну, если тебе это неинтересно… — Джеральдина сбросила мою руку с плеча. Это был шантаж.

Хотелось плакать, но я засмеялась.

— Конечно, мне интересно. Но почему именно меня?

— А почему меня?

— Ты веришь в него.

— Ты тоже поверишь. Но имеет значение только то, чего хочет он. Это и есть твой шанс.

— А что будет, если я им воспользуюсь? Рай? И что мне придется сделать взамен?

Джеральдина мрачно уставилась на пруд. Я тоже. Время от времени на темной воде появлялась какая-то странная рябь. Может быть, под ее поверхностью таились чудовища? Отвратительные водяные змеи?

— Так что от меня требуется? — наконец сдалась я.

— Отказаться от мысли написать статью. — Все тут же встало на свои места. С рухнувшим сердцем (выражение Г. В. Вейса) я поняла, что все слухи оказались правдой. Доктор Ашок и Макклауд были правы. «Калки Энтерпрайсиз» не имела никакого отношения к религии. Тут были только наркотики и деньги.

Я сказала то, что было и так ясно.

— Мне нужна работа.

— Калки позаботится о тебе.

— А что мне придется делать за его деньги?

— Очень скоро таких вещей, как деньги, не будет вообще.

— А как мне быть до тех пор?

— Он будет платить тебе столько, сколько захочешь. Нет проблем. — Пока Джеральдина говорила, я представляла себе тысячи уличных торговцев наркотиками, берущих плату у отравленных детей и отправляющих эту мзду фирме «Калки Энтерпрайсиз», зарегистрированной в Уилмингтоне, штат Делавэр.

— Что мне придется делать, кроме как верить в Калки?

— Возить его на «Гаруде».

К столь практичному и одновременно разумному предложению я была не готова. Теперь весь замысел стал ясен до боли. Морган Дэвис хочет получить у Калки интервью. Но Калки не дает интервью. Морган хвастается тем, что опубликовал книгу «За гранью материнства», написанную лучшей летчицей мира. Скромности в этой книге кот наплакал. Тогда Калки соглашается дать интервью Тедди Оттингер не потому, что он собирается сделать это, а потому, что хочет нанять вышеупомянутую лучшую летчицу на работу. В каком-то смысле меня надули. Но иначе я не оказалась бы здесь и не познакомилась бы с ним. Вот оно что… Тайна того, почему Калки согласился дать интервью мне и только мне, больше не была тайной.

Я стояла на распутье, и выбор оставался за мной.

— Я подумаю.

Мы с Джеральдиной дошли до края холма. Сразу за прудом стоял потрепанный временем деревянный храм, к которому вели пыльные щербатые ступени из мягкого камня. С шестов свисали красные и золотые знамена. Нас приветствовали толстые грязные жрецы. В алтаре копошились толстые грязные щенки. Заглянув туда сквозь треснувшую решетку, я увидела позолоченную статую Будды, улыбавшегося знаменитой улыбкой человека, знающего секрет, который стоит пять долларов. Мне казалось, что человеку, желающему разыгрывать из себя земного бога или его суррогат, следовало бы брать пример с Будды: полный нейтралитет, погружение в самого себя и отрицание суеты. Помню, в тот момент мне хотелось, чтобы Калки был похожим на своего предшественника. Я не могла представить себе Будду в «Мэдисон сквер-гарден» и на телевидении. Но, с другой стороны, Будда не собирался уничтожать мир. А Калки собирался.

Жрец пнул щенка. Тот покатился по ступеням алтаря, как меховой мячик. Все засмеялись. Но остальные собаки ничуть не испугались. Джеральдина заговорила со священнослужителем, стоявшим у алтаря. Жрецы были удивлены и обрадованы. Они обрадовались еще больше, когда Джеральдина дала им денег.

По пути к «Фольксвагену» я задала тот самый критический вопрос. Во всяком случае, критический для «Сан». Наркотики.

Реакция Джеральдины была спокойной.

— Я тоже слышала об этом, — сказала она.

— Говорят, дыма без огня… — начала я.

— Не бывает? — закончила она. — Бывает. Понимаешь, все хотят дискредитировать нас. Другие церкви. Американская разведка. Индийская разведка. Даже непальцы постоянно грозят нам. К счастью, у нас есть деньги, чтобы откупиться от них.

— Откуда? — Если сомневаешься, спрашивай прямо.

— От паломников. Людей, которые верят. В мире их миллионы. — Джеральдина явно не относилась к людям типа «душа нараспашку».

— Едва ли миллионы. — Я попыталась вспомнить данные, сообщенные Сейперстином. Возможно, десятки тысяч… больше, чем сторонников южнокорейского священника, пользовавшегося людской доверчивостью, но намного меньше, чем членов американской секты «черных мусульман». Приведенные им цифры говорили о больших суммах и значительных капиталовложениях, но все это были расходы, а не доходы. Кто же тот миллиардер, который верит в Калки и оплачивает его счета?

Поскольку Джеральдина упорно молчала, я решила разыграть религиозную карту.

— А эти миллионы верующих тоже будут спасены?

— Когда начнется новый цикл, все будет новым. Естественно, тот, кто очистился, продолжится. Он родится заново. А немногие счастливцы будут приняты в Вайкунту.

Каждый раз, когда упоминалась Вайкунта, я теряла интерес к делу. Так вышло и на этот раз.

Мы молча подошли к высокому темному сверкающему камню, стоявшему посреди поля. Джеральдина поклонилась ему и замурлыкала какую-то мантру. Я присмотрелась и увидела, что скала обтесана в форме фаллоса.

— Ого! — сказала я.

— Это лингам. Символ бога Шивы, — хмуро объяснила Джеральдина.

Мне захотелось доказать, что я не зря читала «Индуистскую мифологию».

— Шива — одна из ипостасей триединого бога.

Мой дедушка Гехт был раввином, притом очень ортодоксальным.

— Троица! — шептал он. — Как она может быть единым целым? Это же голову сломать можно! — Он всегда говорил о христианстве шепотом, так как думал, что казаки есть повсюду, даже в Сан-Диего. Дед умер вскоре после того, как мои родители примкнули к секте христианских сайентологов. Я была убеждена, что Троица, окутанная белым дымом и вооруженная иголками для втыкания под ногти, была — или были? — выше его понимания. Он родился в Люксембурге. Пытался жить в южной Калифорнии, но, не вынеся здешнего солнца, вернулся в Огайо, где и умер. В Дейтоне. Почему в Дейтоне? Не знаю. Братья Райт были родом из Дейтона. Он вдовел почти всю свою жизнь.

— Шива родился изо лба Вишну. У него синяя шея. Он ужасный, грозный, трехглазый, с луной на груди. — Джеральдина процитировала несколько постоянных эпитетов, используемых для описания Шивы. Я была совершенно уверена, что она не пытается меня надуть.

— Кто главнее, — спросила я, — Вишну или Шива?

— Вишну! — Джеральдина выглядела мрачной. — Так должно быть! — Развивать эту мысль она явно не собиралась. Я заметила, что слово «должно» она произнесла с ударением. Видимо, между Вишну-Калки и Вишну-Шивой существовало какое-то соперничество. Но… не будем опережать события.

Впервые индуизм показался мне привлекательным. Относительно привлекательным, но все же. Мне понравилась идея изображения богов как человеческих гениталий. Бог-отец — пенис, Бог-сын — мошонка, а Бог — дух святой — эякуляция. Евреи до такого не додумались бы. В Ветхом Завете секс существует только для царей, а также для продолжения рода. Изображений у них не было вообще. Они считали серьезными только слова — может быть, самое опасное оружие на свете.