С чего начать?

С тех пор как я написала эту первую фразу, прошла неделя.

Я сижу за просторным письменным столом в кабинете Белого дома. Меня просили изложить свою версию случившегося. Кроме того, меня просили сохранять объективность историка и всячески избегать дружеской пристрастности. Задача не из легких.

Несколько минут я смотрела в окно. Стояла поздняя осень. Падали бурые листья. Год назад я была в Лос-Анджелесе и торчала на мели. А сейчас работаю в Белом доме. Может быть, это история успешной карьеры?

Попробуем сначала.

Рядом с моей пишущей машинкой лежит бортовой журнал. Я брала его с собой в каждый полет после того, как получила международную премию Хармона за вклад в мировую авиацию. Единственной женщиной, которая до меня удостаивалась этой почетной награды, была Жаклин Кокран, завоевавшая ее в далеких пятидесятых. Кокран была замужем за миллионером, который поддерживал деньгами ее любовь к авиации. Но за мной деньги не стояли.

В конце бортжурнала я записывала фразы и предложения, которые приходили мне в голову. Хотя в шестьдесят четвертом году я окончила Университет Беркли и получила диплом инженера, я всегда была склонна к тому, что принято называть гуманитарными науками, в отличие от естественных и технических. В прошлом сентябре мне захотелось начать жизнь заново. Вернуться в университет и написать докторскую диссертацию о Паскале. Множество женщин моего возраста испытывает подобный кризис. Операция «Последний шанс». Однажды я пришла в университет и выстояла долгую очередь на регистрацию. Хотя я не выгляжу на свои тридцать четыре года, но и семнадцать мне тоже не дашь. За метр-другой до регистрационной стойки я сбежала. У меня пошла носом кровь.

Я всегда хотела знать все. Быть всем. Достичь высот каждой из двух великих культур. Быть на «ты» с Ронсаром. На «ты» с Гейзенбергом. Но когда я «писала» свою книгу, моим партнером был литературный поденщик Герман В. Вейс. Если верить издателю, я была не в ладах с музами.

Здесь уместна цитата из Горация: «Рожденный под изменчивой звездой…»

Мне это нравится. Я не знаю, кого или что имел в виду Гораций, но эта фраза как нельзя лучше описывает то состояние, в котором мир пребывал весь прошедший год.

Еще одна цитата. На сей раз из Дидро. Я предпочитаю его Вольтеру. «Первый шаг к философии есть недоверие». Под этой фразой я написала «последние слова». Чьи? Дидро? Я забыла. Но эти слова, первые или последние, тоже прекрасно описывают состояние моего ума в прошедшем году. Если бы недоверчивость измерялась в милях, то можно было бы сказать, что в тот февральский день, когда мы встретились с Морганом Дэвисом у бассейна возле отеля «Беверли-Хиллз», я надела семимильные сапоги.

Эврика! Я нашла! Нашла, с чего начать.

Однако, во-первых, сначала нужно объяснить, кто такой Морган Дэвис. А во-вторых, кто такая я сама. «Тедди, ты должна учитывать интересы читателя, — вдалбливал мне в голову корифей структуралистики Г. В. Вейс. — Ставь себя на его место».

Если бы вы поставили себя на мое место, то оказались бы Теодорой Гехт-Оттингер, известной под именем Тедди, тридцати четырех лет от роду, летчиком-испытателем, родившейся в Сан-Диего, окончившей Университет Беркли (степень в области технических наук), лауреатом международной премии Хармона, попирающей рекорды и мужское самолюбие (по словам коллег-завистников), автором (совместно с Г. В. Вейсом) бестселлера «За гранью материнства» (паршивое название!) — изложением моей биографии летчика, женщины, матери и т. д. и т. п., а также моих простодушных взглядов на собственную жизнь и мир, переживающий тяжелые времена. Несмотря на сверхэмоциональный стиль Г. В. Вейса, книга имела широкий резонанс. Большинство женщин восхищалось тем способом, с помощью которого я решительно избавилась от биологического воспроизводства — ловушки, подстроенной мне природой (коей я преданно послужила, произведя на свет двоих детей). Будучи в здравом уме и твердой памяти, оповестив об этом как можно больше народу, я легла в клинику Мэри Стоупс (Дейли-Сити) и подверглась хирургической операции — билатеральной парциальной сальпингэктомии, более известной под названием «иссечение труб». Мне сделали две крошечные насечки в области таза, перерезали трубы, и я оказалась «за гранью материнства» в буквальном смысле этого слова. Перешла в новую категорию. По крайней мере, для себя. К несчастью, я все еще остаюсь женщиной в мужском мире, и битва продолжается.

В течение двух лет я была знаменитостью. Я участвовала во всех теле- и радиошоу США и Канады. Я никогда не высказывала своего мнения о модах, кулинарии или миссис Онассис. Я говорила о перенаселении. Военном бюджете. Авиации. Магии полета. (Я хотела назвать книгу «Вызов тяготению», но мой издатель Морган Дэвис не согласился.) Я живу только тогда, когда управляю самолетом. Впрочем, конструирование и проектирование тоже доставляют мне радость. В шестьдесят восьмом я испытывала «Локхид-1011». Я убедила фирму «Боинг» отказаться от самолетов с изменяемой геометрией крыла («свинг — винг») в пользу аэропланов с фиксированным дельтообразным крылом и хвостом. А затем получила «Хармон». Феминистки ненавидят слово «летчица». Мне оно нравится.

Восемнадцать месяцев назад на моей деятельности был поставлен крест. Или, как бы выразился Г. В. Вейс, «занавес упал». Я участвовала в шоу Мерва Гриффина. Кто-то упомянул имя Индиры Ганди. Я сказала, что считаю ее величайшей женщиной нашего времени. После этого на меня посыпалось множество гневных писем. Остатки тиража «За гранью материнства» были распроданы по дешевке. Ни на телевидение, ни даже на радио меня больше не приглашали. Ну, да я не жалею. Думаю, что кампания миссис Ганди за стерилизацию индийцев была самым смелым и самым необычным актом политических деятелей всех времен и народов — вплоть до появления на сцене человека, благодаря которому я и тружусь сегодня здесь, в Белом доме.

Дают ли эти страницы представление о моей личности? Может читатель видеть и слышать Тедди Оттингер? Хотелось бы верить, что да. Потому что я не смогла бы увидеть своего читателя ни за что на свете. По причинам, которые вскоре выяснятся.

Еще одна строчка из бортового журнала. «Qui veut faire l’ange fait la bête». Паскаль. Подходит? Надеюсь, что нет. В конце концов, я летала на самолете не для того, чтобы чувствовать себя ангелом (а зверем и подавно). Я просто хотела существовать. Действовать. Чтобы меня принимали всерьез. Так же, как принимали бы мужчину, обладающего моими талантами. Судя по моему бортжурналу, в шестидесятых я перечитала всего Паскаля. Полагаю, это чтение было прививкой от контр культуры. Если вдуматься, странно, что дочь двух христианских теологов-практиков так влекло к христианской мистике.

Меня считают красивой. Хотя я темноволоса и темноглаза, во мне находят сходство с моим кумиром Амелией Эрхарт. Мой отец учился вместе с Амелией в Беркли. Он влюбился в Амелию и последовал за ней в Бостон, где та занималась общественной деятельностью в Денисон-хаусе. Она деликатно отказала ему. Потом Амелия стала мировой знаменитостью и сгинула в Тихом океане — в тридцать седьмом, за семь лет до моего рождения. Я всегда хотела быть похожей на нее. Она носила мужскую одежду. Я тоже. После того как я получила премию Хармона (о которой упоминаю в третий раз. Неужели я так тщеславна? Как мужчина?), в авиационных кругах появилась сплетня, что я лесбиянка. Моим ответом на эту сплетню стала книга «За гранью материнства». Я выбрала бисексуальность — вместе с Джоан Баез, Кейт Миллет, Сьюзен Зонтаг и другими тогдашними знаменитостями. Я была сдержанной, но сказала все. В результате мой муж, Эрл Оттингер-младший, не только развелся со мной, но и получил опеку над детьми. Я обнаружила, что многие мужчины ненавидят меня, а большинство женщин восхищается, но стремится держаться от меня подальше.

Почему я произвожу столь обманчивое впечатление?

Правда заключается в том, что я еще школьницей решила стать лучшим пилотом в мире. Я была очарована Амелией Эрхарт. Собирала ее портреты. Читала о ней все, что могла найти. После отчаянной борьбы в том, что можно назвать мужским миром, я добилась своего. Стала лучшим пилотом. Обрела твердость. И все же я — анахронизм. В век повальной автоматизации такие летчики, как Амелия, я сама и даже сказочно богатая миссис Одлум, не требуются. Именно потому, что в шестидесятые и семидесятые годы профессия пилота стала архаичной, большинство людей и испытывает ко мне интерес. В том числе мужчины, которые восхищаются мной, но предпочитают держаться подальше, и женщины, которые меня ненавидят.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на мне надет ремень, который Амелия сорок лет назад подарила моему отцу. Узкий, с белыми и синими клеточками. Я могла бы полюбить ее… Но к тому времени, когда я родилась, она умерла. Почему-то я верю, что Амелия разбилась в самолете за нас обеих. Думаю, поэтому я никогда не боялась погибнуть в авиакатастрофе.

Изменения не всегда бывают пагубными. Но тогда, по дороге к бассейну отеля «Беверли-Хиллз», я сознавала, что для меня все меняется только к худшему. Я была на мели. Задолжала алименты за два месяца. Да, алименты платила именно я. Гордо настояв на этом праве. В результате на неделю с лишним я стала национальной героиней — для мужчин. Женщины присылали мне отвратительные письма. Что ж, я и впрямь не сахар.

Кто такой Морган Дэвис? Морган работал на Клея Фелкера. Кто такой Клей Фелкер? Он издавал несколько журналов в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Один из таких журналов опубликовал отрывки из «За гранью материнства». Кроме того, именно Морган познакомил меня с Г. В. Вейсом. Когда Клей Фелкер продал свои периодические издания одному австралийцу (типу, вызывающему бесконечный интерес у журналистов, а всем остальным совершенно безразличному), Морган Дэвис стал главным редактором «Нейшнл сан» — мерзкой газетенки, разлагающей мораль людей с низким коэффициентом умственного развития. Пару раз я встречалась с Морганом, но у нас ничего не вышло. Он был слишком толстый. И, кроме того, страдал одышкой. Он говорил, что это астма, но на самом деле у него была простая эмфизема от неумеренного курения. Я не люблю курящих. Пока мы с Морганом были нужны друг другу, у нас были неплохие отношения. Похоже, сейчас я понадобилась ему снова. Он просил встретиться с ним «безотлагательно!».

Нищим выбирать не приходится, подумала я в стиле Г. В. Вейса. При виде загорающих у бассейна возле отеля «Беверли-Хиллз» я почувствовала негодование. Каждый старался показать, что ему здесь очень приятно. Среди пляжников был и Мерв Гриффин. Он сказал: «Привет, Тедди!» Думаю, его вежливость была очень рискованной. Скандал из-за Индиры Ганди мог прийтись не по душе его многочисленным спонсорам.

Я села в шезлонг рядом с Морганом, на котором были спортивные трусы с цветочным рисунком. Он говорил по телефону. Это было его любимое занятие. Светловолосый швед или норвежец — местный администратор — сказал:

— Здравствуйте, миссис Оттингер! Давно мы вас не видели.

— Испытывала самолеты, — ответила я. В Голливуде всегда нужно напоминать, что ты по-прежнему занимаешься делом, которое тебя прославило. В радиусе мили от бассейна «Беверли-Хиллз» неудач не прощают никому. Если подобное случится, поднимется такая волна, которая утопит пришельца.

— Калифорния ужасно скучна, — сказал Морган. А потом одобрительно кивнул мне. На спине моей летной куртки красовалась надпись «Тедди Оттингер». Дешево, но сердито, а главное — узнаваемо. Я была товаром широкого потребления. Была выставлена на продажу. И одновременно сдана в архив.

Морган сбросил с себя воскресный номер «Нью-Йорк таймс». Значит, мы встретились в воскресенье. Можно было бы вычислить точную дату этой в буквальном смысле слова исторической встречи. Газетные листы упали на плитки у бассейна — шлеп, шлеп, шлеп.

— О чем задумалась, Тедди? — Затем он сделал паузу и по своей всегдашней дурацкой привычке повторил то, что я сказала администратору: — Ты говорила, что испытываешь самолеты.

— Да, Морган. — На солнце было жарко, и я сняла старую куртку. Мне доставило удовольствие, что он помимо воли так и вылупился на мою блузку. Грудь Тедди Оттингер была и осталась знаменитой. Через три года занятий йогой я заново создала свое тело и возродилась в образе… кто знает кого? Каждый из нас является отражением многих людей — и никого в отдельности.

— Догадываюсь, — сказал Морган, — что испытание самолетов все еще считается выгодным делом. Эти новые ассигнования на военные нужды…

— Ошибаешься. — Сказала я правду, сама того не желая. — Все, что делает Министерство обороны, не имеет отношения ни к мужчинам, ни к женщинам. У нас есть «МАРВы», есть «МИРВы», есть «M-Иксы», а теперь и снаряды «Круз». У нас был «Б-1», но теперь он снят с вооружения. Нет ничего нового, для чего требовались бы человеческая плоть, мозг и я. Поэтому все, что мне остается, — проверять самолеты для линий воздушного сообщения, которые тоже дышат на ладан. — Я не собиралась говорить ничего, но сказала слишком много.

Над высокими чахлыми пальмами у бассейна разнесся ритмичный рокот — пыльное бурое небо над Лос-Анджелесом чертило с полдюжины реактивных самолетов. Я понимала, что реактивные самолеты выжигают озон в верхних слоях атмосферы. И все равно они мне нравились.

— Хреново, — сказал Морган, явно довольный тем, что мне приходится нелегко. Я следила за струйкой пота, которая текла по его вислой груди, поросшей седыми волосами. Соски были втянуты внутрь. У него началась одышка. Он вдохнул облако сигаретного дыма (очевидно, в лечебных целях), закашлялся и спросил:

— Что случилось с тем кино, в котором ты собиралась играть роль этой… как ее?..

— Амелии Эрхарт. Съемки отложили. Возникла проблема со сценарием. — «Проблему со сценарием» звали Ширли Маклейн. Она сказала, что сама собирается снять фильм о жизни Амелии. Моя подруга и продюсер Арлен Уэгстафф хотела дать ей отступного. Но Ширли не согласилась.

— Ты была неплохим писателем. — Морган накрыл грудь и живот страницей «Нью-Йорк таймс», посвященной путешествиям.

— Никаким писателем я не была, — сказала я. — Так называемым писателем был сосватанный тобой Герман В. Вейс.

— Во-первых, мысль о Германе сначала пришла в голову Клею. А во-вторых, старина Герман неплохо сделал свое дело. Но если ты больше не желаешь работать с ним, то и не надо.

Предложение было ясным и недвусмысленным.

— Ты хочешь, чтобы я написала новую книгу? «Еще дальше от материнства»?

— А что, неплохо! — Морган похлопал меня по руке. Ладонь у него была липкая от пота. — Поведаешь миру о всех цыпочках, с которыми ты развлекалась.

Мужчины на стенку лезут при виде женщины, которая может без них обойтись. Я обдумывала вежливый ответ, когда зазвонил телефон, и Морган целую вечность болтал о том, избавится ли президент от вице-президента перед началом избирательной кампании. Или о чем-то из той же оперы? Тогда синие «делатели королей» так никогда и не узнали, чем дело закончится.

Но кое-что я все-таки успела понять. Моргана не интересовало продолжение книги. Я помрачнела. На то имелись причины. В конце концов, я безработная летчица, обремененная долгами в размере ста одиннадцати тысяч долларов на двоих детей — девяти и одиннадцати лет. Сумма алиментов ежемесячно возрастала на тысячу долларов без учета дополнительных расходов на детей — например, на пластическую операцию для Тессы, у которой была «заячья губа». Такие операции медицинская страховка не предусматривала, хотя компания уверяла, что все наоборот. В реальной жизни мне никогда не позволяли удаляться от «грани материнства» больше, чем на пару метров.

Единственным светлым пятном в моей жизни была Арлен Уэгстафф, лет сорока двух с хвостиком. На сколько тянул этот «хвостик», одному богу известно. Но Арлен хорошо сохранилась и не боялась показываться публике. В прошлом феврале она была самым высокооплачиваемым человеком на телевидении. У нее были внешность и имя типичной семейной женщины. Шедевром Арлен стал рекламный клип кофе «Джедда». Там она впервые сыграла классическую домохозяйку, хмурую и нервную. Она пытается убраться с помощью пылесоса, терпит неудачу и без сил падает в кресло. Тут добрая соседка приносит ей чашечку кофе «Джедда». Арлен пьет кофе, и это приводит к поразительному результату. От усталости не остается и следа; она полна сил и управляет пылесосом как реактивным самолетом. Доходы от этого клипа до сих пор позволяли нам жить относительно безбедно.

Нет, мы с Арлен не составляли настоящую семейную пару. Мы были скорее сестрами. Сестрами, которые действительно нуждаются друг в друге. Она зарабатывала на хлеб. И была алкоголичкой. Я — нет. Я следила за количеством ее коктейлей с текилой. Лечила похмелье. И в полночь прятала от нее таблетки.

— Что ты знаешь об индуизме? — Морган бросил на меня проницательный взгляд главного редактора и одновременно «делателя королей». Однажды Дэвис сказал, что лучшим временем в его жизни был момент, когда он мог сделать губернатором Нью-Йорка кого-то по имени Кэри или Кари. Точнее, это могли они с Клеем Фелкером. Но у Фелкера было больше возможностей… Не знаю. Честно говоря, мне не нравился ни тот ни другой.

— У всех богов много рук. И голов. Коров не едят. Переселение душ. Ненавижу карри. Эта их приправа для меня слишком остра.

Морган крепко прижал к животу страницу «Путешествия». На нас продолжали глазеть. Кое-кто узнавал его, кое-кто меня. Поскольку настоящие звезды у бассейна отсутствовали, соперников у нас не было. Мерв Гриффин уже ушел.

— Кроме того, есть еще парни с бритыми головами, — сказала я. — Их можно увидеть на бульваре Голливуд. Они поют: «Харе Кришна». Носят желтые одежды. Сандалии. Или шлепанцы.

Морган кивнул.

— Ага. Это индуисты. Во всяком случае, одна из сект. Кажется, их очень много.

— Как и христиан. Однажды, дважды, трижды рожденные… и вообще нерожденные.

— Тедди, сегодня у тебя злой язык, — сказал главный редактор «Нейшнл сан». Морган любил президента. Я считала его старым иисусиком. Президента, конечно. Морган, по всеобщему мнению, был Иудой.

— Есть один малый. Американец, который живет в Непале. В Катманду. Он индуист. Точнее, считает себя индуистским мессией. Действует под именем Калки. Может быть, ты видела его учеников. Они заполонили весь город. Раздают листовки. И белые бумажные цветы. Даром! — Морган выдернул из-под себя брошюру и сунул мне. На обложке красовалось слово «Калки», а под ним — не слишком обнадеживающая новость: «Грядет конец мира». Давление и влажность огромных ягодиц Моргана явно не улучшили ни внешний вид, ни содержание книги.

— Я видела их, — сказала я. — И помню, удивлялась, что они не просят денег. Религиозные секты вечно заняты вымогательством.

— Меня это тоже заинтриговало. И еще то, что об этом Калки ничего толком не написано. Кроме крошечного сообщения Ассошиэйтед Пресс. Пытались брать интервью у его местных учеников, но выяснилось, что те и сами без понятия. Только повторяют то, что написано в брошюре. Поскольку, мол, близится конец света, давайте жить по совести. Сенсацией тут не пахнет. До сих пор Калки никому не давал интервью. Только проповедовал в этом своем… как его… аш…

— Ашраме. Монастыре. — Внезапно я вспомнила, что видела ашрам Калки на бульваре Санта-Моники. Когда-то это здание принадлежало радиостанции. Почему-то мне стукнуло в голову, что огромные буквы «КАЛКИ» на крыше дома означают название новой радиовещательной корпорации.

Морган бросил на меня суровый и пронзительный взгляд поклонника Г. В. Вейса, оскорбленного в лучших чувствах.

— Через три недели Майк Уоллес собирается взять у Калки интервью для программы Си-би-эс «Шестьдесят минут». Калки только что согласился. Вот что я предлагаю. Я хочу опередить Си-би-эс. Хочу, чтобы ты попала к Калки первой. Хочу, чтобы ты взяла у него интервью для «Сан».

Морган снял с живота раздел «Путешествия»; как и следовало ожидать, на его потном брюхе отпечаталась первая страница раздела, набранная задом наперед. Тут солнце скрылось за полосатым тентом стоявшего на берегу бара, и мне до смерти захотелось выпить.

— С чего ты взял, — спросила я, — что я смогу взять интервью у Калки или кого-нибудь другого? Я летчица, а не журналист.

— Настоящая фамилия Калки — Келли. — Морган накрылся полотенцем. Я обрадовалась. Несовершенные тела ввергают меня в депрессию. — Джим. Джон. Джек. Что-то в этом роде. А может, и нет. Я дам тебе досье на него. Увы, довольно тощее. Он был в армии. Служил во Вьетнаме. Точнее, в Южном Вьетнаме. А потом осел там. — Морган показал рукой на запад. На Малибу, Каталину, Азию. — Обжился. А год назад ни с того ни с сего заявил, что он Калки.

Что-то вспыхнуло у меня в мозгу. Мне действительно приходилось читать об этом! Я открыла брошюру. На первой странице был напечатан портрет симпатичного молодого человека в индийской одежде. Калки.

— Значит, он называет себя богом?

Морган кивнул.

— Да. Если верить написанному, он является конечной инкарнацией бога… не помню какого. Его миссия…

— Эсхатология, — сказала я, наслаждаясь каждым слогом этого полезного слова. Прежде чем Морган успел спросить, что оно означает, я постаралась произвести на него впечатление широтой кругозора и глубиной знаний, почерпнутых из газет. — У него ашрам в Катманду. Он окружен хиппи. Все они принимают наркотики. Настоящее имя Калки — Джеймс Дж. Келли. С его появлением на Земле человечеству придет конец. Понимаешь, у меня фотографическая память. — Это правда. Если я что-то читала, то запоминала на всю жизнь. Слава богу, большинство моих воспоминаний надежно загнано в глубь подсознания, заперто. От избытка воспоминаний можно сойти с ума, особенно от бесконечного потока бессмысленных изображений на экране телевизора и черных цепочек слов на страницах газет, которые, вторгаются в мозг и разрушают хрупкий дом памяти, как муравьи-убийцы.

— Молодец, малышка! Так что, ты будешь писать о нем?

— Морган, я летчик-испытатель.

— Ты — автор бестселлера «За гранью материнства».

— Его автором является Герман В. Вейс. Поручи это ему. Он преподает структурную лингвистику и семиотику в университете Сан-Фернандо.

— Я хочу, чтобы это сделала ты.

— Почему?

— Потому, Тедди, — его голос звучал мрачно, убедительно и искренне, — что он хочет иметь дело с тобой.

— Кто «он»?

— Калки. В прошлый понедельник он сообщил по телексу в лос-анджелесское бюро «Нейшнл сан», что в данное время на свете есть только один писатель, которому он согласится дать интервью, и что этот писатель — точнее, писательница, летчица и роскошная женщина — не кто иная, как Теодора Гехт-Оттингер. Я свалял дурака, рассказав тебе об этом, потому что теперь ты сможешь взять меня за глотку. Но меня это не волнует. Ты нужна мне, Тедди. Нет ничего проще. После интервью Майка Уоллеса репортеры слетятся на Калки, как мухи на мед. Вот почему я решил стать первым. Сделать это я могу одним-единственным способом: послав тебя.

— Ему известно, что я не умею писать? — Сама не знаю, почему я решила, что стоит упомянуть о такой мелочи. Как будто писать умел кто-то другой. Я могла прочитать одну страницу Джоан Дидион, даже страницу Ренаты Адлер. Но не больше. Я читала Мишеля Фуко. Однако тогда я как проклятая зубрила французский. Начиная с февраля литература и искусство деградировали на глазах, и отрицательная энтропия стремительно нарастала.

— Я найму для тебя писателя, — сказал Дэвис (или «липучка Дэвис», как бы написал Г. В. Вейс).

— Не знаю… — начала я и вдруг прикусила язык, поняв, что мне наконец опять привалила удача.

— Тедди, золотко, это действительно может быть очень важно. Я уже связался с издательством «Даблдей». Они подпишут с тобой договор на книгу. Ничего не может быть проще. Все, что от тебя требуется, — включить свой верный диктофон и заставить парня разговориться. Ты войдешь в историю.

— Почему?

Дэвис сузил (как сказал бы Г. В. Вейс) маленькие глазки. Я заметила, что они покраснели от дыма. В прошлом феврале в Лос-Анджелесе было нечем дышать.

— Потому что, — сказал Морган, — мистер Келли говорит, что он бог. Потому что Калки финансируют богатые люди, считающие его богом или говорящие, что они так считают. Если у людей с большими деньгами есть для этого какие-то особые причины, постарайся обнаружить их. — Нюх Моргана на деньги был почти таким же острым, как у Клея Фелкера. — За последний год он приобрел в Индии огромное количество последователей. Это особенно интересно, если учесть, что он американец. Можно было ожидать, что весть о бывшем солдате, объявившем себя индуистским богом, доведет индусов до белого каления. Но они не злятся. Скорее наоборот. Миллионы их занимаются самоочищением, готовя себя к концу света.

— Может быть, он действительно бог? — Эта история начинала казаться мне забавной.

Выхлопы реактивных самолетов образовали над пальмами трапецию.

— Но если он бог, — рассудительно спросил Морган, — чего он хочет? У него и так все есть.

— У Нельсона Рокфеллера тоже было все, но он еще хотел стать президентом. Боги всегда чего-то хотят. Хотят, чтобы ты жил, подчиняясь «золотому правилу», но, будучи всемогущими, не позволяют тебе делать это, потому что такое поведение испортило бы им игру. — В частности, это было справедливо для первоначального бога моих родителей, вспыльчивого старого брюзги Иеговы. За несколько лет до моего рождения супруги Гехт сменили Иегову на Мэри Бейкер-Эдди, бунгало в пригороде Сан-Диего и клуб, открытый только для гоев. В результате еврейскими у нас остались лишь носы. Отец умер, убежденный в том, что смерти не существует. Согласно моей теории, Мэри Бейкер-Эдди тоже не существовало, потому что смерть есть. Это уж как пить дать.

— Как бы там ни было, — сказал Морган, снова садясь на своего любимого конька, — самое главное — это деньги. Откуда они берутся? Почему он позволяет себе посылать детей на улицы раздавать брошюры, цветы и отказываться от денег?

— О’кей, Морган. Ты меня заарканил. Я стану Теодорой Оттингер, женщиной-репортером. Орианой Фалаччи Западного Голливуда. Но почему? Почему из всех профессиональных журналистов, рыщущих вокруг, он хочет говорить именно со мной?

— Ну, он говорит, что читал «За гранью материнства».

— Тогда ты должен был послать к нему Германа В. Вейса.

— Нет. Тебя. И только тебя. — Профессиональный острый взгляд Моргана сменился искренне растерянным. — Слушай, малышка, я удивлен не меньше твоего. Я даже отправил ему телекс и предложил встретиться с Норманом Мейлером. Сама знаешь, Мейлер писать умеет. Ответ был: «Оттингер или никто».

— Значит, Оттингер. О’кей. — Мы пожали друг другу потные руки, после чего я вытерла ладонь уголком полотенца Моргана. Он сказал, что свяжется с моими литературными агентами в офисе издательства «Уильям Моррис». И что передаст мне всю информацию о Калки, которую сможет найти.

На груди Моргана отпечаталась перевернутая статья «Проведите свой отпуск на Карибах».