Они похитили у нее жизнь. Теперь она похитит их будущее.

Наконец-то мы дождались звонка от Притча. Он назвал имя одного из членов Клуба. Коллега сэра Патти, как мы и думали.

— Пришлось долго раскапывать, — говорит мне Притч. — Осторожно, чтобы комар носа не подточил. В такой ситуации нельзя идти на риск, иначе все дело запорем.

Все боятся ошибки, однако он абсолютно, на все сто процентов уверен, что нашел именно того, кого надо. Нашему пострелу можно доверять.

— Мы нашпиговали «жучками» весь его дом, контору, прослушивали телефоны, — поясняет мне Притч, прихвастнув самую малость. Он заслужил право на небольшую слабость. — Проникнуть в дом оказалось легче легкого: слуги весьма почтительно относятся к людям в форме. Мы представились работниками телефонной станции и сказали, что проверяем линии. Никаких возражений не потерпим, и спасибо за внимание. Наговорили комплиментов служанкам, пригласили их прогуляться. Накупили побрякушек. И, слово за слово, вытянули из них весь семейный распорядок.

А потом, естественно, сбежали, разбив бедняжкам сердца. Некрасиво, очень некрасиво.

А я и не говорил, что мы приятные люди. От приятных нет никакого толку.

Нам нужен хотя бы один, и все они задрожат от страха быть обнаруженными. Одна-единственная ниточка, чтобы вселить в них тревогу и заставить Клуб собраться на экстренное заседание. Дело, конечно, рискованное, но они на это пойдут. Куда им деваться? Особенно если намекнуть им на бесславный конец сэра Патти.

Мы полагаемся на их высокомерие. И то сказать, разве не действовала эта организация сотни лет без сучка без задоринки, устраивая встречи каждые три года по строжайшему расписанию? Даже после того, как Эдуард влюбился в эту глупую американку и она грозила проболтаться? Наверное, какая-нибудь девчонка заартачилась и с ней нужно поговорить по душам; а может, другая явилась в слезах домой, и мама с папой настрочили жалобу в полицию. Но им всегда все сходило с рук. Сойдет и сейчас.

Самые надежные шпионы из команды Притча продумали операцию с предельной точностью; по правде сказать, эта команда не помнит такого развлечения еще с военных времен, когда они разгадывали вражеские шифры. Мне кажется, сейчас Притч — единственный из нас, кто купается в безграничном счастье. Но Гаю не до веселья. Он снял номер в «Конноте», затаился и выжидает, а однажды унылым промозглым днем идет с Притчем прогуляться по Грин-Парк.

Притч искоса разглядывает Гая, потом начинает не в лад насвистывать.

— Что, она у вас из головы не выходит? — как бы между делом спрашивает он.

— Вот не думал, что это так заметно, — уныло отвечает Гай.

— Она умеет взять за душу, — отвечает Притч. — Не забудьте, я встречался с ней всего один раз. В Италии, когда граф был еще жив.

— Какая она была тогда? — спрашивает Гай.

— Странная. — Притч плотнее запахивает воротник пальто. — Никогда в жизни не встречал женщины, которая умеет вот так, незаметно, подкрадываться.

— Она и до сих пор умеет.

— Не удивляюсь. Леандро говорил, слуги называют ее la fata. Она похожа не на человека, а на привидение. Иногда кажется, что она вот-вот испарится прямо на глазах. Необычная особа. — Он снова косится на Гая. — Вижу, вы в нее влюблены.

— Да. — Лицо Гая мрачно, как сегодняшнее хмурое небо. — Неужели это тоже так заметно?

— То, что вы влюблены, или то, что вы считаете свою любовь безнадежной?

Гай смотрит на Притча, удивляясь тому, что этот человек так безошибочно вычислил его. Он готов улыбнуться. У нее в самом деле талант нанимать самых лучших людей. Он вспоминает, как однажды уже имел разговор об этом с вашим покорным слугой. Стоял благоуханный вечер, мы сидели на веранде в Ла Фениче и болтали о том о сем.

— Ей с вами повезло, — сообщает он Притчу.

— Очень рад, — отвечает тот, — что моя работа помогает решить столь важное дело.

— Готов помочь, — говорит Гай. — Всем, чем смогу. Мне нужно чем-нибудь заняться. Пожалуйста, дайте мне задание.

— Рад бы. Сейчас основная наша работа — ждать. Мы почти у цели.

— Понятно.

Они прогуливаются в дружелюбном молчании, оба погружены в мысли о Белладонне.

— Можно задать вопрос? — произносит наконец Гай.

— Конечно.

— Кто такой Джек? Брайони зовет его «дядя Джек». Он работал с ними в клубе «Белладонна», верно?

— Да. Джек Уинслоу. Достойнейший человек; она решилась довериться ему, — отвечает Притч. Он в точности знает, что кроется за вопросом Гая. — Заметьте, он тоже был влюблен в нее. Я слышал это в его голосе и однажды, когда мы болтали по телефону, спросил напрямик. «Она сказала, что у нее нет сердца», — вот все, что он мне ответил. Это его чуть не убило.

— Но он все равно работает на нее, правда?

— Да, но косвенно. Координирует ее дела в Нью-Йорке. Он теперь женат. Обзавелся семьей. Стал немного счастливее.

— Понимаю.

— Простите, — говорит Притч, приподнимая шляпу. — Мне пора. Если все пойдет, как задумано, я вскоре свяжусь с вами.

— Спасибо, мистер Притчард, — говорит Гай.

— Зовите меня Притч, — откликается тот. — Меня все так называют.

Они прощаются, Гай медленно бредет в отель. Притч направляется к ближайшей пивной — поразмышлять над кружечкой «Гиннеса». Он нашел их слабое место — подобрал ключик, по его выражению. Он доберется до Клуба через сына одного из его членов, некоего сэра Бенедикта Гибсона, парламентария, который тоже присутствовал на похоронах. Идеальный случай: мы заманим его семью в сети и пригрозим скандалом. Заставим раскрыть карты.

Сэр Бенедикт проводит рабочие дни в городском семейном доме на Итон-сквер, а выходные — в загородном поместье в Глостершире. Его сыну Арунделу скоро исполнится девятнадцать, и его, по нашим расчетам, вот-вот допустят в райские кущи. Очень впечатлительный юноша. В целом добрый и порядочный, разве что немного избалован. Как почти все мальчики его класса преклоняется перед отцом и в то же время ненавидит его, беззаветно опекает мать и младшую сестренку Джорджину, предусмотрительно спрятанную в частной школе. Прогуливая занятия в Кембридже, Арундел нередко проводит выходные на Итон-сквер, в компании одних только слуг. Родители поощряют это времяпрепровождение — раз уж мальчику все равно надо перебеситься, пусть лучше проводит время в достойном обществе. Ничего страшного, скоро остепенится.

Верно, очень скоро.

Мы отнимем у Арундела всего несколько часов. Притч пошлет свою лучшую команду, и те без лишних трудностей уберут прислугу с пути. На всякий случай пошлем им пару хороших бутылочек. Но они и без того всегда крепко спят, когда Арундел возвращается с вечеринок. Он мальчик разумный, ведет себя тихо, и, кто знает, вдруг ему захочется тайком привести с собой юную леди?

А мы будем вести себя еще тише.

Сыщики выслеживают его уже не первую неделю, и операция назначена на сегодня. Единственный рискованный момент — не упустить Арундела в клубе, когда его друзья напьются вдрызг. Мы должны быть уверены, что он идет домой один и не слишком пьяный.

Серьезные беседы всегда лучше проводить под покровом ночи.

В замке скрежещет ключ; дверь приоткрывается и тут же захлопывается, с тяжелым грохотом, как и положено двери старинного богатого дома. Арундел Гибсон кладет ключ на стол в передней. Проходит в гостиную, скидывает пальто на диван, затем подходит к буфету и наливает себе выпить. Эти звуки хорошо знакомы нам.

— Чудесный виски, старина, — произносит чей-то голос.

— Лучшего не найти, — поддакивает второй.

— Составь нам компанию.

— Что? Что такое? — Арундел в панике озирается. Незнакомые голоса в отцовской гостиной так пугают его, что он совершенно теряется. Кроме того, его мысли еще немного путаются после приятного вечера с дружеской болтовней и флиртами, а последний мартини явно оказался лишним. — Кто вы такие, черт побери?

— Я — Стриж-один, — говорит первый голос, глубокий и хриплый.

— Я — Стриж-два, — говорит второй, такой же.

— Зови нас просто Стрижами.

— Кто вы такие? — повторяет Арундел, постепенно приходя в себя. — Как вы смеете?

— Еще как смеем.

— Такая у нас работа.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает Арундел, подходит к столу и откидывает со лба светло-каштановые волосы. Глаза у него карие, немного потемнее волос, он высок и худощав, взгляд у него решительный. — Почему вломились в дом моих родителей? Я звоню в полицию.

— Я бы на твоем месте этого не делал.

— Это еще почему? — спрашивает Арундел.

— Полиция знает, что мы здесь, — самодовольно отвечает Стриж-один.

— Точнее говоря, полиция нас и послала, — подтверждает второй.

— Просила побеседовать с тобой.

— Полиция не хочет вмешиваться в это дело.

— В это чертовски трудное дело.

— Еще какое трудное.

— Что вы хотите сказать? — спрашивает Арундел.

— Что хотим, то и говорим, — отвечает Стриж-один.

— Но зачем полиции присылать вас? — озадаченно спрашивает Арундел.

— Напряги воображение, милый мальчик.

— Мы думали, ты умнее.

— Ничего не понимаю, — говорит Арундел. — Моему отцу грозит опасность?

— Опасность? Нет.

— Не грозит.

— Я бы лучше сказал — неприятности.

— А вот неприятности — грозят.

— Вот почему мы здесь.

— Предостеречь тебя.

— И попросить тебя о помощи.

— Мы надеемся на тебя.

— Меня? О помощи? — кричит Арундел. — Что вы такое говорите? — Но все-таки он уже не так насторожен. Певучий речитатив Стрижей, их спокойная уверенность убаюкивают его. Он отпивает глоток виски. Они чувствуют себя как дома, замечает юноша, и ему в голову приходит неожиданная мысль: сам он никогда не испытывал под родительским кровом такого спокойствия. — Мне казалось, профессионалы здесь — вы.

— Но ты ему родной.

— Тебе он доверяет.

— И мы тебе доверяем.

— Достоин ли ты доверия, Арундел Сирил Сент-Джеймс Гибсон?

— Чудесное имя. Просто шикарное, — вкрадчиво сообщает Стриж-один.

— Еще какое шикарное, — подтверждает Стриж-два.

— Только произносить трудновато.

— Верно. Ладно, к делу. Арундел Гибсон, ты человек чести?

— Человек слова?

— Можем ли мы довериться тебе?

— Как мужчине?

— Как джентльмену?

— Можем?

— Можем?

У Арундела голова идет кругом от выпивки и потрясения.

— Что вы задумали против моего отца? — выдавливает он. — Что, черт возьми, вы затеваете?

— Ты не ответил на наш вопрос, — с грустью произносит Стриж-один. Гости переглядываются.

— Некогда терять время, — говорит Стриж-два.

— Совсем некогда.

— Он не тот человек, какой нам нужен.

— Не тот, старина. — Они дружно встают.

— Скоро увидимся.

— Очень скоро. Горячо благодарим за внимание.

— Простите, если напугали.

— В следующий раз нам больше повезет.

— Погодите. Постойте! Не уходите, — останавливает их Арундел, отставляя бокал, и умоляюще воздевает руки. — Расскажите, что вам нужно. Это касается моего отца. Клянусь, я никому не скажу. Честное слово.

— Честное слово, — повторяет Стриж-один.

— Честное-пречестное, — поддакивает Стриж-два.

— Молодец, старина.

— Как мы и надеялись.

— Да. И даже лучше.

— В самую точку.

— По этому поводу надо бы наполнить бокалы.

— Не возражаю.

— Вы говорили о моем отце? — с раздражением перебивает Арундел.

— Да, верно. О твоем отце.

— Трудный разговор.

— Готовься, старина.

— Неприятное дело. Может сказаться на всей семье.

— И на матушке. Вряд ли она с легкостью перенесет удар.

— Старина, мы рассчитываем на тебя.

— Рассчитываете на меня? В чем? — Он окончательно выведен из себя. Решительным жестом откидывает со лба кудрявую челку.

— Может разразиться чудовищный скандал, — с горечью продолжает Стриж-один.

— Вот почему мы здесь, — поясняет Стриж-два.

— Чтобы помешать этому.

— Перекрыть поток.

— Воздвигнуть плотину, вот зачем.

— Готовься промокнуть.

— Да расскажите же вы мне по-человечески, о чем идет речь! — кричит Арундел.

В комнате мгновенно наступает тишина, Стрижи перестают щебетать. Арундел слышит, как в холле громко тикают часы. Он ничего не понимает, эти люди и их мир абсолютно незнакомы ему, он не ведает, что такие беседы отработаны у них до совершенства. Откуда ему знать, что подобные трюки лучше всего срабатывают на людях молодых и впечатлительных, горячих и нетерпеливых? За свою короткую жизнь он не совершал ничего такого, что могло бы свести его лицом к лицу с сыщиками.

— Твой отец, — произносит наконец Стриж-один. — Он никогда не упоминал о частном клубе?

— О закрытом клубе для мужчин, — уточняет Стриж-два.

— Наподобие «Уайтс»? — спрашивает Арундел.

— Нет, не «Уайтс».

— Мы знаем, что он в нем состоит.

— Мы говорим о куда более закрытом клубе.

— О таком, какой никто не стал бы обсуждать со своей женой.

— Или с маленьким сынишкой.

— Вот с сыном постарше — другое дело.

— Но только если он осмотрителен.

— О клубе для джентльменов.

— Если ты нас понимаешь.

— Нет, я… — бормочет Арундел.

— Думай, старина, думай, — подначивает его Стриж-один.

— Никаких идей? — спрашивает Стриж-два.

— Он не говорил, куда отведет тебя, когда ты повзрослеешь?

— И докажешь свою мужественность?

— И докажешь свою осмотрительность?

— Не знаю. Ничего не понимаю! — с жаром отвечает Арундел. — Я не могу думать, когда вы оба болтаете наперебой!

Снова наступает благословенная тишина.

— Можно еще выпить? — спрашивает Арундел.

— Ты заслужил.

— Еще бы не заслужил, — бормочет про себя Арундел. — Премного благодарен.

— Не возражаешь, если я тоже налью? — Стриж-один встает и наливает себе щедрой рукой, не обращая внимания на лепет Арундела.

— И я тоже. — Стриж-два в точности повторяет движения напарника.

— О, просто превосходно. — Стриж-один с наслаждением причмокивает. — Как раз то, что надо. Мужественность, — повторяет он.

— В самую точку, — говорит Стриж-два.

— Чрезвычайно закрытый клуб.

— Где состоят лишь немногие счастливчики.

— Членство переходит от отца к сыну из года в год.

— Из века в век.

— Там состоял Эдуард Седьмой.

— Человек с неистощимым вкусом к жизни.

— Его сын совсем не таков. Скучный тип.

— А во всем виноват конь.

— Во время войны бедняга упал прямо на него.

— И раздавил себе…

— Сам понимаешь.

— Ужасное происшествие.

— Об этом каждый школьник знает, — говорит Арундел, снова раздражаясь.

— Старый добрый Джорджи.

— Но его сын совсем не таков.

— Ох уж этот Эдуард. — Стриж-один качает головой. — Странные вкусы. Никакого самообладания.

— Связался с этой дурой Симпсон. — Стриж-два тоже качает головой.

— Какое бесстыдство.

— Он был единственным, кого исключили из клуба.

— За сотни лет.

— Позор.

— Напрасно мы тебе рассказали.

— Мимолетный промах.

— Больше такого не повторится, — заверяет Стриж-один.

— Никогда, — вторит Стриж-два.

— Мы знаем, что можем тебе доверять.

— Правда, можем?

— Конечно, можем.

— Только высшее общество. Все до одного.

— Все за одного.

— И еще за другого.

— Туда подкупом не проникнешь, — доверительно сообщает Стриж-один.

— Ни ласками, ни сказками, — столь же доверительно поддакивает Стриж-два.

— Уж ласками — это точно.

— В том-то и загвоздка. Кое-кто собирается заговорить.

— Потому-то мы и здесь, старина.

— Но почему вы рассказываете мне все это? — спрашивает Арундел. — Почему не пойдете сразу к моему отцу? Неприятности-то грозят ему! Я понятия не имею, о чем идет речь. Отец никогда не рассказывал мне о своих клубах. Я просто ничего не понимаю.

— Значит, он тебя туда еще не ввел, — осторожно произносит Стриж-один.

— Гм, — тянет Стриж-два. — Не ввел своего единственного сына.

— Это настораживает.

— Верно, верно.

— Никакого намека?

— Ни звука?

— Нет, клянусь, ничего, — отвечает Арундел. — Я учился в школе и редко видел отца. Только на каникулах. Он страшно занятой человек.

— Даже некогда побыть с родными, — печально качает головой Стриж-один.

— С самыми близкими. — Стриж-два тоже кивает.

— Негде поговорить по душам.

— Так, чтобы не подслушали.

— Мне это кажется разумным.

— Верно, приятель.

— Но я все-таки не понимаю. Если вам нужно предупредить его о чем-то, почему вы не пойдете к нему? — кричит Арундел.

— Слишком опасно, — поясняет Стриж-один.

— Слежка, — говорит Стриж-два.

— Вот в чем дело.

— А не то все выплывет наружу.

— Но тебе, старина, ничто не грозит, — подмигивает Стриж-один.

— Мы объясним, — предлагает Стриж-два.

— Мы знаем, что тебе можно доверять.

— И что же я должен делать? — уныло спрашивает Арундел.

— Скажи отцу, что тебе нужно повидаться с ним, — советует Стриж-один.

— Очень просто, — подтверждает Стриж-два.

— Скажи, дело неотложное.

— Связано с девушкой.

— Девушка в беде — это всегда срабатывает.

— Как по волшебству.

— Скажи, что тебе нужно повидаться с ним.

— Безотлагательно.

— Скажи, что встретишься с ним в городе.

— Пусть останется на выходные.

— Но в деревне проще поговорить наедине, — возражает Арундел.

— Старина, твоя мама ничего не должна знать.

— Здесь хорошо и тихо.

— Так очевидно, что никому и в голову не придет.

— Как в «Похищенном письме».

— Спрятано на самом виду.

— Но как быть со слугами? — спрашивает Арундел.

Оба Стрижа медленно обводят взглядами комнату.

— Что-то я их здесь не вижу, — говорит Стриж-один.

— Лежат себе в тепле и уюте, — самодовольно усмехается Стриж-два.

— Вы им ничего плохого не сделали? — встревоженно спрашивает Арундел. — А не то…

— За кого ты нас принимаешь? — обиженно перебивает Стриж-один.

— Мы строгие профессионалы, — важно заявляет Стриж-два.

— Пойди, убедись сам.

— Мирно похрапывают.

— Не о чем беспокоиться.

— Совсем не о чем.

— Если ты позвонишь отцу и сделаешь, как мы просим.

— Все очень просто. Неприятности с девушкой.

— Скажи, что дело срочное.

— А когда он будет здесь, передашь ему вот это, — говорит Стриж-два и достает толстый конверт из плотной бумаги. Он надписан размашистым наклонным почерком, адресован сэру Бенедикту Гибсону и запечатан щедрым куском темно-багрового воска цвета коктейля «Белладонна». На нем печать сэра Патти, извлеченная из его стола при уборке после безвременной кончины. — Здесь все объясняется.

— И не о чем беспокоиться.

— Замнем дело в зародыше.

— Ты же не хочешь скандала?

— От скандала одни хлопоты.

— Ужасные хлопоты.

— Плохо для дела.

— Плохо для семьи.

— Он будет благодарен, помяни мое слово.

— Он наверняка расскажет тебе обо всем, — говорит Стриж-один.

— Пора бы тебе вступить в клуб, — добавляет Стриж-два.

— Особенно после этого.

— Когда ты спас честь семьи.

Стрижи улыбаются во весь рот, приподнимают котелки и собираются уйти.

— Только и всего? — Арундел потрясенно смотрит на них. — Вы вламываетесь сюда без приглашения, рассказываете мне фантастическую историю о каком-то клубе и о моем отце, а потом встаете и уходите? Что я должен сделать?

— Делай, как тебе сказано, старина, вот и все, — отвечает Стриж-один. Его голос внезапно меняется, в нем уже нет прежнего веселья и ветрености. Арундел бледнеет.

— Мы не шутим, — добавляет Стриж-два. — Дело серьезное. Не для малышей. Сделай так, как мы велели, и пусть твой отец разбирается с последствиями. Или подожди, пока последствия сами разберутся с тобой.

— Но что, если произойдет ошибка? — спрашивает Арундел. Бедняга, он совсем растерялся. Впервые в его безмятежной юной жизни мальчику предстоит принять серьезное решение, и это для него слишком тяжело. Слишком болезненно.

— Какая еще ошибка? — Лицо Стрижа-один, скрытое в тени, чуть-чуть смягчается. — Вот, возьми. Если произойдет катастрофа, можешь позвонить по этому номеру. — Он протягивает Арунделу крохотный клочок бумаги. — Спроси Стрижа. Но помни — только если произойдет катастрофа. Я понятно выразился?

— Запомни номер, потом уничтожь, — торопливо добавляет Стриж-два.

— Мы не любим мальчиков, которые суют нос не в свои дела.

— Очень не любим.

— Мы знаем, кто ты такой.

— Знаем, где ты живешь.

Стриж-один хлопает Арундела по плечу, и тот, не удержавшись, вздрагивает.

— Не волнуйся. Ты хороший сын. Я горжусь тобой, старина.

— Я был бы рад звать тебя своим сыном, — лучезарно улыбается Стриж-два.

— Умница.

— Возьми с полки пирожок.

— Доброй ночи.

— Крепких снов.

С этими словами они удаляются. Тяжелая дверь медленно закрывается за ними. Арундел спешит к окну, хочет посмотреть им вслед. На Итон-сквер никого нет, не видно ни тени, не слышно ни ветерка. Арундел протирает глаза, потом обводит взглядом комнату. Они умудрились даже запихнуть в карманы свои бокалы для виски. В гостиной не осталось и следа сказочных Стрижей.

Арундел падает в кресло и закрывает глаза. Все это ему приснилось, решает он. Выпил с приятелями слишком много шампанского и по глупости залил его мартини, строил из себя взрослого и умудренного. Вот и расплата — причудливые галлюцинации. А теперь он проснулся, можно лечь в постель и забыть обо всем. Но тут его взгляд падает на толстый конверт, адресованный отцу. Запечатанный толстой каплей темно-багрового воска. Пальцы до сих пор крепко сжимают его.

Когда сэр Бенедикт Гибсон, парламентарий, увидит восковую печать, его сердце уйдет в пятки, а к горлу подступит горький комок. Ему покажется, что сэр Патти высунул руку из могилы и тянет его прямо в ад.

О, все это было не во сне, а наяву.

* * *

Их осталось только восемь. Мы узнали это из писем сэра Бенедикта Гибсона, которые он в панике разослал остальным членам Клуба, созывая на экстренную встречу основателей. К сожалению, он обращался только к внутреннему, самому посвященному кругу, не затрагивая молодых. Хенли, Мортон, Томпсон и Таккер умерли. И, конечно, Уилкс — наш почивший сэр Паттерсон Крессвелл.

Покойтесь в вечных муках, негодяи. Считайте, что вам повезло отправиться на тот свет прежде, чем мы устроили вам достойное прощание.

Пока что все идет хорошо. Мы знаем, где они устроят собрание. И будем их ждать.

Наш план, осмелюсь сказать, изящен в своей простоте. Продумала его, конечно, Белладонна и обсудила все подробности с Притчем. Мы заранее проникнем в дом, где они соберутся, и подсыплем в напитки легких успокоительных средств. Угощать собравшихся будет верная нам прислуга. Наши гости тотчас же погрузятся в приятное оцепенение. Добавьте к этому коктейлю легкий привкус угрозы, мастерское владение оружием и непринужденную ловкость рук, и можете сколько угодно устраивать допросы в свое удовольствие.

Сначала, пока они не очнулись от оцепенения, мы обшарим их карманы и бумажники, сфотографируем и перепишем все необходимые документы, как некогда поступили в сэром Патти наши официанты в клубе «Белладонна». Узнаем настоящие имена этих трусов — хватит им прятаться под масками и за титулами.

Потом мы аккуратно усадим их для группового портретного снимка. Фотографии нужны потомкам! Точнее, я бы сказал, серии фотографий. На первом снимке все члены Клуба будут сидеть в одну шеренгу, облаченные в свои привычные наряды — монашеские рясы с капюшонами, маски и перчатки.

Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка.

Досужие зрители, сосредоточив все внимание на странных костюмах очаровательной компании, не разглядят, что под своими рясами все эти люди весьма неудобно привязаны к стульям. Досужие зрители будут задаваться только одним вопросом: что все это значит? Особенно когда прочитают подпись под фотографией: «Члены Клуба».

На второй фотографии будет открыто лицо только одного монаха — первого слева. Снимок получится весьма расплывчатым, изображение не в фокусе, однако черты лица будут хорошо различимы. А внизу — все та же надпись: «Члены Клуба».

Я бы хотел добавить одну приписку сверху: «Кто вы такие? Зачем вы здесь?» Но Притч переубедил меня.

— Это будет слишком откровенно, особенно если мы хотим, чтобы эти снимки увидел Его Светлость, — говорит он мне. — Кроме того, откуда мы знаем, означают ли что-нибудь любимые фразы Его Светлости для других членов Клуба? — Я вынужден согласиться. Иногда даже ваш покорный слуга склоняется перед высоким суждением профессионала.

Я уверен, вы уже разгадали хитроумные планы Белладонны. В череде снимков будет обнажаться одно лицо за другим, пока не откроются все до единого.

Кто вы такие? Зачем вы здесь?

Одна за другой эти фотографии будут представлены публике. Тысячи и тысячи снимков загадочных монахов, сидящих в ряд, отпечатанные на хрупкой белой бумаге расплывчатой черной краской, в мгновение ока заполонят наш благословенный остров, служивший прибежищем для их достопочтенного Клуба. Фотографии появятся везде: запорхают, подобно обезумевшим бабочкам, на станциях метро, повиснут вкривь и вкось на стенах и заборах. Мы засунем их под «дворники» машин, под покровом ночи намертво расклеим по фонарным столбам. Разошлем с утренней почтой избранным болтунам из высшего общества. Снимки таинственным образом лягут на столы парламентариев, будут забыты пассажирами на задних сиденьях такси, рассеются по всем лондонским агентствам новостей. Рьяные репортеры начнут смаковать подробности этой возмутительной, беспрецедентной акции.

Лучшие снимки будут даже подсунуты под дверь Букингемского дворца.

Скандал!

Весь Лондон придет в смятение, потому что каждое утро станут появляться новые снимки. Пока со всех членов Клуба не будут сняты маски. Шум станет куда оглушительнее, чем сплетни, которыми сопровождалось открытие клуба «Белладонна». Кто они такие, эти члены Клуба? Что это за Клуб? Кто в него входит — горькие пьяницы или богачи из богачей? Что они там делают — веселятся? Предаются пороку? Бесстыдствам?

И что я должен сделать, чтобы меня приняли?

Все это Притч спокойным голосом объясняет членам Клуба несколькими часами позже. Они уже очнулись и все еще привязаны к стульям, сидят аккуратным рядком. В глаза им бьет ослепительный свет, они болезненно щурятся. Головы раскалываются от боли, во рту пересохло, ноги онемели. Они потеряли дар речи. Потому что мы заткнули им рты жесткими тряпками. Не тем тонким полотном, к которому они привыкли.

Нам желательно, чтобы в эту минуту публика молчала. Кроме того, именно так они поступили с ней. Они получили по заслугам и, кажется, не вполне довольны своей участью.

— Итак, джентльмены, — говорит Притч. Он одет так же, как они, в монашескую рясу и черную маску. Они понятия не имеют, кто он такой, но догадываются — он не из их числа. Это выдает, во-первых, его акцент. Во-вторых, руки без перчаток и пальцы без кольца, а также быстрота в движениях. — Мы чрезвычайно рады, что сегодня ночью вы разделили наше общество. Все в сборе: Дэшвуд, Даффилд, Фрэнсис, Ллойд, Норрис, Степлтон, Уайтхед. Я хочу показать вам кое-что необычайно интересное. Надеюсь, вам понравятся мои сюрпризы.

Он подходит к столу и берет только что отпечатанную фотографию, потом возвращается и показывает ее гостям. Великолепный групповой снимок. Притч молча демонстрирует его, задерживается перед каждым, приподнимает, подносит к глазам, чтобы все могли его рассмотреть, даже без очков. Стук его шагов гулко отдается в пустой комнате. Больше не слышно ни звука. Будто бы они умерли и проснулись в весьма неприятном жарком месте.

Они начинают нервничать. Напряжение нарастает, заполняет комнату тяжелой пеленой, накатывает бурлящими волнами. Они не могут шелохнуться, не могут издать ни звука. Не могут взглянуть друг на друга, спросить совета. Ситуация чрезвычайно неподобающая. Они не могут ничего, только беззвучно корчиться от страха. А Притч тем временем идет обратно к столу, берет семь других фотографий. Показывает каждому его собственный снимок, потом шесть остальных.

Я бы на месте членов Клуба пожаловался на качество. Снимки не слишком привлекательны.

— Итак, джентльмены, — повторяет Притч, — позволю себе сделать весьма вольное допущение, что до сей минуты ваша репутация сохранялась безупречной. — Он не видит нужды упоминать мелкое упущение сэра Патти. — Я бы на вашем месте в данную минуту задумался о том, продолжатся ли собрания моего любимого Клуба, доселе проводившиеся со строгой пунктуальностью каждые три года. Задумался бы, не означают ли эти события окончание славной вековой традиции. И еще задумался бы, доведется ли мне выйти из этого дома живым.

Последнее выразительное замечание повисает в воздухе, как поцелуй под омелой.

— Если вы согласитесь сотрудничать с нами, джентльмены, я даю слово, что вам разрешат покинуть этот дом целыми и невредимыми, в том же виде, в каком вы сюда вошли. Если же предпочтете выйти из игры, дело примет совсем другой оборот. Разрешите мне освежить вашу память. Первая из фотографий, которые вы только что видели, появится на публике завтра утром. — Он радостно улыбается, губы кривятся под маской.

— А теперь мы побеседуем наедине с каждым из вас, и надеюсь, вы окажете мне честь и станете сотрудничать. Если вы будете сговорчивыми, процесс собеседования пройдет быстро и безболезненно. В противном же случае… — Он пожимает плечами. Улыбка становится проникновеннее.

Внезапно в комнате гаснет свет, а на всякий случай мы еще и опускаем их капюшоны. Изысканная деталь, не правда ли?

Мы оставляем их сидеть и медленно поджариваться, просто чтобы у них стало тяжелее на душе. Потом первого из них бесцеремонно взваливают на плечо и относят в небольшую комнату чуть дальше по коридору, где его ждем мы с включенным магнитофоном. Там его опять привязывают к стулу, снимают капюшон, вынимают кляп. Он жмурится, потом вздрагивает. Перед ним стоят точные копии его самого — монахи в рясах. И они не улыбаются. В отличие от Притча, который выделяется среди них.

— Кто вы такие? — спрашивает несчастный, пыжась в жалкой храбрости. — Чего вы хотите?

— Мы знаем, кто вы такой, Даффилд. Даффилд, — повторяет Притч. — Кольцо у вас немножко не такое, как у сэра Хореса Холливелла, не так ли?

— Вам это с рук не сойдет, — цедит он.

— Что не сойдет, милый Даффилд? Или предпочитаете, чтобы вас называли сэром Хоресом? Как называет вас дорогая супруга Люсинда? И любящие дети Аманда и Кристофер — как они вас называют? Даффилдом или дорогим папочкой? А ваши коллеги, полагаю, величают вас С.К. Вы ведь советник королевы, подумать только! Давний член Клуба. Да, подумать только! Но с одним из Даффилдов некогда вышли неприятности. Помните? В 1787 году. Он вам не родственник? Или вы просто унаследовали его имя?

Сэр Хорес ничего не отвечает. Онемел от страха.

— В наказание за снятую маску ослушника навеки исключают из Клуба. Такая доля страшнее смерти, — ровным голосом продолжает Притч. Он слушал кассету с записью сэра Патти столько раз, что выучил ее наизусть. — Верно?

Сэр Хорес медленно кивает.

— Но мы все-таки возложили на себя эту приятную задачу, — продолжает Притч, делая знак сумрачным фигурам у себя за спиной. — Правила больше не действуют. С Клубом покончено. Навсегда. Какой позор — столь чудесные тайные собрания прекращаются таким бесцеремонным образом. Столько очаровательных женщин! Трепетная дрожь общения, зашифрованные письма, тайные встречи. И торги. О, какие были торги! Отменяются навеки. Прекращены людьми, облаченными в такие же маски, как и вы. Неизвестными. Непознаваемыми.

Он стоит так близко к сэру Хоресу, что тот видит, как на шее у тюремщика пульсирует синеватая жилка.

— Вы готовы к смерти?

Молчание.

— Готовы? — Он подает знак, сумрачные фигуры подходят ближе к сэру Хоресу, и тот кричит от невыносимой боли.

Жаль, что стены в этом доме очень толстые. Остальные члены Клуба не могут слышать его пронзительных криков.

— Мы не желаем вам смерти, — говорит Притч, спокойно прихлебывая чай. — Во всяком случае, не сейчас. Не раньше, чем вы предстанете перед публикой и расскажете нам все, что мы хотим.

— Но почему я? — шепчет сэр Хорес, перестав стонать.

— Такие, как вы, всегда спрашивают: «Почему я?», верно? — голос Притча дрожит от гнева. — Можно подумать, вы ни в чем не виноваты. Можно подумать, мы выбрали вас и всех остальных без всякой на то причины. Глупец. Все кончено. Понимаете? Клуб закрылся. Но с вами мы еще не покончили. Нет, уважаемый, ни с вами, ни с вам подобными. Вы от нас не ускользнете, как не могли ускользнуть женщины, которых вы продавали с аукциона.

— Чего вы хотите? — спрашивает сэр Хорес.

— Громче, — откликается Притч. — Не слышу.

— Чего вы хотите? — повторяет тот, в его голосе звенит ужас. — Чего вы хотите?

— Восьмого, — отвечает Притч. — Здесь вас только семеро. Что касается Хенли, Мортона, Томпсона и Таккера, нам известно, что они уже предстали перед высшим аукционистом, который ожидает их в аду. И Уилкса, конечно, тоже. Прошу прощения. Я хотел сказать — сэра Паттерсона Крессвелла. Где же восьмой? Бейтс. Где Бейтс? Он мертв?

Он блефует. Наш Притч — истинный профессионал. Мы еще не знаем, который из них — Его Светлость. И не узнаем, пока люди Притча не доставят Белладонне магнитофонные записи допросов каждого из них. Она ждет этих кассет, вместе с ней ждем и мы с Маттео.

Нам нужно услышать звук их голосов.

Просто у Притча вдруг возникло предчувствие, что Его Светлость — именно восьмой. Тот, кого здесь нет. Тот, кого зовут Бейтс. Поймать его так, как остальных, — это было бы слишком легко, даже после наших приготовлений. Он очень хитер. И уже девять лет, с тех пор, как она сбежала, он ждет, когда с него сорвут маску.

— Не знаю, — говорит сэр Хорес. Имя Бейтса напугало его еще сильнее, чем весь наш спектакль, хотя кажется, что сильнее уже некуда. — Не знаю.

— Знаете, — возражает Притч. — Либо вы скажете нам, либо проведете остаток своих дней в мучительной боли и унижении.

Когда сэр Хорес устает кричать, Притч снова приступает к расспросам.

— Не могу вам сказать, — произносит сэр Хорес после бесконечно долгого молчания.

— Почему же? С какой стати вы его защищаете?

По спине Притча пробегает дрожь возбуждения. Теперь он знает. Знает наверняка, что нам нужен Бейтс. Наверное, Бейтс каким-то образом шантажировал их, чтобы добиться молчания. «Чем же? — лихорадочно спрашивает себя Притч. — Чем он купил их молчание?»

Пленкой, вот чем. То самое хитроумное приспособление в маленькой комнате, которое я, смутно помнится, однажды упоминал. Его Светлость наверняка заснял на пленку всех своих гостей, кто проводил время с ней. Неудивительно, что он был так доволен своим креслом и маленьким окошечком в стене, теми давними днями, когда она лежала, прикованная к стене, а его голос звучал у нее в ушах, приказывал, что делать с гостями. Со всеми членами Клуба.

Проклятье. Притчу нужно время, чтобы перестроиться. Он передает сэра Хореса на попечение коллег, зная, что извлек из него все, что возможно. С каждым из них произойдет точно такой же разговор, если только они не скажут, где найти Бейтса.

Кроме того, вряд ли вы захотите, чтобы я пересказывал вам подробности беседы с каждым из членов Клуба. А не то вы станете такими же садистами, как они.

Нет, они скорее пойдут на риск показаться публике в виде зернистых групповых фотографий, чем посмеют навлечь на себя гнев Бейтса. Иначе он опубликует куда более опасные снимки.

Что ж, поживем — увидим.

За дело берутся наемные работники. Ночь будет долгой. Надо напечатать тысячи копий первой фотографии, заплатить сотням людей, который будут их распространять.

Богатые, как я уже говорил, ничего не смыслят в деньгах. Зато те же деньги творят чудеса, если вам нужно нанять бедняков для серьезной работы.

* * *

Вы наверняка помните, какой начался фурор, когда появились первые фотографии. Даже американские газеты написали о таинственных снимках, наводнивших Англию. Кто они такие, эти члены Клуба? Кто взял на себя труд организовать столь хитроумную интригу?

Выяснить, что же все это значит, — это, пожалуй, даже интереснее, чем провести ночь в клубе «Белладонна». Если, конечно, вы не один из семерых монахов, глядящих в камеру с непонятным выражением в глазах.

Кто они такие? Зачем они здесь?

Вся Англия гудит от нетерпения. Кроме нас. Мы ждем.

Когда мир увидел без масок пятерых из семи монахов, в конторе у Притча зазвонил телефон.

— Слушаю. — Трубку снял один из ассистентов.

— Можно поговорить с мистером Стрижом?

— Кто его спрашивает? — интересуется ассистент.

— Арундел Гибсон.

Итак, свершилось. Вот он, достопочтенный сын. Великолепно. Найди у них слабое место, учил Леандро. Найди слабое место и бей прямо в него.

— Не вешайте трубку. — Ассистент спешит к Притчу и докладывает о звонке. Глаза Притча вспыхивают, как подбитые бриллиантами каблуки Белладонны, когда она идет от столика к столику у себя в клубе, неторопливо обмахиваясь веером.

— Мистер Гибсон, — говорит Притч, слегка понизив голос. — Как я понимаю, произошла катастрофа.

— Да. Помоги мне, Господи, да, катастрофа! — Голос Арундела звенит, как натянутая струна. От волнения он даже не понимает, что говорит не со Стрижами. — Мне нужно как можно скорее встретиться с вами. Безотлагательно.

— Понимаю, — отвечает Притч. — А откуда мы знаем, что тебе можно доверять?

— Проклятье, старик, я звоню из автомата, — кричит юноша. — Мне необходимо встретиться. О моем звонке никто не знает. И уж конечно не знает отец. Даже сейчас. Если узнает, оторвет мне голову.

Или лишит наследства.

— Не вешайте трубку, — говорит Притч, кладет трубку на стол и дает Арунделу с минуту покипеть. Потом снова начинает разговор. — Встретимся сегодня вечером в «Серой Лисице». Это пивная в Олдгейт-Ист, на Олд-Монтегю-стрит. Ровно в восемь часов. Если придете не один, встреча отменяется.

— Олдгейт-Ист? Вы с ума сошли? — восклицает Арундел, не в силах сдержаться. Этот трущобный район Ист-Энда не имеет ничего общего с роскошным миром Итон-сквер.

— Ровно в восемь, старина, — повторяет Притч и вешает трубку. Потом перезванивает Стрижам и дает им указания.

Ровно в восемь появляется Арундел, испуганный и взволнованный. Стриж-один и Стриж-два уже поджидают его в темном уголке, спиной к стене, и потягивают виски. На столе стоит стремительно пустеющая бутылка, побитое ведерко со льдом и бокал для гостя.

— Угощайтесь, старина, — предлагает Стриж-один. Арундел усаживается рядом с ним, встревоженно озирается и хорошо знакомым им нервным жестом откидывает волосы со лба. За единственным столиком рядом с ними сидит, поглощая «Гиннес» пинту за пинтой, взъерошенный пьянчужка. Разумеется, не кто иной, как сам Притч.

— Плоховато выглядишь, — замечает Стриж-два, наливая Арунделу виски.

— Неудивительно, — поддакивает Стриж-один.

— Нелегко тебе пришлось.

— Столько хлопот сразу.

— Ужасное происшествие. Ужасное.

Арундел прячет лицо в ладонях, потом опрокидывает виски.

— Ты один, старина? — спрашивает Стриж-один.

— Конечно. У кого хватит глупости следовать за мной в эту Богом забытую дыру?

— Я не об этом, — тихо возражает Стриж-один.

— Мы знали, что на тебя можно положиться, — добавляет Стриж-два.

— На случай, если за тобой следят.

— Осторожность не помешает.

— Вы вдвоем способны поднять мертвого. Хотя бы ради того, чтобы заткнуть вам рты, — раздраженно огрызается Арундел.

— Что верно, то верно, — Стриж-один, кажется, обижен.

И Стриж-два тоже.

— Правду говоришь, — поддакивает он.

С минуту все молчат. Потом Арундел высмаркивается и вздыхает.

— Катастрофа, — напоминает ему Стриж-один.

— Срочное дело, — говорит Стриж-два.

— Мы ждем.

— Поторапливайтесь же.

— Хлопотное дело, — доверительно сообщает Стриж-один.

— Не ваша вина.

— Как раз моя! — выкрикивает Арундел, потом, испугавшись всплеска своих эмоций, зажимает рот ладонями. — Я отдал отцу письмо, и посмотрите, к чему это привело!

О, эти юношеские страсти. Он в самом деле прелестный мальчик. Слишком прелестный, чтобы вводить его в Клуб. Им нужны только испорченные. Те, чья развращенность поможет втянуть их в торги.

— Продолжай, — сурово велит Стриж-один.

— Слишком самонадеянно, — замечает Стриж-два. — Вина совсем не на тебе.

— Послушай, старина, — продолжает Стриж-один, — и послушай внимательно. Тебе не в чем себя винить. Мы избрали тебя именно потому, что на тебе нет никакой вины. Потому что мы знаем, что тебе можно доверять, что ты честен, прямодушен и, осмелюсь сказать, небезразличен к чести семьи. Если бы мы не выбрали тебя, был бы послан другой, менее достойный вестник. Ты мне веришь? Веришь?

Он говорит так искренне, что Арундел кивает. Глаза юноши наполняются слезами. Ни разу еще Стриж-один не говорил так много на одном дыхании.

— Вина лежит на членах Клуба, — добавляет Стриж-два. — На них и только на них.

— Но что они сделали? Такое ужасное? — спрашивает Арундел.

— Что они сделали?

— Чего они только ни делали!

— Обман, старина.

— Обман и мошенничество.

— Но половина моих знакомых замешаны в тех или иных обманах и мошенничествах, — говорит Арундел.

Стриж-два содрогается.

— Я бы не назвал таких людей своими друзьями.

— А я и не говорил, что они мне друзья, — протестует Арундел.

— Где они научились таким проделкам? — продолжает Стриж-два, будто не слышит его.

— Может, у дорогого папочки? — предполагает Стриж-один.

— Возле папочкиного колена.

— Точнее, перекинутыми через папочкино колено.

— Суррогатного папочки.

— То есть директора школы.

— И его хлыста.

— Розг. Трости. Плетки.

— Или у школьных приятелей.

— Или даже у нянюшки.

Стриж-два в ужасе отшатывается.

— Неужели даже нянюшки?

— Боюсь, что да, — откликается Стриж-один.

— О чем вы говорите? — раздраженно кричит Арундел.

— О том, что сделало их такими, о чем же еще, — поясняет Стриж-один.

— Что их сотворило, — добавляет Стриж-два.

— Что их изуродовало.

— Изуродовало кого? — не понимает Арундел.

— Членов Клуба, кого же еще.

— Почему они такие жестокие.

— Почему их нужно остановить.

— Но что натворили эти члены Клуба, кроме мошенничества? — спрашивает Арундел, теряя терпение.

Стрижи переглядываются, потом смотрят на Арундела. Тошнотворная тяжесть под ложечкой переходит в мучительную жгучую боль. Его родной отец — один из тех извращенных негодяев, о которых толкуют Стрижи. Его отец — среди монахов, скоро с него снимут маску, и весь мир увидит, кто он такой. Отец знает все о том, что рассказывают Стрижи. Его родной отец.

— Тебе можно доверять? — спрашивает Стриж-один.

— Доверять безоговорочно? — спрашивает Стриж-два.

— Об этом не принято рассказывать.

— Тем более детям.

— Я не ребенок, — протестует Арундел. — И я дал вам слово. Слово чести.

Стрижи переглядываются.

— Клянусь, — с жаром добавляет Арундел. — Клянусь честью сестры.

— Старина, они обманывали женщин, — тихо говорит Стриж-один. Арундел никогда не слышал в его голосе такой мягкости. — Даже не женщин. Молодых, невинных девушек. Не старше тебя.

— Вы хотите сказать — они их соблазняли? — спрашивает Арундел.

— Нет, — отвечает Стриж-два. — Отнюдь не соблазняли.

Наступает молчание, и впервые за все время знакомства Арундел горячо желает, чтобы они заговорили.

— Но что же они с ними делали? — спрашивает он.

— Продавали с аукциона, — отвечает Стриж-один.

— Обманом завлекали их, одурманивали наркотиком и продавали с аукциона тому, кто заплатит самую большую сумму, — добавляет Стриж-два.

— Из расчета — тысяча долларов в неделю.

— Тот, кто купил девушку, мог делать с ней все, что вздумается.

— Они устраивали собрания каждые три года. В разных домах.

— Это продолжалось из века в век.

— Традиция, понимаешь. Зашифрованные письма.

— Секретность подогревала удовольствие.

— Но самым большим развлечением были торги.

Они снова замолкают. Лицо Арундела становится мертвенно-серым, как зимнее небо перед бурей. Он с трудом сдерживает тошноту.

— И мой родной отец был одним из них, — сдавленно произносит Арундел. — В этих гнусностях участвовал мой отец.

— Боюсь, что да, старина, — говорит Стриж-один.

— Мать об этом знает? — спрашивает Арундел.

— Конечно, нет.

— Ну зачем ему это нужно? — вопрошает Арундел. В его глазах стоят слезы. — Зачем ему это было нужно? Он когда-нибудь покупал?..

— Не знаю, — отвечает Стриж-один. — А зачем вообще человеку нужно такое?

— Власть, — говорит Стриж-два.

— Жажда власти, стремление повелевать.

— Порочность.

— Неужели я стану таким же, как отец? — чуть не плачет Арундел.

— Не станешь, старина.

— Ни за что.

— Откуда вы знаете? — спрашивает Арундел.

— Ты же здесь, не так ли? Говорил, разразилась катастрофа, — напоминает Стриж-один.

— Но еще не сказал, какая именно, — добавляет Стриж-два.

— Я знаю, что на этой фотографии есть мой отец, — говорит Арундел. Стрижи понимают, какую фотографию он имеет в виду. — И я хочу знать, что я могу сделать, как остановить это, прежде чем его лицо откроется, как лица всех остальных. С тех пор, как начали появляться снимки, отец сам не свой. Заболел, не выходит из дома, а мать страшно беспокоится. Я не хочу, чтобы с моей матерью случилось что-нибудь плохое. Или с сестрой.

— Или с тобой, — спокойно добавляет Стриж-один.

— Например, подмочит репутацию, — столь же спокойно говорит Стриж-два.

— Как вы смеете? За кого вы меня принимаете? — восклицает Арундел, не веря своим ушам. — Я здесь не ради того, чтобы выгораживать себя. Господи, да я и сам не знаю, что делаю. Наверно, схожу с ума, и мне не с кем больше поговорить. Я знаю, мой отец что-то затевает. К нему приходит гораздо больше гостей, чем обычно, и…

— Знаем, старина, — перебивает Стриж-один.

— Осторожность не помешает, — говорит Стриж-два.

— Ради твоей собственной безопасности.

— Боже, помоги мне. — Арундел снова прячет лицо в ладонях.

— Девушкам никто не помогал.

— Никто на всем свете.

— Но ты можешь им помочь.

— Ты и больше никто.

— Что вы хотите сказать? — спрашивает Арундел, выпрямляясь.

— Когда маски будут сорваны со всех, Клуб прекратит свое существование, — поясняет Стриж-один.

— Давно пора, — добавляет Стриж-два.

— Но среди них есть один человек.

— Мой отец, да? — спрашивает Арундел.

— Нет. Не твой отец, — отвечает Стриж-два.

Арундел глубоко вздыхает и допивает виски.

— Худший из них, — говорит Стриж-один.

— Самый худший.

— Ты поможешь найти его?

— Поможешь?

Арундел вытирает глаза. Его губы сурово сжимаются. В эту минуту он невероятно похож на Гая, будто мгновенно повзрослел, из юного теленка, поглощенного только собой, превратился во взрослого мужчину, способного встретить лицом к лицу жестокую реальность этого мира.

Добро пожаловать в Клуб!

— Я вам помогу, но при одном условии, — говорит Арундел.

Стрижи наливают себе виски и бесстрастно молчат. Они умеют ждать.

Арундел набирает полную грудь воздуха.

— Условие такое: вы не станете раскрывать лицо моего отца, — говорит он. — И, если он предоставит мне все нужные вам сведения, вы прекратите распространять фотографии. По крайней мере, те, на которых показано его лицо. Я прошу не ради себя. И не ради него, подлеца. Только ради матери и сестры. А что будет со мной — мне все равно, — заканчивает он.

— Или с твоим отцом, — говорит Стриж-один.

— Нет. С отцом — не все равно, — возражает Арундел, и его лицо бледнеет еще сильнее.

— Ты хороший юноша, — серьезно произносит Стриж-один. — Я бы гордился таким сыном.

— Я сын своего отца, — с горечью говорит Арундел.

— И своей матери, — добавляет Стриж-два.

— Сейчас это меня не утешает. — В голосе Арундела слышится бесконечная усталость. — Расскажите, что я должен сделать.

— Скажи ему: Бейтс. Бейтс в 1935-м.

— Спроси, где сейчас Бейтс.

— Бейтс никогда не узнает, как мы его нашли.

— Мы умеем заметать следы.

— Что верно, то верно, — бормочет про себя Арундел.

— Фотографии перестанут появляться.

— Клуб будет забыт.

— Если у него хватит сил рассказать своему единственному сыну.

— Где находится Бейтс.

— А иначе мы не можем ничего гарантировать.

— Совсем ничего.

И они снова замолкают. Время от времени у стойки бара слышится смех, но голосов не разобрать.

— Я падаю в кроличью нору, верно? — наконец произносит Арундел.

— В эту нору сталкивали девушек, — говорит Стриж-один. Его голос снова становится на удивление мягок. — И не давали им выбраться.

— Хочешь, мы зайдем к тебе домой? — предлагает Стриж-два. — Чтобы тебе не пришлось вмешиваться.

— С удовольствием, старина, — поддакивает Стриж-один.

— Нет, благодарю, — отвечает Арундел. Он так печален и растерян, что я охотно оделил бы его лучшей из своих ослепительных подбадривающих улыбок, если бы я, конечно, был там. В такие минуты моя природная сентиментальность лишает меня воли.

— Ты совсем не такой, как он. Намного лучше, — говорит Стриж-один.

— Слабое утешение, — отвечает Арундел, затем встает и откланивается.

— Позвони нам, когда будешь готов, старина, — говорит Стриж-один и протягивает клочок бумаги с новым телефонным номером. — Мы ждем.

— Ты нас не подведешь, — говорит Стриж-два.

— Вы упустили свое призвание, — говорит им Арундел, надевая шляпу и застегивая пальто. — Вам следовало бы выступать в мюзик-холле.

— Ловко у нас получается, правда?

— Молодцы мы, верно?

Стриж-один встает, берет Арундела за руку.

— Вы храбрый человек, Арундел Сирил Сент-Джеймс Гибсон, — говорит он. — Я считаю за честь быть знакомым с вами.

— Я тоже, — говорит Стриж-два, тоже пожимая юноше руку. — Мы тебя не подведем.

— Никогда.

— Ни за что.

Арундел расправляет плечи и выходит — навстречу жестокому миру и своему отцу.

* * *

Мы так никогда и не узнали, что же сказал Арундел Сирил Сент-Джеймс Гибсон своему отцу. И что отец сказал другим членам Клуба. Знаем мы только одно: через несколько дней Арундел звонит по номеру, который мы ему дали, и называет имя. Комптон Бейтс. Марракеш. Не появлялся в Англии с 1944 года, но каким-то образом держится в курсе событий.

О, у Его Светлости железная хватка. Его жаркие, сухие пальцы в пустыне стали еще горячее. Наслаждается жизнью у себя в гареме, где женщины исчезают без следа. Где тайну можно купить куда дешевле, чем жаждущую плоть.

Это все, что мы хотели знать.

Еще с одного члена Клуба снята маска, но затем фотографии перестают появляться столь же неожиданно, как и начали. Все желают знать: кто же этот седьмой монах? Что это за Клуб? Кто придумал всю эту затею? Кто в ответе?

Шестеро членов Клуба, с чьих лиц были сняты маски, молчат. Их жизнь окончена. Они лишились всего; репутация, работа, если она у них есть, семья, положение в обществе — все разбито, разрушено, загублено навеки. Их будущее развеялось по ветру, сгорело в пламени фотовспышки. Они не заслуживают ничего, кроме гибели и унижения.

Мы отыскали их и растерли в порошок, и с этой минуты членов Клуба больше не существует. Некогда такие грозные и могущественные, они стали карликами рядом с Его Светлостью. Нам, по правде сказать, до них теперь дела нет, так же как до Джун и ее загубленной семьи. Мы выбросили их, как лопнувшие воздушные шарики после дня рождения.

Наша команда стягивается для решающего удара.

Это сейчас самое важное.

На взятки уходит куча денег, но мы выкладываем их, не моргнув глазом. Документы и фальшивые паспорта в полном порядке. Комптон Бейтс, видите ли, тяжело болен. Так болен, что, отыскав его, мы вынуждены вывезти его из страны, привязав к носилкам, и на частном самолете отправить к нашему личному онкологу в Вашингтон. Самолеты заранее наняты, пилоты готовы, их время оплачено. Они рады понежиться у бассейна в Мамунии, ожидая сигнала. Сначала они вылетят на небольшом аэроплане в Лиссабон, потом пересядут в самолет побольше для перелета в Вашингтон, затем доставят нас в Кинг-Генри, штат Виргиния, и опустятся на частной взлетно-посадочной полосе посреди плантации.

После того бакшиша, который им уплачен, мы могли бы сказать, что таинственный пассажир — Никита Хрущев собственной персоной, и они не моргнули бы глазом.

Вы же не хотите узнать подробности, верно? Вот и правильно. Мы совсем близко к цели.

Отыскав его в Марокко, мы долго наблюдали. Когда после скандала с монахами прошло шесть недель, мы решили, что его бдительность усыплена, и похитили его. Одурманили наркотиками, завязали глаза, держали его в темноте.

Как они держали ее.

Потом его привязали к носилкам, опутали веревками, как фаршированную куропатку, и вознесли в ночное небо. Приземлился он сутки спустя на нашей взлетной полосе.

Его осторожно вынесли из самолета и доставили в дом. Вниз по лестнице, все ниже и ниже, мимо запыленных бутылок в винном погребе, в глухую темницу.

Может быть, когда он проснется, прикованный к шершавой кирпичной стене, то влажный, затхлый запах подземелья напомнит ему о чем-то, затронет позабытую струну. Тогда он поймет, где оказался.

Его Светлость неподвижно застыл в наркотическом сне. Притч снимает с его глаз повязку и бросает на пленника последний взгляд. Потом поднимается в кухню, где ждем мы все — Белладонна, Маттео, прибывший накануне ночью вместе с Гаем, и я. Мы просим Гая посидеть у дверей спальни Брайони и проследить, чтобы она не проснулась, и он с неохотой соглашается. Брайони всем сердцем скучала по Гаю, она еще не знает, что он здесь, а Белладонна ничуть не радуется его возвращению. С того дня, как несколько недель назад Притч прислал ей магнитофонные записи голосов, она почти не выходит из своей комнаты.

— Рад видеть вас снова, — говорит Притч Белладонне. Она нисколько не постарела, с удивлением замечает он. Наверное, дело в той неземной ауре, которой она себя окутала. Лишь тончайшие морщинки на лбу и в уголках губ дают понять, что она стала тверже и жестче.

— Был ли там мой мальчик? — спрашивает она. — Вы видели в Марокко маленького мальчика?

Притч отрицательно качает головой.

— Мы везде искали, — говорит он. — Следили за ним несколько недель. Но ни разу не видели его с мальчиком. Ни разу. Однако на всякий случай я оставлю своим людям это задание.

Белладонна, огорченная, садится.

— Я знаю, вы сделали все, что в ваших силах. Я никогда этого не забуду. Ничего не забуду, — произносит она наконец.

Понимаете, мы знаем, что это он. Мы не сомневаемся: наш пленник — Его Светлость. Мы с Белладонной прослушали на кассетах голоса всех семи членов Клуба. Я, конечно, не часто слышал его голос, но все равно никогда его не забуду. Его мы на кассетах не нашли — зато теперь он у нас в руках.

— Не могу назвать это дело неинтересным, — отзывается Притч. — Лучшая работа, какая у меня была.

— Что вы хотите сказать — была? — спрашиваю я.

— Мне пора выходить из игры, — спокойно отвечает он, глядя на Белладонну. — Я сделал все, что мог, теперь дело за вами. Только вы знаете, как поступить дальше.

— Понимаю, — говорит Белладонна.

Проклятье. Мы с Маттео тревожно переглядываемся. Я не желаю ничего понимать; мне не хочется оставаться лицом к лицу с Его Светлостью, или мистером Линкольном, или как его еще назвать, без опытного руководства Притча. Я не хочу думать о маленьком мальчике. Пожалуйста, Притч, прошу тебя. Не уходи. Ты нам так долго помогал…

— Мое место займет Гай, — добавляет Притч. — Он очень хочет помочь. Дозвольте ему это. Обещайте. Для него это очень важно. — Он поправляет шляпу, похлопывает себя по животу и откланивается. Он непременно хочет улететь в Лондон сегодня же вечером. Я не могу его за это упрекнуть.

Я провожаю Притча к самолету, и он знает, чего я жажду услышать.

— По моему мнению, — говорит он, — мальчик мертв, и нам его не найти. Чтобы удостовериться окончательно, я отправлю в Бельгию своих людей обыскать поместье. — До сих пор мы не могли пойти на такой риск — наше появление в поместье могло насторожить Его Светлость, и он понял бы, что мы вышли на его след. — На это, конечно, понадобится время, потому что мы не знаем, где именно надо искать. Но как только мои люди что-нибудь выяснят, они непременно дадут знать.

— Хогарт что-то говорил об этом перед смертью. Только я не могу вспомнить, что же именно, — говорю я. — Стараюсь припомнить, но в тот миг я стоял в дверях, а Хогарт разговаривал с Белладонной, а не со мной. Но спрашивать ее бесполезно — она вычеркнула все эти события из своей памяти.

— Прекратите думать об этом, и тогда его слова вспомнятся сами собой, — советует Притч.

— Вы в самом деле полагаете, что Тристан мертв?

— Да. Если бы я считал, что есть хоть капля надежды, то ни за что не отошел бы от дел. Будь малыш ему нужен, он держал бы его при себе в Марокко. Таково мое скромное мнение.

— Самое просвещенное мнение на свете, — говорю я ему. — И еще: на прощание хочу вам сообщить, что у некоей пивной в Мэйфэре под названием «Ведьмино зелье» новый владелец. Бумаги ждут вас в вашей конторе. Надеюсь, бочка с «Гиннесом» не опустеет до конца ваших дней. Вы заслужили эту награду.

Как я люблю делать широкие жесты! Даже сейчас, когда на сердце у нас невыносимо тяжело. Притч сдавленно благодарит меня, потом удаляется. Кто знает, пересекутся ли когда-нибудь еще наши пути?

Когда я возвращаюсь, Белладонна сидит в кухне, рядом с ней на столе лежит маска. Дрожа от холода, просачивающегося из подземелья, она завернулась в плащ, ее лицо залито серой бледностью, как перчатки, которые она только что сняла. Она смотрит в никуда, в пустоту такую страшную, что мне не хочется заглядывать туда. Я сажусь возле нее. Наконец приходят Гай с Маттео.

Мы ждем, когда Его Светлость очнется.

Наконец Белладонна встает и надевает маску. Мы с Маттео тоже встаем, но она нетерпеливым взмахом велит нам остаться, потом спускается по лестнице.

Она хочет увидеть его в одиночку. Хочет быть рядом, когда он проснется и поймет, где находится и кто взирает на него из душного сумрака темницы.

Она сидит возле него час за часом. Наконец он шевелится и пытается встать, но не может. Тянет за цепи и понимает, что он прикован. Его глаза щурятся, привыкая у тусклому свету, он снова дергает за цепи, хочет встать. Тут в камере вспыхивает ослепительный свет, и он отворачивается. Потом опять смотрит на нее. Его глаза привыкают к яркому сиянию, и по другую сторону решетки перед ним возникает ее лицо, прикрытое маской.

При виде ее он улыбается. Он узнает ее под любой маской.

— Давно ждал тебя, — говорит он.

Она не отвечает, лишь ставит фонарь у ног.

Так проходит час, а то и больше. Мы больше не можем ждать; втроем мы торопливо спускаемся в подвал, и нас окутывает запах страха. Не слышно ни звука, только эхом отдаются шаги да скрежещет наше хриплое дыхание. «Как она может выносить это?» — спрашивает себя Гай. Как ей удается не сойти с ума?

Она сидит на низенькой табуретке у дверей камеры, сгорбленная и обессиленная, как сидела, когда мы беседовали с сэром Патти. Смотрит сквозь решетку на Его Светлость, а он смотрит на нее, и на его губах играет странная усмешка.

— Белладонна, — шепчу я. — Дай нам увидеть его.

Она не шевелится, будто и не замечает нас. Я поднимаю с пола фонарь, камеру заливает яркий свет. Он щурится, потом узнает меня и Маттео. Его улыбка становится еще шире.

— Дай-ка взглянуть, — шепчет мне Гай, подходит к решетке и заглядывает в камеру.

Его Светлость чуть поворачивает голову и видит Гая. И вдруг разражается смехом. Смехом таким ужасным, что я торопливо ставлю фонарь и инстинктивно зажимаю уши. Это жгучее, язвительное карканье перекатывается по стенам и обрушивается на нас со всех сторон.

Он хохочет и хохочет, не умолкая.

Фонарь светит так тускло, что я едва различаю Гая, но готов поклясться, что его лицо побелело, как в тот давний день, когда он впервые увидел Брайони. В тот раз его бледность проступила даже сквозь загар.

Мое колено подергивается от боли. Белладонна внезапно встает и выходит, мимо винных бутылок поднимается по лестнице. Мы без промедления следуем за ней.

— Ты знаешь, кто он такой, — говорит Белладонна Гаю, когда мы наконец вернулись в благословенный уют хорошо знакомой кухни. Ее голос ровен и тускл.

— Да, я знаю, кто он такой, — отзывается Гай. Его голос доносится издалека, из той страшной пустоты, куда она глядела совсем недавно.

— Скажи, — велит она.

Гай смотрит на нее и хочет улыбнуться, но у него не получается. Потом говорит:

— Он мой отец.