Когда Лора видит, что приехал Гай, ее глаза радостно вспыхивают, она бросается ему на шею, но потом замечает, что с ним нет Хью, и ее лицо разочарованно вытягивается.

— Он старался, как мог, — мягко говорит ей Гай.

К счастью для меня, во время этой маленькой интерлюдии я спрятался в своем любимом укромном месте — в маленькой студии, соединяющейся с парадным салоном, за большой китайской лаковой ширмой, расписанной драконами, впряженными в колесницы, и прочими мрачными сценами. Через ее петли так удобно подглядывать. Хотя, когда Гай и Лора присаживаются на большой кожаный диван, печально вздохнувший под их тяжестью, я еще не догадываюсь, что мне доведется стать свидетелем такой нежной сцены.

— Ты же знаешь, у него дела в Вашингтоне, — продолжает он. — Для него это был единственный предлог вырваться из Лондона. Он пообещал сделать все возможное, чтобы успеть сюда сегодня к вечеру. А тем временем я, как умею, постараюсь развеселить тебя.

— Я слышала, ты сегодня уже развеселил весь здешний люд, — тихо произносит Лора. — Гай, как ты мог?

— Да, признаюсь, я вел себя неважно, — отвечает он с завидной беспечностью. — Но если ты считаешь меня злостным осквернителем чужой собственности, это не так. Это вышло случайно. Просто Нэнси — очаровательная милашка, а в конюшне никого не было. Ты же меня знаешь. Если плоть просит своего, лови момент.

— Да, я тебя знаю, вот почему меня убивает столь громкий голос твоей жаждущей плоти, — говорит она, ее гнев нарастает. — Здесь тебе не наш блестящий Лондон, где все подряд трахают друг друга. Ты имеешь представление о том, кто такая Контесса? Тебе не приходит в голову, что я много лет ждала ее приглашения? Что она — последняя ниточка, которая связывает меня с Леандро и Беатриче? Ты бы хоть иногда думал о других, не только о себе.

Гай покачивает в руках бокал с коктейлем, я слышу, как позвякивают в нем льдинки. Отвечает он не сразу.

— Прости, Лора, — говорит он наконец. — Мне очень жаль, честное слово. Прости, что я такой безмозглый. Теперь наша достойная хозяйка тоже возненавидит меня.

— Ну, я-то уж точно тебя не возненавижу. Сам знаешь, на тебя долго злиться не может никто, разве только тысячи твоих любовниц, которых ты отправляешь обратно к мужьям. В этом твоя беда — тебе всегда все сходит с рук.

— Не всегда, — возражает он. — На этот раз я встретил достойную противницу. Расскажи мне о ней.

— О Контессе? — Лора смеется. — Ты шутишь?

— Почему бы и нет? Она привлекательна, богата, умна. Таких привлекательных, богатых и умных женщин я еще не встречал. Но в ней что-то есть, только никак не пойму, что. Что-то совершенно потрясающее и бурлит где-то в глубине. Ты не замечала в ней ничего необычного?

— Замечала, но, на мой взгляд, она не столько потрясает, сколько пугает. Я ее почти не знаю, до сих пор встречала только один раз, когда отдыхала в Мерано с Леандро, и мне совсем не хочется вспоминать, что тогда произошло. Нелепый случай.

— Лора, дорогая, ты никогда не была нелепой, — говорит он, отпетый сердцеед. — Когда ты отдыхала в Мерано?

— Семь лет назад. Да. В сорок седьмом году. С ней были младенец и двое очень странных мужчин. Один из них здесь — это Томазино. Ты, наверное, видел его.

— Толстяк с черными вьющимися волосами.

— Он не толстяк, просто крупный. — Лора храбро вступается за меня, и в моей душе все переворачивается. Я уже успел забыть, что когда-то она мне не нравилась. — Томазино двигается так грациозно, что я не могу назвать его толстяком. И еще он такой забавный. Но самое интересное, что его брат-близнец, Маттео, гораздо больше похож на Контессу. Глядя на него, точно так же теряешься. Насколько помнится, он очень мало говорит. Леандро рассказывал, что их обоих во время войны пытали, случилось что-то страшное, а Маттео к тому же изуродовали язык. Когда Томазино рассказал, что его брат женился, я очень удивилась: мне всегда казалось, что ему, гм, кое-чего недостает. И вообще он не тот тип, в которого легко влюбиться. Впрочем, Томазино тоже такой, просто скрывает это лучше. Как и Контесса.

— Ясно. Теперь понимаю. Я провел с ней всего несколько минут, но уже успел заметить, что внутри у нее будто скручена тугая пружина, жесткая, настороженная. — Гай задумчиво помолчал. — Не то чтобы она боится, просто все время начеку. Когда она наткнулась на меня в конюшне, я присмотрелся к ней, и у меня сложилось впечатление, что она гневается даже не из-за того, что я натворил — хотя это, признаю, было непростительным нахальством — а потому, что не сработала строгая система безопасности ее поместья. Она не любит выпускать бразды правления из своих рук. Это ясно с первого взгляда.

— Думаю, она научилась этому у Леандро. У него по всему Ка-д-Оро были расставлены скрытые системы сигнализации. Когда человек богат и могущественен, это становится первой необходимостью. Это не паранойя, таким людям надо всерьез опасаться шпионов, похищений и тому подобного.

— Да, но системы сигнализации позволяют не только отпугивать посторонних. Они помогают контролировать каждый шаг тех, кто находится внутри.

Ого, да этот Гай опасный тип. На редкость проницателен.

— Может быть. Надо спросить об этом у Томазино. Или у Орландо, — говорит Лора. — Я помню его по Италии; там он отвечал за службу безопасности.

— Через него можно добраться до Контессы. Через нашего крупного и грациозного Томазино.

— Сомневаюсь, что кому-нибудь удастся добраться до Контессы, если она этого не хочет. Леандро писал мне, что у нее сильная воля, — говорит Лора. — Знаешь, вчера вечером мы вели долгий разговор. Томазино расспрашивал меня, а она сидела с нами на веранде в кресле-качалке. Теперь я припоминаю — она не сказала почти ни слова, но я ушла с впечатлением, что это была одна из самых интересных бесед в моей жизни.

— Значит, ты не знаешь, давно ли она живет здесь.

— Точно не знаю. Думаю, год-другой. Когда Леандро умер, она была в Италии, а это случилось три года назад. С тех пор мы не общались и встретились совсем недавно. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что она кажется мне похожей на одного человека.

— На кого?

— На Белладонну. Из клуба. Та самая загадочная леди, хозяйка ночи. У нее тоже была сильная воля.

— Это верно. Я до сих пор по ее примеру ношу цветные лайковые перчатки.

— Если не ошибаюсь, ты пела в ее клубе?

— Да, милый Гай, но тебя в тот вечер не было, правда?

— Нет, мой ангел, не было. Если помнишь, мне пришлось покинуть город раньше тебя.

— Точнее сказать, тебя выгнали из города, — весело поправляет она.

— Я удивлен, что прошел испытание ее собачками. Даже дважды.

— Все были удивлены. А я — больше всех, — тихо смеется Лора. — Интересно, что случилось с клубом. Он закрылся так же таинственно, как и появился, помнишь?

— Вот что я думаю, — медленно произносит Гай, позвякивая льдинками в бокале. — Может, я и сошел с ума, но тебе не кажется, что наша Контесса — это и есть Белладонна?

Наступает долгое молчание.

— Мне это не приходило в голову, — признается наконец Лора. — И, наверное, я бы никогда и не задумалась, если бы ты не сказал. И знаешь, я с тобой не согласна. Контесса… как бы это сказать? Отстраненная. Все время молчит. Мне кажется, она хочет только одного — чтобы ее оставили в покое. В глубине души она очень робкая. Белладонна была гораздо увереннее, держала все в своих руках, по крайней мере, мне так показалось. Я думаю, чтобы общаться с людьми в ночном клубе, нужно иметь много энергии и самообладания. Не представляю, как может человек робкий и молчаливый вести такую жизнь. Лично я бы не смогла.

— Да, наверное, ты права, — задумчиво произносит Гай. — Я заговорил об этом просто потому, что мне кажется: тут что-то не сходится. Ты сказала, что, когда Контесса познакомилась с Леандро, у нее уже был ребенок.

— Да, Брайони. Она была совсем крошка, всего несколько месяцев. В Мерано Контесса была с младенцем, с Томазино и Маттео.

— Значит, на самом деле Леандро не отец Брайони?

— Нет, он ее удочерил. Мне кажется, это одна из причин, почему они поженились — чтобы у Брайони были отец и доброе имя. Не знаю, известно ли об этом самой Брайони. Но не думай, я никогда не спрошу об этом у Контессы. Ее личная жизнь с Леандро меня не касается. И тебя, кстати, тоже. Я и так уже сказала больше, чем следовало.

— Ты же знаешь, я в таких вопросах осмотрителен.

— Так-то оно так, но я к тому же знаю, что ты любишь совать нос не в свои дела. А сейчас мне пора переодеться, да надо еще успеть хорошенько выплакаться из-за того, что Хью не приехал.

— Я бы на твоем месте не оставлял надежды.

— Я давным-давно оставила надежду, дорогой Гай, — с горечью отвечает она. — Я так люблю Хью, что не могу позволить себе никаких надежд. Понимаешь?

— Да, милая. Надеюсь, что понимаю.

— Обещаешь сегодня вечером вести себя хорошо?

— Постараюсь.

— Вот и отлично. Теперь пошли, поможешь мне застегнуть платье.

— С удовольствием.

Я слышу, как кожаные диванные подушки вздохнули опять. Гай и Лора встают, их шаги стихают в парадном салоне. Мое колено начинает дергаться от внезапных спазмов. Гай сопоставил Контессу с Белладонной. Слышать это тревожно, если не сказать покрепче.

Она и без того была бы рада прогнать его со своих глаз.

* * *

— Спокойной ночи, мамочка. — Брайони встает из-за обеденного стола и подходит поцеловать маму на прощание.

— Спокойной ночи, мама Брайони, — робко говорит Сюзанна, и девочки убегают. Сюзанна так боится Белладонну, что не отваживается подойти и обнять ее. Сегодня девочки ведут себя тише воды, ниже травы, потому что Сюзанне разрешено остаться на ночь у Брайони, и Белладонна сказала им, что завтра, если они будут вести себя хорошо, она позволит им повеселиться допоздна на празднике, а потом подружки вместе пойдут ночевать к Бейнсам. Одной заботой меньше. Детям незачем знать, что на всякий случай возле дома Сюзанны всю ночь будут дежурить дополнительные наряды охраны.

Розалинда отправляет девочек наверх, а мы перебираемся в парадный салон — отдохнуть над дегустацией нескольких сортов коньяка. Гай на редкость обаятелен, весь вечер сыпал забавными анекдотами, над которыми хохотали и взрослые и дети. Теперь, естественно, нашему рассказчику пришла пора вести себя более по-взрослому.

— Ужин прошел замечательно, — говорит Лора, и Белладонна вымученно улыбается. Внезапно я с содроганием осознаю, до чего же мне одиноко, как я скучаю по брату. И по Джеку. Мне нужен человек, хорошо мне знакомый, которому я могу доверять; нужен мужчина рядом. До отъезда из Нью-Йорка я не понимал, как много для меня значило ровное, холодное спокойствие Джека. Он никогда ничего не просил; делал свое дело и не требовал награды.

Ради любви к Белладонне.

Маттео и Джек. Оба далеко, оба невероятно сложным образом сплетены с нашей нью-йоркской жизнью. Я, конечно, приглашал их на сегодняшний вечер, даже умолял, хотя эта привычка, как вы успели заметить, несвойственна вашему покорному слуге. Но оба сослались на нехватку времени. Единственная хорошая новость пришла от Маттео: ему кажется, что Джек встречается с Элисон, как и надеялся этот старый сводник.

Но у меня здесь нет ни одной близкой души, и, кажется, мне плохо удается скрыть печаль. Белладонна, проходя мимо с высоким бокалом своего любимого «Пуар Уильям», легонько касается моего плеча.

— Надеюсь, Маттео с Аннабет и детьми смогут приехать на лето, — говорю я, потому что не придумал ничего лучшего. — Но, может быть, они предпочтут поехать в лагерь.

— Что такое «лагерь»? — спрашивает Лора.

— Летний лагерь, — поясняю я. — Туда отправляют детей, чтобы они наслаждались летней жарой подальше от родительских глаз, в крошечных домишках, называемых палатками. Там им положено развлекаться самыми нелепыми занятиями. Например, художественным ремеслом и организованным спортом. — Я содрогаюсь в деланном ужасе.

— Там, откуда я приехал, детей в лагеря не отправляют, — говорит Гай.

— В самом деле? — спрашиваю я. — Откуда же вы?

— Многие считают, что из ада, — отвечает он. — Туда, во всяком случае, меня нередко посылают.

Лора снисходительно смеется.

— Гай, хватит шутить.

— Я не шучу, — говорит он. — Мы в самом деле не ездим в летние лагеря. Потому что у нас, в Англии, милых мальчиков и девочек отправляют в заведения, которые вы, американцы, называете интернатами. К лету в их любящих родителях просыпается совесть, и они разрешают отпрыскам вернуться домой. Там эти любящие родители бросают их снова, отправляются в Европу или куда-нибудь еще, отдыхать после окончания зимнего сезона. Но родительский долг соблюден: дети вернулись под родной кров. — Он не может скрыть горечи в голосе.

— У вас были именно такие родители? — спрашиваю я.

— Мама была не такой, — отвечает он, крутя кольцо. У него на пальце простое широкое золотое кольцо с русским александритом. Это редкий, удивительно красивый камень, зеленый при дневном свете и красный при свечах. Он насмешливо подмигивает, напоминая «кошачий глаз» Леандро. — Но она умерла, когда мне было восемь лет. А с братьями я никогда не ладил. Я был самым младшим, не наследник и не второй сын, никому не нужен. Вряд ли я сильно сгущу краски, если скажу, что нас воспитывали в ненависти друг к другу, учили видеть в братьях непримиримых соперников.

Я заметил, что он ни словом не обмолвился об отце.

— Самым испорченным был мой брат Джон Фрэнсис, — продолжает Гай. — Пристрастился к опиуму, оставлял кальяны прямо на ходу, чтобы горничные спотыкались. Хранил свое зелье в прелестных золотых табакерках, когда-то принадлежавших Распутину, но однажды забыл вытряхнуть наркотик и отдал их в «Сотби» оценить для аукциона. Были крупные неприятности. — Он отпивает коктейль и откидывается на спинку кресла, небрежно скрестив длинные ноги. Может быть, он морочит нам голову, не знаю.

— О, Гай, ты опять преувеличиваешь, — говорит Лора. — Думаешь, мы поверим в такую ерунду?

Он лукаво улыбается.

— Мне поверят лишь тысячи женщин, которые были влюблены в меня.

— Что ты хочешь сказать? — со смехом спрашивает Лора.

— Только одно: не составляет труда заставить женщину, которая считает, что влюблена, поверить во все, что говорит ее возлюбленный.

— Соблазнять женщин тысячами — дар природы, и она вас, несомненно, наделила им очень щедро, — саркастически замечаю я.

— Да, конечно, — говорит он, теперь уже внимательно следя за своим языком. Я на это надеюсь. — Соблазнить женщину очень просто, если она сама этого хочет. Человеку ничего не стоит мгновенно стать страстным и настойчивым. — Он встает налить себе еще коньяку. — Если же она не желает, соблазнение превращается в своего рода войну. Рассматривая тактику Наполеона Бонапарта, я вынес для себя несколько очевидных уроков. Его техника соблазнения и планы битв были одними из немногих фактов истории, которые я давал себе труд изучить в школе. Однако, к несчастью, Бонапарт питал к женщинам величайшее презрение. В отличие от меня. Он вызывал прелестных дам к себе в палатку, приказывал раздеться, не поднимая головы от бумаг, потом быстро получал удовольствие и отсылал их собирать чемоданы.

— Ну, вы-то никогда не отсылали их собирать чемоданы, — говорю я, — пока не стряхнете сено.

— Сдаюсь, — добродушно отзывается Гай. — Вы правы: я их не отсылаю. Они и сами добровольно, с радостью меня бросают.

Он шутит, но в его голосе звучат странные нотки. Я смотрю на Белладонну. Она, как обычно, не произнесла ни слова, только внимательно смотрит на Гая. Он это знает. Интересно, для чьих ушей эта беседа предназначена на самом деле. Может, он нуждается в сочувствии и хочет хоть чуточку понравиться Белладонне. А может, нужно просто заткнуть ему рот да повесить для просушки в Комнате Нарцисса.

— Потому что у Гая вместо пресс-папье сушеная обезьянья лапа, — с содроганием сообщает Лора. — Ужасная вещь.

— Это пресс-папье когда-то принадлежало поэту Суинберну, — говорит Гай. — А из копыта любимого коня он сделал чернильницу, выгравировал на ней имя животного и дату смерти.

— Какая изысканная жуть, — шепчу я. Пока что разговор продвинулся не слишком далеко.

— О, хватит говорить обо всем этом. И о чернильницах, и о Бонапарте, и об испорченных летних каникулах. И тем более об английской аристократии, — говорит Лора. — Я замужем за одним из этих типов и сыта ими по горло.

Белладонна внезапно встает.

— Доброй ночи, — только и говорит она и выходит из комнаты.

— Боже мой, — бормочет Гай. Его взгляд опять следует за ней.

Это еще мягко сказано. Вопреки всем моим предубеждениям, этот Гай начинает мне нравиться, хоть я и не могу в точности определить, что им движет. Но когда-нибудь смогу. Я снова ругаю себя за то, что вовремя не рассказал о нем Притчу. Ничего, Гай от нас не уйдет. Пока мы не проверим его родословную.

Да, Гай — интересное дополнение к Ла Фениче. Мне кажется, он способен предстать перед нами прелестным ангелом, полным остроумия и нежности, а потом вдруг обернуться дьяволом, яростным и жестоким.

Как и Белладонна.

* * *

— Знаете, что со мной случилось, когда я был маленьким? — спрашивает Гай у Брайони и Сюзанны. Раннее утро, они сидят на веранде и завтракают, вдалеке мерцают в теплой дымке холмы. Он рассказывает им сказки, девочки слушают, восторженно раскрыв рты. Гай умеет очаровывать женщин, даже маленьких. Он способен своим обаянием выманить черепаху из панциря.

— Слушайте, — говорит он, опуская стакан со свежевыжатым апельсиновым соком. — В детстве я часто болел и очень сильно кашлял, — он изображает приступ кашля, и девочки покатываются от смеха. — И врач решил, что мне нужно удалить гланды. Не откладывая!

— А мне гланды уже удалили, — сообщает Брайони. — Когда мы жили в Нью-Йорке. Я лежала в больнице. И каждый день ела мороженое, потому что у меня болело горло.

Проклятье. Теперь Гай знает, что мы жили в Нью-Йорке.

— А тебе тоже удалили гланды? — спрашивает Гай у Сюзанны. Она отрицательно качает головой. — Повезло, — говорит он. — Это очень больно.

— Мне тоже было больно, но мама сказала, что я очень храбрая, — заявляет Брайони.

— Конечно, храбрая, — отвечает Гай. — Но я, к сожалению, был не таким храбрым. У меня болело горло, я кричал и плакал, и врач решил делать операцию дома. Мы жили в Англии. Я не хотел идти в больницу, где за мной будут ухаживать медсестры.

— А кто же за вами ухаживал? — спрашивает Сюзанна. — Ваша мама?

— Да, — отвечает он. — А когда мамы не было дома, приходили медсестры. И знаете, что случилось? Врач вырезал мне гланды и положил на тарелку, медсестра отнесла ее в кухню. Потом в кухню заскочил мой брат, схватил гланды с тарелки и съел!

— Фу-у! — хором кричат девочки.

— Он думал, это клубника, — поясняет Гай. — Вот глупый мальчишка! Наверное, он меня никогда не простит.

— Не хотела бы я съесть гланды, — серьезно заявляет Сюзанна.

— Ну и не ешь, — откликается Гай.

Тут Сюзанна видит маму — она гуляет с маленькими братиками. Девочка машет ей и спешит навстречу.

— Брайони, пойдешь со мной? — зовет она, сбегая по склону холма.

— Надо спросить маму, — отвечает Брайони, надувая губки, — но она еще спит. — Брайони хорошо знает, что не следует беспокоить маму по утрам. В эту минуту я решаю подойти к ним.

— Можно мне пойти к Сюзанне? — спрашивает Брайони. — Можно, ну можно, ну можно?

Гай делает вид, будто плачет.

— Значит, ты не хочешь побыть со мной?

Брайони смотрит на него, потом на меня. Видно, что она разрывается между старой подругой и новым приятелем.

— Давай сделаем так: ты немного побудешь с Гаем, потом пойдешь обедать к Сюзанне, — предлагаю я. — Сможешь поиграть у нее до вечера и вернешься переодеться к празднику. Договорились?

— Хорошо, — отвечает она.

— Тогда беги, скажи Сюзанне, что придешь попозже, и возвращайся, — говорю я. — Потом погуляешь с Гаем, покажешь ему собак и сады. Так что по дороге захвати собак, ладно?

— Буду очень рад, — говорит Гай. Я тоже: пока они гуляют, я успею позвонить в Дом Тантала и попрошу Вилли следовать за ними и подслушать беседу. Я быстро звоню по телефону, возвращаюсь на веранду и наливаю себе стакан сока.

— Удивительный ребенок, — говорит Гай.

— Что верно, то верно, — отвечаю я.

— Можно спросить кое о чем?

— Конечно.

— Где вы служили во время войны?

— Откуда вы знаете, что я служил?

— Инстинкт солдата.

— Понятно. — Я вздыхаю. — В Италии. Близ Лукки. Но я не служил, — отвечаю я. — Мы с братом ушли в партизаны. Бредовые идеи о героизме и величии. А вы?

— В Индии. На Цейлоне. Кровавый кошмар, но в конце концов завязал много полезных знакомств. Там основал свою фирму. Чай. Импорт-экспорт.

— Вот откуда у вас загар. — И тысячи жаждущих женщин. Последние из колониальных жен, еще не успевшие покинуть страну, охотно ныряли к нему под москитную сетку. — Почему вы спрашиваете?

— Просто так, — с легкостью отвечает он. Ну да, как же.

— Хотели бы знать, где я познакомился с Контессой? Долгая история, — осторожно говорю я. — Слишком долгая для теплого утреннего солнышка. — Слишком долгая для тебя, случайный гость. — А одна юная леди не любит ждать.

— Вы совершенно правы, — говорит он. — К тому же это не мое дело. Я больше не стану спрашивать.

— Правильно сделаете.

К счастью, в этот миг из дома выбегает Брайони с Базилико на руках. Мастифы, громко лая, ковыляют за ней. Вся компания удаляется. Глядя им вслед, я слышу, как Гай спрашивает Брайони, не хочет ли она послушать веселую песенку. Девочка опускает Базилико на землю, берет Гая за руку, и он начинает петь:

— Хорошая песенка, — хихикает Брайони. — Я тоже знаю одну. Про шпионов. Хотите послушать?

— О, про шпионов? Обожаю! Научишь меня?

— Да, да, научу, научу! — радуется Брайони и начинает петь:

Допев, она крутится на месте, падает и смеется.

— А еще ее можно петь про вагоны и про батоны, — сообщает она Гаю.

— Понятно, — отвечает он. — Только мне больше нравится про шпионов. Кто тебя научил этой песенке?

— Томазино. Он был шпионом. И дядя Джек тоже был. И Маттео. Это брат Томазино, близнец. Но он сюда не переехал, потому что женился на Аннабет, потому что ему было очень одиноко.

— Разве Томазино рассказывал тебе, что он был шпионом?

— Нет, не рассказывал, но я и так знаю. Был, когда не был таким толстым, — заговорщическим тоном сообщает она. — Я всегда вижу, когда он врет. У него мизинец начинает подергиваться.

И где это дитя успело нахвататься таких дурных привычек?

— Вот так? — Гай сгибает мизинец и начинает им крутить. Брайони покатывается со смеху. — А кто такой дядя Джек? — спрашивает Гай. — Он тебе в самом деле дядя?

— He-а. Он работает на маму, на Томазино и на Маттео. Он живет в Нью-Йорке, там, где раньше жили мы, в нашем старом доме. С ним остались собачки, чтобы ему не было одиноко.

Что-то слишком часто в этом разговоре заходит речь об одиночестве, вы не находите? Не думайте, что Гай ничего не заметил.

— Это были твои собачки?

— Нет, домашние. Мама говорит, они должны остаться в доме.

— Хочешь, угадаю, как их зовут? — говорит Гай.

— Спорим, не угадаете!

— Гм. Дай-ка подумать. Мисси, Принц и Леди.

— Нет, глупый, это же скучные имена! — смеется Брайони. — Скучные, скучные-прескучные!

— Твоя правда. У меня однажды был пес, его звали Реймонд. Имя очень скучное, но сам пес был страшно веселым. Он был маленький терьер и обожал лаять.

— Что с ним стало?

— Он состарился и умер во сне. Он был хороший пес, прожил хорошую собачью жизнь, и теперь он на небесах для собак — гоняет там кроликов и бабочек.

— Ох. — Ее божественное личико испуганно вспыхивает. — Но мои домашние собачки не умерли. Они остались в Нью-Йорке с дядей Джеком, они ждут меня в гости. А здесь у меня новые собачки.

— Вижу, — говорит Гай. — Как зовут этого малыша?

— Базилико, — гордо отвечает девочка. — Это по-итальянски «базилик». Он карликовая длинношерстная такса. А это Кассиопея, Гектор и Мокрый Нос. Они неаполитанские мастифы. Ко мне, ко мне! — зовет она псов, они слушаются, радостно подбегают и лижут ее в лицо. Базилико с громким лаем скачет вокруг. Он едва достает этим псам до щиколотки.

— Держу пари, эти имена ты придумала сама, — говорит Гай. — Самые хорошие собачьи имена. Гораздо лучше, чем Мисси и Принц.

— И Леди. А что такое пари?

— Все равно что «спорим», — отвечает он. — В Нью-Йорке у тебя тоже были неаполитанские мастифы?

— Не-а. — Она качает головой. — Там были ирландские волкодавы.

— Вот оно что. Ты им тоже придумала хорошие имена?

— Да, конечно. Лягушонок, Дромеди и Будильничек.

Гай смеется.

— Догадываюсь, за что получил свое имя Будильничек.

— Глупый, Будильничек — это девочка. И Лягушонок, и Дромеди тоже.

Ирландский волкодав по имени Дромеди. Каждому ясно, что это имя похоже на Андромеду, произнесенную по-детски.

— Ага, понятно, понятно. — Улыбка Гая становится шире, глубокие голубые глаза искрятся удовольствием. Да, это он заподозрил еще вчера, когда разговаривал с Лорой. Ах ты, самодовольный, проницательный негодяй. Он уверен, что близок к разгадке волнующей весь мир тайны знаменитой Белладонны, и все потому, что он — лучший друг человека, который завел интрижку с женщиной, которая некогда дружила с жизнерадостной итальянкой по имени Беатриче. И все выкрутасы и повороты этой саги привели его к совершенно невинной беседе с хорошенькой малышкой, чьи собаки весело бегают по плантации в Кинг-Генри, штат Виргиния.

Все наши построения, расчеты, тщательные приготовления разбиваются о безобидную болтовню про гланды, собак и шпионов. У Гая в голове засела мысль о том, что Дромеди — это на самом деле Андромеда. Проклятье. Я был прав: за этим Гаем — глаз да глаз. Из него вышел бы хороший шпион. Теперь я уверен: его военные подвиги в Индии и на Цейлоне не сводились к поиску подходящего места для чайных плантаций. Он слишком похож на Леандро и Джека, такой же тихий и настойчивый. И слишком похож на меня: с обаятельным нахальством сует повсюду свой нос, пока не получит нужных ответов.

И слишком похож на Белладонну. Такой же хитрый и терпеливый.

Мне еще сильнее захотелось, чтобы здесь очутился Джек, чтобы было кому излить душу, у кого спросить совета. Нет, к нему обращаться нельзя: было бы жестоко рассказывать Джеку мои подозрения о мужчине, который проявляет интерес к Белладонне. И по телефону такой разговор не проведешь. Но будь Джек здесь, он знал бы, что делать, как справиться с Гаем. Мы можем доверять Джеку, такому честному и прямодушному. Он никогда не пытался шпионить за нами в открытую, хотя ему не меньше, чем Гаю, хотелось знать о Белладонне все.

Эти мужчины, одинаково одержимые и полные ненасытного любопытства по отношению к одной и той же женщине, они так похожи и в то же время совсем разные. Что же делает их такими? В чем сходство между ними, в чем различие? Гай, исполненный безоглядной жажды жизни, скорее всего, стал бы действовать напролом, силой добился бы желаемого, а осмотрительный Джек подавил бы в себе такие порывы. Вот почему Белладонна так доверяет Джеку. Она знает — он никогда не перешагнет черту, за которую уже давно вломился Гай.

Но меня волнует другое. Она интересуется Гаем; никогда с тех пор, как я с ней познакомился, она не проявляла такого интереса ни к одному мужчине. И дело не только в том, что он, впервые увидев Брайони, вдруг стал сам не свой.

За столь короткое время Гай успел выяснить так много. Он наверняка уверен, что эта информация бесценна и он может позволить себе выжидать с непроницаемым видом. А потом назовет цену.

Интересно, что он намеревается делать дальше. Лично я знаю только, чего я делать категорически не собираюсь.

Я не собираюсь ничего рассказывать Белладонне.

* * *

Я верчусь перед зеркалом и любуюсь покроем моего снежно-белого смокинга, сшитого к завтрашнему празднику, как вдруг звонит телефон. Вилли сообщает мне, что это Притч. Великолепно. Может быть, у него хорошие новости. Долгожданная смерть приятно скрасит завтрашний вечер.

— Преставился наконец, — довольным голосом заявляет Притч.

— Мое сердце разрывается, — откликаюсь я, с трудом сдерживая радость. Наконец-то хоть один из них отдал концы. Сколько еще осталось? Я прошу Вилли, чтобы он сказал Контессе снять трубку. — Прах во прах вернется, пепел к пеплу. Собаке — собачья смерть. Каковы дальнейшие шаги?

— Отпевание состоится через три дня в церкви святого Мартина. А тем временем запустим в дом первую команду уборщиков. Продезинфицировать комнату, где лежал больной. Надеюсь, вы меня понимаете. — Конечно же, я понимаю. — Вторая команда вступит в действие во время отпевания.

— Притч, это уж слишком, — смеюсь я. — Даже у меня не хватило бы наглости обшаривать вещи человека прямо во время его похорон.

— А где найдешь время лучше? — спрашивает Притч. Я будто воочию вижу, как он пожимает плечами. Вот порадуется наш преданный Притч, изучая бумаги, банковские счета, дневники. Письма к друзьям, которые сэр Патти не успел сжечь перед роковой поездкой в Америку. А с чего ему должно было прийти в голову, что бумаги нужно сжечь? — На похоронах будет присутствовать только узкий круг самых близких, в том числе, конечно, я.

— Конечно.

— В скором времени сообщу самые свежие новости.

— Здравствуйте, Гаррис, — говорит Белладонна. Только сейчас я понял, что она слышала почти весь разговор. А я и не заметил, как она подняла трубку.

— Здравствуйте, — говорит он. — Рад слышать ваш голос.

— Рада слышать вашу новость, — отвечает она.

— Да, мадам. Чем еще могу быть полезен?

— Позвоните мне, как только опознаете всех, кто придет на похороны.

— Обязательно. Я уже пустил в действие дополнительные силы.

— Благодарю вас, — говорит она. — Весьма признательна.

— Рад служить, — отвечает он и вешает трубку.

Вот мы и еще ближе к цели. Но сейчас нам пора готовиться к празднику. Вскоре дом наполнится шумными незнакомцами, которые будут с жадностью прихлебывать мятный джулеп и хватать грязными лапами наши прелестные безделушки. Я знаю, Белладонна с ужасом ждет этого вечера. Она уже сказала мне, что не пойдет на барбекью в честь крещения Эзры и Изекиля. Так я и думал. Ей слишком тяжело видеть близнецов. Брайони уже сократила их имена: Из и Зик; она спрашивает маму, нельзя ли ей заиметь собственного братика. Белладонна только улыбнулась и сказала, что подумает.

Сегодня в нашем доме не будет места мыслям о младенцах. Белладонна не наденет маски: она и так скрыла свое лицо. Ее нервы напряжены, как стальные канаты.

Как стальной капкан, готовый захлопнуться.