— Мама, что такое шпион?

Брайони задает этот вопрос за обедом, в великолепной беззаботности выкапывая вилкой в картофельном пюре ямку для подливки. Я чуть не поперхнулся, а Белладонна спокойно спрашивает:

— Милая, ты о чем?

— Джек и Томазино разговаривали о шпионах. Я слышала, когда вернулась из школы.

— Где они разговаривали?

— Здесь.

— Прямо здесь, в столовой?

— Угу.

— А где была Розалинда?

Да, где же была няня в такой критический момент? И где был мой брат? Наверняка, у Аннабет. Честное слово, я, хоть убей, не могу вспомнить, что когда-нибудь разговаривал с Джеком о шпионах, тем более здесь, в доме. Если я от природы склонен совать нос не в свои дела, это еще не значит, что я лишен осмотрительности, особенно когда это касается Брайони. Проклятье. Может быть, мы говорили о чем-то другом, а она плохо расслышала. Да, наверное, так оно и было, говорю я себе и успокаиваюсь.

— Я захотела печенья, Розалинда пошла за ним в кухню, а я зашла сюда поискать Сэма.

Дважды проклятье. Пора доктору Томазино провести трансвеститу Сэму операцию по перемене пола. Видимо, моя неисправимая склонность к подслушиванию самых пикантных обрывков беседы начинает заражать всю семью: Брайони уже научилась подкрадываться на цыпочках ко взрослым, ведущим беседы на свои скучные взрослые темы. Зачем ей знать, что такое шпион? Она и так прирожденная шпионка. А от Белладонны Брайони переняла сверхъестественную способность появляться внезапно и неслышно. Девочка становится старше, и мы должны соблюдать осторожность. Крайнюю осторожность. Мое колено начинает подергиваться. Плохое предзнаменование, я это чувствую. Будто ветер меняет направление над рекой, поблескивающей в конце нашей улицы.

— Шпион, — осторожно объясняет Белладонна, — это человек, который следит за другими людьми или за определенными местами, но делает это втайне, так, чтобы другие не знали.

— Понятно, — отвечает Брайони, рисуя зубцами вилки на картошке клетчатый узор. — Они хорошие или плохие?

— Ну, иногда шпионы бывают хорошими, если они хотят поймать плохих людей и не могут этого сделать другими способами. Например, когда люди злятся друг на друга и начинают войну, то они зовут на помощь шпионов. А бывают шпионы плохие, они следят за людьми, потому что хотят у них что-нибудь украсть.

— Мамочка, ты в войну была шпионом?

— Нет, милая, не была.

— А папа?

— Не знаю, — отвечает Белладонна. — На войне многим людям стало грустно и больно, поэтому мы не любили говорить о ней. К тому же я тогда еще не знала папу. Я познакомилась с ним после войны, когда была очень больна, он заботился обо мне и помог выздороветь, а потом у нас появилась ты.

Да, хоть и с натяжкой, но довольно близко к правде.

— А я могу стать шпионом? Хорошим шпионом?

Белладонна улыбается.

— А почему тебе хочется?

— Тогда я стану как Джек и Томазино.

Я чуть было не выпалил, что я не шпион, но Белладонна почти неуловимо качает головой.

— Перестань баловаться и съешь свое пюре, — говорит Белладонна. — А чем, по-твоему, занимаются Джек и Томазино? Почему ты решила, что они шпионы?

Брайони кладет в рот кусочек котлеты и говорит:

— Джек работает в большой конторе, где все шпионы.

— Он сам тебе это говорил?

Брайони качает головой.

— Или Томазино говорил тебе, что он шпион?

Брайони снова качает головой, потом осторожно косится на меня.

— Я передумала. Томазино не шпион, — заявляет она. — Он такой толстый, что нигде не спрячется.

Одно мучение с этими детьми! Я показываю Брайони язык и делаю вид, что горько плачу. Она смеется.

— Брайони, ты же знаешь, нехорошо называть людей толстыми, — укоризненно говорит Белладонна. — Что ты должна сделать?

— Извиниться. — Брайони надувает губы. — Прости, прости, прости, тра-та-та-та-та.

— Я очень опечалился, когда ты назвала меня толстым, — шучу я. — А теперь я опять радуюсь.

— Томазино смешит тебя, чтобы ты не грустила? — спрашивает Брайони у матери.

— Я не грущу, милая, — говорит Белладонна и, склонившись, покрывает лицо дочери поцелуями, щекочет ее волосами, так что та рассыпается звонким смехом. — Как же я могу грустить, когда у меня такая очаровательная дочка?

— А мама Бетси говорит, что ты грустишь, — утверждает Брайони. Слава Богу, она на время оставила тему о шпионах. — Бетси говорит, ее мама видела, как ты забираешь меня после школы, и хочет узнать, почему ты грустная. Потому что папа умер?

От детей не только одно мучение, иногда они бывают до того прямодушны, что хоть плачь. Эту девочку даже не придётся учить на шпиона, она и так все ловит на лету.

— Да, — отвечает Белладонна. — Иногда я в самом деле очень скучаю без папы, и мне делается грустно. Но потом я вижу тебя и опять радуюсь.

— А я знаю песенку про шпионов, — говорю я Брайони. — Хочешь послушать? — Она кивает, и я начинаю петь:

— Хорошая песенка, — хвалит Брайони. — Спой еще.

— Но эта песенка не только про шпионов. Ее можно петь про массу других вещей, — говорю я и пою:

— Мне про шпионов нравится больше, чем про вагоны, — хихикает Брайони.

— А если про батоны? Они вкусные, их можно резать на ломтики и намазывать вареньем. Черничным, клубничным, яблочным. Давай вместо вагонов петь про батоны.

— Давай, — радостно откликается Брайони. — Хочу на десерт батон с вареньем.

— Сегодня у нас на десерт яблочное пюре, — отвечает Белладонна. — А завтра можем сделать батоны с любым вареньем, какое захочешь.

В тот же вечер, немного позже, Белладонна сидит со мной в кабинете. Клуб еще не открылся.

— Когда приедет Джун? — спрашивает она.

— Наверное, дней через десять, — отвечаю я. — Они приглашены на «Ночь в Касбе».

— Хорошо, — говорит она. — Тогда завтра мы с тобой на несколько дней съездим в Виргинию. Мне нужно сменить обстановку, и я хочу посмотреть дом. Скажи Джеку и Маттео.

Я стараюсь не выказать удивления. Недель шесть назад мы присмотрели большой дом на плантации, но до сих пор Белладонна ни словом не заикнулась об этом.

— Я хочу убедиться, что, при необходимости, мы можем быстро переехать туда, — добавляет она ровным голосом. — Я не могу рисковать — вдруг Брайони что-нибудь узнает. У нее и так голова забита шпионами. Понимаю, ты не виноват, но что, если она проснется ночью и увидит, как мы возвращаемся из клуба, или нечаянно подслушает что-нибудь безобидное и начнет расспрашивать? Что, если у кого-нибудь хватит ума вычислить, кто мы такие? Что мы тогда ей скажем? Я этого не вынесу. Честное слово, Томазино, не вынесу. Это становится слишком рискованным.

— Не просто рискованным, — добавляю я. Хоть она и не обращает на меня внимания, поправляя парик, она знает, что я прав. Кроме того, я собираюсь разубедить ее в том, что мы можем в любую минуту собрать чемоданы и уехать, прежде всего потому, что мы не должны смиряться с мыслью о поражении. Особенно теперь, когда мы так близки к цели. Теперь, когда я получаю массу удовольствия, хозяйничая в клубе «Белладонна».

— Мне трудно поверить, что женщины возлагают столько надежд на меня. На то, что такая, как я, решит все их проблемы, — сказала мне Белладонна накануне, после того, как последняя из ее расстроенных дамочек ушла, сияя счастьем оттого, что знаменитая красавица в маске удостоила ее своим вниманием. Задумывалась ли эта дама о том, как неисчерпаема щедрость Белладонны, о той цене, какую она сама за это заплатила? А Белладонна сидела у себя в кабинете, печальная и поникшая. — Их надежды терпят удар за ударом, но все-таки возрождаются, — добавила она. — А на что надеяться мне?

— Все впереди, — сказал я ей. — Ты должна верить, что все впереди. Леандро однажды сказал мне, что приблизиться к богам мы можем только одним путем — создать что-то, будь то родить ребенка, изваять скульптуру или испечь буханку хлеба к обеду. Или найти решение загадки. И это своего рода утешение.

— Утешение в чем? — спросила она. — Я сотворила это существо и обречена не делать ничего другого, только каждую ночь сотворять его снова и снова на потеху дуракам и отчаявшимся женщинам. Неужели в этом мое единственное предназначение? Сколько еще ночей я смогу выдержать? Восседать за столом или прохаживаться по залу, оделяя гостей своим благословением, будто святая? Сколько еще женщин у меня хватит сил облагодетельствовать? Сколько благотворительных фондов мы учредим? Сколько денег я раздам? Играть в щедрость — это фарс, Томазино, честное слово, фарс. Знаешь, когда я выхожу погулять, то беру с собой пачку двадцатидолларовых банкнот, и окрестные нищие уже стыдятся брать у меня деньги. Ты можешь в это поверить? Даже они считают меня чокнутой.

— Не считают.

— Откуда ты знаешь? Тебе известно, что я вытворила на днях?

Я качаю головой. Мое колено тревожно подергивается. «Где же Маттео?» — думаю я. Почему его нет? Я не могу справляться со всем в одиночку. Мне нужен старший брат, я хочу, чтобы он вошел и что-нибудь сделал. Он умеет успокаивать Белладонну, а я не умею. Пусть сделает все что угодно, только бы она перестала говорить так.

— Я вышла купить рождественские подарки и увидела в «Мейси» маленького мальчика. Он стоял у витрины и пожирал глазами электрическую железную дорогу, примерно такую же, как мы подарили Элисон Дженкинс для сына. Его мама сказала: может быть, Санта-Клаус и принесет ее, но по ее лицу я поняла, что она не может себе этого позволить. Мне стало невыносимо жалко мальчика, я заговорила с ней и сказала, что нечаянно подслушала их разговор. Попросила позволения купить для них эту железную дорогу. Она, естественно, отказалась и очень обиделась, тогда я сказала, что не хотела оскорблять ее, просто у меня самой когда-то был маленький сын, и она окажет мне огромную любезность, если разрешит им помочь. Она дала мне адрес, скорее для того, чтобы отвязаться, и ушла.

— И ты послала железную дорогу к ним домой? — Никто не может отказать Белладонне, даже когда она снимает добровольно надетую на себя маску отчуждения.

— Конечно, — ответила она. — Но дело не в этом. Томазино, я теряюсь. Кто меня утешит? Куда мне идти? — Она подхватила веер и выскочила из кабинета, хлопнув дверью так громко, что у меня лязгнули зубы.

* * *

Когда через несколько дней Джек просит Белладонну уделить ему время, я предполагаю, что речь пойдет о приготовлениях к встрече с Джун и Джорджем. Но все-таки я почти не удивляюсь, когда он просит меня оставить его с Белладонной наедине. Никаких проблем, говорю я ему и быстренько устраиваюсь в укромном уголке, откуда мне слышен весь разговор.

— Джек, я очень рада, что вы решили встретиться со мной, потому что хочу вас кое о чем спросить, — говорит Белладонна, когда Джек сел. — Разговаривали ли вы с Томазино о шпионах в тот день, когда Брайони пришла домой из школы и застала вас в столовой?

— О шпионах? — в замешательстве спрашивает он. — Не припоминаю. В доме мы никогда не говорим о таких вещах. — Он сдвигает брови, размышляет. — В последний раз, когда я говорил с Томазино в столовой, мне кажется, речь шла о яблочном пюре. Бьянка как раз варила его, и запах шел по всему дому. Может, мы упомянули «северный пион» или какой-нибудь другой сорт.

Да, верно. Теперь и я вспомнил. Какой я болван, что умудрился забыть такой важный разговор.

— Понятно, — говорит Белладонна, ничуть не смягчившись.

— Что-нибудь не так?

— Нет, — отвечает она, но по ее настроению я понимаю, что у нас многое, очень многое не так, как надо.

— Белладонна, — говорит Джек. — Можно задать вам личный вопрос?

Джек нервничает. Я никогда не видел его таким, и он слишком хороший профессионал, чтобы выказывать свои чувства, но я все понимаю. Хотя из его прически не выбивается ни один волосок и белоснежная рубашка накрахмалена, как всегда, я вижу, что в его душе медленными волнами поднимается возбуждение. Мое сердце трепещет от жалости к несчастному парню, снедаемому любовной жаждой. Он достаточно умен и понимает, что его любовь обречена, но отчаянно желает испытать судьбу.

Я непременно должен найти ему подходящую женщину. Подтолкнуть его к флирту с Элисон или кем-нибудь еще, и поскорее. Джек достоин восхищения. Я понимаю, что мне — да, впрочем, и Белладонне — нелегко признать, что он чудесный человек, потому что мы склонны ненавидеть практически все существа мужского пола, перегруженные тестостероном, которого так не хватает мне.

— Зависит от того, что это за вопрос, — огрызается она.

— Простите, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, — храбро выпаливает он, — но мне хотелось бы знать, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы вам стало легче.

— Можете. Найдите их и принесите мне их головы на серебряном блюде, — говорит она. — Вряд ли это можно считать личным вопросом. Вы сами знаете, чего я хочу.

— Я стараюсь. Мы все стараемся. Вы знаете, я сделал бы это, если бы смог.

— Знаю. — Ее лицо смягчается, совсем чуть-чуть.

— Белладонна…

— Не надо, Джек. Пожалуйста, не надо, — говорит она. — Не сейчас. И вообще никогда.

— Вы не знаете, что я хочу вам сказать.

— Догадываюсь. Мне меньше всего хочется обидеть вас. Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить такое, от чего вам станет больно. Верите вы или нет, но вы мне очень дороги, сами знаете. Но не больше. Вы стали частью моей семьи, хоть это и не семья, а сборище неприкаянных уродов. Без вас мы бы ни за что не справились. Честное слово. — Она пытается улыбнуться, но не может. — Джек Уинслоу, без вас не было бы клуба «Белладонна». По крайней мере, без вас мы не имели бы никакого успеха. Я никогда не забуду, чем мы вам обязаны. Чем обязана лично я. Но не могу дать вам большего, чем глубочайшая привязанность и уважение. Я признала вас членом моей семьи — не требуйте большего. Джек, я не умею любить. Вот и все. Очень просто. У меня нет сердца.

— Я вам не верю. Вы любите дочь. Любили мужа.

— Откуда вы знаете, что я любила мужа? — спрашивает она, глядя в никуда. — Он меня спас, заботился обо мне, берег и охранял. Но любовь, какая должна быть между мужем и женой… — Ее лицо гаснет. — Да, я могу сказать, что люблю свою дочь, по-своему. Люблю Томазино и Маттео. Но Брайони — это все, что поддерживает во мне жизнь. Без нее я просто сошла бы с ума. Если я начну думать о том, как она появилась на свет, кто ее отец…

— Не нужно ничего рассказывать, — перебивает ее Джек.

— Вы никогда не спрашивали меня об этих подробностях, — говорит она, ее лицо все так же безжизненно. — Хотя, мне кажется, имеете полное право спросить, потому что вы служите мне верно и беззаветно. Вы не представляете, как я благодарна вам за то, что вы ничего не требуете. Поэтому я доверяю вам еще больше. Я бы и сама рассказала вам, но не могу. Пока еще не могу. Знаю лишь одно — я готова бросить всю затею. Я пока еще не собираюсь полностью отказываться от нее, но рада, что у меня появилось место, куда я могу убежать, лечь на дно и там зализывать раны. Я долго не выдержу.

Джек страшно напуган, но старается этого не показывать.

— Куда вы уезжаете? — спрашивает он наконец.

— В Виргинию. Томазино подыскал там плантацию. Это как раз то, что мне нужно: огромное поместье, полное уединение. — Она вздыхает. — Дома в усадьбе находятся в очень хорошем состоянии, поэтому переделок почти не требуется. Я уже нашла хорошую школу для Брайони, после праздников переезжаем.

— А что же будет с клубом?

— Закроем его, само собой. Пусть стоит пустой и загадочный. Как я. — Она горько смеется. — Не станем заранее уведомлять персонал, чтобы не поползли слухи, будем платить им жалованье еще несколько месяцев и надеяться, что они вернутся, если нам вдруг вздумается открыть клуб вновь. Пока еще не знаю. У меня больше нет сил продолжать. Нет сил.

— Нельзя сдаваться, — говорит Джек, хоть и понимает: если она решила, никакие слова ее не переубедят.

— Я не сдаюсь, — с жаром заявляет она. — Будем считать это сокращением штатов. Женщины, которые приходят ко мне, сливаются в какой-то безликий водоворот. Вначале такого не было. Я не получаю удовлетворения, помогая им, не радуюсь, глядя, как они возвращают себе хоть каплю надежды. Я больше не могу.

— Я вам больше не нужен, — говорит он, не сводя взгляда с рук, сцепленных на коленях так туго, что я даже из потайного укрытия вижу, как побелели костяшки пальцев.

— Этого я не говорила, — возражает она. — Вы нужны мне больше, чем прежде, но вы сами знаете, что я не могу просить вас переехать в Виргинию. Вряд ли вас это устроит; в деревне вам станет скучно, там ничего нет, только деревья да лошади. Но я была бы очень рада, если бы вы переехали сюда, присматривать за домом. Чтобы шестеренки в машине крутились безотказно, требуется масса бумажной работы. И еще я хотела бы, чтобы вы открыли контору где-нибудь в другом месте и там содержали фонд, который продолжит помогать женщинам, которые мне пишут. Мне кажется, я знаю человека, который мог бы заняться этим делом. Она вам понравится.

Ах, моя дорогая Белладонна, ты еще большая сводница, чем я. Рад, что не мне одному пришла в голову мысль создать из Джека и Элисон идеальную пару.

— Не надо мне покровительствовать, — говорит он.

— Не думайте обо мне так плохо, — отвечает она. — Я бы не стала навязывать вам на шею кого попало только для успокоения своей совести. Если бы у меня была совесть.

Несколько минут они сидят молча.

— А что будет с Маттео и Томазино? — наконец спрашивает Джек.

— Если не ошибаюсь, Маттео собирается жениться на Аннабет. В таком случае я его благословлю. Хоть мне и хотелось бы видеть его рядом, я не так эгоистична, чтобы лишать его права на счастье, которого мне самой никогда не видать. — Она вздыхает. — Если они решат остаться в Нью-Йорке, придется мне научиться жить без них. Но в этом случае вы сможете работать вместе. Томазино едет со мной.

Потому что я совершенно незаменимый.

— Вы любите Томазино, — замечает Джек.

— Не той любовью, какой хотелось бы вам, — возражает она. — И не такой, какой вы заслуживаете. Он стал для меня братом. И ему тоже нанесены тяжкие раны. Он — мой шедевр разрушенной цивилизации. Постоянное напоминание о том, что привело меня сюда. Понимаете?

— Нет, — отвечает он. — Мне вас никогда не понять.

— Джек, так и должно быть. Я недоступна пониманию. Я творение фантазии, больше ничего. Меня создал он. Меня выкроили они. Я вишу на ниточке и не могу развязать ее иначе — только найти их и заставить страдать, — говорит она голосом низким и хриплым. — Терзать их так же, как они терзали меня.

Джек смотрит прямо ей в лицо.

— Я не хочу знать того, что вы мне сейчас сказали. Я все равно люблю вас и буду любить всегда, кем бы вы ни были. Что бы с вами ни случилось.

Наступает мучительное молчание, ее лицо становится жестким, как маска, которые она носит в клубе.

— Никогда больше не говорите мне этого, — говорит она наконец. — Обещайте мне, что никогда больше этого не скажете, или я сойду с ума.

Джек отрицательно качает головой.

— Поклянитесь, — хриплым шепотом произносит Белладонна. — Поклянитесь.

— Клянусь, — шепчет в ответ Джек, из его глаз катятся слезы. Она встает и, ни разу не оглянувшись, выходит.

* * *

Дальше все идет так, будто этого разговора не было. Белладонна уходит к себе в комнату, сообщает нам, что у нее болит живот, и неделю не появляется в клубе. Выходит она только на костюмированный бал «Ночь в Касбе» — тот самый, к которому мы так давно готовились. Мы посыпаем пол сотнями тысяч розовых лепестков, как настоящих, так и шелковых, чтобы гости ходили по щиколотку в душистой пене. Потолок и стены задрапированы десятками ярдов парашютного шелка, так что убранство зала напоминает шатер великого паши; в воздухе витает аромат благовоний и мирры. Весь персонал, в дополнение к обычным маскам, облачен в сверкающие тюрбаны. Точнее говоря, тюрбанов сегодня очень много, равно как вуалей, развевающихся халатов и платьев, на которые пошли целые рулоны прозрачного шифона: наши гости слишком ленивы, чтобы придумать что-нибудь оригинальное, и поэтому просто скопировали костюмы с фильмов Рудольфо Валентино.

Белладонна одета на редкость целомудренно — глухое черное платье и чадра, повседневный наряд мусульманских женщин. Только они никогда не красят свои паранджи в темно-багровый цвет и не украшают их длинными нитями жемчуга. Такой костюм скрывает очертания фигуры Белладонны и почти все лицо. Только глаза поблескивают над краем чадры, пытливо светятся в приглушенном полумраке зала.

Сегодня их блеск темен и тревожен. Чтобы замаскировать незабываемый оттенок своих глаз, Белладонна надела коричневые контактные линзы. Они толстые, неудобные, через пятнадцать минут глаза начинают болеть, но она не обращает на это внимания. Неприятные ощущения помогают ей хранить сосредоточенность, оставаться начеку. Ни малейший намек не должен выдать ее, раскрыть, кто она такая и кем была раньше. Нет, сегодня, после стольких лет выжидания, планирования, расчетов, мы не можем рисковать.

Слезы сладкие в глазах.

Сегодня Белладонна непостижима. Потому что за соседним столиком сидит ее кузина Джун, попивает коктейли с мужем. Джун завила свои светлые волосы кудряшками, нарумянила пухлые, как яблочки, щеки, накрасила ногти, втиснула пышные телеса в прелестный, как ей кажется, наряд с вышивкой и золотыми кисточками. Однако он ей совершенно не идет. Ее могучая грудь вздымается над лифом, как штормовая волна под напором ветра.

Джек присел рядом со счастливой парой, чтобы разделить с ними радость чудесного вечера. Все сотрудники предупреждены, они ни в коем случае не должны показывать вида, что знают его. Для всех он просто симпатяга Джек, который познакомился с четой Хокстонов несколько лет назад в Канзас-Сити, а теперь встретил старых друзей, ненадолго заглянувших в Нью-Йорк, и любезно согласился погулять с ними по Манхэттену.

Симпатяга Джек, который хорошо разбирается в торговле скотом. Симпатяга Джек, который вот-вот разорит фирму Джорджа и пустит его по миру. Симпатяга Джек, чьи сообщники уже начали нашептывать добродетельным членам ее любимого загородного клуба Гроувсайд ужасающие подробности о финансовых махинациях Джорджа и о бесстыдном предательстве Джун. Симпатяга Джек не найдет покоя, пока семья Хокстонов не будет втоптана в грязь на глазах у их благочестивого светского мирка.

Пусть узнают, каково это — оказаться брошенным на произвол судьбы, когда некому тебя спасти, когда страдаешь и не можешь понять, за что весь мир отвернулся от тебя.

Пусть узнают, что такое настоящие муки.

Увидев Джун и Джорджа, я вспоминаю жаркий полдень, когда мы сидели на террасе у Леандро вместе с Притчем. Он опрокидывал бокал за бокалом граппы и рассказывал нам о мистере Уинслоу, о Канзас-Сити, о лагере Миннетонка, о двух молодых девушках, поехавших покорять Лондон.

Это происходило в другом мире, целую жизнь назад.

Когда они вошли, Белладонна ничего не говорит. Облаченная в чадру и свободное черное платье, она похожа на статую, упрятанную под тканью, а воздух вокруг нее так напоен диковинными ароматами, что никто не решается к ней подойти, даже просто поблагодарить за великолепный вечер.

— Вы не поверите, как тяжело нам приходится с нашими кошками, — хихикая, рассказывает Джеку Джун, большая специалистка по светской болтовне. — Хуже всех Сэнди. Такая избалованная! Представляете, она не приходит обедать, если мы все не соберемся ради нее в столовой, а Джордж не ударит в обеденный колокол. Тогда она входит, хвост трубой, и принимается за еду. До чего умная киска!

Иногда люди бывают так банальны, что я готов заплакать от отчаяния.

— Кстати, я вспомнил одну историю о кошках, — говорит Джек. — В войну у меня был один приятель, он выздоравливал после операции — ему отняли мизинец на ноге. Отморозил, кажется. Он любил дешевые эффекты и после операции взял моду возлежать на груде подушек и принимать гостей, которые рыдали от сочувствия и приносили ему подарки с черного рынка. Но он забывал их предупредить, что отрезанный палец покоится рядом с ним, на блюде лиможского фарфора, в окружении цветов. Что-то вроде усыпальницы в память о его героической стойкости перед лицом переменчивой судьбы.

Улыбка медленно сходит с лица Джун, пальцы Джорджа крепче сжимают ножку бокала.

— Однажды я зашел к этому приятелю, чтобы выпить с ним за его здоровье, и вдруг в комнату врывается кошка. Она вскакивает на постель, хватает с лиможского блюда отрезанный палец и убегает.

Джун просто позеленела. Джордж залпом опрокидывает бокал.

— Не каждое животное так любит хозяина, что готово съесть его, — замечает Джек, не обращая внимания на их корчи.

Белладонна взрывается смехом, так громко и так истерически, что все гости вокруг нас разом прерывают болтовню и озираются, пытаясь понять, что же происходит и какой лакомый кусочек светских сплетен ускользнул от их ушей.

— Вы, сэр, — говорит она, указывая веером на Джека. — Подойдите ко мне, пожалуйста. И ваши друзья тоже.

Вот оно, начало. Вот оно.

Лицом к лицу через восемнадцать лет.

Они придут к тебе, если не будут знать, кто ты такая.

Пристально вглядываясь в зарумянившееся от гордости лицо Джун, я встаю и освобождаю ей место рядом с Белладонной. Легко могу представить себе, как она выглядела той лондонской весной в 1935 году: волосы уложены волнами, как у Джин Харлоу, скроенные по косой линии шифоновые платья, которые совсем не идут к ее округлому животику и мясистой груди, безвольные девчоночьи черты лица. Она так стремилась заполучить себе мужа и тиару, что готова была пойти на все, лишь бы избавиться от надоедливой, умной и красивой кузины с огромными зелеными глазами и соблазнительными манерами. Теперь Джун раздалась и вот-вот расплывется, как квашня, а Белладонна не имеет возраста. В ней нет ни одной мягкой линии.

— Рад видеть вас, мадам, — приветствует ее Джек.

— Пожалуйста, зовите меня Белладонной, — отвечает она. Джек не удерживается от едва заметной улыбки. Именно эти слова сказала она ему при первой встрече.

— А это мои друзья, Джун и Джордж Хокстон.

— О, я так счастлива, что познакомилась с вами, — щебечет Джун. — Мы…

Белладонна прерывает ее резким щелчком веера, и Джун умолкает. Я делаю знак официанту, и он приносит нам бутылку шампанского.

— За «Ночь в Касбе», — поднимаю я тост. Мы чокаемся, и я вижу, что Белладонна внимательно рассматривает кузину. Та пьет шампанское, стараясь не поперхнуться пузырьками.

— Расскажите, откуда вы, — прошу я.

— Из Канзас-Сити, — отвечает Джордж и надувается от гордости.

— Все трое?

— Я — нет, — говорит Джек. — Я живу в Нью-Йорке, но жизнь не дает сидеть на месте. Я всегда в пути.

— Чем вы занимаетесь?

— Владею «Хокстон Энтерпрайзиз», — говорит Джордж, все так же сияя. — Специализируюсь в инвестициях, торговле скотом и тому подобных вещах.

— Опасное занятие?

— Нет, если знать, что делаешь.

— Мне кажется, вы всегда знаете, что делаете, — с сомнением произношу я. Мои слова свистит у него над головой, как пули.

— Надеюсь, что да, — произносит он с хриплым самодовольным смешком.

Ах ты, добропорядочный пресвитерианин, скоро ты узнаешь, что такое настоящая опасность.

— У вас есть дети? — продолжаю расспросы я.

— Да, две дочери, — отвечает Джун. — Хелен, ей шестнадцать. А нашей малышке Кэролайн — пятнадцать. Обе ходят в школу.

— Не такая уж она малышка, — замечает Джордж, опорожняя бокал. — Кэролайн-то наша жрет, как лошадь! Скоро пустят меня по миру.

— Джордж, — одергивает его супруга.

— Обе — очаровательные девочки, — вставляет Джек.

— Ну, спасибо вам, мистер Уинслоу, — кокетничает Джун, пытаясь изображать скромницу, но сама с любопытством разглядывает рубиновые и жемчужные кольца на обтянутых перчатками пальцах Белладонны. Ужасно эффектно, решает Джун, надо ввести такую моду в бридж-клубе. Они там полопаются от зависти! Джун пыжится от гордости — как же, сама великолепная Белладонна пригласила ее, Джун Хокстон из Канзас-Сити, штат Миссури, к себе за столик!

— Еще родные у вас есть? — спрашиваю я у Джун.

— Только родители, — отвечает она. — Они живут в Миннеаполисе.

— Надеюсь, они в добром здравии?

Если Джун и удивилась такому странному для ночного клуба вопросу, то ничем не выказала этого. Еще бы, ведь мы заговорили на ее любимую тему — о ней самой.

— О, как вы любезны, что спрашиваете о них, — радостно отвечает она. — К несчастью, здоровье у них неважное. У моей мамы, гм, женские проблемы. А у отца слабое сердце. Мы за них очень беспокоимся.

Да, мы хорошо разбираемся в сердечных болезнях. Наверное, ты очень, очень беспокоишься, что же они оставят тебе в завещании.

— Вам нравятся мои кольца? — вдруг спрашивает Белладонна ледяным голосом.

— О, очень, — восторженно восклицает Джун. Сама Белладонна заговорила с ней! Погодите, вот приедет она домой, расскажет всем в загородном клубе Гроувсайд о том, какой у нее был чудесный вечер и как с ней разговаривала волшебная Белладонна! — Они просто чудо!

— Вот это открывается. — Белладонна протягивает руку и приподнимает камень на одном из рубиновых колец. — Видите? Самое удобное место, чтобы хранить… эссенции. — Она опускает мизинец в чашечку с белым порошком и слизывает чуть-чуть. — Если принимать бесконечно малую капельку яда каждый день, в конце концов вырабатывается невосприимчивость к нему. Вы станете неуязвимы, даже если нет противоядия.

Она захлопывает крышечку, встает и, не произнеся больше ни слова, уходит.

— Ты смотри-ка! — восклицает Джордж. — Этой дамочке палец в рот не клади!

— Джордж! — увещевает его Джун.

Я с трудом удерживаюсь от смеха. Ни тот, ни другая не заметили враждебности Белладонны. Они опьянели от счастья на одну ночь оказаться в ее гареме.

Меня подмывает им сказать: скорее его можно сравнить с гаремом императрицы Феодоры в Босфоре. Из того гарема был только один выход: в мешке, с камнем в ногах, исчезнуть без следа в бурном море.

Проходит час, и Джорджу уже не так весело. Его лицо раскраснелось, сердце бешено колотится.

— Мне нужно выйти, — со стоном шепчет он жене. — Что эта дамочка со мной сделала?

— Джордж, не говори глупостей, — укоризненно отвечает Джун. — С какой стати Белладонна будет тебя травить?

— В самом деле, с какой стати? — вкрадчиво поддакивает Джек. — Позвольте, я отвезу вас домой.

Джун начинает благодарно щебетать, ей нравится чувствовать на локте сильную руку Джека. Он ведет ее в гардероб, к Джози, выводит на запруженную толпой улицу. Джордж плетется сзади на неверных ногах. Джек шепчет что-то одному из швейцаров, к ним мгновенно подкатывает машина. Будь Джун повнимательнее, она бы заметила в этом малую толику необычного. Но ее никак нельзя назвать наблюдательной особой.

Джордж плюхается на переднее сиденье, Джун усаживается сзади и без умолку лопочет о восхитительном вечере. Машина сворачивает за угол, в темноту, и останавливается на красный свет. Вдруг ни с того ни с сего дверь распахивается.

— Здравствуй, Джордж, — произносит чей-то голос, и тяжелый кулак бьет его в челюсть.

— Что… — только и успевает вымолвить Джун. Ей на голову опускается плотный капюшон, могучие руки толкают ее в бок и стискивают так, что она не может шелохнуться.

Дверь захлопывается, машина срывается с места. Ехать недалеко, всего лишь пару раз обогнуть квартал да свернуть к пустым загрузочным воротам фабрики «Чмок-чмок». Но для Джун поездка кажется бесконечной, она уверена, что эти негодяи хотят изнасиловать ее и убить.

Прошу, о, прошу, о, прошу вас, не надо…

Машина останавливается, двери открываются. Чьи-то руки вытаскивают извивающуюся Джун из машины, перекидывают через плечо; ее куда-то несут, голова болтается внизу, ее тошнит, голова кружится. От страха она тихо поскуливает под капюшоном. Потом ей связывают руки. Она не может дышать, ничего не видит. Помогите, кто-нибудь, помогите. Ее тащат куда-то вниз по лестнице. Убьют…

Потом похитители останавливаются, бесцеремонно кидают Джун на стул, лицом к стене. Ноги ее тоже связаны. С нее стягивают капюшон и хлопают по щекам. В комнате горит тусклая лампочка, она почти ничего не видит. Джун напугана до полусмерти, вот-вот упадет в обморок, зовет на помощь своего никчемного мужа: приди, спаси меня…

Сиди и готовься к смерти, Джун Никерсон. Теперь ты понимаешь, каково это, когда тебя бросают одну в темноте.

Джун не знает, что Белладонна сидит совсем рядом, позади нее. Она только чувствует присутствие чего-то злого, кого-то очень злого, человека, который желает ей одного — боли, смерти, забвения. Этого не может быть, думает Джун. Чем я заслужила такое? Наверное, меня отравили чем-то в клубе «Белладонна» и теперь мне снится кошмар, я проснусь возле бассейна в загородном клубе Гроувсайд и пойму, что все это лишь дурной сон.

— Джун Никерсон? Джун Элизабет Никерсон? — слышит она голос у себя за спиной. Голос, конечно, мой, только звучит он глубже и с легким акцентом; я специально изменил его, чтобы она ни о чем не догадалась, не распознала, что с ней говорит человек, который совсем недавно сидел рядом в клубе «Белладонна». Я вызвался вести эту милую беседу, и Джек, кажется, рад, что он избавлен от такой участи.

— Да, — отвечает Джун. Откуда незнакомый голос знает ее девичью фамилию? Она так удивлена, что даже решилась ответить. — Кто вы такой? Откуда знаете мое имя?

— Джун Элизабет Никерсон, вы выросли в Миннеаполисе с родителями, Полом и Блэр Никерсонами?

— Да, — отвечает она дрожащим голосом.

— Отлично, — продолжает голос, — тогда вы, наверное, та самая Джун Элизабет Никерсон, которая в феврале 1935 года отправилась в Англию, в Лондон.

Джун ничего не отвечает, но вдруг чувствует на горле сильную руку. Она визжит.

— Отвечайте на вопросы, — говорю я елейным тоном, стоя сзади, чтобы она меня не видела. — И тогда я не причиню вам вреда. Вы меня понимаете?

Она всхлипывает так громко, что не может ответить.

— Вы меня понимаете?

— Да, — выдавливает она наконец.

— Если вы не станете отвечать на вопросы, я буду вынужден причинить вам боль. Вы же не хотите, чтобы вам было больно, правда?

Джун трясет головой так усердно, что отваливаются накладные ресницы.

— Вот и умница, — говорю я. — Значит, вы и есть та самая Джун Элизабет Никерсон?

— Да, — всхлипывает она.

— Джун Элизабет Никерсон, вы уехали в Англию, в Лондон, в феврале 1935 года, а кузина приехала к вам в марте 1935 года? Вы покинули Лондон и Англию в мае 1935 года, без кузины?

— Да, — лепечет она. — Да.

— Как звали вашу кузину?

— Иза… Изабелла. — Она произносит это так тихо, что получается почти «Белла». Ее лицо позеленело куда сильнее, чем двумя часами раньше, когда Джек рассказал ей о кошке, которая съела палец хозяина.

— Сколько лет было вам тогда?

— Девятнадцать.

— Сколько лет было вашей кузине?

— Восемнадцать.

— Зачем вы приехали в Лондон?

— Я хочу домой, — рыдает Джун. — Отпустите меня, пожалуйста.

Хогарт был прав. До чего же она занудна.

— Я отпущу вас домой, если вы ответите на мои вопросы, — обещаю я ей, мелодраматично вздыхая. — Честное слово. — Я, естественно, забываю уточнить, когда именно отпущу ее. В таких случаях неведение блаженно.

— Зачем вы приехали в Лондон? — повторяю я.

— Повидать свет, — отвечает она, икая. Надо понимать — найти красивого, богатого мужа, хотя у меня не укладывается в голове, какими достоинствами эта капризная, до мозга костей буржуазная девчонка из Миннеаполиса могла бы заинтересовать серьезного лондонского джентльмена.

— Вам нравилась ваша кузина?

— Что вы хотите сказать? Она моя родственница, и все тут.

— Она была вам как сестра? Или она была умнее, красивее, обаятельнее?

— Не была она красивее, — протестует Джун. — Все говорили, что я красивее. Но у нее были большие зеленые глаза, и все мальчишки сходили по ним с ума.

Даже сейчас, даже здесь Джун все еще ревнует. Я прикусываю язык, чтобы не заговорить о тиаре.

— Где сейчас ваша кузина?

— Не знаю, — отвечает Джун, снова заливаясь слезами. — Понятия не имею. Кто вы такой, скажите же? Чего вы хотите? Зачем вы здесь?

Кто ты такая? Зачем ты здесь?

— Я хочу знать, что случилось с вашей кузиной.

— Она вышла замуж, — шепчет Джун. — Пошла на костюмированный бал без меня, познакомилась с мужчиной и сбежала, и вышла замуж, и бросила меня на произвол судьбы. — Она начинает рыдать по-настоящему, точнее, пронзительно скулит. Меня так бесит ее вой, что я затыкаю ей рот кляпом и ухожу налить себе виски. Джек сидит в соседней комнате и качает головой. Я отпиваю немного и возвращаюсь. Белладонна сидит на полу, она завернулась в свой черный хитон и не шевелится.

Я склоняюсь к плечу Джун.

— Хотите, чтобы я вынул кляп? — спрашиваю я, и она кивает. — Вы будете хорошо себя вести? — Она кивает еще усерднее. На всякий случай я выхожу, оставляя Джун медленно кипеть, допиваю виски и, чтобы успокоить нервы, читаю главу из «Последнего из могикан». Потом возвращаюсь к Джун и вынимаю кляп.

— Вам это не кажется странным? — спрашиваю я. Джун, не владея собой, трясется всем телом. — Ваша кузина, девушка всего лишь восемнадцати лет, сбежала с мужчиной, с которым только что познакомилась, и вы больше никогда о ней не слышали.

— Она звонила на нашу квартиру и оставила сообщение для меня, — с трудом выговаривает Джун между всхлипами. — Потом прислала письмо.

— Понимаю. А после того, как ваша сестра сбежала и вышла замуж, вы уже не хотели оставаться в Лондоне в одиночку? — спрашиваю я, и Джун кивает. — Значит, вы, одна-одинешенька, уехали домой, к маме и папе. Вы когда-нибудь получали вести от вашей кузины?

— Да, — отвечает Джун. — Она написала мне и родителям. Сообщила, что она счастлива и хочет начать новую жизнь.

— И вы поверили?

Джун опять кивает.

— Но вы ни разу не говорили с ней лично?

— Она оставила мне записку! — возмущается Джун. — Бросила меня одну в Лондоне. И уехала. И Хогарт уехал. — Она опять всхлипывает.

— Вы ей завидовали, верно?

— Нет.

— Да, завидовали, — настаиваю я. — Иначе и быть не может. Ваша более молодая кузина с красивыми зелеными глазами отправилась на костюмированный бал, где полным-полно богатых холостяков, а вы не могли пойти. Такого простить нельзя, верно? — В моем голосе, всегда таком сладком и благожелательном, звучит оттенок угрозы. — Верно?

— Отпустите меня, пожалуйста, — молит Джун.

— Кто такой Хогарт?

— Хогарт был моим другом. Моим, а не ее, — отвечает она.

— Где вы познакомились с этим Хогартом?

— В «Айви». За обедом.

— Он был очень мил, да? Везде водил вас?

— Да, — отвечает Джун. — И покупал подарки.

— Встречаясь с этим Хогартом, вы брали с собой кузину?

— Иногда.

— Знакомил ли вас Хогарт со своими друзьями? С интересными людьми?

— Да.

— Они тоже были милы? — Такие милые поклонники для тебя, дуреха ты эдакая. Проклятье. Я заговорил почти как Хогарт. — Вы больше расстроились из-за того, что исчез Хогарт, чем из-за своей кузины, верно? — сурово спрашиваю я. — Говорите правду.

— Да. — На щеках у Джун пламенеют багровые пятна, куда более яркие, чем румяна, которые она наложила щедрой рукой. — Не убивайте меня, — просит она. — Отпустите, пожалуйста.

Сладкий яд в ее устах.

Эта Джун глупа, как новорожденный младенец. Никакого характера. Мы потратили на нее столько времени, сил, и что? Она не стоит даже того, чтобы связываться с ней. Но, конечно, я не кузина, которую она без раздумий бросила на произвол судьбы.

— Хватит распускать нюни. Я не собираюсь убивать вас. Это слишком хлопотно, — продолжаю я. — Но что сделали ваши родители? Неужели они не поинтересовались, что стало с девочкой, доверенной их попечению?

— Они были рады, что о ней есть кому позаботиться. Они не виноваты, что она свалилась к нам на голову после того, как ее родители погибли по пьянке. — До Джун доходит, какую глупость она сморозила, и она опять начинает скулить. Могу себе представить, каково было слушать такие разговоры маленькой сиротке, заброшенной в этот дом, как тепло встретили ее дядя с тетей.

— Заткнись, — говорю я, и между нами повисает болезненная тишина, которую нарушают лишь отрывистые всхлипы Джун. — Вашей старшей дочери всего на два года меньше, чем было вашей кузине, когда она исчезла. Хотели бы вы, чтобы то же самое случилось с вашей маленькой милой Хелен?

Глаза Джун широко распахиваются от ужаса.

— Нет… Вы не можете…

— Вы меня обижаете, — грубо обрываю я. — Мне дела нет ни до вашей драгоценной Хелен, ни до милой малышки Кэролайн, ни до любимого муженька Джорджа. Меня тревожит другое: за столько лет, прошедших после исчезновения вашей кузины, вы ни разу не поинтересовались, что с ней, здорова ли она. Жива ли. Вы можете объяснить такое упущение?

Джун снова плачет.

— Не бейте меня, — всхлипывает она.

— Почему вы поступили так? — Я наклоняюсь и шепчу эти слова на ухо Джун. Кажется, она вот-вот упадет в обморок. — Почему? Отвечайте. Я хочу знать, почему вы ее бросили. Вы так ненавидели свою кузину? Заслужила ли она это? Отвечайте.

— Я… я… — Джун трясется, как фруктовое желе.

— Заслужила?

Джун открывает рот, но оттуда не доносится ни звука.

В этот миг кто-то настойчиво стучит в дверь, так громко, что Джун взвизгивает от трусливого ужаса. Ее крик выбивает меня из колеи, я торопливо иду открывать дверь, спрашивая себя, что же у них стряслось. На пороге стоит Маттео, на нем нет лица. У него за спиной расхаживает Джек. Маттео быстро подходит к сидящей на полу Белладонне и что-то шепчет ей на ухо.

В комнате так темно, что я не вижу ее лица, но все равно понимаю, в чем дело. Свершилось. Один из них здесь. Появился нежданно-негаданно, как снег на голову. Один из членов Клуба.

Один из них здесь. Из всех ночей ему надо было выбрать именно эту, когда нам нельзя мешать. Ну, не молодец ли я! Всегда доверяй своим предчувствиям, говорю я себе, похлопывая колено. Разве я не говорил Белладонне, что, может быть, каким-то мистическим образом Джун принесет нам удачу?

Я подхожу к Маттео и Белладонне.

— Прогоните ее, — шепчет Белладонна. — Мне нужен Джек.

Я вижу даже сквозь вуаль, что ее лицо покрывается смертельной бледностью, но темные глаза сверкают таким убийственным напряжением, что кажется — тронь ее, и посыплются искры. Джун мгновенно поблекла и канула в небытие.

Крохотный разум может вынести только крохотное наказание.

Глупая телка получила хорошую встряску, ее чудесный вечер испорчен непоправимо. Теперь ей уже не похвастаться перед такими же глупыми подругами своим знакомством с божественной Белладонной.

Но разговор с Джун и Джорджем, с дорогими папочкой и мамочкой еще не закончен. Скоро, очень скоро их фирма пойдет с молотка, деньги кончатся, репутация погибнет. Живите, дорогое семейство Никерсонов, вы достойны самого лучшего.

Я возвращаюсь к Джун. Она жалобно хнычет. Ей понятно — сейчас произойдет что-то очень страшное.

— Прощай, глупая зануда Джун, — шепчу я ей на ухо. Ее губы дрожат, она готова опять испустить пронзительный визг. Я опережаю ее и затыкаю кляпом рот, потом завязываю глаза узким черным платком. Я готов поблагодарить ее. Она дала нам возможность отточить технику, которую мы намереваемся применить к одному из них. К тому, что сидит наверху, в клубе «Белладонна», пока мы тут тратим драгоценное время на трясущуюся дуру.

Белладонна встает и подходит ближе, молча всматривается в свою связанную кузину. Снимает перчатку с правой руки и проводит пальцем по ее щеке, прослеживает линию подбородка. Джун трясется от страха.

— Кто ты такая? — сдавленным шепотом спрашивает Белладонна. — Зачем ты здесь?

Она поворачивается и идет прочь, выходит на лестницу с Маттео. Я оставляю Джун сидеть и изнемогать еще несколько минут, потом возвращаюсь, вынимаю изо рта кляп и подношу к ее губам стакан с ледяной водой.

— Выпей, — велю я. — Когда проснешься, то поймешь, что тебе приснился самый страшный в жизни кошмар.

— Не отравляйте меня, не надо, — шепчет Джун. — Пожалуйста.

— Ты слишком скучна, чтобы я дал себе труд травить тебя, глупая ты зануда, — говорю ей я, не на шутку раздражаясь. — И слишком толста, чтобы возиться потом с твоим телом. Понятно? Так что хватит пускать пузыри, пей.

Если подумать, зря я отпустил последнюю колкость насчет ее веса. Но Джун каким-то образом умудрялась пробуждать к жизни самые плохие мои стороны. Надеюсь, вы уже поняли, почему.

Наутро Джун с Джорджем просыпаются в отеле, в своем номере. У обоих страшно трещит голова и болит живот. Они смутно понимают — с ними произошло нечто ужасное, такое, о чем они и помыслить не могли.

Джордж напрягает все силы и встает первым. У него ноет челюсть, он помнит, что вышел из клуба «Белладонна» с болью в животе, но что случилось потом — вспомнить не может. Тут он замечает на кофейном столике пакет. Он передает его Джун, та трясущимися пальцами вскрывает упаковку. Внутри, разумеется, флакон духов «Белладонна». В коробочку вложен крохотный конвертик, запечатанный пурпурным воском. Джун медленно взламывает печать и читает то, что написано на карточке: «Как вы могли ее бросить?»

* * *

А у нас в клубе все кипит. Свершилось то, к чему мы так долго готовились; но персонал хорошо знает свое дело, поэтому общей настороженности и выжидания не замечает никто. Долгие тренировки дали свои плоды. Первой подняла тревогу Джози: принимая пальто, она заметила кольцо на пальце незнакомца, распознала акцент и вычислила примерный возраст. Один из официантов в темной комнате проявляет пленку. Другой официант в джеллабе, замаскированный под посетителя, сидит за соседним столиком и прислушивается к разговору. Проворные руки уже обчистили карманы нашего гостя, третий официант склонился над стойкой в кухне с миниатюрным «миноксом» в руках и фотографирует каждую карточку, каждый клочок документов из бумажника гостя. Потом он передаст находку другому шпиону, тот перепишет самые важные данные, чтобы мы могли воспользоваться ими сразу же. Потом бумажник будет возвращен в карман гостя, и тот даже не заметит, что он исчезал. Ошибки недопустимы. Маттео вернулся к дверям — собирать наружную команду. С той минуты, как наш гость выйдет за порог клуба, за ним будет вестись неусыпное наблюдение, мы будем знать каждый его шаг, все его планы — где он остановился, что собирается делать, куда идти. Каждую минуту. Он высморкает нос — и мы будем знать, что осталось у него в носовом платке.

В кабинет Белладонны вбегает Джек.

— Его зовут сэр Паттерсон Крессвелл, — сообщает он. — Мы уже звоним Притчарду. Это имя вам что-нибудь говорит?

Белладонна отрицательно качает головой. Ее лицо покрывается той же зеленоватой бледностью, что у Джун, широко распахнутые глаза смотрят в пустоту.

— С вами все в порядке? — тревожно спрашивает Джек, потом смотрит на меня. Я подхожу к Белладонне, опускаюсь рядом с ней на колени, беру ее за руки. Она дрожит, я крепче стискиваю ее ладони.

— Кто ты такая? — сурово спрашиваю я.

— Что? — в шоке переспрашивает она. Только этот вопрос может привести ее в чувство.

— Кто ты такая теперь? — уточняю я.

— Белладонна, — шепчет она.

— Зачем ты здесь?

— Чтобы найти их, — отвечает она, ее голос становится сильнее. — Найти их и смотреть, как они будут страдать.

— Ты больше не она, — продолжаю я. — Откуда ему знать, кто ты такая. Ты Белладонна. Это твой клуб, здесь они до тебя не доберутся. И с тобой мы. Сосредоточься и думай. Сделай глубокий вдох. Стреляй уверенно и спокойно. Целься в сердце.

Она смотрит на меня. Ее глаза бездонны.

— Тебе еще повезло, что сегодня ты в контактных линзах, — неуклюже пытаюсь пошутить я.

— Везение тут ни при чем, — отвечает она и идет приветствовать нового гостя.