Глава 7

Рано утром Сабби проснулась с крепнущим чувством радостного предвкушения: сегодня, может быть, ее ждет встреча с ним. Она знала только то, что они оба здесь, в Гринвиче, что она может увидеть его и что в этот момент она должна выглядеть красивой. Она достала из шкафа свое кремовое платье и бестрепетной рукой сделала в нем вырез в форме сердечка.

Мысль о том, что это платье было задумано в качестве венчального наряда, только подливала масла в огонь ее гнева против человека, который превратил это знаменательное событие в фарс.

Завтрак она пропустила, чтобы управиться с переделкой платья; когда же оно было готово, она не стала тратить времени на примерку и отправилась искать тетушку. Сегодня Кейт повела ее в личные покои королевы — через приемную в опочивальню.

— Большую часть украшений ее величества взяла с собой. Главные драгоценности короны — их надевают в особо торжественных случаях — хранятся под семью замками, и конечно ключи от них — у лорда-канцлера. Но за все прочее отвечаю я, и, можешь поверить, это нелегкое бремя.

С этими словами леди Эшфорд отперла большой ларец, в котором имелось около дюжины ящичков, а в ящичках находились шапочки, оплечья и ленты, сплошь расшитые всякими драгоценными камнями, какие только встречаются в подлунном мире. Здесь переливались и сверкали бриллианты, рубины, изумруды и жемчуга, молочные опалы, пурпурные гранаты, зеленые оливины и невероятные сине-зеленые цейлонские сапфиры.

Из верхнего ящичка Кейт извлекла подносик с отдельными камнями, которые некогда оторвались от бесценных платьев и головных уборов королевы, и приступила к священнодействию: требовалось найти то место замысловатого узора, где не хватало камня, подобрать нужный и закрепить его на ткани.

Сабби получила в свое распоряжение уксус, маленькую щеточку и кусок замши; с помощью этих средств она чистила шапочки, оплечья и раскладывала их на просушку.

Ближе к вечеру Кейт отомкнула большую шкатулку с ожерельями и брошками из полуястреб и голубка драгоценных камней. У Сабби захватило дух от их разнообразия и многоцветья. Она провела пальцем по этим ювелирным шедеврам из кораллов и топазов, из малахита, янтаря и хрусталя, восторгаясь их совершенством.

— Полюбуйся на них, пока можно, — разрешила тетушка. — Она их вообще надевает редко. Когда ты кончишь, я вернусь, чтобы запереть шкатулку. А потом, я думаю, ты заслужила короткий отдых… перед вечерними развлечениями. Меня уже ноги не держат. Обедать в залу мы не пойдем: я прикажу, чтобы еду нам принесли сюда.

Едва Кейт скрылась за дверью, как Сабби вынула из шкатулки несколько ожерелий и начала, стоя перед зеркалом, примерять их на собственную шею. Глаза у нее разгорелись.

Как может одна женщина владеть таким множеством сокровищ? Это несправедливо!

Ее внимание привлекло ожерелье из нефрита с бирюзой. Центральная подвеска из бирюзы, имевшая грушевидную форму, размером не уступала голубиному яйцу. Сабби приложила ожерелье к себе и с замиранием сердца погладила крупную бирюзовую каплю. «А почему бы и нет?» — спросила она себя, не желая прислушиваться к мысли о возможных опасностях. Цвета этих камней словно специально подобраны для нее, чтобы составить великолепный контраст с ее пламенеющими локонами и подчеркнуть оттенок зеленых глаз. Завтра она вернет ожерелье на место, прежде чем кто-либо успеет заметить его отсутствие.

Не дожидаясь, пока смелость ее покинет, Сабби поспешно засунула ожерелье поглубже за корсет, так чтобы оно причиняло ей как можно меньше неудобств, и рьяно взялась за чистку камней.

Кейт бегло проверила плоды ее трудов и одобрительно кивнула. Сабби не стала терзаться мыслями о том, как она сможет утром положить ожерелье на место: она не сомневалась, что, так или иначе, способ найдется.

В этот вечер она задернула шторы, перед тем как начала мыться. Она вздрогнула от радостного возбуждения, когда достала из шкафа чудесное кремовое платье. Восхитительное ожидание первого выхода в свет заставляло ее кровь петь. Кейт предупредила ее насчет возможных мужских заигрываний; но Сабби и на собственном опыте уже прочувствовала, что это такое. Пример подобного поведения… кровь прилила к ее щекам. Румянец разгорелся еще пуще, когда она увидела в зеркале, как выпирают ее груди из глубокого выреза платья. Теперь, когда их прикрывал скромный лиф, она выглядела как последняя распутница.

Сердце у нее забилось чаще, когда она скрепила застежкой концы нефритового ожерелья и тяжелая бирюзовая подвеска скользнула в ложбинку между холмиками ее грудей. Это украшение так и было задумано — чтобы привлечь взгляд любого мужчины. Сабби взяла щетку и уложила волосы по самой последней моде. При этом ее шея и спина оставались открытыми, так чтобы ожерелье могло явиться во всей своей красе.

Она аккуратно отсчитала десять золотых монет, чтобы иметь возможность делать ставки в игре, и опустила их в крошечный кошелек, подвешенный к запястью. Прихватив с собой свой веер, она поспешила вниз, в музыкальную галерею на втором этаже. Там уже собрались человек шестьдесят-семьдесят, но было еще рано. Леди Мэри Бэроу приветствовала ее сердечным поцелуем и шепнула:

— Тут по меньшей мере двое мужчин на каждую женщину, так что, по-моему, мы можем рассчитывать на успех.

Сабби почувствовала себя крайне неловко.

Казалось, что глаза всех мужчин прикованы к ее груди, словно они только и ждали момента, когда округлые выпуклости высвободятся из-под отведенных им границ глубокого декольте.

Однако она быстро овладела собой в душе обозвала себя трусихой. В конце-то концов, для чего же и придуманы такие соблазнительные женские наряды, если не для привлечения мужских взоров?

Она присела на невысокую скамеечку около группы дам, демонстрирующих свое искусство игры на лютнях, арфах и вирджинале.

Сабби любила музыку и вся обратилась в слух.

Анна Васавур исполняла любовную песню, и ее большие выразительные глаза придавали некий скрытый смысл бесхитростным словам.

У Сабби кровь прилила к щекам, и она подняла веер, чтобы остудить пылающее лицо, но, оглянувшись по сторонам, обнаружила, что по меньшей мере дюжина мужчин пожирает ее глазами. Вздох облегчения вырвался у нее, когда она заметила направлявшегося к ней Мэтью. Она поднялась со своей скамеечки и подставила ему щеку для поцелуя, как, очевидно, тут было принято.

— О Мэтт, спасибо, что ты пришел.

— Ты прочла мою записку? — спросил он.

— Конечно. Ты уже успел с ним поговорить?

— Ну как же. Я получил аудиенцию его светлости, и мне удалось внушить ему, что я доставил его послушную жену в Блэкмур.

— Он даже ничего не заподозрил? — удивилась она.

— Да ему просто в голову не может прийти, что кто бы то ни было, — и, тем более, женщина — осмелится ослушаться его приказов. — Мэтью нахмурился и заговорил о другом. — Завтра утром я отплываю в Кале за партией дорогих французских шелков. Сабби, обещай мне, что не натворишь глупостей, пока меня нет.

Его взгляд упал на ее грудь и там задержался; однако великолепного ожерелья, похоже, он вообще не заметил.

— Мэтт, можно тебя попросить принести мне вина?

Стоило ему отойти от нее, как полдюжины мужчин устремились к нему и стали просить, чтобы он представил их очаровательной незнакомке. В тот же самый момент к Сабби подошла Филадельфия Кэри.

— Вы намерены приберечь этого неотразимого молодчика исключительно для себя, Сабби, или будете достаточно великодушны и познакомите с ним меня?

Мэтт принес вина, и мужчины тут же образовали около них полукруг.

— Сабби, я хочу кое с кем вас познакомить. — Не останавливаясь, он назвал их одного за другим:

— Лорд Оксфорд, Джеймс Клинтон, сэр Джон Хинидж, Энтони Бэкон, французский посол де Вилье и Уильям Герберт… Насколько я понимаю, он сын графа Пемброка. Господа, разрешите мне представить вам племянницу леди Кейт Эшфорд, госпожу Сабину Уайлд, только что прибывшую ко двору.

Каждый запечатлел долгий поцелуй на ее руке, тогда как она в ответ бормотала только «милорд…», поскольку, разумеется, не смогла с первого раза запомнить, кто есть кто. Легкий тычок в спину заставил ее вспомнить о Филадельфии.

— Мэтт, я бы хотела познакомить вас с моим новым другом Филадельфией Кэри… а это Мэтью Хокхерст.

Глаза девушки изумленно расширились:

— Вы брат лорда Девонпорта?

— Нет, — шутливо запротестовал Мэтью, — это он мой брат! Не желаете ли, сударыни, поиграть в карты?

Мэтью задумал таким образом увести их от мужчин, но, когда они направились к карточным столам, новые знакомцы Сабби потянулись следом. Мэтью усадил ее справа от себя, а Филадельфию — слева. Джеймс Клинтон, опередив других, занял четвертое кресло.

Мэтт дипломатично предложил:

— Может быть, сыграем в сант? По-моему, дамам эта игра нравится больше всех других.

Сабби забеспокоилась: как же они будут играть, ведь на четверых не хватит карт в колоде, но, конечно, Мэтт ввел в игру две колоды по тридцать две карты, и она воспряла духом.

Сабби каждый раз проигрывала, и ее скромный запас монет скоро подошел к концу. Наконец она выиграла деньги у Джеймса Клинтона и заподозрила, что он умышленно ей поддался. Впрочем, ей было все равно, выиграет она или проиграет: ее радовало все — риск, обмен остроумными репликами, смех и восхищенные взгляды.

Вино лилось рекой. Сабби утратила всякую осторожность и в результате проиграла все, что у нее еще оставалось. Филадельфия, не таясь, кокетничала с Мэтью, время от времени касаясь его руки или — под столом — его колена.

Мэтью оглянулся вокруг — и на лице у него отразилась явная тревога.

— В чем дело? — тихо спросила Сабби, перехватив его взгляд.

— Сюрприз! — предостерег ее Мэтью. — На горизонте…

Сабби оцепенела.

— Я точно знаю, кто там на горизонте, — холодно заявила она. — Драгоценный Бог Морей ее величества.

Хок легко качнул головой, и Мэтью незамедлительно повиновался безмолвному приказу, уступив старшему брату свое место за столом.

Когда Мэтью встал, встала и Филадельфия, не желая так скоро лишаться его общества.

Видя, что леди встает, поднялся на ноги и учтивый Джеймс Клинтон, и Хокхерст насмешливо хмыкнул:

— Кажется, мне остается только поиграть с дамой.

Это прозвучало весьма двусмысленно. Сабби одарила его ледяным взглядом:

— Боюсь, вы ошибаетесь. Благодарение небесам, я проиграла все свои деньги, — с притворным сожалением произнесла она и сделала попытку встать с кресла.

Попытка, однако, не увенчалась успехом.

Смуглая сильная рука бесцеремонно опустилась на плечо Сабби и пригвоздила ее к месту.

— Не имеет значения. Сыграем на эту безделушку.

Сабби и ахнуть не успела, как он ловкими пальцами снял с нее ожерелье и положил его на стол между ними. У нее в горле пересохло. Она быстро оглянулась вокруг, ища глазами Мэтта, но юный трусишка бросил ее на растерзание Богу Морей.

Его лицо было отмечено печатью силы, юмора и мужского высокомерия. Он казался деспотичным, непредсказуемым и опасным.

Между ними словно висели в воздухе последние слова, услышанные им от нее: «Убирайтесь к дьяволу!»

Ей хотелось и сейчас выкрикнуть те же слова, но она постаралась подавить глубочайшую враждебность, которую он в ней вызывал.

— Я не могу играть на такие высокие ставки, милорд. Вы пользуетесь своим преимуществом… Я только учусь играть.

Его глаза оставались холодными, на лице не было и тени улыбки.

— Стоит нам встретиться, как ты начинаешь хныкать. В тот раз я воспользовался твоей невинностью, теперь, оказывается, я пользуюсь твоим невежеством.

Она мгновенно проглотила наживку: оскорбительные слова заставили ее разозлиться еще больше, а он не замедлил подлить масла в огонь:

— Бога ради, что тут такого? Это же всего лишь игра!

Он насмехался, но она-то чуяла, что это смертельно опасная игра. Ей был известен исход — и ему тоже. Казалось, он знал, что ожерелье не принадлежит ей, и, зная это, обдуманно и умело отобрал у нее это украшение.

— А что поставите на кон вы, милорд?

— А чего бы вам хотелось? — ответил он вопросом на вопрос.

Она глубоко вгляделась в его глаза, стараясь при этом притвориться спокойной.

— У вас нет ничего такого, что я желал бы получить, — медленно проговорила она, подчеркивая каждое слово.

Он усмехнулся. То была усмешка хищника, в которой читалось предостережение: прежде чем он с ней покончит, она захочет кое-что от него получить — и будет просить его об этом.

— Тогда пусть будет пять сотен крон; все женщины желают получать деньги.

Названная им сумма была оскорбительно высокой, а манера держаться — откровенно наглой.

Она не намеревалась ни в чем ему уступать, и в наглости тоже. Обстоятельства складывались явно не в ее пользу, и она попробовала уравнять шансы:

— Давайте просто вынем из колоды по одной карте. У кого карта старше, тот и выиграл. А сидеть тут и продолжать этот фарс я отказываюсь.

Он учтиво предложил ей колоду. Она вытянула десятку — он вытянул валета..

— Какая правильная карта! — бросила она.

Сабби схватила веер и чуть не перевернула свое кресло, попытавшись удрать от опасного партнера, однако он удержал ее за запястье и тихо произнес:

— Мои комнаты — на четвертом этаже.

Если ты хорошо разыграешь свои карты, — он покачал ожерельем у нее перед глазами, — я сумею быть весьма великодушным.

От злости и возмущения у нее чуть не отнялся язык. Окатив его волной ледяного презрения, она прошипела: «Пошел ты ко всем чертям!»

Когда она двинулась через галерею, стараясь держаться как можно дальше от него, ноги у нее дрожали, но одно она знала твердо: нельзя терять из виду ожерелье. Она не смела даже подумать о том кошмаре, который ее ожидает, если она не сумеет вернуть на место драгоценное украшение. Выбора у нее не было: приходилось последовать за негодяем. Она выяснит, где находится его жилище, а потом как-нибудь выкрадет оттуда ожерелье. Украдкой она наблюдала за ним. Проклятье, каждая женщина, что тут обреталась, норовила подойти к нему и перекинуться с ним парой шуточек, и в глазах у этих бесстыдниц горел откровенный призыв! Он притягивает к себе женщин, словно у него в груди спрятан какой-то дьявольский магнит, гневно подумала она.

Наконец ему удалось от них отделаться, и он покинул галерею. Сабби даже не сочла нужным задержаться, чтобы пролепетать какое-нибудь вежливое извинение бедняге-поклоннику, который, после получасового потока комплиментов, остался ни с чем. Сохраняя между собой и Богом Морей должное расстояние, она проследовала за ним на четвертый этаж дворца, и ее даже удивило, как близко расположены его апартаменты от комнаты Мэтью. После того как он вошел к себе и дверь за ним закрылась, Сабби выждала еще минут пять, а потом прокралась по коридору к комнате своего молодого родича, но дверь была заперта и из-под нее не просачивался ни единый лучик света. Внезапно она услышала звук открывающейся поблизости двери и едва успела юркнуть за угол и прижаться к стене.

Услышав, что шаги не приближаются к ней а, наоборот, удаляются, она с облегчением вздохнула. Она набралась храбрости, чтобы высунуть голову из-за угла, и успела заметить высокого человека в черном плаще, спускающегося по ступенькам.

Времени у нее было ровно столько, чтобы успеть сунуть куда-нибудь ожерелье и снова выйти за порог. Она понимала, что для колебаний места нет. Сейчас она должна действовать: подобная возможность вряд ли ей снова представится. Она быстро прошла по коридору и бесшумно проскользнула в комнату.

Глаза у нее расширились. Она находилась в просторной, богато убранной спальне, не имевшей ничего общего с клетушкой, которую занимала она сама. Сводчатый переход вел из этой спальни в другое помещение, которое — насколько Сабби могла судить — было чем-то вроде гостиной.

Из всех предметов обстановки в глаза прежде всего бросалась кровать с пологом из красного бархата. Пол был застлан ковром с таким толстым ворсом, что в нем полностью скрывались носки туфелек. При желании хозяин спальни мог бы похвастаться также камином с мраморной полкой и зеркалом высотою до потолка. Сабби взглянула на свое отражение и подправила медно-рыжеватую прядь, выбившуюся из прически и упавшую на плечо.

Она лихорадочно пыталась сообразить, где же могло находиться ожерелье… и вдруг замерла: в глубине зеркала она увидела отражение наблюдавшего за нею Бога Морей.

Он стоял в небрежной позе, прислонившись к проему арочного перехода. На нем уже не было камзола, а белая рубашка была расстегнута на всю длину от ворота до плотного кушака его черных штанов. Их глаза встретились в зеркале, и Сабби вдруг обнаружила, что не в силах отвести от него взгляд. Его лицо разительно изменилось. От оскорбительно-насмешливого выражения не осталось и следа.

— Я знал, что ты придешь, — вкрадчиво сказал он.

Он двинулся к ней; она видела это, но не в силах была шевельнуться: она словно приросла к месту. Когда его руки легли ей на плечи, когда он повернул ее к себе лицом, ее пронзила дрожь. Он находился слишком близко, он был слишком большим, мужественным и, черт бы его побрал, подавляюще-красивым.

— Я пришла за ожерельем, — храбро заявила она.

— В самом деле? — удивился он, вынуждая ее признаться, что сюда ее привлекло не только ожерелье. Она подняла глаза, чтобы взглянуть в загорелое лицо, и почувствовала, как спутанная грива его темных волос просто притягивает к себе ее пальцы.

Ощущение было такое, словно между ними существует какая-то незримая связь, словно она знала его от сотворения мира.

Он наклонил голову, и она поняла, что он собирается поцеловать ее. Но в тот момент, когда его губы приникли к ее губам, все было позабыто: гнев, страх, сопротивление…

Его пальцы вынули шпильки из ее волос, а потом спрятались в медно-рыжем водопаде.

Потом он взял ее обеими руками за щеки, поднял ее лицо к себе и снова поцеловал, а потом шепнул:

— Я уже наполовину влюблен в тебя, а сам до сих пор даже не знаю твоего имени.

— Сабби, — шепнула она в ответ. — Сабина Уайлд.

Он снова прижался к ней губами. Его поцелуй был томительно долгим и требующим повиновения, и все в ней отозвалось на этот поцелуй. Она прильнула к нему, к его твердой мускулистой груди. Но тут он, почти не отрываясь от ее губ, назвал себя:

— Шейн Хокхерст.

Сердце у нее замерло, а затем бешено заколотилось: миллионы искр вспыхнули у нее в груди. Ее руки, руководимые безотчетным инстинктом, рванулись к его поясу и отыскали там рукоятку ножа, который она мельком заметила раньше. Она схватила нож и пошатнулась, тяжело дыша, с криком:

— Бастард!

Он откинул назад голову и от всего сердца захохотал, потому что она назвала его совершенно точно.

— Ах, сердитый котенок, этот кинжал тебе подходит. Взгляни-ка на рукоятку.

Она даже растерялась: он не только не испугался, но даже нисколько не встревожился оттого, что она завладела его клинком. Она взглянула на кинжал и обнаружила, что его ручка сделана в виде фигурки рассерженной дикой кошки. А он тем временем неведомо откуда вынул второй кинжал — точно такой же.

— Теперь у каждого из нас по одному… а ведь они составляют пару… держи и этот тоже.

Она взглянула на него — и тут ее как громом поразило: только сейчас она полностью осознала, что он ее муж. Закон Англии… о, и закон Божий тоже… дают ему власть над ее жизнью и смертью. Стоя с ним лицом к лицу, она вспоминала, что ее сегодняшний наряд был задуман как свадебное платье, и душевные силы изменили ей. Слезы подступили к глазам, когда она представила себе, как все могло бы произойти, — и тогда нарастающий гнев высушил эти непролитые слезы. Здесь, перед ней, находился ее враг.

Именно о нем она должна узнать всю подноготную, именно его она должна сделать своим рабом и погубить его. С чего же начать?

Чутье подсказало ей, что надо переходить в наступление. Она улыбнулась.

— Я пришла за ожерельем. Оно принадлежит мне.

В его глазах снова мелькнула усмешка.

— Нет, не тебе, а королеве.

— Ха! Что навело вас на столь смехотворную мысль?

— Я сам его ей подарил. Ты должна вернуть его на место, прежде чем тебя изобличат.

Она поняла, что ей остается только один выход.

— И вы действительно ожидаете, что я стану вашей любовницей, лишь бы получить ожерелье? — спросила она с негодованием.

— Любовницей? Кровь Господня, какая самонадеянность с твоей стороны! Я имел в виду просто разок позабавиться.

Оскорбленная сверх всякой меры, она бросилась на него с кинжалом. Он стиснул зубы и перехватил занесенную руку, так что едва не вывернул ей запястье. Кинжал упал на пол, и она снова оказалась в железных объятиях.

Дерзкий язык коснулся ее губ.

— Откуда мне знать, будет ли от тебя хоть какой-то прок, — поддразнил он ее.

— Поскольку я нетронута… Какой от меня будет прок — зависит только от того, как вы сумеете мной распорядиться.

Горячая волна вожделения прокатилась по его телу. Крепко прижав Сару к себе, он скептически поднял брови:

— Нетронутая? Неискушенная? Незапятнанная? — Он сделал паузу, а потом шепотом, от которого можно лишиться рассудка, докончил:

— Неверная!

Она ответила ему в том же духе:

— Несговорчивая! Неподатливая! — Она тоже выждала пару секунд и с вызовом подзадорила его:

— Неукрощенная!

Он смотрел ей прямо в глаза.

— Жизнь — игра. Между нами, Сабби, тоже идет игра, но, если ты хочешь играть, надо знать все правила. Каждая игра сопряжена с риском: кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает.

— Если вы думаете, что я собираюсь проигрывать, то ошибаетесь. Жестоко ошибаетесь. Я намерена выиграть!

В этот момент она ненавидела его всеми фибрами души. Ее грудь вздымалась от негодования, и при каждом вздохе тугие соски обозначались под платьем все более отчетливо.

— Снимай свой наряд, и давай посмотрим, какие у тебя козыри.

Она вырвалась из его объятий, разъяренная до такой степени, что, будь при ней ее сабля, она была бы готова убить насмешника.

— Снимайте свой наряд, милорд Девонпорт, и давайте посмотрим, чьи козыри сильнее!

Он демонстративно снял рубашку и стал медленно поворачиваться, так чтобы она могла рассмотреть его со всех сторон. Вид его обнаженного торса произвел на нее ошеломляющее впечатление. На груди и на спине у него бугрились могучие мускулы, и на не правдоподобно широкой лопатке вилась татуировка, изображающая дракона. И в Сабби взметнулось желание. Ее обжигала потребность прижаться к нему всем телом… в этой огромной кровати. Сколь ни было это невероятно, она жаждала осязать его, ощущать его вкус. Убить дракона… или быть убитой. У Сабби подкосились ноги, она рухнула на ковер, спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала.

Он не стал поднимать ее, а лег на пол рядом с ней и привлек ее к себе.

— Ш-ш-ш, милая, не плачь. Мне нравится изображать жестокого бастарда. Может быть, ты сказала правду. Но при дворе твоя невинность быстро улетучится, моя сердитая дикая кошка.

Он погладил ее по голове, по спутанным пламенеющим прядям, и прикосновение к этим густым шелковистым волосам заставило его вздрогнуть. Он зарылся в них лицом и неожиданно для себя самого воззвал к ней:

— Позволь мне быть твоим защитником, Сабби.

Она прекрасно понимала: если сейчас позволит ему одержать столь легкую победу, то очень скоро прискучит ему. Но разве к такому исходу она стремилась? Он-то был бы рад соблазнить ее и подчинить себе; она же намеревалась разжигать в нем вожделение все больше и больше — значит, уступать было нельзя. , — Я не стану любовницей ни для кого!

Только супругу я отдам свою невинность! — решительно провозгласила она.

— Посмотрим, — пообещал он и поднялся на ноги. — Предупреждаю тебя, я приложу все усилия, чтобы заставить тебя передумать, и никаких поблажек тебе не будет.

С недоброй усмешкой он протянул ей руки, чтобы помочь подняться, но она грациозно встала на ноги без посторонней помощи; впрочем, она постаралась, чтобы при этом от его взгляда не ускользнуло ослепительное зрелище, открывающееся в вырезе платья. Он молча подал ей ожерелье и кинжал. Она не отказалась ни от того, ни от другого.

Оказавшись одна у себя в комнате, она дала волю ликованию. Она выиграла первый поединок и не могла сдержать улыбку, когда позволила себе покрасоваться перед зеркалом в ожерелье из нефрита и бирюзы. «Господи, подумать только, ведь он разве что не умолял меня!» — торжествовала она.

На следующее утро она проснулась, ощущая неведомо откуда взявшуюся уверенность, что сегодня — днем или вечером — им опять суждено увидеться. Положить ожерелье на место, когда Кейт открыла шкатулки с драгоценностями, оказалось совсем пустяковым делом, просто детской игрой. За всю свою жизнь она не испытывала такого воодушевления.

Но зато когда она узнала, что Хокхерст уже отбыл из дворца, чтобы присоединиться к королевской свите, она почувствовала себя так, как птица, ударившаяся на лету грудью о стену. Она припомнила все проклятия и бранные слова, которые когда-либо слышала, и мысленно осыпала ими королеву. Да как она могла ревновать к деспотичной и сварливой старухе?

Глупо конечно, — но Сабби ревновала и ничего не могла с собой поделать.

Лето не изобиловало событиями, и Сабби пришлось с этим примириться.

Она старалась заводить и укреплять дружеские отношения с дамами, постигала очарование столицы и с холодной надменностью удерживала мужчин на почтительном расстоянии.

Когда Мэтт вернулся из Кале с грузом дорогих французских шелков, он предложил ей взять любой отрез на платье, и она выбрала муаровую ткань бледно-лимонного цвета, простроченную серебряной нитью. Он сводил ее пообедать в модное заведение Гантера, но обедать вдвоем с мужчиной — это почти граничило с безрассудством. Мэтью сказал ей, что собирается домой: нужно было навестить мать. После смерти Себастьяна она осталась одна, и, поскольку Хок не мог принять на себя обязанности главы местного отделения их компании, это должен был сделать Мэтью.

К августу труды по обновлению гардероба королевы были завершены. Кейт не могла нахвалиться племянницей и объявляла во всеуслышание, что без помощи Сабби не сумела бы справиться и с десятой долей того, что они сделали вместе.

У Сабби выдался тяжелый денек. Кейт собиралась в город и попросила, чтобы Сабби ее сопровождала. Под охраной вооруженного стражника они доставили драгоценности, нуждавшиеся в починке, к ювелиру на Ломбард-стрит, а поломанные веера — в мастерскую на другом конце города. Елизавета редко разрешала что-либо выбрасывать; каждую мелочь приходилось вносить в длинные реестры с подробными описаниями, и копии этих реестров надлежало передавать ремесленникам, которые занимались починкой.

Вечером Сабби еще выкроила время, чтобы прокатиться на Субботе; она находила настоящее наслаждение в верховых прогулках вдоль реки. Она не возражала против общества джентльменов, желающих присоединиться к ней, но неукоснительно следовала правилу: сопровождающих должно быть не менее двух.

В ее маленькой комнатушке, казалось, совсем не было воздуха, поэтому, прежде чем забраться в постель, она приоткрыла оконную раму: надо же было оставить хоть щелочку, чтобы можно было дышать. Завтра, пообещала она себе, она начнет придумывать фасон для нового шелкового платья.

Чем дальше от Лондона удалялся кортеж королевы, тем более настойчиво устремлялись в Гринвич мысли Шейна Хокхерста. Его бесило то, что он попусту растрачивает драгоценное время на бессмысленные разъезды по Восточной Англии. Бесс все время держала его при себе, так же как и Робина Деверо, молодого графа Эссекса. С Эссексом они не были друзьями, хотя и врагами тоже не были.

Точнее было бы сказать, что они были соперниками: предметом их соперничества были благоволение и покровительство королевы, и притом оба они научились извлекать даже некоторую выгоду из подобных отношений.

Действительно, когда она оказывала ту или иную милость одному из них, то, справедливости ради, считала необходимым вознаградить и другого. Бесс назначила Эссекса своим конюшим, поскольку его отчим, ее возлюбленный Дадли, граф Лестер, находился в чужих краях, возглавляя ее войско в Голландии. Не желая подавать повод для зависти, она пожаловала лорду Девонпорту почетную должность в личной охране своей особы.

Хокхерст лежал, положив руки под голову.

Тело его в данный момент пребывало в состоянии некоторого пресыщения, но в голове царил хаос. Его партнершу, наоборот, разбирала досада: всего лишь пять минут назад он предавался с ней любовным утехам, а теперь снова казался чужим и далеким. Он даже не позаботился снять рубашку или штаны.

— Вы так и не поцеловали меня, лорд Девонпорт, — проворковала фрейлина королевы, очаровательно надув губки.

Он лениво повернул к ней голову и был неприятно поражен, разглядев, сколь потасканной она выглядит.

«Что ж тут удивительного, — подумал он с отвращением. — Эссекс, Саутгэмптон и я передаем этих дам из рук в руки с той же легкостью, как бутылку вина в дружеском застолье.

И все для того, чтобы разогнать скуку бесконечных церемониалов и натужных развлечений… — и это тогда, когда царствованию Елизаветы грозят нешуточные опасности со всех сторон, а она этого не замечает. В ее внешней политике нет никакой последовательности: она просто чует, куда ветер дует, и при этом ей как-то удается не просто выходить сухой из воды, но еще и процветать. С севера ей угрожает Шотландия. Франция собирается расторгнуть договор с Елизаветой и заключить сепаратный мир с Испанией. Испанский король Филипп строит свою великую Непобедимую Армаду… а Ирландия конечно только и ждет подходящего момента, чтобы взбунтоваться и сбросить английское ярмо. А они тут коротают вечера и ночи в развлечениях, заполняя часы своей жизни фейерверками и блудом!»

Леди Мэри Говард соскользнула с кровати и вернулась с двумя шелковыми шнурами в руках. Эти шнуры она предложила ему:

— Не желаете ли сыграть в эту игру, лорд Девонпорт?

С немалой долей цинизма он сообразил, что это, должно быть, новый способ развлечения, которому ее обучил Эссекс. Он заметил, как ярко блестят ее глаза в предвкушении момента, когда он свяжет ее и начнет вытворять с ее телом все, что ему заблагорассудится. Ах, пекло дьявольское, бабенка на все готова, почему же его это нисколько не возбуждает?

По сравнению со всевозможными чувственными ухищрениями, которые открылись ему за годы плаваний в разные экзотические страны, то, что предлагала она, было пресно и убого.

Он подавил зевок и приготовился вступить в игру. Ей пришлось об этом пожалеть очень скоро, когда он позабыл развязать ее, забывшись глубоким сном.

Следующий день начался для Хокхерста отвратительно: граф Саутгэмптон, проигравший ему в кости огромную сумму денег, не нашел ничего лучшего, как отвести душу в злобных колкостях и саркастических намеках, способных бросить тень на честность выигравшего. Хок, при своем горячем нраве, не привык долго сдерживать раздражение.

Саутгэмптон же был из той породы молодых людей, которая часто встречается в жизни: если все шло, как ему хотелось, он мог казаться очаровательным, как игривый щенок, но стоило погладить его против шерсти, как щенок превращался в бешеного пса.

Хокхерст, который всегда был скор на расправу, одним ударом сбил молодого графа с ног, и тот растянулся на полу во весь рост — на все свои шесть футов. Затем дела пошли еще хуже: Бесс завела неприятный разговор с ним и Эссексом насчет коней, на которых они имели обыкновение ездить. Эссекс проглотил пилюлю и согласился кастрировать жеребца, но от Хокхерста черта с два они этого дождутся.

До вечера было еще далеко, когда он, в высоких сапогах со шпорами, уже мчался по пути длиною в сотню миль, отделяющих его от Гринвича. Сабби Уайлд… прижаться к ее бедрам, дать выход всему темному и гнетущему, что накопилось в нем, — ради этого стоило пришпоривать коня. После месяца, проведенного в обществе Бесс, ему нужно было ощутить под собой крутые бока могучего жеребца, ему нужно было почувствовать ветер в волосах.

Когда Шейн взобрался на выступ третьего этажа и перекинул ноги через каменную балюстраду балкона, он засмеялся над самим собой — ну не дурак ли он? Что, если ее постель согревает другой? Он провел в седле чуть ли не всю ночь, пригнувшись к шее коня, — только затем, чтобы дрогнуть в последний момент! Он бесшумно проскользнул в комнату и направился прямо к кровати.

В лунном свете, заливающем постель, все было видно не хуже, чем днем. Сабби, в ночной рубашке из чистейшего белого батиста, лежала, свернувшись клубочком; одеяло было откинуто в сторону. Этого зрелища оказалось вполне достаточно, чтобы он возбудился; но ее невинность придавала особую остроту и силу вспыхнувшему в нем желанию.

Он обыскал комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни любовника.

В шкафу находились только три платья; он быстро, но внимательно пересмотрел все прочие ее пожитки… Никаких подарков, никаких драгоценностей, только немного золотых монет. Велик был соблазн — разбудить ее, увидеть, как широко раскроются зеленые глаза.

Ему до боли хотелось дотронуться до нее, отведать ее сладость, наполнить ее своим рвущимся наружу жаром, но, обуздав собственный порыв, он не позволил себе потревожить ее мирный сон.

Двумя пальцами — большим и указательным — он коснулся пряди ее волос и снова подивился их шелковистой прелести. Каким же дурнем надо быть, чтобы проскакать сто миль… ради одного взгляда. Он вздохнул, вытащил из-под камзола какой-то маленький предмет и положил ей на подушку.

Выйдя на балкон, он плотно прикрыл за собой дверь: Сабби должна быть в безопасности. Она заверил себя, что впереди ему предстоит череда ночей, которой не будет конца, — ночей, когда он будет приходить к ней и наслаждаться видом ее зеленых глаз, которые будут расширяться от его дерзкого натиска.

Стоило ему закрыть глаза, чтобы вызвать в памяти ее образ, — и перед его мысленным взором возникала одна и та же картина. Та картина, что приковала его взгляд в первый момент, — Сабби, и медно-рыжеватые пряди волос, окутывающие бедра, и завитки на их концах, неотличимые от таких же завитков на заветном треугольнике у нее между ног.

Он не стал попусту терять остаток ночи.

Теперь, раз уж он все равно в Лондоне, а все считают, что он в Норидже, нельзя не согласиться, что сами небеса посылают ему возможность провернуть небольшое дельце. Он знал, что должен вернуться в Норидж до начала вечерних развлечений, поэтому рассвет застал его в дороге. Он мчался на север, тогда как шестеро узников-ирландцев, тайно вывезенные из башни Девлин-Тауэр через шлюз защитного рва, к этому часу уже находились, надежно спрятанные, на одном из кораблей Хокхерста, полным ходом удаляющегося от английских берегов.

Когда комендант Тауэра, а позднее и Уолсингэм допрашивали стражников, только один из бедняг признался, что видел что-то. Он упорно стоял на своем, утверждая, что заметил какую-то «черную тень», и не прошло недели, как весь Лондон уже полнился слухами: «Черный призрак» был у всех на устах.

Едва открыв глаза поутру, Сабби сразу же заметила драгоценность, лежащую у нее на подушке, — бриллиантовую брошь в виде дикой кошки, глазами которой служили два крупных изумруда. У Сабби ни на миг не возникло сомнение насчет того, кто именно преподнес ей такой бесценный подарок, но вот когда и каким образом он умудрился это сделать… При мысли об этом у Сабби по спине пробежал холодок. Мошенник был здесь, под покровом ночи, он видел ее спящей… но ведь он же сейчас за сто миль отсюда, разве не так?

Она улыбнулась не без злорадства. Эта брошь только положила начало огромной россыпи драгоценностей, которые она намерена получить. За те дни, что она провела при дворе, она уже твердо усвоила: богатство означает власть. «Золотое правило» теперь следует понимать так: «Золото правит».