Глава 13

Лорд Крэнем с нетерпением ждал, когда его изящная парная двуколка остановится перед узким особняком на Мейвертон-сквер. Его ливрейный грум соскочил с козел и взял под уздцы отлично подобранную пару гнедых, а барон тем временем искоса посматривал на дверь, которую много лет назад решительно захлопнули перед его носом. По правде говоря, он и сейчас сомневался, что дверь откроется перед ним, но этот самоуверенный лорд Линден был полон решимости разгадать до конца эту загадку. Крэнем нервничал, ему было не по себе.

Он чувствовал себя подсадной уткой или еще того хуже. Но к черту Линдена. У Крэнема есть и свои собственные причины зайти в дом на Мейвертон-сквер, причем они не имели ничего общего с его обещанием сотрудничать. А в следующий раз, убеждал он себя, его участие в интригах Линдена обойдется этому наглому виконту гораздо дороже, чем стоимость нового экипажа.

Повернувшись, чтобы дать указания ливрейному груму Крэнем заметил, как из-за угла на противоположной стороне улицы вышел майор Уинтроп в компании такого же широкоплечего и мускулистого приятеля. Мужчины остановились под ближайшим фонарем, окинули взглядами площадь и, наклонившись друг к другу, стали о чем-то вполголоса разговаривать. На обоих были неприметные плащи и широкополые шляпы, низко надвинутые на лоб. Тем не менее широкие плечи и выправка Уинтропа безошибочно выдавали в нем военного. Несмотря на уверения лорда Линдена, Крэнем сильно сомневался, что майор поспешил бы ему на помощь, даже если убийца набросился на него средь бела дня.

Когда Уинтроп небрежно прислонился спиной к фонарю, правая пола плаща чуть приоткрылась, и стало заметно, что в кармане у него пистолет. У майора была репутация великолепного стрелка. Может быть, даже более меткого, чем сам Рэннок. Впрочем, до меткости этого человека Крэнему не было дела, потому что он по-прежнему считал своим единственным врагом Рэннока. Взгляд Уинтропа на долю секунды задержался на Крэнеме, и на лице его отразились недоверие и презрение. Майору была явно не по душе эта работа.

Крэнем пожал плечами. Пусть за ним следят круглосуточно, как делали это последние двое суток. Ничего интересного для себя они не обнаружат, если только не пожелают, полюбопытствовать, как Рэннок перережет ему горло. Крэнем неохотно преодолел четыре ступени и постучал молотком в дверь. Дверь немедленно открыл молодой слуга без парика, в плохо подогнанной ливрее, который, положив визитную карточку барона на серебряный поднос, удалился.

— К сожалению, лорд Хауэлл не сможет вас принять, — сказал он, вернувшись через две минуты, — он приносит свои извинения.

Крэнем недоверчиво фыркнул.

— Не сомневаюсь, что он не сможет принять меня и в любой другой день.

Лакей смотрел на него не мигая.

Барон повернулся, чтобы уйти, но, обернувшись через плечо, сказал:

— Передайте своему хозяину, что страх перед Рэнноком напрочь лишил его мужского достоинства.

Молодой лакей хотел что-то сказать, но не успел, потому что в этот момент широко распахнулась дверь, ведущая в коридор.

На пороге появилась высокая дама с лошадиной физиономией и, натягивая перчатки для верховой езды, решительной походкой направилась к ним. Заметив Крэнема, она чуть не запнулась, однако взяла себя в руки и, кивнув, пробормотала:

— Добрый день, мистер Мур… извините, вы ведь теперь лорд Крэнем, не так ли? — язвительно добавила она.

— Рад вас видеть снова, леди Хауэлл.

— Я слышала, что вы недавно вернулись в Лондон.

— Да, миледи. Без Лондона в конце концов начинаешь скучать.

— Вот как? В таком случае не стану вас задерживать. Его снова явно выгоняли из дома. Но не успел он дойти до двери, как леди Хауэлл заговорила снова.

— Лорд Крэнем, — сказал она, подойдя к нему поближе, — не делайте глупостей и не пытайтесь поговорить с моим мужем. Более того, я бы вам посоветовала вообще держаться от него подальше, потому что о прошлом лучше забыть навсегда. Вы меня поняли? Крэнем кивнул.

— Прекрасно понял, мадам, — сказал он и вышел за дверь. Спускаясь по лестнице, он заметил в разных концах площади майора и его компаньона, которые теперь сидели верхом на невзрачных клячах. И никто бы не подумал, что это богатый джентльмен в сопровождении наемного убийцы.

Следующие два дня после своего импульсивного визита к Питеру Уэйдену Эллиот провел дома, ожидая хоть какой-нибудь весточки из Чатема. Не дождавшись, он попробовал исправить настроение, проводя время в компании дочери. Зоя тоже слонялась по дому без дела, потому что в доме не было ни нянюшки, ни гувернантки и заняться с ней было некому. Поэтому они стали проводить больше времени вместе и неожиданно нашли утешение в общении друг с другом.

Несмотря на то что Эллиот долгое время не позволял себе проявлять эмоции, он, как человек неглупый, понимал, что перемена в его отношениях с Зоей является лишь отражением перемены, происшедшей в нем самом, потому что его дочь осталась такой же, какой была. Эллиот понимал также, что следует принять какое-то решение относительно ее будущего, однако никак не мог заставить себя сделать это. Он понимал, что ждет, пока сможет посоветоваться об этом с Эванджелиной. Он чувствовал, что принять такое серьезное решение без ее совета означало бы смириться с тем, что их семьи никогда не сольются в одну, что их любовная связь закончилась и продолжения не будет. Пока он не был готов к такому поражению.

Рэннок был удивлен, когда к нему неожиданно и, судя по всему, без какой-либо определенной цели заехал Мэтью Уинтроп. Эллиот вежливо, но твердо заявил ему, что этот день он обещал провести с Зоей. Майор, благожелательный, как всегда, с удовольствием согласился остаться. Вскоре мужчины сидели возле низкого столика в кабинете, наблюдая, как Зоя с радостью демонстрирует свое умение принять гостей и угостить их чаем. С очаровательной грацией малышка в первую очередь налила чаю гостю. Эллиот про себя отметил, что очень забавно видеть, как майор, который не меньше, чем Эллиот, славился своими дебошами, с явным удовольствием принимает участие в этой семейной сценке.

Глазки Зои блестели от восторга, и в душе Эллиота шевельнулось знакомое чувство вины. Как жаль, что дочь видит так мало радости. Она благодарна малейшему знаку внимания, и, судя по всему, Уинтропу суждено попасть в число ее любимчиков. Эллиот понимал, что мог бы более разумно организовать жизнь дочери, но он ждал. Чего он ждал? Какой-нибудь весточки от Эванджелины? Или, может быть, он надеялся, что на пороге Страт-Хауса появится Уэйден вместе с приходским священником, таща за собой упирающуюся подопечную?

Нет, так дело не пойдет. Как бы отчаянно ни была нужна ему Эванджелина, он не хочет жениться на ней под давлением обстоятельств. Он подумал было поехать в Чатем-Лодж, броситься на колени перед Эванджелиной, но этим тоже делу не поможешь. Она все еще зла на него. Он ощущал ее гнев, как будто это было нечто осязаемое. Поэтому он ждал и, наблюдая за своей дочерью, всем сердцем желал, чтобы жизнь их обоих изменилась к лучшему.

— Ты отлично справляешься, малышка, — тихо сказал погруженный в свои мысли Эллиот, когда Зоя наконец закончила разливать чай.

— Ты так думаешь, папа? — обрадовалась девочка. Она сидела на высоком стуле, и ее ножки в фиолетовых туфельках без задников болтались в воздухе. Эллиот мысленно пообещал себе купить маленький изящный стульчик для кабинета. Что-нибудь хорошенькое и хрупкое, подумал он. Вроде резных кресел в студии Эванджелины.

— Вы действительно превосходно справляетесь, мисс Армстронг, — сказал майор, заметив, что Эллиот оставил ее вопрос без ответа. — Знаете ли, мне приходилось пить чай с герцогинями и прочими, но я никогда еще не видел, чтобы чай разливали так уверенно и элегантно!

— Благодарю вас, сэр! — воскликнула девочка, и ее щечки зарделись от удовольствия. Взяв поднос с крошечными бутербродами, она предложила: — Не желаете ли попробовать, майор Уинтроп?

— С удовольствием! — ответил он. И Эллиот мысленно поблагодарил Господа за то, что тот дал ему надежных друзей.

Они немного поболтали о том о сем, потом Зое пришло время возвращаться в классную комнату. Как только Труди увела ее, появился Маклауд, чтобы убрать посуду.

— Милорд! — сказал старый дворецкий, кивком головы указывая на довольно захламленный письменный стол Эллиота. — Вы даже не вскрыли письмо, которое доставили вчера вечером?

— Наверное, я его не заметил, — сказал Эллиот и, как только за дворецким закрылась дверь, встал и направился к столу.

Уинтроп с чашкой в руке тоже поднялся и подошел ближе к другу.

— В чем дело, старина? Ты сегодня что-то очень задумчив. Тебя беспокоит, что сумасшедшая затея Линдена может не удаться? Он совершенно уверен, что сможет найти настоящего убийцу.

— Дело не в этом, — уклончиво ответил Эллиот, — видимо, я просто устал.

Уинтроп недоверчиво вздернул бровь, но ничего не сказал. Эллиот, прилагая все силы, чтобы не дрожали руки, вскрыл конверт. Когда он увидел почерк Эви, сердце у него бешено заколотилось и тяжелый ком подступил к горлу. В письме было написано всего пять слов: «Держитесь подальше от моей семьи». К записке прилагался банковский чек. Эванджелина возвращала его деньги. Стоимость портрета, который он заказал, но так и не получил. Вопиющая несправедливость всего этого задела его за живое.

— Послушай, Эллиот, — сказал Уинтроп, ставя на стол чашку. — Должно быть, тебе сообщили действительно плохие новости?

— Это мы еще посмотрим, — холодно произнес Эллиот, бросая письмо на стол. — По-видимому, мисс Стоун решила расторгнуть наше деловое соглашение, но пусть не думает, что это ей сойдет с рук. Возможно, сделка со мной — все равно что сделка с дьяволом. Но это все равно сделка.

— Так, значит, речь идет о предмете твоей неразделенной любви, — сказал майор. — Должен признаться, мне никогда не приходилось сталкиваться с подобными случаями глубокой депрессии. Скажи, старина, эта леди не хочет быть с тобой?

— Быть со мной? Да она даже разговаривать со мной не желает! — Он взглянул на банковский чек и снова почувствовал, как защипало глаза, выдавая тем самым близкое присутствие слез.

— Ты меня беспокоишь, Эллиот, последнее время тебе не везет. Ответь мне: ты просил ее руки?

— Да, — печально сказал Эллиот, стараясь не встречаться взглядом со старым другом, — я просил ее выйти за меня замуж.

— Так попроси еще раз, — посоветовал майор. — Собирай-ка свои вещи и сегодня же отправляйся в Эссекс. И еще: мой экипаж стоит у дверей твоего дома. Немедленно поедем за специальным разрешением, поскольку уж ты твердо решил надеть на себя оковы. А потом, если она тебе так нужна, уговори ее, похить, короче, сделай что угодно, Эллиот, но добейся успеха, иначе будешь вечно сожалеть об этом.

Целую неделю после бесцеремонного изгнания Эллиота из Чатем-Лоджа Эванджелина почти не спала. Настроение в доме было непривычно мрачное, дети ходили недовольные. Кроме манипуляций с портретом Эллиота, Эванджелина почти не работала. Аппетита она тоже лишилась. По правде говоря, когда пустовал стул Эллиота, столовая всегда казалась пустой. Ее обычно уравновешенное настроение то и дело менялось: то она боялась, подобно своему отцу, что никогда больше не сможет работать, то пылала ненавистью к Эллиоту Армстронгу.

От Уинни было мало проку: она лишь без конца досадливо прищелкивала языком да облекала в словесную форму предательские мысли Эванджелины. Да, он красив. Да, дети без него скучают. Да, она в него влюбилась. Да, да и да. И за все это она его ненавидела. Она проявила слабость, пошла на поводу у своей плоти, и теперь ее ночи были полны мучительных воспоминаний о его теле и о наслаждении, которое они, несомненно, получали друг от друга.

С каким удовольствием она вновь и вновь мысленно возвращалась в те великолепные летние дни, проведенные в компании мужчины, казавшегося добрым, заботливым джентльменом среднего достатка! Как бы хотелось ей, чтобы он никогда не появлялся в Чатеме и не переступал порога ее студии, как в тот роковой дождливый вечер!

Она долго жила одна, однако была довольна и все ее устраивало. А потом появился он, нарушил ее покой и заставил желать то, чего она не могла иметь. И именно тогда, когда у нее появились глупые мечты, она узнала о предательстве. В результате Эванджелина утратила способность трезво оценивать ситуацию, а самое главное — утратила драгоценное спокойствие.

Эллиот добрался до Чатема в рекордно короткое время. Его вороной арабский скакун буквально пожирал мили между Ричмондом и Эссексом и прибыл в Чатем-Лодж весь в пене, напряженный, словно комок нервов. Эллиот чувствовал себя не лучше.

Бросив поводья, Эллиот громко постучал в дверь, которую сразу же открыла испуганная экономка. Надо отдать ей должное, она была любезна, как обычно, хотя явно не ожидала видеть Эллиота. Держа шляпу в руке, Эллиот вошел в холл.

— Добрый день, миссис Пенуорти, — сказал Эллиот, одарив ее белозубой улыбкой, от которой она немедленно растаяла. — Нельзя ли мне поговорить с мисс Стоун?

Потеплевшие было глаза экономки сразу же подернулись ледком.

— Ну-у, я, право, даже не знаю, мистер Роб… то есть милорд.

— Называйте меня мистер Робертс или мистер Армстронг — как пожелаете, миссис Пенуорти, — тихо сказал он.

— Понимаю, — ответила экономка, скептически глядя на него, — но я не уверена, что мисс пожелает видеть любого из вас… я хочу сказать, вас под любым именем. Но я, пожалуй, пойду спрошу. Попытка не пытка. — Губы ее чуть дрогнули в улыбке.

Эллиот принялся шагать туда-сюда по холлу, потом появилась испуганная миссис Пенуорти, позванивая связкой ключей на объемистой талии.

— Прошу прощения, мистер Робертс… извините, милорд, мисс говорит… я должна сказать, что хозяйки нет дома.

— Вот как? Значит, она желает, чтобы я убирался ко всем чертям, не так ли? — громко произнес Эллиот и, наклонившись к экономке, спросил заговорщическим тоном: — Может, скажете мне, где она находится? Ну пожалуйста…

Экономка поджала губы и настороженно огляделась вокруг.

— В студии, в южной галерее, — сообщила она. Эллиот кивнул и подмигнул ей.

— Спасибо, мэм, — сказал он громко. — Передайте ей, что я заезжал. — Повернувшись, он направился к коню, однако, как только за ним закрылась дверь, повернул и обошел дом сзади.

— Эванджелина! — крикнул он, подняв голову к окнам верхней галереи. — Впусти меня! Нам надо поговорить!

Молчание.

Задрав голову и сердито размахивая банковским чеком, он продолжал:

— Эви! Я знаю, что ты слушаешь. Выйди и забери этот чертов банковский чек!

Молчание.

Эллиот краем глаза увидел, как из-за куста рододендронов появилась голова Тео. Парнишка вышел из укрытия, на цыпочках поднялся по ступеням и остановился за спиной Эллиота. К нему тут же присоединились Николетта и Фредерика. Эллиот пожал плечами и смущенно улыбнулся им, потом снова взглянул на верхние окна. Ему показалось, что за окном что-то шевельнулось.

Эллиот решил изменить тактику.

— Эви, дорогая! Поверь, я очень сожалею. Не заставляй меня изображать шута горохового перед детьми. Впусти меня, пожалуйста!

— Какое тебе дело до детей, Рэннок? — крикнула наконец она, приоткрывая на дюйм окно. — Ты набросился на невинного мальчика и едва не сломал ему нос!

За его спиной захихикали Николетта и Тео, а возмущенный Эллиот воскликнул:

— Ничего себе, невинный мальчик, Эви! Какой же Уэйден мальчик, если подбил мне оба глаза?

И тут он заметил, что вышеупомянутый «невинный мальчик» тоже появился на террасе. В этот момент окно наверху распахнулось, Гас вскрикнул, предупреждая об опасности, но было поздно. Из окна вылетел и разбился вдребезги у ног Эллиота глиняный горшочек с краской. Щегольские узкие светло-желтые брюки Эллиота и высокие сапоги были забрызганы ярко-оранжевой краской. Дети рассмеялись, а Эллиот, глядя на окно и потрясая кулаками, взревел:

— Эванджелина! Я желаю получить свой портрет! Мы заключили честную сделку, ты меня слышишь? Не дури, возьми эти деньги и отдай мне портрет!

Мертвая тишина, только слышно, как ветерок шумит в листве. Окинув взглядом четверых развеселившихся наблюдателей у себя за спиной, Эллиот снова крикнул:

— Великолепно, Эви! Значит, ты будешь так же действовать, когда возвратится леди Трент? Будешь швырять в нее горшки с краской? Это довольно слабая защита, дорогая! Уверен, на этот раз она уйдет не с пустыми руками. Ты понимаешь, о чем я говорю.

В ответ из окна полетел еще один горшок, на сей раз с ярко-синей краской. В этот момент по лестнице процокали дамские каблучки, и на террасе появилась Уинни Уэйден в сопровождении своего деверя.

— Побойтесь Бога, Эллиот! — прижимая руку к груди, воскликнула она. — Мы с Питером услышали ваши крики с речки. Что здесь происходит?

Эллиот ткнул пальцем в окна наверху.

— Эта упрямица там, наверху, намерена вернуть мне деньги! — возмущенно объяснил Эллиот. — Мы заключили сделку — все честь по чести, и я не уеду, пока не получу свой портрет!

— Думаю, моя дорогая, — ответил на вопрос Уинни Питер Уэйден, с пониманием поглядывая на пятна оранжевой краски на безупречной одежде Эллиота, — что милорд приехал, чтобы урегулировать с Эванджелиной кое-какие спорные вопросы.

Эллиот кивнул и тут же обратился к Уинни:

— Черт возьми, Уинни! Урезоньте хоть вы эту женщину! Она бросается горшками с краской! — прошипел он, указывая ла осколки горшка.

Уинни, зажав рукой рот, едва подавила смех.

— Не знаю, что и сказать, Эллиот. А с вами она говорить не хочет?

— Нет, мэм, со мной она говорить не желает, но с меня довольно этих выходок. Я уж лучше поговорю с кем-нибудь здравомыслящим. — Он взглянул на Питера Уэйдена. — С вами, например, сэр.

Уинни, поняв, что вопрос урегулирован, кивнула с облегчением:

— Вот и хорошо, милорд. Позвольте, я провожу вас обоих в библиотеку.

Эванджелина стояла у окна в библиотеке и, с трудом сдерживая слезы, смотрела в ночную тьму, опустившуюся на Чатем. В безоблачном небе ярко светила луна, и Эванджелине хотелось оказаться сейчас хоть на луне, хоть в любом другом месте, только не в этом доме, не под одной крышей с маркизом Рэнноком. Питер — этот мерзкий ренегат! — стал вдруг обращаться с ней как с капризным ребенком, а Уинни, вместо того чтобы поддержать, принялась уговаривать ее выслушать маркиза. А еще хуже было то, что, несмотря на ее возражения, Уинни настояла на том, чтобы Рэннок заночевал в Чатем-Лодже!

А потом она увидела Эллиота в гостиной, он уютно расположился на диване и как ни в чем не бывало болтал с детьми, как будто его никогда не выгоняли с позором из этого дома. Как будто он не был ни в чем виноват, а она вела себя неразумно. А теперь этот дьявол ждал ее в библиотеке, и Питер в самых решительных выражениях изложил, что от нее требуется.

— Мой опекун сказал, что я должна оказать любезность и выслушать вас, — начала она.

Питер сказал ей и еще кое-что, но ей не хотелось призноваться в этом Эллиоту. Заказ на портрет был сделан одним лондонским знакомым Питера, мистером Хартом, который неожиданно порвал со своей невестой, даже не начав позировать для портрета. Эллиот никак не мог знать об этом. Для хитросплетений, в которых она его обвиняет, ему надо было бы быть ясновидящим.

Однако Эванджелина была пока не готова сбросить с себя терновый венок великомученицы.

— Он, конечно, прав. Так что скажите, зачем вы пожаловали.

— Ах, Эви! Зачем такая холодная вежливость? Раньше между нами все было по-другому…

— Зато теперь будет так, — прервала она, отступив на шаг, чтобы он не смог прикоснуться к ней. — Спрашиваю вас еще раз, лорд Рэннок: что вам угодно?

— Во-первых, Эви, я заплатил за свой портрет золотом и не давал согласия ни на какие изменения в условиях сделки.

Эванджелина нервно дернула шнурок звонка. Вошел дворецкий.

— Попросите Гаса принести портрет лорда Рэннока из студии, — приказала она. Болтон кивнул и удалился, тщательно закрыв за собой дверь.

— А во-вторых, — продолжал Эллиот, — я прошу, чтобы ты выслушала объяснение достойного сожаления недопонимания, возникшего между нами.

Мисс Стоун поднялась со стула и принялась расхаживать по комнате.

— Не припомню, чтобы я что-то вам задолжала, милорд. Впрочем, как и вы мне. Но прошу вас, говорите поскорее то, что хотели сказать, и поставим на этом точку.

Эллиот вздохнул и судорожно начал отыскивать в памяти волшебные слова, которые могли бы убедить Эванджелину в его глубоком раскаянии. Она снова прошлась по комнате и круто повернулась. Его взгляд уловил краешек нижней юбки, мелькнувшей из-под подола изумрудно-зеленого платья. Она была сегодня прекрасна, как всегда. Нет, даже лучше. Потому что глазки у нее сверкали, а щечки разгорелись. Боже, но как же она была сердита! И как ему хотелось послать ко всем чертям эти дурацкие объяснения, схватить Эви в объятия и зацеловать до полной покорности! Он не привык оправдываться. За последние десять лет он никому не объяснял мотивы своего поведения. Но с Эванджелиной он обязан был поговорить, пусть даже его аргументы окажутся неубедительными. Он глубоко вздохнул.

В дверь постучали, и на пороге появился Гас, который нес портрет. Следом за ним вошел Тео с мольбертом в руках. Ни слова не говоря, они поставили портрет на мольберт и удалились. А потрясенный Эллиот уставился на это произведение искусства. Он уже видел его на разных стадиях работы. Однако то, что предстало его взору сейчас, было совершенно не похоже на то, что он видел раньше.

Мраморная лестница, на ступенях которой, элегантно согнув в колене одну ногу, прежде стоял Эллиот Роберте, превратилась в скалистый склон Шотландского нагорья, над которым собирались грозовые тучи. Его ослепительно белая сорочка осталась прежней, но черный шерстяной плащ изменился, делая еще шире его плечи. Светло-желтые бриджи для верховой езды и высокие блестящие сапоги уступили место толстым шерстяным носкам и килту в изумрудно-зеленую и черную клетку — тартан клана Армстронгов. Его волосы развевались на ветру. На бедре висел тонкий серебряный меч. Регалии клана дополняла меховая сумка — спорран. Его черные глаза поблескивали недобрым блеском. В руке он держал обращенную острием вверх саблю шотландских горцев — клеймор.

— Силы небесные! Что это, Эви? — воскликнул Эллиот, у которого при виде портрета все покаянные слова вылетели из головы. — Но почему?..

Человек, изображенный на портрете, смотрел на него непокорным, непрощающим взглядом. В мерцающем свете лампы портрет как бы ожил, источая злобу и напряжение, словно предупреждая зрителя: «Поберегись! « Упрямый нос с горбинкой, непослушные темные волосы, жесткая линия подбородка… Это, несомненно, был Эллиот.

И в то же время это был не он. По крайней мере ему не хотелось быть таким. Этот решительный человек с недобрыми глазами не имел ничего общего с первым вариантом портрета. Другой была одежда, хотя в остальном изменения были почти незаметны. И тем не менее добродушный Эллиот Роберте превратился в холодного, надменного маркиза Рэннока. Неужели все так просто? И так ужасно?

Боже милосердный, значит, Эванджелина представляет себе его таким?

— Не знаю, что и сказать, Эви, — тихо произнес он. — Твое мастерство, как всегда, великолепно, но я не понимаю, каким образом…

— Последнее время я плохо спала, — сказала она. — Меня так и тянуло все переделать. Уинни сказала. «Черт побери, да ведь это Рэннок! « А теперь забирай свой проклятый портрет и уходи!

Эллиот, кивком указав на мольберт, спросил:

— Ты думаешь, что я такой, Эви? Таким я тебе кажусь, когда держу в своих объятиях? — Он шагнул к ней.

— Не надо, Эллиот, не подходи, — сказала она, жестом отстраняя его. — Если ты приехал за портретом, то возьми его, просто возьми и уезжай.

Не обращая внимания на ее слова, он подошел ближе.

— Эви, прошу тебя, скажи, что на картине изображен не я. Скажи, что я просто Эллиот, или дай мне шанс снова стать им. Для тебя.

— Нет, — еле слышно шепнула она. Он медленно приближался, и она, не отводя взгляда, смотрела на него как испуганный зверек. — Зачем? Зачем ты сделал это, Эллиот? Объясни, если сможешь. Мне хотелось бы наконец услышать правду.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я, по сути, не говорил тебе неправды, — ответил он, отвернувшись от нее. Он отошел к камину и опустился в кресло с высокой спинкой. Лихорадочно соображая и не найдя подходящих слов, он в отчаянии взъерошил пальцами волосы и взглянул на Эванджелину.

— Эви, — тихо сказал он, — не можешь ли ты присесть на минутку?

Она кивнула и осторожно подошла к нему. Эллиот сделал глубокий вдох.

— Эви, я не собирался вводить тебя в заблуждение. Возможно, я не был до конца честен, когда в тот день сбился с дороги и попал сюда. Это трудно объяснить, да я, наверное, и не смогу этого сделать.

— Попробуй, — скептически поджав губы, предложила она.

— Ладно… Я направлялся в Роутем-Форд по одному весьма неприятному делу, сбился с пути и решил разузнать дорогу. Несмотря на мои протесты — следует признаться, не слишком решительные, — меня сразу же приняли за кого-то другого. Почему я немедленно не исправил ошибку, объяснить непросто.

— Попробуй еще раз, — повторила она все еще холодным тоном.

— Мне просто захотелось остаться здесь, — тихо сказал он, смущенно пожав плечами. — Я тогда весь промок и так устал! Нет, это еще не все, я чувствовал себя несчастным. Ты меня понимаешь, Эви? — Он попробовал заглянуть ей в глаза. — Нет, ты не сможешь понять. Ты не прожигала жизнь, позволяя ей пойти вкривь и вкось, потерпев горькое разочарование. Ты сильная и свою жизнь сумела наладить, а я… я был далеко не так разумен. Когда я нашел этот дом и этих людей, когда ощутил тепло и гостеприимство, тогда я впервые в жизни усомнился в том, что живу правильно.

— Извините, милорд, но ваша история кажется мне весьма сентиментальной и, конечно, неправдоподобной, — сказала Эванджелина уже не столь холодным тоном. — Более того, трудно представить себе, что за дело могло быть у такого джентльмена, как вы, в таком захолустье, как Роутем-Форд.

Эдииот резко втянул в себя воздух, этого вопроса он не ожидал.

— Я кое-кого разыскивал, Эви, — тихо сказал он. — Одну знакомую женщину, с которой мне было необходимо поговорить об одном деле.

— Может быть, правильнее назвать ее любовницей? — сказала Эванджелина, гордо вздернув подбородок.

Эллиот устало провел рукой по лицу.

— Я не хочу говорить с тобой об этом, Эви. Это было бы неудобно.

— Вот как? Значит, удобнее промолчать?

— Будь по-твоему, черт возьми! Да, это любовница. У нас с ней существовало соглашение, которое я предпочел расторгнуть. В таких случаях джентльмены… то есть я предпочел поговорить об этом лично. Я хотел убедиться, что она поняла, что все кончено.

— Не уверена, что верю вам, — сказала она. — Тем более что слышала, будто ваша самая последняя дама сердца безвременно умерла.

Эллиот был ошеломлен. Судя по всему, Эванджелина, совсем недавно не знавшая о нем ничего, быстро компенсировала пробел в знаниях.

— Похоже, ты на редкость хорошо информирована, — мрачно сказал он. — К сожалению, она умерла. Более того, я почти уверен, что ее убили, но это сделал не я. Кстати, я почти все время проводил здесь, с тобой. — У Эллиота появилось крайне неприятное ощущение. — Скажи, Эванджелина, кто осмелился заронить в твою головку столь гнусные подозрения?

— Вдова моего деда говорит, что об этом болтает весь Лондон, милорд, — заявила Эванджелина. — И не только об этом. Причем одно я знаю наверняка: ты был со мной, когда получил пулевое ранение в плечо.

«Час от часу не легче, — подумал Эллиот. — Чтоб она пропала, эта старая ведьма, сующая повсюду свой нос! «

— Меня вызвали на дуэль, Эванджелина. И выбора у меня не было. Это все, что я могу сказать. — Он потупился, чувствуя, как сердито пульсирует жилка на подбородке.

— Дуэль из-за женщины? — резко спросила она.

— В некотором роде да. Это старая история. Никогда больше не вспоминай об этом, я запрещаю.

Эванджелина вскочила с кресла.

— Запрещаешь? Ты, должно быть, спятил, Рэннок, если думаешь, что можешь командовать мной, как служан кой или как одной из твоих шлюх!

— Черт возьми, Эванджелина! — прошипел он, поднимаясь на ноги. — Не дразни меня, я тебя предупреждаю. Я пытаюсь подавить свое самолюбие и помириться. Видит Бог, мне зто нужно, но я не позволю копаться в моем прошлом.

— Вот как? — воскликнула она. — Из того, что я слышала, милорд, можно заключить, что у вас весьма темное прошлое.

— Возможно, однако прошлое — оно и есть прошлое. Клянусь честью, когда мы поженимся…

— Поженимся? — Эванджелина расхохоталась. — Вы действительно сошли с ума, сэр. А что касается вашей чести, то некоторые сказали бы, что у вас ее вовсе нет. Мне известна по крайней мере одна из причин вашего желания жениться на мне. Вы хотите отомстить семье моего отца, помешав осуществлению их планов относительно Майкла. Признайтесь.

Эллиот грубо схватил ее за плечи и повернул к себе.

— Это всего лишь еще одно лживое измышление леди Трент, Эви! Она готова сделать все, что угодно, лишь бы не позволить нам быть вместе, тогда как я не сделаю ничего, что повредило бы Майклу. Если даже после того, что было между нами, ты этого не поняла, то я, возможно, действительно зря трачу здесь время.

Эванджелина, покраснев до корней волос, отвела взгляд.

— Нет, я это понимаю. Я знаю, что ты очень любишь детей. Прости меня.

— Эви, — прошептал он, повернув к себе ее лицо, — какими бы тяжкими ни были мои прошлые грехи и сколько бы их ни было, я, приехав сюда, не имел намерения причинить тебе зло. Ни в первый свой приезд, ни сейчас. Я люблю тебя, люблю Николетту и Майкла. И считаю, что нам лучше пожениться, я так и сказал мистеру Уэйдену. Послушай, он дал нам свое благословение! Неужели ты мне откажешь?

— Я не могу, — тихо сказала она, отводя взгляд.

— Смотри на меня, — приказал он, снова повернув ее лицо к себе. — Ты тревожишься за Майкла. Не так ли?

— Ах, Эллиот, ты ведь знаешь, что моя бабушка не остановится ни перед чем, чтобы заполучить наследника Трентов! А она человек очень могущественный. Посмотри, как она подчинипа своей воле дядюшку!

— Знаю, — пробормотал Эллиот. — Вскоре и Николетга станет миленькой пешкой в игре на ярмарке невест. Леди Трент не упустит эту возможность укрепить династию Стоунов с помощью выгодного брака.

Эванджелина испуганно взглянула на него:

— Боже мой, а мне это даже в голову не приходило!

— Однако будь уверена, Эви, что, как только мы поженимся, она перестанет быть угрозой для Майкла и Николетты. Как ни парадоксально, в этом поможет моя скверная репутация, — с горечью сказал он.

— Но почему ты проявляешь такую настойчивость, Эллиот?

— Я люблю тебя, — просто сказал он, жадно отыскивая в ее лице признаки ответного чувства.

Эванджелина, широко распахнув голубые глаза, взглянула на него.

— Едва ли такой человек, как вы, способен любить, милорд. В таком случае что, если не желание отомстить моему дядюшке, заставляет вас жениться на мне?

— Значит, ты не веришь, что я способен любить? Ладно. Может быть, я хочу лишь обладать тобой, — ответил он с загадочной улыбкой, — как обладают великолепным произведением искусства. Знаешь, я начал их коллекционировать. Или, возможно, я ищу мать для Зои. Видит Бог, она того заслуживает. Или, может быть, мне надоел мой образ жизни и я начал мечтать о покое и тишине. И возможно, во всех этих предположениях есть доля правды.

— Боюсь, милорд, вам придется привести более веские доводы.

— Ладно, Эви. Что, если ты уже беременна от меня? Я не желаю быть отцом еще одного внебрачного ребенка, и то, что ты сбежишь в Гент, не изменит ситуацию. Послушай меня, ты мне нужна, и я хочу защитить тебя. Все очень просто. Браки заключались и по менее веским причинам. Не забудь, что леди Трент никогда не удовлетворится положением вдовствующей графини, а Майкл — отличное средство для достижения целей этой властолюбивой женщины.

— Только не это, — пробормотала Эванджелина.

— Но я предлагаю тебе неплохую альтернативу, Эви, — тихо сказал Эллиот и осторожно положил руку на ее плечо. Она не оттолкнула его, и он воспрянул духом. — Клянусь, я постараюсь быть хорошим мужем. И мирная жизнь твоего семейства не будет нарушена. Они счастливы здесь. Я и сам счастлив здесь. Разве справедливо было бы требовать, чтобы твои близкие отказались от привычной жизни здесь, которая им всем по душе, и вернулись на родину, которую никто из них почти не помнит?

— Ты применяешь запрещенные приемы, Эллиот, — сказала она почти шепотом.

— Так оно и есть, — согласился он. — Но ты мне так отчаянно нужна, что все средства хороши, лишь бы получить твове согласие.

Его горячее дыхание обожгло ей кожу еще до того, как он поцеловал ее в шею. Глядя на их отражение в стекле, она заметила, как Эллиот положил вторую руку на ее предплечье, практически лишив возможности отодвинуться. Его губы скользнули по линии подбородка, язык, поддразнивая, прикасался к коже, а зубы легонько покусывали ее.

Эванджелину все еще одолевали сомнения, но коварная плоть уже отреагировала на его ласку. Она почувствовала себя отчаянной и упоительно безнравственной. Ей стало так хорошо. Он снова подчинял ее своей воле, завораживал, и ей ни капельки не хотелось сопротивляться.

— Сдавайся, Эви, — прошептал он, уткнувшись лицом в ее волосы. — Сдавайся, любовь моя, и мы оба выиграем эту битву.

Ах, как она была слаба! Он был нужен ей. Она понимала, что такая слепая потребность — большая глупость. Однако сейчас ей было все равно. Когда он, взяв ее за талию, прижал к себе спиной и она почувствовала, как он покусывает мочку ее уха, отбросив всякое притворство, она сама прижалась к нему спиной, ощутив настойчивую пульсацию твердой, возбужденной плоти.

Завороженная его медленными, расчетливыми движениями, она увидела в оконном стекле, как рука Эллиота осторожно расстегивает лиф ее вечернего платья.

Все его действия выдавали опытного соблазнителя. Он спустил лиф платья, оголив груди, соски которых затвердели от прикосновения соскользнувшего по ним шелка. Не отрывая губ от ее шеи, Эллиот принялся не спеша массировать пальцами соски, от чего по всему ее телу прокатилась волна наслаждения.

А он безжалостно продолжал обольщать ее. Наконец дыхание Эви стало учащенным и прерывистым. Глядя на отражение в оконном стекле, он вынул шпильки из ее волос. Хрипло прошептав, чтобы она оставалась на месте, он пересек комнату, погасил лампу, потом запер на ключ дверь. Торопливо сняв с себя пиджак и ослабив узел галстука, он подвел ее к массивному письменному столу. Разгоряченный желанием, он резко задрал вверх ее юбки и спустил панталоны.

Эванджелина смутно понимала, что следовало бы протестовать, но ситуация уже вышла из-под ее контроля. Ей нужно было ощутить его внутри своего тела, она и думать не хотела ни о каких последствиях. Кем бы и каким бы он ни был, не имело значения. Эванджелина чувствовала, что внутри стало горячо и влажно от нахлынувшего желания.

— Вижу, милая, что ты готова принять меня, — услышала она его шепот. Он плавно уложил ее на спину и опустился на нее, требуя входа. Войдя внутрь, он тут же вышел, и она застонала, протестуя.

— Нет, Эви. Я с ума по тебе схожу, но хочу почувствовать, насколько сильно ты хочешь меня. — С этими словами Эллиот принялся ласкать ее.

Его умелые пальцы, его язык привели ее в состояние экстаза. Она вскрикнула, сдаваясь на милость победителя. Услышав этот крик, Эллиот утратил остатки самоконтроля и глубоко погрузился в тепло ее плоти. Но потребность подчинить Эванджелину своей воле быстро сменилась желанием отдать себя ей.

— Возьми меня, возьми, Эванджелина, — шептал он. — Прошу тебя… — Сам не понимая до конца, о чем просит, он все твердил и твердил эти слова, как заклинание. Она быстро подстроилась к заданному ритму, и он, окончательно утратив контроль над собой, достиг наивысшей точки наслаждения и, прерывисто дыша, упал на нее. Переведя дыхание, он приподнял лицо с ее плеча и смущенно огляделся вокруг.

Боже милосердный, он овладел Эванджелиной прямо на письменном столе, посреди ее кабинета! Часы пробили полночь. Поправив одежду, он взял ее на руки и понес в спальню по темным коридорам спящего дома. Ему удалось заставить ее сдаться, призвав на помощь свой опыт заправского соблазнителя. Это уже превзошло все его ожидания. «Пока надо довольствоваться этим», — спокойно подумал Эллиот.

Уложив на постель, он поцеловал ее в лоб. Ему было приятно сознавать, что Эви, несмотря на свой гнев, не устояла перед ним, но этого мало. Даже если удастся уговорить ее выйти за него замуж, важно, чтобы она полюбила его как Эллиота Армстронга. Когда-то она любила Эллиота Робертса, который был его неотъемлемой частью — возможно, более наивной и менее пресыщенной, но тем не менее его частью. Но поверит ли этому его возлюбленная?

Эви что-то прошептала во сне. Как же она прекрасна! Так умна и так чиста — редкостное и пленительное сочетание! Взъерошив пальцами волосы, он подумал, куда, интересно, подевались его рассудительность и чистота, да и сама его шотландская сущность. Он вдруг вспомнил изменения, которые внесла в его портрет эта очаровательная художница.

Кстати, что сталось с его пледом в зеленую и черную клетку? Неужели Кембл действительно сжег его, как грозился сделать много лет назад? Эллиот припомнил, что уже два с лишним года не бывал в родной Шотландии — не навещал мать, не преклонял колена на могиле отца, не делал те простые, но нужные вещи, которые следовало делать. Пусть его мать была слишком холодна, пусть отец его был излишне набожен, пусть они не научили его любить, но разве этим можно объяснить его горькие неудачи? И нельзя сказать, что он не знал любви, потому что вырос на руках двух любящих незамужних тетушек и преданной нянюшки на родной земле, которую обожал. Какие причуды судьбы привели его на грань моральной и эмоциональной деградации? Неужели случай с Сесили? Эллиот был вынужден признать, что это не так. Его страсть к ней хоть и была искренней, но это было чувство незрелого юнца, а не мужчины. Да, ее предательство больно ранило его. Но настоящей причиной деградации его личности стали его собственные недостатки, его обман, измены, гордыня, вероломство.

Как ни фантастично это может показаться, но однажды дождливым вечером в Эссексе он заглянул в тепло и уют одного дома и увидел то, что некогда имел, от чего легкомысленно отказался и что могло бы его спасти.

Он женится на Эви и увезет ее в Страт-Хаус, где она по праву займет место маркизы Рэннок. И пусть пропадет пропадом графиня Трент. Эллиот с некоторым злорадством подумал, что Эванджелина займет более высокое положение в обществе, чем любой представитель семейства Трент.

А он, Эллиот, обеспечит Эви и детям защиту, которую дает его имя. И теперь он будет обязан позаботиться о том, чтобы его имя было достойно того, чтобы его носить. Для начала следует снять с себя безумные обвинения, по крайней мере те из них, которых он не заслуживал. Потом он приложит все усилия, чтобы убедить Эви в своем желании измениться.

Нет, не измениться. Он убедит — сам еще не знает как, но убедит — ее в том, что тот мужчина, которого она полюбила, является его неотъемлемой частью.