В маленькой каморке на чердаке было так же жарко и душно, как и на кухне. «Ложись спать, — говорила себе Мари-Лор. — Ложись и поспи». Сегодня весь тюфяк принадлежал ей, и она была избавлена от храпа Луизы.

Но девушка ходила по каморке, словно преследуемая мелькающими образами и воспоминаниями. Стоило ей прикрыть глаза, и перед мысленным взором вставал сверкающий образ виконта. Он очень изменился с того времени, когда был в Монпелье: его ноги, на которых тогда болтались рваные штаны, выглядели теперь стройными в прекрасных шелковых коротких панталонах; длинная тощая фигура, свалившаяся в кресло папа, теперь стояла прямо и уверенно, а ноги упирались в пол в четвертой балетной позиции.

И в то же время изгиб мышц на пояснице, необычная манера вскидывать голову, пряди шелковистых черных волос, выбившиеся из-под бархатной ленты на шее, во всем, что запомнилось, он совсем не изменился.

Почему он притворялся контрабандистом? Не было ли это своего рода развлечением. Возможно, аристократ хотел отдохнуть от сдержанных манер, которые надевает на себя как платье из бархата и кружев?

Она могла только предполагать, что виконт искал приключений. «Да, — решила Мари-Лор, — перевозка книг через границу была смелой и опасной забавой». Девушка крепко сжала губы, вероятно, она была не единственной женщиной, которая помогала ему.

Она подумала о банкете, к которому готовились слуги на кухне. Все благородные семьи округи завтра приедут сюда, привезут своих дочерей, разодетых в жемчуга и перья, с высокими прическами и в юбках такой ширины, что будут вынуждены протискиваться через двери боком, как крабы. Она надеялась, что он быстро выберет одну из них и увезет ее с собой.

Тогда, в декабре, она лишь пожала плечами, когда, вернувшись с рынка, обнаружила, что он ушел, оставив только расписку с инициалом X.

«Прощай и скатертью дорога», — сказала она тогда. Он для нее ничего не значил, только раздражал и был помехой во вполне благополучной жизни.

Мари-Лор продолжала свою жизнь в полной невинности и безопасности, занятая делами и книгами. Наступили праздники и прошли. Когда на новогоднем роскошном празднестве у Риго Огюстен поцеловал ее под веткой омелы, она украдкой бросила взгляд на его ужасную кузину, которая флиртовала с ним весь вечер, и позволила себе скромную улыбку.

Папа перестал кашлять, хотя Жиль высказал свое беспристрастное мнение о состоянии его здоровья. Но зима сменилась весной, и Мари-Лор радостно проводила с ними все дни.

Типографское общество Невшателя с извинениями прислало недостающие экземпляры книг. Косой и кривоногий посыльный, доставивший их, был в высшей степени вежлив и почтителен.

Она даже занялась шитьем, которое ненавидела, надо же было чем-то занять руки по вечерам, когда заходил Огюстен. Она улыбалась ему поверх простыней и полотенец, которые подрубала и вышивала — на будущее.

А потом папа умер, а она заболела. И неожиданно лишилась будущего.

И не слабое сердце было причиной смерти папа. Его убил тиф. Без сомнения, он заразился в кишевшей крысами гостинице на книжной ярмарке в Лионе. Две недели они с Жилем ухаживали за ним. Папа редко приходил в сознание, хотя однажды она слышала, как он, обращаясь к Жилю, тихо произнес несколько загадочных слов. «Риго» и «позаботься» — вот все, что она смогла разобрать.

Ее же болезнь любезно подождала до похорон. Мари-Лор свалилась без сознания и пришла в себя только через неделю, обессиленная и истощенная. Открыв глаза она увидела у постели бледного обрадованного Жиля. «Ты пережила кризис», — дрожащим голосом сказал он.

Однако настоящий кризис ждал ее впереди.

Ибо когда Огюстен появился у ее постели и предложил объявить об их помолвке, которая так долго откладывалась, Мари-Лор прошептала не ожидаемое всеми «да», а жалобное «нет».

Она сама, как и остальные, была удивлена своим ответом. Она рыдала и трясла головой, тупо и упрямо, пока брат и жених не объяснили ей ее финансовое положение.

Дом и книги были заложены Риго. «Как же я была глупа, — думала Мари-Лор, — что не понимала, откуда берутся деньги на оплату обучения Жиля». Брату принадлежала мебель, которая была дома; если ее продать, то денег хватило бы на последний год его обучения в медицинской школе. Так что за исключением ничего не стоивших безделушек — она настояла, чтобы ей оставили папины очки на память, — папа не оставил Мари-Лор ничего. Оставлять было нечего, да и незачем. Мари-Лор была нужна семье Риго и без приданого, Огюстену — потому что он любил ее, а месье Риго — потому что она была ценной помощницей.

Можно было бы сказать, что папа отдал в залог свою дочь, чтобы заплатить за образование сына. Но это выглядело бы слишком жестоко. Папа думал, что она будет счастлива с Огюстеном в том книжном раю, который он в один прекрасный день унаследует. Папа имел самые наилучшие намерения.

Однако как бы это ни выглядело, она оказалась нищей. На следующий год, когда Жиль откроет практику и женится на Сильви, ей придется жить у него. А до этого?

Место судомойки было лучшим выходом, даже если это свидетельствовало о том, как низко опустилась она в своем положении. «Все-таки, — думала Мари-Лор, — по крайней мере я увижу за стенами Монпелье много нового».

Конечно, она скучала по семье. Жиль писал регулярно, но письма были слабым утешением, ибо он никогда не понимал, что в них можно писать о многом, а не просто сообщать факты.

Но больше всего она скучала по книгам. Ей не хватало пищи для ума, а еще общества книголюбов. Как все истинные букинисты, она чувствовала себя чужой среди других людей. Утомительный ежедневный труд был небольшой платой за радость подобрать подходящую книгу для истинного почитателя литературы. Какое значение имела скромная прибыль, когда читатели спешили поблагодарить ее за данные рекомендации. Постоянные клиенты Мари-Лор полагались на нее, вознаграждая своим доверием и уважением.

Служанка же не будет пользоваться ничьим уважением. Мари-Лор пришлось пережить тяжелые минуты сразу же по прибытии в замок.

Измученная путешествием, она подверглась допросу Горгоны. Она хмурилась, сердито ворча, что «Марианна» оказалась более красивой, чем указывала в рекомендательном письме мадам Белло. Мари-Лор чуть не уволили за то, что она осмелилась сказать даме, что ее зовут не Марианна.

Девушку спас скандал, учиненный месье Коле, который угрожал уволиться, если ему не дадут помощников. И мадам Амели была вынуждена удовлетвориться несколькими ударами сложенным веером по лицу Мари-Лор и приказанием отправиться вниз в кухню.

К счастью, кухня девушке понравилась. Как понравились и другие слуги, кроме одного грубого парня, от чьих ухаживаний она избавилась в первую же неделю. Ей это вполне удалось, сначала с помощью кулака, а затем, поскольку Жиль научил ее и более нечестным приемам, с помощью колена. Ухажер надолго запомнил «ласку» Мари-Лор.

Остальная прислуга относилась к новенькой с некоторой степенью сдержанности. Сначала она объясняла это своим успехом в кладовке, но постепенно поняла, что всегда была здесь чужой. Все остальные были выходцами из маленьких горных деревень Прованса, разделявшими предрассудки и тайны, возникшие от изолированности от остального мира и кровной вражды.

У Мари-Лор хватало ума не проявлять свое любопытство. Она с уважением, а не с обидой, относилась к тому, что иногда, когда она входила, слуги замолкали, и наградой ей было сдержанное одобрение. Она была не такая, как они, но отличалась от них отнюдь не в плохую сторону. Один или два из них даже попросили ее научить их читать. Самым главным было то, что во все ужесточавшейся молчаливой войне между слугами и хозяевами ей можно было доверять. Следы от ударов веера Горгоны обеспечили Мари-Лор прописку в мир нижнего этажа.

Больше всего ей нравился неоспоримый правитель месье Коле. Мари-Лор всегда любила готовить. После смерти мамы она почти наизусть выучила книгу «Современная кухня», и ей было приятно увидеть ее здесь, на полке месье Коле. А когда однажды утром перед работой повар застал ее с книгой в руках, он не только не наказал ее, а проэкзаменовал, одобрительно кивая, когда девушка пересказывала разумные кулинарные советы.

Великодушный учитель поощрял ее стремление научиться у него всему. Он даже высказал предположение, что ей лучше стать кухаркой, чем жить с Жилем и Сильви. «Получающая жалованье служанка, — сказал он, — всегда живет лучше, чем бесплатная, какой станет одинокая сестра, даже если будет жить у самого лучшего из братьев».

Мари-Лор все еще обдумывала совет повара, а также и свои собственные тайные планы. Если она может заработать на независимое существование здесь, посередине пустыни, почему бы не рискнуть заработать в городе — в городе с театрами, кафе и книжными лавками? Кухарка, даже в буржуазной семье, может вести достойную жизнь. А может быть, если она будет достаточно разумна и сумеет накопить деньги… может быть, ей не придется оставаться кухаркой всю жизнь.

Итак, сделала Мари-Лор вывод, все обернулось не так плохо. Контрабандист виконт действительно не смошенничал с книгами; и к этому времени она уже перестала обвинять его за то, что он невольно помог ей узнать, что такое вожделение. Как бы ни была сурова, тяжела и убога ее жизнь, она радовалась, что избежала брака без любви.

Может случиться, что когда-нибудь она встретит кого-нибудь еще, человека, который пробудит в ней желания, не пренебрегая чувствами, кто будет обладать притягательной силой, как у виконта, но без его грубого непостоянства чувств. И — поскольку она лишь мечтала — человека равного ей по положению в обществе. Да, убеждала Мари-Лор себя, когда-нибудь она встретит такого человека. В то самое «когда-нибудь», когда она покончит с мытьем горшков и вернется в мир книг.

Мари-Лор кивнула, словно ее убедила безупречная логика, а не упрямый оптимизм. Ладно, если некому напомнить ей, что это все же возможно, то она сделает это сама.

Пора спать, сказала она себе. Завтра будет тяжелый день. Но прежде чем уснуть… Мари-Лор вздохнула и покачала головой. Даже она не могла убедить себя, что последняя мысль подсказана логикой. Это всего лишь была слабая жалкая надежда, последняя маленькая просьба к судьбе. «Пожалуйста, — шептала она, обращаясь к каким-то высшим силам, которые могли услышать ее. — Пожалуйста, сделайте так, чтобы он поскорее уехал».

Она только начала расстегивать платье, когда кто-то громко заколотил в ее дверь.