Ужин запоздал только из-за приготовлений к завтрашнему банкету. И еще произошел спор между главным поваром месье Коле и супругой старшего сына герцога, мадам графиней Амели, чаще называемой слугами Горгоной.

Мари-Лор эти приготовления казались чрезвычайно интересными. Как обычно, в кухне месье Коле создавались шедевры кулинарии, от закусок и гусиной печени до уток и запеченной в тесте говядины. Хотя погода в этот день была слишком сырая для взбивания сахара, Горгона настаивала чтобы на десерт приготовили фрукты во взбитом сахаре, уложенные в виде башни. Месье Коле кричал и брызгал слюной на хозяйку так, как мог позволить себе единственный и незаменимый мастер своего дела.

Он еще больше разгорячился после того, как графиня, потерпев поражение, удалилась. Он расхаживал по кухне, разглагольствуя и размахивая руками, и громил идиотов хозяев, которые знают о кулинарии меньше, чем сопливые младенцы, во всяком случае, они не способны оценить его клубничный торт. Это продолжалось до тех пор, пока Николя не открыл очень старую, покрытую пылью, бутылку «Шатенев-дю-Пап» из запасов герцога, и повар, замолчав, махнул рукой, отправляя своих слушателей продолжать работу.

Наконец подали ужин — как наверху в столовой, так и внизу в буфетной, сухой, приятно пахнувшей комнате, где хранилось все необходимое для пирогов и где ели слуги. Мари-Лор протиснулась на краешек скамьи за длинным столом и принялась за еду, радуясь возможности немного передохнуть. И, пока бурно обсуждается стычка месье Коле с Горгоной, вернуться к воспоминаниям о ее первой встрече с виконтом.

Следующий день начался довольно приятно. Она услышала внизу разговор, хотя и не могла разобрать слов, тон был дружелюбный. Должно быть, контрабандист чувствовал себя лучше.

Папа тоже было лучше, он сидел в постели, погруженный в чтение памфлета о победе американцев (с помощью французов, конечно) над английским генералом Корнуоллисом. Его глаза блестели под восьмигранными стеклами очков (стиль Франклин).

— Ты должна проверить, как там контрабандист, — сказал он Мари-Лор. — Бедняга помогал донести до Франции смелые и новые мысли.

Девушка рассеянно кивнула, расправила простыни на его постели и открыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Ей не хотелось видеть мужчину, который заставил ее прошлой ночью… почувствовать это. Она огляделась, ища, что бы еще сделать для удобства отца.

Но ничего не увидела, а папа ждал свой кофе. Она не могла прятаться здесь все утро.

Он лежал на боку. Сначала Мари-Лор подумала, что он спит, но, подойдя поближе, увидела, что его взгляд устремлен на карандашный рисунок, висевший рядом с кроватью.

— Месье?

— Он не нарисовал веснушки, — прозвучал странный непонятный ответ. — Он правильно изобразил глаза. Но рот никуда не годится. О чем вы думали?

На мгновение ей показалось, что контрабандист бредит. А затем она рассмеялась.

— Но это не мой портрет, месье. Это моя мать, когда ей было столько же лет, как и мне сейчас. Это… ну, это совсем не я.

Взглянув на портрет, он тоже засмеялся.

— Нет, это совсем не вы. — Его голос оставался хриплым, но не таким скрипучим, как вчера.

— Она была красивой, не правда ли? — спросила Мари-Лор. — Она умерла, когда мне было двенадцать.

Он кивнул. Его лицо выражало сочувствие, уважение. В это утро он казался вполне дружелюбным. И в нем было что-то мальчишеское. Мари-Лор определила, что контрабандисту не больше тридцати, лет на пять больше, чем Жилю или Огюстену. Но он казался не таким серьезным и уверенным в себе, словно так и не нашел места на земле.

Она отрезала ему еще кусок хлеба и сыра. Потом отнесла папа наверх завтрак, а затем вернулась, чтобы поесть самой. Разговор с контрабандистом был продолжен.

Впрочем, в основном говорила она. Обо всем и ни о чем. Об увлечении папа Америкой, о призвании Жиля быть врачом. О том, как папа после маминой смерти учил их с братом говорить по-английски. Он думал, что они легче перенесут свое горе, говоря о нем простыми фразами на чужом языке, и оказался прав. Сейчас Мари-Лор была счастлива, что может читать в оригинале романы Ричардсона, пьесы Шекспира и юмористические заметки посла Франклина. И особенно ей повезло, что она живет в окружении книг, которые так любит.

Конечно, поспешила она добавить, ей повезло с Жилем и папа. Но иногда, тут девушка немного замялась, это трудно объяснить, но ей хотелось бы оказаться где-нибудь, в любом месте, но за стенами города, в котором родилась. Иногда она мечтала о Париже или Перу, Персии или Филадельфии, о новом незнакомом месте, где бы она нашла то, чего ей не хватало в этой жизни.

Мари-Лор замолчала, смущенная своей болтливостью. Она не собиралась так много рассказывать незнакомому человеку, но ведь никто еще не проявлял интереса к ее маленьким секретам. А его пристальный взгляд, казалось, поощрял ее. Если он и находил ее неинтересной, то очень хорошо это скрывал.

Она заметила, что ошибалась — его глаза не могли быть по-настоящему черными, они, вероятно, были темно-коричневыми. Но, вглядываясь в них, она чувствовала в них темноту, какую-то неопределенность, беспокойство, незавершенность. Голод, он словно заглатывал целиком ее слова и мысли.

Приподнявшись на подушках, он прикусил губу. «Должно быть, движения вызывают боль в ноге», — подумала она, обескураженная неожиданным сочувствием.

Она отвернулась и сразу же снова посмотрела на него. Лучше смотреть на его лицо, чем на плечи, обтянутые старой ночной рубашкой папа, или на руки, сжимавшие ее одеяло. Особенно когда все, что он заметил в ней, — это самые невыгодные стороны ее внешности: веснушки и далеко не изящный рот. О, и испачканные чернилами пальцы. Очаровательно!

— Вам действительно повезло с семьей, — сказал контрабандист. — Ваш брат вас любит. Он предупредил меня, что если я дотронусь до вас, он вскроет мою рану.

«Но ты дотронулся до меня, — подумала она, — Ты положил голову мне на колени и сжал руку. Конечно, ты ничего этого не помнишь».

Но Жиль помнил. Черт бы побрал его за заботу!

— Мой брат очень серьезно воспринимает свою ответственность, — ответила она. — А он рассказывал, как оказался со сломанным передним зубом? — Она подняла руку и сжала кулак, показывая что знает, как поворачивать плечо, нанося удар. Жиль научил ее драться. Мари-Лор оказалась способнее, чем он предполагал.

Контрабандист рассмеялся:

— Нет. Этого он мне не говорил. Он сказал, что вы слишком много читаете, что ваша голова забита книгами и историями и что за вами надо присматривать. И еще он сказал, что вы почти обручены с его лучшим другом.

Мари-Лор покраснела, Она сделала неопределенный жест, то ли кивнула, то ли пожала плечами. Не обязательно все объяснять.

Молчание затянулось.

— Эта книга, — спросил он, кивнув на мемуары месье X, лежавшие на столике у кровати. — Я доставил достаточно много экземпляров книготорговцам. Интересная?

Она обрадовано кивнула, готовая говорить о чем угодно, лишь бы не о своей «почти помолвке».

— О да, — сказала она, — вам следует почитать ее. То есть если вы… э… любите читать.

Он очень ловко повторил ее неопределенный жест.

— О чем она? — спросил он.

— Это сатира на аристократов и развращенность двора. — Автор очаровал ее своей готовностью осмеивать самого себя. А также волновал ее коварной утонченностью при описании своих любовных похождений.

— Что же в ней происходит? Каков ее… — контрабандист поискал подходящее слово, — каков ее сюжет?

— А, так вот, — начала Мари-Лор, — видите ли… молодой армейский офицер, аристократ, но бедный, получает назначение в Версаль. И тотчас же попадает под покровительство очень элегантной дамы.

— И что потом?

Она только сейчас вспомнила, что первый эпизод был одним из самых пикантных в этой книге.

— Дама была любовницей барона Рока, знаете, того самого, которого вчера убили.

Он пожал плечами:

— Да, но что происходит? — Черные глаза насмешливо требовали продолжения.

— Ну, барон собирался принять свою любовницу в спальне величиной с бальный зал. И в ней было достаточно места для маленького оркестра, который бы играл приятные мелодии, в то время как любовница услаждала бы барона в постели. Обычно, как рассказывает месье X, в таких случаях нанимали слепых музыкантов.

Но не таков был барон. Его музыканты все видели, но с них брали клятву молчать. Они также знали, что во время своих путешествий барон обучил телохранителя искусству отрубать руки.

И когда любовница начала тайно посещать месье X в его довольно тесных апартаментах, она, привыкшая к музыке, как вы понимаете, часто выражала пением свое… возбуждение.

Мари-Лор чувствовала, что краснеет.

— Но я не хотела бы испортить вам удовольствие от этой истории, месье, — поспешила завершить она. — Вы должны прочитать книгу сами, чтобы узнать, что произошло дальше.

«Плохо, — подумала она, — если он тоже смутился». Но он совсем не выглядел смущенным. Он кивнул и опять опустился на подушки.

Казалось, ей предлагалось продолжить разговор.

— Он ранил барона на дуэли, — сказала Мари-Лор, — об этом в книге рассказано позднее. Ходят слухи, что это случилось на самом деле, как и другие многочисленные дуэли и стычки… даже короткое заключение в тюрьму. Говорят, автор оскорбил так много людей, что был вынужден бежать за границу.

— Многое сходит с рук месье X, — заметил контрабандист.

— И да и нет. Его любовные связи всегда кончаются, оставляя, как он говорит, неприятный осадок, когда неискренность отношений превалирует над удовольствием. Он говорит, что так происходит во всем мире. Его книга свидетельствует о невозможности любви.

Она замолчала, чтобы перевести дыхание.

— Ладно, — сказал он, — если бы я был должен что-то прочитать, то, может быть, и выбрал бы эту книгу. У вас, мадемуазель, талант выражать убеждения другого человека всего несколькими словами.

Мари-Лор не была уверена, что это следовало считать комплиментом.

— Вы согласны с выводами автора?

Она не ожидала, что его заинтересует ее мнение. Но раз уж он спросил…

— Нет, — ответила она, — я не согласна. Конечно, я не авторитет, но нет, месье, я не верю, что страсть может быть притворной. Или что истинная симпатия и верность невозможны между любовниками.

Контрабандист кивал, улыбаясь своей потрясающей насмешливой улыбкой. Девушка догадывалась, что он одобряет ее сентиментальность и оптимизм.

Она кашлянула, прочищая горло.

— Более того, я не думаю, что и месье X сам в это верит. Его взгляд стал холодным, губы скривились.

— Я бы считал, что если автор утверждает, что во что-то верит, читатель должен положиться на его слова.

Мари-Лор нахмурилась. Все это было трудно объяснить словами.

— По-моему, — медленно произнесла она, — автор иногда опускает какие-то вещи, то, о чем тяжело или больно думать. И что касается месье X, то мне кажется, здесь другая история, которая произошла до тех событий, с которых начинается книга.

— То есть, — резко перебил он, — вы хотите сказать, что, когда читали книгу, увидели в ней не только то, что написал автор, но и то, чего он не написал?

— Но это просто предположение.

— Не очень умное, — ледяным тоном заметил контрабандист, и его глаза превратились в сверкающие черные льдинки.

«Как получилось, — с удивлением подумала она, — что я обсуждаю с этим человеком вопросы литературы? И что дает ему право так высокомерно критиковать меня?»

— Ваш брат прав, — добавил он. — Вы слишком много читаете, и это вам не на пользу. Но по крайней мере вы должны довольствоваться тем, что напечатано на странице.

Невероятно, но она чувствовала себя так, как будто ее высылают вон из ее собственной спальни.

— Вероятно, я утомляю вас, месье. — Мари-Лор встала, стараясь сохранить чувство собственного достоинства, неловко одернула топорщившуюся юбку. Чтобы лазить по лесенке перед книжными полками, она надевала под платье старые штаны Жиля. — Меня ждет работа, и я вас оставлю. И… конечно, нет никакой срочности… но, пожалуйста, не забудьте подписать расписку за книги.

Что же такое произошло? До того как разговор принял другой оборот, он так ей нравился. Однако надо работать. Взяв себя в руки, Мари-Лор неторопливыми шагами вышла из комнаты. Зазвонил дверной колокольчик. Пора открывать лавку…