Глава 11

На следующее утро после визита Амелии Хатауэй Кэм зашел в кабинет лорда Уэстклиффа и остановился на пороге.

– Милорд.

Увидев прислоненную к ножке письменного стола куклу с фарфоровой головой и остатки какого-то пирожного, Кэм улыбнулся. Любовь лорда к дочери была всем известна, и Кэм догадался, что отец не мог противиться вторжениям Мерритт в его кабинет.

Лорд Уэстклифф сделал знак Кэму войти.

– Это племя Бришена? – спросил он без всяких предисловий.

Кэм сел.

– Нет. Во главе стоит человек по имени Даниор. Они видели отметины на деревьях.

В то утро один из арендаторов Уэстклиффа сообщил, что у реки расположился цыганский табор. В отличие от других землевладельцев Гемпшира Уэстклифф терпел присутствие цыган на своей земле, если только они не безобразничали.

В недавних случаях граф посылал в табор еду и вино, а цыгане в ответ вырезали на деревьях отметины, обозначая, что это дружественная территория. Обычно они оставались всего на несколько дней и покидали поместье, не причиняя ему никакого вреда.

Услышав о появлении нового табора, Кэм вызвался поговорить с вновь прибывшими и узнать об их планах. Уэстклифф сразу же согласился, используя возможность послать в табор человека, знающего их язык. Визит удался. Племя было небольшим, его вождь – дружелюбным человеком, уверившим Кэма, что они никому не доставят неприятностей.

– Они намерены остановиться здесь на неделю, не больше.

– Хорошо.

– Вам не нравится эти визиты, милорд?

– Да, особого желания принимать их в своем поместье у меня нет, – признался Уэстклифф. – Они нервируют жителей деревни и моих арендаторов.

– Но вы разрешаете им остаться. Почему?

– Во-первых, если они близко, то всегда можно узнать, что они делают. А во-вторых… – Уэстклифф умолк, видимо, подбирая слова. – Многие считают цыган бандами кочевников или еще хуже – попрошайками и ворами. А другие признают за ними их собственную культуру. Если вы относитесь ко второму типу, вы не можете наказывать их за то, что они живут, соблюдая традиции своих предков.

На Кэма это высказывание произвело большое впечатление. Редко кто из gadjo, не говоря уже об аристократах, справедливы к цыганам.

– Значит, вы относитесь ко второму типу?

– Да, я склоняюсь к нему, хотя и признаю, что эти дети природы иногда бывают немного вороваты.

Кэм усмехнулся:

– Цыгане верят, что никто не может владеть землей или жизнями животных. Другими словами, нельзя украсть то, что принадлежит всем.

– Мои арендаторы считают иначе, – сухо ответил Уэстклифф.

Кэм откинулся на спинку кресла, положив руку на подлокотник. Золотое кольцо блеснуло на фоне красного дерева. В отличие от графа, одетого в строгий камзол и умело завязанный галстук, Кэм был в сапогах, бриджах и в рубашке с открытым воротом. Он пришел из табора, а там одежда gadjo была бы неуместна.

Уэстклифф внимательно посмотрел на Кэма:

– Ну и о чем же вы говорили? Полагаю, они выразили удивление, встретив цыгана, который живет с gadjo.

– Да, удивление, – согласился Кэм. – И жалость.

– Жалость? – Граф был не настолько свободен от предрассудков, чтобы понять, что цыгане считают себя гораздо более счастливыми, чем gadjo.

– Они жалеют каждого человека, который живет несвободно. – Кэм окинул взглядом окружавшую их роскошь. – Спит в доме, отягощен вещами, ест по расписанию, носит в кармане часы. Все это неестественно.

Он замолчал, вспомнив тот момент, когда он вступил в табор. Его охватило чувство свободы. Вид повозок, собак, лениво расположившихся между колесами, пасущихся рядом лошадей, запах костра и пепла… все это вернуло его в детство. Ему нравилась такая жизнь и по сей день. Он не нашел никаких преимуществ в оседлом образе жизни.

– По-моему, нет ничего неестественного в том, чтобы хотеть иметь крышу над головой, когда идет дождь, – сказал Уэстклифф. – Или владеть землей и обрабатывать ее. Или следить за течением времени по часам. В противном случае общество распалось бы и не было бы ничего, кроме хаоса и войн.

– А разве англичане с их часами и фермами и заборами не воюют?

Граф нахмурился:

– Нельзя так упрощать.

– А цыгане упрощают. – Кэм оглядел свои сапоги, испачканные речной грязью. – Они пригласили меня пойти с ними, когда они стронутся с места.

– Ты, конечно, отказался.

– Но я хотел согласиться. Если бы не дела в Лондоне, за которые я отвечаю, я принял бы их предложение.

Уэстклифф задумался.

– Ты меня удивляешь.

– Почему?

– Ты человек необыкновенных способностей и ума. Ты богат и можешь разбогатеть еще больше. Нелогично все это бросать. Это будет расточительством.

Улыбка тронула губы Кэма. Хотя Уэстклифф был человеком широких взглядов, у него тоже сложилось неоспоримое мнение о том, как должны жить люди. Ценности, которые он исповедовал – честь, усердие в делах, прогресс и совершенствование, – не совпадали с ценностями цыган. Для графа природа была объектом, которым следует управлять и который надо организовывать: цветам надлежит расти на клумбах, животных надо приручать или использовать для охоты, земли необходимо расчищать. А молодого человека надо приучать к полезному труду, женить на приличной женщине, с которой он создаст крепкую британскую семью.

– Не понимаю, почему вы считаете, что это будет расточительством?

– Человек должен полностью использовать свой потенциал, – не колеблясь, ответил граф. – Ты никогда бы этого не добился, если бы жил, как цыган. Ты едва мог бы удовлетворять свои потребности в еде и крове. Тебя бы постоянно преследовали. Скажи, ради Бога, как может тебя прельщать такая жизнь, если теперь у тебя есть почти все, что только человек мог бы пожелать?

– Кроме свободы.

Уэстклифф покачал головой:

– Если тебе нужна земля, у тебя достаточно средств, чтобы купить любое ее количество. Если ты любишь лошадей, то можешь купить целый табун породистых жеребцов. Если ты хочешь…

– Но это не свобода. Сколько времени вы тратите на управление своими поместьями, на инвестиции, компании, на встречи с агентами и брокерами, на поездки в Бристоль и Лондон?

Уэстклифф пришел в замешательство.

– Не хочешь ли ты сказать, что серьезно подумываешь о том, чтобы отказаться от своего дела, от своих амбиций, своего будущего… и променять все это на кочевую жизнь в vardo?

– Да. Я думаю об этом.

Уэстклифф прищурился:

– И ты считаешь, что после стольких лет плодотворной жизни в Лондоне ты сможешь приспособиться к бесцельному существованию кочевника и быть счастливым?

– Я предназначен для такой жизни. В вашем мире я не более чем экзотика.

– Притом чертовски уникальная экзотика! И у тебя есть возможность быть представителем своего народа…

– Да поможет мне Бог. – Кэм рассмеялся. – Если до этого дойдет, меня сразу же убьют. Граф взял в руки серебряную печать и стал рассматривать сделанную на ней гравировку с деланным вниманием. Потом большим пальцем отковырнул с отполированной поверхности прилипшую к ней капельку воска. Но внезапное равнодушие графа не ввело Кэма в заблуждение.

– Нельзя не заметить, – пробормотал граф, – что планируя кардинальную перемену всей своей жизни, ты проявляешь немалый интерес к мисс Хатауэй.

Выражение лица Кэма не изменилось.

– Она красивая женщина. Надо быть слепым, чтобы этого не заметить. Но это вряд ли изменит мои планы на будущее.

– И все же.

– Никогда. – Он на секунду умолк, чтобы голос его не выдал. – Я решил уехать через два дня после того, как мы с Сент-Винсентом уладим некоторые дела по клубу. Так что я вряд ли снова встречу мисс Хатауэй.

И слава Богу, добавил он про себя.

Встречи с Амелией Хатауэй очень его беспокоили. Кэм не мог припомнить, чтобы какая-нибудь женщина так его привлекала. Он был не любитель вмешиваться в дела других людей, ненавидел давать советы и почти никогда не думал о проблемах, которые напрямую не касались его самого. Но Амелия притягивала его. Она была так восхитительно серьезна, так занята тем, чтобы устраивать дела своих близких, что было бы нечестно поддаться искушению отвлечь ее от всего этого. Заставить ее влюбиться в себя. А ведь он мог бы, если бы захотел. Зная, как это будет трудно, Роан твердо решил держаться от нее подальше.

Крепкая связь Амелии с другими членами семьи, жертвы, на которые она идет, чтобы заботиться о них, нравились ему на уровне инстинктов. Такими были цыгане. Для них важнее всего было их племя. И в то же время Амелия была его противоположностью в самом главном: она была образцом привязанности к дому, к семейному очагу, и будет настаивать на том, чтобы пустить корни. В этом-то и была ирония – его привлекала женщина, которая олицетворяла все то, от чего ему хотелось бежать.

Складывалось впечатление, что все население графства приехало на эту ярмарку, которая по традиции проводилась ежегодно двенадцатого октября в течение по меньшей мере ста лет. Прибранные магазины, черно-белые домики под соломенными крышами выглядели до смешного очаровательными. Толпы людей прохаживались по центральной деревенской лужайке или по главной дороге, вдоль которой были выстроены временные палатки и ларьки. Уличные торговцы предлагали копеечные игрушки, всякую снедь, мешочки с солью из Лимингтона, стеклянную посуду, ткани и горшочки с местным медом.

Со всех сторон раздавались взрывы хохота – это заезжие певцы, музыканты и клоуны смешили публику. Купля-продажа прошла утром, когда работники и подмастерья стояли рядами на лужайке, знакомясь с будущими работодателями. После того как было заключено соглашение и новому работнику было заплачено символическое пенни в качестве аванса, весь остальной день был посвящен безудержному веселью.

Меррипен отправился на ярмарку с утра пораньше, чтобы нанять пару-тройку слуг. Во второй половине дня он вернулся в деревню со всей семьей Хатауэй. Все радовались возможности послушать музыку, попробовать домашнюю еду и повеселиться. Лео тут же исчез с двумя хорошенькими женщинами, оставив сестер на попечение Меррипена.

Сестры гуляли между рядами, пробуя домашние пироги со свининой, яблоки, груши и, к радости девочек, «пряничных мужей»: вылепленные из имбирного теста фигурки сначала выпекали, а потом золотили. Булочник уверял, что каждая незамужняя девушка должна съесть такого «мужа», если хочет однажды удачно выйти замуж.

Между булочником и Амелией разгорелся нешуточный спор, когда она наотрез отказалась от «пряничного мужа», заявив, что у нее нет желания выходить замуж.

– Как же так? – хитро улыбался булочник. – Разве не об этом мечтает каждая женщина?

Амелия улыбнулась и отдала «мужей» сестрам.

– Сколько за три мужа, сэр?

– Каждый по фартингу. – Он попытался всучить ей четвертого. – А этот – бесплатно. Это будет страшным упущением, если такая прелестная леди останется без мужа.

– Нет, я не могу это взять, – запротестовала Амелия.

Но тут из-за ее спины раздался голос:

– Она его берет.

Смуглая мужская рука опустила серебряную монетку в ладонь булочнику. Сестры захихикали, а Амелия обернулась и встретилась взглядом с Кэмом.

– Удача вам не помешает, – сказал Кэм Роан, протягивая ей пряник. – Искренне вам желаю.

Она взяла фигурку и демонстративно откусила голову, вызвав смех Кэма.

Глядя на него, Амелия подумала о том, что должны же у него быть хоть какие-нибудь недостатки в лице или фигуре. Но кожа была гладкой, как темный мед, а черты лица – идеальными.

Проглотив пряник, она промямлила:

– Я не верю в удачу.

– И в мужей, очевидно, тоже.

– Для себя – нет. А для других…

– Все равно. Вы, во всяком случае, выйдете замуж.

– Почему вы так уверены? – возмутилась Амелия. Прежде чем ответить, Кэм бросил взгляд на улыбающихся сестер Хатауэй. Меррипен, напротив, был мрачен.

– Могу я украсть вашу сестру? – спросил он. – Мне надо поговорить с ней на тему пасеки.

– Что это значит? – спросила Беатрикс, отбирая у Амелии обезглавленного «мужа».

– Полагаю, мистер Роан имеет в виду нашу комнату с пчелами, – ответила Уин, подталкивая сестер к палаткам. – Пойдемте поищем, где продаются шелковые нитки для вышивания.

– Далеко не уходите, – предупредила их Амелия, удивленная тем, что ее семья покинула ее с такой скоростью. – Беа, не покупай ничего, не поторговавшись. А ты, Уин… – Но ее уже никто не слушал. Только Меррипен обернулся и сердито на нее посмотрел.

Недовольство Меррипена явно понравилось Роану. Он предложил Амелии руку:

– Давайте пройдемся.

Она хотела возразить против подобной команды, но подумала, что, возможно, теперь долго его не увидит или вообще – никогда. Да и противиться привлекательному блеску карих глаз Амелия была не в состоянии.

– Почему вы сказали, что я выйду замуж? – От ее внимания не ускользнуло, что многие оборачивались на них, особенно на цыгана, одетого как джентльмен.

– Это написано на вашей руке.

– Гадание по руке – обман. К тому же мужчины не читают по руке. Только женщины.

– Если мы этого не делаем, – весело отозвался он, – не значит, что не умеем. Невозможно не увидеть вашу линию замужества. Она такая четкая.

– Линия замужества? А где она? – Амелия стала рассматривать свою ладонь.

Роан увлек ее в тень большого бука на краю лужайки. Люди все еще гуляли, хотя солнце уже начало заходить за горизонт. В преддверии вечера стали зажигать лампы и факелы.

– Вот она, – сказал он, взяв ее руку и перевернув ладонью вверх.

Амелия страшно смутилась. Ей следовало бы быть в перчатках, но на ее лучшей паре оказалось пятно, на другой – дырка в пальце, а новую пару она не успела купить. Еще хуже было то, что на большом пальце был порез от железного ведра, а ногти были подстрижены коротко, как у ребенка, потому что она их сломала. На секунду она пожалела, что у нее не такие руки, как у Уин, – элегантные, бледные, с длинными пальцами.

Она хотела отдернуть руку, но Роан удержал ее.

– Погодите.

У нее не оставалось выбора. Ее пальцы уже лежали в его теплой руке. Краска залила ей лицо, когда она почувствовала, как он провел большим пальцем по ее ладони, а потом по пальцам, пока они не расслабились.

Его тихий голос словно проник в какой-то тайный центр удовольствия где-то у основания ее черепа.

– Вот. – Он провел кончиком пальца по горизонтальной линии у основания мизинца. – У вас будет всего один брак. Он будет долгим. А эти линии… – Он провел по трем коротким вертикальным линиям, пересекающим линию замужества. – Они означают, что у вас будет по крайней мере трое детей. – Он задумался. – Да, две девочки и мальчик. Элизабет, Джейн и… Игнатиус.

Она не удержалась от улыбки:

– Игнатиус?

– В честь его отца, – серьезно ответил он. – Выдающегося пчеловода.

Роан явно ее поддразнивал. Она поджала губы, взяла его руку и повернула ладонью вверх.

– Дайте мне тоже посмотреть на ваши линии.

Роан держал руку расслабленно, но она чувствовала ее силу, ощущая мускулы под смуглой кожей. Пальцы были ухожены, ногти безупречно чистые и коротко подстриженные. Цыгане в этом смысле были привередливы, для них чистота была почти священным ритуалом. Семья Хатауэй уже давно удивлялась взглядам Меррипена на то, что значит настоящая чистота. Он предпочитал принимать душ, а не ванну.

– У вас даже более глубокая линия брака, чем у меня, – сказала Амелия.

Он кивнул, не спуская с нее глаз.

– И у вас тоже будет трое детей… или четверо? – Она дотронулась до еле видимой линии сбоку ладони.

– Только трое. А линия сбоку означает, что у меня будет очень короткая помолвка.

– Вас, наверное, погонят к алтарю под дулом пистолета какого-нибудь разгневанного папаши.

Кэм Роан усмехнулся:

– Только если я похищу невесту из ее спальни.

Амелия внимательно на него посмотрела:

– Мне трудно представить вас мужем. Вы кажетесь одиночкой.

– Вот уж нет. Я никогда не отпущу от себя свою жену. Мы будем кочевать с vardo по всему свету. Я надену ей на пальцы рук и ног золотые кольца, а на щиколотки – браслеты. Вечером я буду мыть ей голову и расчесывать волосы у костра, пока они не высохнут. А каждое утро я буду будить ее поцелуем.

Амелия отвернулась от него, чтобы скрыть свое смущение, а потом и вовсе отошла, чтобы нарушить интимность момента.

Они пересекли лужайку.

– Мистер Роан, почему вы ушли из своего табора?

– Я и сам не знаю.

Амелия удивленно взглянула на него, и Кэм продолжил:

– Мне было десять лет. Сколько я себя помню, я всегда путешествовал в кибитке дедушки. Своих родителей я не знал – моя мать умерла при родах, а отец был ирландским gadjo. Его семья не признавала брака и убедила оставить мою мать. Думаю, он даже не знал, что у нее будет ребенок.

– И никто ему об этом не сказал?

– Не знаю. Может быть, они решили, что это ничего не изменит. Дедушка рассказывал, что мой отец был молодым человеком и незрелым, даже для gadjo. Однажды бабушка надела на меня новую рубашку, которую сшила сама, и сказала мне, что я должен уйти из табора. Она сказала, что я в опасности и больше не могу жить с ними.

– В какой опасности? Откуда она могла вам грозить?

– Бабушка не захотела сказать. Один из моих старших кузенов – Ной – отвез меня в Лондон и пристроил там на работу. Он пообещал, что когда-нибудь приедет за мной и скажет, когда будет безопасно вернуться домой.

– А вы все это время работали в игорном доме?

– Да, старик Дженнер нанял меня посыльным. – Лицо Роана потеплело от воспоминаний. – Во многих отношениях он был мне как отец. Конечно, мне от него частенько доставалось – он не упускал возможности пустить в ход кулаки, – но он был хорошим человеком. Он обо мне заботился.

– Вам, наверное, было нелегко, – сказала Амелия. У нее вызвал сочувствие рассказ о мальчике, от которого отказалась его семья и которому пришлось самому пробивать себе дорогу в жизни. – А почему вы не попытались сбежать обратно к своим?

– Я обещал, что не сделаю этого. – Он ловко поймал падающий с дерева лист и, приложив к носу, вдохнул его сладкий аромат. – Я оставался в клубе долгие годы – все ждал, когда же за мной приедет Ной.

– А он так и не приехал.

Роан покачал головой:

– Потом умер Дженнер, и владельцами клуба стали лорд и леди Сент-Винсент.

– К вам хорошо относились на службе?

– Слишком хорошо. – Он нахмурился. – С них началось мое проклятие удачей.

– Да, я слышала об этом. Но я отношусь скептически и к удаче, и к проклятиям.

– Но для цыгана это трудновыносимо. Что бы я ни делал, ко мне текут деньги.

– Как это ужасно, – с иронией заметила Амелия.

– Это чертовски меня смущает, – пробормотал Кэм Роан, и она не усомнилась в его искренности.

– А раньше у вас были подобные проблемы?

– Нет. Но мне следовало бы понять, что меня ждет. Это судьба. – Он показал Амелии бугорок под указательным пальцем со множеством перекрещивающихся линий. – Финансовое процветание, – мрачно прокомментировал он. – И оно не скоро кончится.

– Вы могли бы отдать свои деньги. Существует бесчисленное количество благотворительных организаций, и многие люди бедствуют.

– Я так и собираюсь сделать. И очень скоро. – Он взял ее за локоть и осторожно провел вокруг неровного места. – Послезавтра я возвращаюсь в Лондон, чтобы найти себе замену в клубе.

– И что же вы будете делать?

– Буду жить, как настоящий цыган. Найду какой-нибудь табор и буду с ним кочевать. Больше никаких бухгалтерских книг, ложек для салата и крема для обуви. Я буду свободен.

Кажется, он был убежден, что будет доволен своей свободой, но Амелия в этом сомневалась. Проблема была в том, что не было промежуточного варианта, который устроил бы Роана на сто процентов. Человек не может быть одновременно и кочевником, и джентльменом, любящим свой дом. Необходимо делать выбор. Амелия вздохнула. Слава Богу, подумала она, что в ее характере нет такой двойственности. Амелия точно знала, кто она и что хочет от жизни.

Роан подвел ее к винной палатке и купил два стакана сливового вина. Она с такой жадностью выпила терпкий сладковатый напиток, что Роан рассмеялся:

– Не торопитесь. Это вино гораздо крепче, чем вы думаете. Если так пойдет дальше, мне придется перекинуть вас через плечо, как подбитого оленя, чтобы доставить домой.

– Не такое уж и крепкое, – возразила Амелия. Она даже не почувствовала алкоголя в вине из фруктов. Вкус был такой приятный. Она протянула свой стакан продавцу: – Налейте еще.

Хотя приличные женщины обычно не ели и не пили на людях, на сельских ярмарках, где сталкивались и помещики, и простолюдины, этого правила не придерживались.

Роан выпил свое вино и подождал, пока Амелия осушала второй стакан.

– Я нашел для вас пасечника. Я описал ему ситуацию, и он сказал, что завтра или послезавтра придет в Рамзи-Хаус. Так что вы избавитесь от пчел.

– Спасибо! Я у вас в долгу, мистер Роан. А много ему потребуется времени, чтобы убрать рой?

– Он не может точно сказать, пока не увидит. Поскольку в доме так долго никто не жил, колония пчел могла разрастись. Он рассказал, что однажды нашел в заброшенном коттедже рой, насчитывавший, по его оценке, полмиллиона пчел.

– Полмиллиона…

– Сомневаюсь, что в вашем доме рой такой большой. Но я почти уверен, что после того, как пчелы уйдут, придется снести часть стены.

А это дополнительные расходы. При этой мысли Амелия немного сникла.

– Если бы я знала, что Рамзи-Хаус в таком ужасном состоянии, я не перевезла бы семью в Гемпшир, – не задумываясь, сказала она. – Мне не следовало верить на слово поверенному, уверявшему, что в доме вполне можно жить. Но я так торопилась увезти Лео из Лондона… и мне так хотелось, чтобы все мы начали новую жизнь…

– Вы не можете отвечать за все. Ваш брат взрослый человек. Уиннифред и Поппи тоже не маленькие. Они ведь согласились на переезд?

– Да, но Лео был не совсем в себе. Он и сейчас еще не оправился. А Уин очень слаба и…

– Я вижу, что вам нравится винить во всем себя. Пойдемте еще прогуляемся.

Амелия поставила пустой стакан на край прилавка, чувствуя, что у нее немного кружится голова. Зря она все-таки выпила второй стакан. Это было ошибкой. А пойти с Роаном, когда уже наступает ночь, а кругом столько народу, будет еще одной ошибкой. Но, глядя в его карие глаза, она чувствовала себя совершенно безрассудной. Всего несколько украденных у ее рассудительной жизни минут…

– Моя семья забеспокоится, если меня долго не будет.

– Они знают, что вы со мной.

– Именно поэтому они и будут беспокоиться, – вздохнула она, и Роан засмеялся.

Они остановились у стола, на котором стояли волшебные фонари – небольшие лампы из жести со специальными линзами, позади которых была прорезь, в которую вставлялись разрисованные вручную слайды из стекла. Когда лампа была зажжена, на стене появлялся рисунок. Роан настоял на том, чтобы купить для Амелии такой фонарь вместе с набором слайдов.

– Но ведь это детская игрушка, – сказала Амелия. – Что я буду с ней делать?

– Развлекаться. Играть. Как-нибудь попробуйте.

– Играют дети, а не взрослые.

– Ах, мисс Хатауэй, – вздохнул он. – Самые лучшие игры предназначены для взрослых.

Они походили по толпе и, миновав факелы, танцы и музыку, оказались в тишине буковой рощи.

– Вы не собираетесь мне рассказать, зачем вам нужна была серебряная печать из кабинета Уэстклиффа?

– Если не возражаете, мне бы не хотелось об этом говорить.

– Потому что хотите защитить Беатрикс?

Она вздрогнула.

– Как вы… то есть почему вы упомянули мою сестру?

– В тот вечер у Уэстклиффов, когда все ужинали, только у Беатрикс были и время и возможность взять печать. Вопрос в том, зачем эта печать была ей нужна?

– Беатрикс хорошая девочка, – быстро сказала Амелия. – Просто замечательная. Она никогда намеренно не сделает ничего плохого и… вы ведь никому не рассказали про печать, нет?

– Конечно же, нет. – Он дотронулся рукой до ее щеки. – Расслабьтесь, колибри. Я никогда не выдам вашего секрета. Я ваш друг. Я думаю… в другое время мы бы с вами могли быть больше, чем просто друзьями.

Ее сердце дрогнуло.

– Другого времени нет. Его не может быть.

– Почему?

– Бритва Оккама.

Роан умолк, ответ Амелии сильно удивил его, а потом тихо засмеялся:

– Вы имеете в виду средневековый научный принцип?

– Да. Согласно этому принципу, который сформулировал Оккама, постарайся исключить из теории столько лишнего, неподдающегося интуиции или опыту, сколько возможно. Другими словами, самое простое объяснение всегда самое верное.

– И поэтому вы не верите ни в магию, ни в судьбу, ни в переселение душ? Потому что теоретически они слишком сложны?

– Да.

– А как вы узнали про бритву Оккама?

– Мой отец был ученым, изучавшим Средневековье. – Она задрожала, почувствовав, как рука Роана скользнула по ее шее. – Мы иногда занимались вместе.

Роан вынул из ее дрожащих пальцев проволоку, за которую она держала волшебный фонарь, и поставил игрушку на землю.

– А он не учил вас тому, что сложные объяснения иногда более точны, чем простые?

Амелия не смогла ответить, потому что он обнял ее за плечи и осторожно привлек к себе. Ее сердце забилось сильнее. Почему она позволяет ему обнимать себя? Они стояли в тени, но все же кто-нибудь мог их увидеть. Но от теплого прикосновения сильных рук у Амелии закружилась голова, и она уже ни о ком и ни о чем не могла думать.

Пальцы Роана с необыкновенной нежностью двигались по ее шее, за ушами, забрались в волосы.

– Вы интересная женщина, Амелия.

– Почему?

Он провел губами по ее брови.

– Я нахожу вас чрезвычайно интересной. Мне хочется открыть вас, как книгу, и прочитать каждую страницу. – И добавил с неожиданной хрипотцой в голосе: – Включая сноски и примечания. – Чувствуя, как она напряглась, он стал нежно массировать ей шею. – Я хочу вас. Я хочу лежать с вами в тени деревьев под звездами и облаками.

Он накрыл ее рот своими губами. Ей стало жарко, сердце застучало еще сильнее, и она уже не могла не ответить на его поцелуй. Она запустила руку в его прекрасные черные кудри и дотронулась до серьги в ухе. Потом ее рука двинулась вниз к воротнику рубашки. Его дыхание стало прерывистым, а поцелуй – более требовательным.

Лунный свет проникал сквозь ветви бука, освещая их неземным сиянием.

Чей-то резкий голос прорезал тишину:

– Амелия.

Кристофер Фрост стоял от них всего в нескольких ярдах. Его поза была воинственной. Он грозно смотрел на Кэма Роана:

– Не делайте из нее посмешища. Она леди и заслуживает того, чтобы с ней обращались соответственно.

Амелия почувствовала, как мгновенно напряглось тело Роана.

– Я не нуждаюсь в ваших советах, как мне вести себя, – тихо сказал он.

– Вы прекрасно знаете, что будет с ее репутацией, если ее увидят с вами.

Амелии сразу стало понятно, что если она не вмешается, конфронтация обернется неприятностями.

– Да, это не совсем прилично. Я должна вернуться к своей семье.

– Я вас провожу, – тут же предложил Фрост.

– Ну уж нет, черт побери! – Глаза Роана опасно сверкнули.

– Прошу вас. – Амелия дотронулась холодными пальцами до губ Роана. – Я думаю… что нам лучше расстаться здесь. Я хочу пойти с ним. Нам надо кое-что прояснить. А вы… – Ей удалось улыбнуться. – У вас впереди много дорог. – Наклонившись, она подняла с земли волшебный фонарь. – До свидания, мистер Роан. Я надеюсь, что вы найдете то, что ищете. Я надеюсь… – У нее вдруг перехватило дыхание, как будто в горле застрял ком. – До свидания, Кэм, – прошептала она напоследок.

Он молчал. Она чувствовала, как он проводил ее взглядом, когда она шла к Кристоферу Фросту. И ее охватило горькое чувство потери.

Они шли медленно – Амелия и Кристофер, – так, как они обычно гуляли во времена, когда он за ней ухаживал. Ухаживание было, как полагается, с соблюдением всех приличий – с серьезными разговорами, сдержанной перепиской и нежными поцелуями украдкой. Ей казалось невероятным, что на ней хочет жениться такой красивый и такой идеальный мужчина. По правде говоря, именно по этой причине Амелия с самого начала отказала ему, посетовав, что он просто хочет с ней пошутить. Но Кристофер возражал, в свою очередь, уверяя ее, что он не станет так шутить с сестрой своего лучшего друга и что он не какой-нибудь лондонский повеса, который может ее обмануть.

– Во-первых, я одеваюсь совсем не как повеса, – говорил он, имея в виду свою хорошо сшитую, но неяркую одежду.

– Вы правы, – соглашалась Амелия, оглядывая его с насмешливой серьезностью. – Но для архитектора вы одеваетесь недостаточно хорошо.

– И, – продолжал он, – я чрезвычайно уважительно отношусь к женщинам. Все сердца и репутации были сохранены. Ни один повеса не может похвалиться этим.

– Вы очень убедительны.

– Мисс Хатауэй, – прошептал Кристофер, сжав ее руку обеими ладонями. – Сжальтесь. Позвольте мне хотя бы написать вам. Обещайте, что прочтете мое письмо. И если даже после этого вы меня отвергнете, я больше никогда вас не побеспокою.

Амелия была заинтригована и согласилась. А что это было за письмо… Нежное, красноречивое, страстное. У них завязалась переписка, и Кристофер приезжал к ним домой при каждом удобном случае.

Амелия еще никогда так не наслаждалась обществом мужчины. Было приятно, что по многим вопросам их мнения сходились. А когда случались разногласия, это было даже еще интереснее. Кристофер не был яростным спорщиком, его подход к проблеме всегда был научным, аналитическим. Так же рассуждал ее отец. А когда Амелия сердилась на Фроста, он лишь смеялся и начинал целовать ее, пока она не забывала, о чем, собственно, они спорили.

Кристофер никогда не пытался соблазнить Амелию – для этого он слишком ее уважал. Даже если она сама приходила в такое состояние, что готова была поощрять его и пойти дальше поцелуев, он всегда останавливался.

– Я хочу вас, любовь моя, – шептал он, и его глаза туманила страсть, – но только когда вы станете моей женой.

Это было, в сущности, предложение, но дальше этого дело не пошло. Не было официальной помолвки, хотя поведение Кристофера свидетельствовало о том, что ее следует ожидать. А потом наступило таинственное молчание, и он целый месяц у них не появлялся. Амелия попросила Лео разыскать его. Лео вернулся из Лондона мрачным и раздраженным.

– Ходят слухи, – сказал он Амелии, прижав ее к своей груди и вытирая ей слезы своим носовым платком, – что его видели с дочерью Роуланда Темпла. Говорят, что он за ней ухаживает.

А потом от Кристофера пришло еще одно письмо, да такое ужасающее, что Амелия удивилась, как обыкновенные чернильные закорючки на листе бумаги могут разорвать сердце на куски. Было странно, что, несмотря на страшную боль, она все же выжила. Она слегла на неделю, не выходила из своей темной комнаты, слезами довела себя до болезни, но и дальше продолжала плакать.

Смешно сказать, но ее спасло то, что Уин и Лео заболели скарлатиной. Она была им нужна, и забота о них выдернула ее из глубокой ямы меланхолии. После этого Кристофер Фрост не удостоился ни единой ее слезинки.

Но отсутствие слез – не то же самое, что отсутствие чувств. Сейчас, шествуя рядом с Кристофером, Амелия, к своему удивлению, обнаружила, что до сих пор чувствует к нему привязанность.

– Я не имею права советовать вам, как вести свои сердечные дела, – сказал Кристофер, предлагая ей руку. Амелия немного замялась, прежде чем принять ее. – Однако вы знаете, что станут говорить люди, если вас увидят с ним.

– Я ценю вашу заботу о моей репутации, – стараясь, чтобы ее слова звучали не слишком саркастически, ответила она. – Но вряд ли я единственная, кто позволяет себе капризы на этой ярмарке.

– Если вы в обществе джентльмена, на капризы, как вы сказали, могут не обратить внимания, но он цыган, Амелия.

– Я это заметила, – сухо сказала она. – Я думала, что вы выше предрассудков.

– Это не только мои предрассудки, а предрассудки общества. Можете игнорировать их, если желаете, но за все придется расплачиваться.

– Ваш аргумент по крайней мере спорный. Мистер Роан на днях уезжает в Лондон, а потом – неизвестно куда. Так что я сомневаюсь, что когда-либо снова его увижу. И мне непонятно, почему вас вообще это заботит.

– Амелия… Я сожалею, что причинил вам боль. Вы даже себе не представляете, как я сожалею. Поэтому мне не все равно, если вы будете страдать из-за еще одного опрометчивого романа…

– Я не влюблена в мистера Роана, – сказала она. – Это было бы глупостью.

– Рад слышать.

Снисходительный тон Фроста раздражал ее. Амелии захотелось сделать что-то дикое и безответственное, просто ему назло.

– Почему вы не женаты? – вдруг спросила она. Вопрос был встречен долгим вздохом.

– Она приняла мое предложение, чтобы угодить своему отцу, а не потому, что питала ко мне искренние чувства. На самом деле она любила другого, но ее отец не одобрял того человека. Кончилось тем, что они сбежали в Гретна-Грин.

– Вам не кажется, что это справедливо? Вы бросили ту, которая вас любила, а она бросила вас ради человека, которого любила.

– Вас утешит то, что я никогда ее не любил? Она мне нравилась, и я ею восхищался, но… но это было ничто по сравнению с тем, что я чувствовал к вам.

– Нет, меня это нисколько не утешает. Это даже еще хуже – вы поставили свои амбиции выше любви.

– Я человек, который должен сам обеспечивать себя, а потом – и свою семью, а моя карьера слишком неопределенна и зависима. Я не жду, что вы меня поймете.

– Ваша карьера вовсе не была так уж неопределенна. У вас были возможности для продвижения даже без женитьбы на дочери Роуланда Темпла. Лео говорил мне, что ваш талант поможет вам преуспеть.

– Наивно так думать.

– Наивность, очевидно, главный общий недостаток семьи Хатауэй.

– Амелия, на вас это не похоже. Вы никогда не были циничны.

– Вы не знаете, какая я сейчас.

– Дайте мне шанс узнать это.

Она глянула на него с недоумением.

– Вы ничего не выиграете, возобновив знакомство со мной, Кристофер. Я не стала богаче, и у меня не появились полезные связи. С тех пор как мы расстались, в этом плане все по-прежнему.

– Возможно, я стал другим. Может быть, я понял, что потерял.

– Выкинули за ненадобностью, – поправила его она.

– Да, выкинул, – признался он. – Я был дураком и негодяем. И никогда не попрошу вас забыть то, что я сделал. Но дайте мне по крайней мере возможность загладить свою вину. Я хочу быть полезным вашей семье, если это возможно. И помочь вашему брату.

– Этого вы не сможете. Разве вы не видите, каким он стал?

– У него выдающийся талант. Будет преступлением, если он пропадет зря. Если бы я смог снова стать его другом…

– Боюсь, что он вряд ли на это согласится.

– Я хочу ему помочь. Я теперь имею влияние на Роуланда Темпла. После того как его дочь сбежала с другим, он чувствует себя обязанным мне.

– Как это удобно для вас.

– Я мог бы заинтересовать Лео предложением опять работать на Темпла. Они оба от этого только выиграют.

– А что выиграете вы? Зачем вам так стараться ради Лео?

– Но ведь я не законченный негодяй, Амелия. У меня есть совесть, хотя у вас есть основания в этом сомневаться. Не так-то легко жить с воспоминаниями о людях, которым в прошлом причинил зло. Включая вас и вашего брата.

– Я не знаю, что сказать, Кристофер. Мне надо время, чтобы подумать, взвесить…

– Я вас не тороплю. Если я не могу стать тем, кем когда-то был для вас… я удовлетворюсь положением терпеливого друга. – Он улыбнулся, и его взгляд стал нежным. – А если вы когда-нибудь захотите большего… скажите только слово.