Глава 22
— Какой потрясающий дом! — Восклицание Аттилы эхом отозвалось в огромном бальном зале, он восхищенно разглядывал его, стоя в центре. В таком просторном помещении даже его грубоватая фигура казалась миниатюрной. — Просто дворец какой-то! Наверное, не меньше Лувра…
— Наш друг, как всегда, преувеличивает, — усмехнулся Жак, прогуливаясь рядом с Софией и осматривая роскошную обстановку. Они прибыли час назад, и София устроила им небольшую экскурсию. — Однако вы более важная персона, чем я мог себе представить.
София улыбнулась:
— Если бы дело происходило во Франции сорок лет назад, то такие, как вы, отправили бы меня на гильотину одной из первых.
— Похоже, ваши соотечественники тоже не прочь кое-кому снести головы, только на сей раз оружие заменят вновь принятые законы. Вот увидите, такая полумера в результате окажется несовершенной.
София тихонько вздохнула. Что делать, Жак, как и многие другие молодые люди радикальных наклонностей, считал полумеры неэффективными. Совсем как капитан Брут.
— Нам повезло, что вы француз, а не англичанин, — поддразнила она.
— Какая разница? Где бы мы ни жили, мы обязаны думать о положении народа.
— Надеюсь, пока вы здесь, вы не станете подстрекать народ к мятежу, — пряча улыбку, проворчала она, но подумала, что влияние извне — вещь не такая уж невозможная.
— Я никогда не стал бы злоупотреблять вашим гостеприимством, хотя, разумеется, существуют и такие люди, которые приехали сюда из других стран, чтобы использовать беспорядки в собственных целях. Думаю, ваш муж может объяснить вам, как все происходит.
— На что вы намекаете?
— Вы мне сами говорили, что он шпион и тайный агент. Можно сказать, опасный человек.
— О Господи, Жак! Я все придумала.
— Однако вы приоткрыли истину. Вероятно, ваше сердце что-то чувствует. — Он указал на позолоченные канделябры: — Великолепно здесь. Сколько, вы сказали, тут комнат? Восемьдесят четыре?
— Вам не нравится?
— Я предпочитаю ваш дом в Лондоне и особняк в Париже. А этот дом при всем его великолепии пустой и холодный, а гулкое эхо просто пугает. Возможно, когда у вас с месье Берчардом появятся дети, картина изменится.
Она приехала сюда, чтобы многое определить для себя. Первым делом нужно объяснить Жаку и Аттиле свои взаимоотношения с Эйдрианом.
Она остановила Жака и посмотрела ему в глаза.
— Как я уже вам говорила, я не выходила замуж. Ни за Эйдриана, ни за кого другого. Я солгала вам о замужестве, равно как и о том, что мой воображаемый муж — шпион. Эйдриан воспользовался моей ложью, чтобы вы не могли помешать ему увезти меня в Англию. До той ночи в моем будуаре я его никогда не видела, Присоединившийся к ним Аттила услышал последние слова.
— Что? Вы собираетесь создать новый будуар? Здесь? Шелк для потолка будет стоить баснословных денег. Лучше использовать восточную гостиную, она подойдет больше. Там гораздо более интимная обстановка, да и потом…
— София не собирается создавать новый будуар, — прервал друга Жак. — Просто она объясняет мне, что месье Берчард ей не муж, и я ей верю.
Счастливое лицо Аттилы помрачнело.
— Вот как? Тогда вы ведете очень опасную игру, kedvesem. Когда ваш настоящий муж узнает, что произошло с Берчардом, будут крупные неприятности.
— У меня нет никакого мужа, — теряя терпение, проговорила она.
— Как нет мужа? Но Жак сказал, будто вы говорили…
— Она солгала мне.
— И другим, — призналась София.
— Солгали Жаку? Но почему? Признаюсь, мне больно узнать, что вы выбрали в свои поверенные его, а не меня, но если ваши слова оказались ложью, то вы обидели его.
— Она лгала мне и остальным, чтобы обезоружить нас. Широко раскрыв глаза, Аттила повернулся к Жаку:
— Обезоружить? Ты хочешь сказать, что пытался… В ответ Жак пожал плечами.
— У меня нет слов, Жак.
— Сомневаюсь, что заслуживаю такого порицания.
— Подумать только, что ты хотел воспользоваться великодушием нашей хозяйки! Разве у французов нет стыда? Так надавить на нее, что ей пришлось искать убежище во лжи…
Пока Аттила разглагольствовал, София незаметно ускользнула. Жак терпеливо слушал нотацию, разглядывая потолок.
Всю дорогу в Марли она обдумывала, как лучше сделать то, что она задумала. И решила, что не стоит спешить, пусть пройдет несколько дней. Встреча с прошлым может подождать. Поэтому сама удивилась, когда с холодной решимостью покинула бальный зал, предоставив своих друзей самим себе.
Если она приехала затем, чтобы встретиться лицом к лицу с призраками прошлого, зачем тянуть? Чем быстрее она покончит с ними, тем лучше. Отсрочка не облегчит дело, но может лишить ее отваги.
Собравшись с духом, она прошла через анфиладу комнат и поднялась по парадной лестнице. Поднявшись на третий этаж, она бросила взгляд на дверь, ведущую в апартаменты Алистэра.
От страха засосало под ложечкой, она в нерешительности остановилась. Нет, сначала она встретится с добрым призраком, хотя такое свидание, вероятно, причинит ей страшную боль.
Она направилась в комнату Брэндона. Глубокая печаль охватывала ее с каждым шагом. Ничего другого она и не ждала, поскольку уже побывала в Стейверли. Там ей удалось выстоять, но тогда рядом с ней находился Эйдриан.
Эйдриан. Как бы ей хотелось, чтобы и сейчас он был рядом, — он бы поддержал ее. Но она тут же одернула себя, напомнив, что должна сделать все сама.
И все же она не могла не думать о человеке, чья страсть заставляла ее чувствовать себя красивой и желанной. При мысли о нем она ощутила укол сожаления, потому что не отдавала ему всего, как того хотела. Она любила его, но таила любовь в сокровенных глубинах души. Как странно, она так хотела верить и любить, но, увы, поняла, что не способна на это. Разве есть в мире большая боль?
Вот почему она здесь. Чтобы найти и возвратить ту часть своей души, что научилась так ловко прятаться. А что, если она не спряталась, а умерла?
София открыла дверь и вошла в комнату. Вошла и замерла на месте. Пустота помещения поразила и испугала ее. Гнев подкатил к горлу.
Ничто не напоминало о брате. София всегда полагала, что Алистэр оставит его комнату такой, какой она выглядела в летний вечер, когда произошла трагедия. Но в комнате не оставалось никаких следов жизни Брэндона. Алистэр стер их, и сделал это умышленно. Он знал, что придет день, когда она захочет ощутить присутствие Брэндона, и преднамеренно лишил ее такой возможности. Он хотел, чтобы она никогда не забыла того, что произошло, и всегда жила с комплексом вины.
Подавив негодование, она заставила себя направить мысли в другое русло. «Я могу сделать то же самое, отец. Я могу войти в твои апартаменты и уничтожить все признаки твоего пребывания здесь. Я могу сжечь одежду и мебель, распродать все твои вещи. Я даже могу отказаться иметь ребенка. Я могу уничтожить тебя».
Внезапно она оцепенела, осознав свои чувства. Низменность помыслов потрясла ее. Но еще больше ее потряс собственный голос, который звучал ужасно знакомо, безжалостно напоминая ей самого Алистэра.
Она постаралась взять себя в руки и, немного успокоившись, прогнала мысли об отце. Еще не время.
Тяжело опустившись на кровать, она прикрыла глаза и представила комнату такой, какой она была когда-то.
Далекие детские годы, когда они с братом-близнецом жили одной жизнью. Из покрытого бархатом одеяла они сооружали крепость, играли здесь в мяч… Когда они начали взрослеть, она редко отваживалась заходить сюда.
Воспоминания захлестнули ее, она целиком отдалась им, не замечая, что по ее щекам текут слезы. Она видела брата маленьким мальчиком, потом юношей… Он походил на их мать — ясноглазый, темноволосый, скорый на улыбку. К досаде отца, в нем было мало от Алистэра. Слишком мягкий, слишком добрый. Слабак, как называл его отец.
Вовсе нет. София почувствовала, как возмущение поднимается в ней. Вдумчивый, чувствительный, внимательный к другим, но не слабый. Чуткий человек, полный спокойной силы и этим тоже очень напоминавший мать. Да, в нем присутствовало мало черт от Алистэра. В отличие от нее.
И вдруг она увидела Брэндона так ясно, словно он находился рядом с ней. Его милое детское лицо, укоризненно смотревшее на нее, когда он узнал, что она впутала его в свои шалости, к которым он совершенно непричастен. Сейчас она уже не могла вспомнить, в чем состоял проступок, но помнила свою ложь. Она впутала брата, потому что боялась в одиночку предстать перед отцом.
Брат смотрел на нее не по годам мудрым взглядом. Она увидела в его глазах понимание. И прощение.
Образ брата не покидал ее. Глаза защипало, горло перехватило от слез… Затем воспоминания отступили.
София оглядела пустую комнату. И вдруг тихая радость наполнила ее. Ей не нужна одежда брата, его книги или игрушки. Она открыла дверь в прошлое, и оно принесло ей больше утешения, чем боли. Возможно, Алистэр уничтожил все, что могло бы напомнить о сыне, не столько из-за нее, сколько из-за себя. Может быть, он страшился воспоминаний даже больше, чем она?
За дверью комнаты отца, даже если она распахнулась бы перед ним, Алистэра не ждали воспоминания о счастье и прощении. Вероятно, он знал это.
В апартаментах отца все осталось на своих местах. Даже Селина не посмела выселить покойного герцога Эвердона из его дома. София редко бывала в святая святых — рабочем кабинете отца, и вещи Алистэра не произвели на нее никакого впечатления.
Она рассчитывала, что все произойдет само собой, стоит ей только переступить порог.
Она села в кресло перед холодным камином. Придется ей самой вызвать в памяти облик отца. У нее получится…
Собрав все самообладание, она позволила воспоминаниям обрушиться на нее, готовая встретить их с открытым забралом.
Она представила себе нетерпимого, резкого, беспощадного Алистэра.
Вспомнила тысячу мелких обид, когда она была слишком юна, чтобы понять что-нибудь еще, кроме того, что отец занят или сердится.
Вспомнила свое настойчивое подозрение, возникшее, когда она стала старше, что дело не в манерах отца, а в том, что он их совсем не любил.
Поздние годы оказались для нее самыми тяжелыми, и она съежилась от их жестокости. Она помнила триумф отца, когда он поймал капитана Брута, оживила в памяти его беспощадную резкость, с какой он бросил ей в лицо всю правду об их отношениях с капитаном. Она внутренне отвернулась от него, от яростного запугивания и ужасной ругани, которыми он заставлял ее выступить в суде.
Наконец ей удалось воскресить ту ледяную холодность, с которой он обращался с ней после смерти Брэндона. Словно с радостью уложил бы ее в могилу вместо брата.
Она не плакала. Алистэр никогда не вызывал такой реакции. С ней случилось нечто худшее. Он сумел убить в ней уверенность и радость жизни.
Она не позволит ему больше царить над ней. Сегодня она сражалась за то, чтобы стать женщиной, которую открывала в себе с помощью Эйдриана.
— Говорят, ты считался достойным человеком, — обратилась она к воображаемому отцу.
— Я исполнял свой долг лучше многих.
— Я не говорю о долге.
Ей почудилась его саркастическая улыбка.
— Ты всегда отличалась сентиментальностью и чувствительностью, София, что не делает тебе чести. Подобные вещи не для таких, как мы. Ты должна научиться властвовать над своими склонностями, своеволием, порывистостью, экстравагантностью и…
— Я хорошо знаю свои недостатки. Ты достаточно часто перечислял их. Ты совсем не любил нас, просто выполнял свой долг?
— Во всем важно соблюсти меру, София. Я любил вас в той мере, на какую способен. — Ответ совершенно в духе отца.
— Твои слова мало о чем говорят. Скажи мне, власть Эвердонов сделала тебя таким или ты был таким от рождения?
— Дерзкий вопрос. Еще одна черта, которая требует исправления. — Резкость так и слышалась в голосе.
— Но очень важно знать, каков ты на самом деле… Видишь, я вернулась. Теперь все принадлежит мне. Я хочу знать, что приносят с собой могущество, высокое положение и богатство.
— Ты не годишься для властвования и потерпишь неудачу. Я готовил твоего брата в преемники, не тебя. И хотя он страдал мягкостью характера, но подавал надежды. Теперь ты единственная наследница. — Его слова звучали как приговор.
— Я не боюсь, отец. Я знаю, что справлюсь, если решусь принять такую ношу. Но меня мучает другое. Я стану такой, как ты? Или неспособность любить — часть твоей натуры?
— Какой ответ ты предпочитаешь?
— Думаю, первый. Я всегда смогу убежать из Марли. Но я не могу избавиться от другого наследства: той части тебя, что живет во мне.
— Убегай. Единственное, в чем ты преуспела. Твой возлюбленный-полукровка пробудил в тебе способность любить. — Его глаза сверкнули недобрым огнем.
— Не оскорбляй его. Эйдриан — единственный, кто помог мне познать себя. Кто разглядел во мне что-то хорошее…
— Ничего удивительного, это в его интересах. — Пожимание плеч сопровождало слова, что говорило о его презрении.
— Неправда.
— Ты хочешь сказать, что он дарит тебе наслаждение, ничего не требуя взамен? Учитывая твое положение, он редкий человек. Ты сама не слишком веришь ему. Вот почему ты не можешь полюбить его.
Услышав слова обвинения, она крепко сжала губы.
— Ах, так вот в чем дело? Оказывается, мы говорим о любви. А я-то посмел надеяться, что у нас серьезный разговор. Слушай внимательно. Я беспокоюсь только потому, что ты единственная наследница. Теперь ты герцогиня Эвердон, а Эвердоны олицетворяют могущество и власть, которые надо применять. Если ты не возьмешь управление в свои руки, то другие захотят распоряжаться и попытаются для этого использовать тебя. Тут нет места сентиментальности. Ты должна стать сообразительной, умной, временами безжалостной. Любовь только сделает тебя уязвимой. Представь, насколько слабее становится человек, если он любит.
— Так это могущество Эвердонов сделало тебя таким!
— Меня воспитали Эвердоном, но я родился герцогом. Поскольку ты не понимаешь, я отвечу так, чтобы ты могла уразуметь. Я родился свободным от сантиментов, которые ты называешь любовью, и это помогло мне стать сильным герцогом Эвердоном. — Крепко сжатые узкие губы слегка подрагивали.
— Печальное признание.
— Разумеется. Потому что в тебе много от меня, и ты надеялась на другой ответ. Однако я никогда не придерживался стремления говорить людям то, что они хотят услышать, вместо правды. — Его голос зазвучал тверже от сознания своей значимости.
— Тогда выслушай мою правду. Ты не был хорошим человеком. Ты был холодным и суровым. Сила не в этом. Я научу тебя, как можно показать силу, идя другим путем. Я буду сообразительной и умной, но никогда не буду безжалостной. И не позволю долгу превратить меня в камень.
— Тогда мне придется наблюдать падение престижа и могущества Эвердонов, которое создавалось веками. — Нотки сожаления проскользнули в его голосе.
— Твоя прозорливость, как всегда, ободряет меня, — горько усмехнулась она.
— Я заканчиваю. Надеюсь, последние несколько месяцев тебя кое-чему научили. — Опять жесткость в голосе.
— Еще одно, отец.
— Что?
— Я прощаю тебя.
— Тебе нечего прощать. — Его уверенность всегда была несокрушима.
— Есть, и очень много.
— Иди своим путем, София. Но никогда не забывай… я тебя не простил. — Как всегда, одна суровость, и ничего более.
— Я от тебя и не ожидала прощения. Но не желаю помнить об этом. Я начну забывать сегодня же, отец.
На следующий день после завтрака София увидела у дверей кабинета двух мужчин, ожидавших ее. Один из них — ее новый адвокат Джулиан Хэмптон.
— Мистер Хэмптон, я рада, что вы смогли прийти. Вы просмотрели бумаги?
— Да, ваша светлость. С помощью мистера Карстона мы очень быстро узнаем положение дел.
Другой мужчина, пожилой и седовласый, чувствовал себя неловко.
— Ваша светлость. — Осторожно улыбнувшись, он поклонился.
София прошла в кабинет.
— Мистер Хэмптон убедил меня, что я, вероятно, слишком поторопилась освободить вас от должности, мистер Карстон. В конце концов, вы двадцать лет служили секретарем у моего отца. Вы заинтересованы продолжать службу?
— Служба Эвердонам стала смыслом моей жизни. Я предпочел бы служить, пока есть силы.
Кабинет герцога Алистэра представлял собой большую комнату, увешанную полками красного дерева, заставленными деловыми книгами и папками с документами. На стенах висели пейзажи, написанные маслом. Несколько лисьих хвостов и других охотничьих трофеев висели в проемах между высокими окнами. Огромный темный письменный стол, еще один стол, поменьше, для секретаря, да несколько простых деревянных стульев составляли всю мебель.
Войдя в кабинет, герцогиня распахнула окна, чтобы знойный летний воздух уничтожил запах прежнего хозяина.
— Вот что я предлагаю, мистер Карстон. Мы втроем просмотрим корреспонденцию моего отца за последние два года, и вы объясните мне, в чем суть каждого письма, каковы были планы и намерения моего отца. Если я пойму, что вы откровенны и честны, я решу оставить вас на службе. В противном случае вы больше никогда не переступите порог моего дома.
— Меня ваше решение устраивает, ваша светлость.
— Да? Предупреждаю, мы просмотрим его письма ко мне и обо мне.
— Я понимаю, что могу попасть в неловкое положение, но исполню свой долг.
— Тогда начнем.
Они провели следующие три дня, уединившись в кабинете, пока Жак и Аттила наслаждались роскошью Марли. Ее друзья ездили верхом и играли в теннис, а она сосредоточилась на контрактах и договорах об аренде. Аттила начал сочинять фортепьянную сонату, а она изучала капиталовложения Эвердонов. На второй день после обеда Жак читал новую любовную поэму. В ней использовалась метафора — роза как эмблема Англии. София едва слушала. Ее ум занимали незавершенные дела, к которым мистер Хэмптон привлек ее внимание.
В последний день она обнаружила толстую зеленую папку, перевязанную красной лентой.
— Здесь копии личных писем герцога, ваша светлость, — пояснил мистер Карстон. — Тех, которые он писал сам. Я их никогда не видел.
— Возможно, благоразумнее сжечь их, — посоветовал мистер Хэмптон.
Вероятно. Его совет казался мудрым. Она взялась за узел красной ленты.
— Вы свободны. Я посмотрю сначала сама.
Папка охватывала период взрослой жизни Алистэра. Она начала с самых старых писем и пробиралась сквозь годы. Записки старым друзьям и серия политических посланий. Она наткнулась на инструкции, отправленные Брэндону в школу. Большинство из них — холодные и отстраненные наставления.
Потом ей стали попадаться личные письма в другом тоне. Любовные письма. Адресованные не ее матери. Герцог Эвердон имел несколько любовниц. В письмах встречалось мало имен, они начинались обращением «моя дорогая».
Она пропускала их содержание, но не могла не обратить внимания на периодически возникавший шквал писем, означавший начало нового романа, а потом наступало молчание, свидетельствующее, что женщина уже стала для него историей.
Странно, но письма опечалили ее. Она сама поразилась своей реакции, так как полагала, что все связанное с Алистэром не затронет ее. Вероятно, она надеялась, что с ее матерью… он обращался по-другому…
Просматривая бумаги, она добралась до последних писем. Среди корреспонденции, написанной за месяц до смерти, она нашла единственное письмо, адресованное Джеральду Стидолфу. Ее кузен близко общался с герцогом, они обходились без переписки.
Когда она ознакомилась с содержанием, то поняла, почему Алистэр предпочел изложить свои мысли в письме.
Он признавался, что его тревожит его возраст и право наследования, и, решив, что его дочь никогда не согласится выйти замуж за Стидолфа, подыскивал иные кандидатуры, чтобы завлечь ее домой, дабы она смогла выполнить свой долг.
В конце он сознавался, что его намерение выдать дочь за Джеральда вызывает у него все большее неприятие. Она снова и снова возвращалась к строчкам письма — единственному свидетельству того, что ее отец хоть в чем-то принимал во внимание ее чувства.
И тут же в ее уме всплыло недовольное лицо Джеральда. Она вспомнила, как он при каждом удобном случае напоминал ей о воле ее отца.
Она вынула письмо из папки и сложила его. Оно вернется в Лондон вместе с ней. После смерти Алистэра Джеральду выгодно, чтобы никто не знал, что оно существует.
Мистер Карстон сложил папки и убрал их на полки. Бесконечные документы и ценные бумаги представляли важную часть могущества Эвердонов. Знакомство с делами не испугало ее. Она сможет разобраться с ними. И сможет принять необходимые решения, если захочет.
Только она не хотела. Она не желала проводить дни, решая, какую арендную плату установить в следующем году, придержать или продать ценные бумаги. Хотя вполне сумела бы, но не хотела идти против своей натуры. Она предпочла бы поручить подобную рутинную работу какому-нибудь надежному человеку.
Если она приняла титул и наследство Эвердонов, дело за малым: ей придется найти такого человека. Неотложные дела подождут. Самое главное — родить наследника, ведь она с каждым годом становится старше.
Итак, она решила, что ей делать, хотя никакого выбора не было. Разве Эйдриан не предупреждал ее об этом еще в Париже?
— Но я сделаю все по-своему, — произнесла она вслух.
Во время одевания к коронации Дот церемонно возложила на ее голову герцогскую корону. Теперь София мысленно повторила ее действие, подняв руки.
Она закрыла зеленую папку и наконец Позволила покойному герцогу Эвердону отдохнуть.
А может быть, и нет. Она знала, что должна выполнить возложенные на нее обязанности, иначе он будет ворочаться в могиле.
