Глава 16

Бетти помогла мне переодеться в ночную рубашку из тончайшего шелка. Ее глубокий вырез и длинные рукава окаймляли кружева. Бетти расчесала мне волосы, и они покрыли плечи блестящей каштановой волной.

Наконец приготовления были закончены, я прошла через смежную дверь гардеробной в спальню и улеглась в широкую постель с пологом, изготовленную еще во времена короля Джеймса.

Когда Филип спросил меня, согласна я или нет, чтобы у нас была настоящая супружеская жизнь, я нисколько не сомневалась, каким должен быть мой ответ. И дело было не только в том, что мне хотелось иметь детей. Просто я чувствовала, что если не буду близка с ним телом, то и на духовную близость рассчитывать не придется. А мне хотелось, чтобы мы с ним были близки.

Как бы то ни было, я с некоторым страхом думала о том, что должно произойти между нами в нашу брачную ночь.

Окна спальни были закрыты от холодного ночного воздуха, и в комнате стояла тишина. Из соседней графской гардеробной не доносилось ни голосов, ни шагов. В камине пылал огонь, и я уставилась на красные угольки, стараясь ни о чем не думать и не смотреть в сторону гардеробной. На инкрустированном столике между окнами стояла ваза, полная цветов, и их аромат разливался в воздухе, смешиваясь с запахом дыма, исходящим из камина. У кровати горела лампа. Я села в постели, прислонившись спиной к подушкам, расправила одеяло и стала ждать.

Задвижка гардеробной тихо звякнула. Я подняла глаза и увидела входящего Филипа. На нем был черный халат, и когда он приблизился ко мне своими мягкими шагами пантеры, меня охватило смешанное чувство тревоги и волнения.

Я думала, что он подойдет к кровати со своей стороны, но вместо этого он сел на постель рядом со мной и взял мои руки в свои. Сердце мое учащенно заколотилось.

— Тебе известно, что должно сегодня произойти между нами, Джорджиана? — серьезно спросил он.

Кровь прилила к моим щекам. Я росла в сельской местности и, конечно же, знала основы животного воспроизводства. Картина эта была не из приятных, и я предпочитала не размышлять на эту тему. Всю предыдущую неделю я гнала от себя эти мысли.

Я отвела взгляд и промолвила:

— Думаю, что да.

— А ты понимаешь, что я могу причинить тебе боль? — снова спросил он.

Я невольно вскинула на него глаза.

— Боль? — повторила я. Об этом аспекте близости мне ничего не было известно.

— Чтобы войти в тебя, я должен буду нарушить твою девственность, и это причинит тебе боль, — пояснил он. — Я хочу, чтобы ты осознала это, пока у тебя еще есть время переменить свое решение.

Я взглянула ему в лицо. Он смотрел на меня с затаенным напряжением во взгляде. Мне показалось, что он усилием воли сдерживает себя.

— А это всегда будет больно? — спросила я.

— Нет. Только в первый раз.

— Ну хорошо, — согласилась я со смесью стоицизма и напускной храбрости. — Тогда, полагаю, нам надо через это пройти, не так ли?

Впервые за все эти дни слабая улыбка тронула его губы.

— Потрясающая практичность, — пробормотал он.

Я смотрела в его голубые глаза и вовсе не ощущала себя практичной. У меня голова шла кругом, Я беспомощно кивнула.

Он провел рукой по моим распущенным волосам. Я ощутила приятное покалывание от его прикосновений.

— У тебя такие красивые волосы, — негромко промолвил он. Его пальцы запутались в мягких каштановых прядях, и он слегка отклонил мою голову назад, приблизил ко мне лицо и стал целовать меня.

Я с такой готовностью откликнулась на его поцелуй, что это испугало меня. Я обхватила его руками за шею и не подумала возразить, когда он склонил меня на постель. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки я почувствовала, как его пальцы ласкают мою грудь. Это было так приятно.

Его губы продвинулись к моему уху, шее, впадинке между грудей.

Меня поразили те ощущения, которые рождали его прикосновения. Тот легкий трепет, который всегда пробегал по моему телу, когда он дотрагивался до меня, не шел ни в какое сравнение с теми чувствами, что владели мною сейчас.

Он все целовал и целовал меня, пока у меня не закружилась голова и все мысли не улетучились из головы. Я не заметила, когда он успел снять свой халат, но в какой-то момент с удивлением обнаружила, что на нем нет одежды. Я провела ладонями по его обнаженным плечам и ощутила силу его мускулов под своими пальцами. Ничего подобного мне раньше испытывать не приходилось. Он снова поцеловал меня в губы, требовательно и настойчиво, я приоткрыла губы, и его язык скользнул мне в рот и обвился вокруг моего.

Он обхватил ладонями мое лицо, удерживая меня. Я закрыла глаза, и постепенно мой собственный язык стал повторять его движения. Моя ночная рубашка собралась складками на талии, и его ладонь скользнула вверх по моей ноге.

А потом он коснулся меня.

Я вздрогнула от неожиданности и удовольствия.

Он продолжал целовать меня, а его рука тем временем ласкала меня, и трепет пробегал по телу.

Я почувствовала, как что-то твердое уперлось мне в бедро, и ощутила странную смесь испуга и возбуждения.

И тут он промолвил хриплым голосом, который я не сразу узнала:

— Ну вот, Джорджи. Теперь держись.

Самое удивительное, что мне хотелось, чтобы он вошел в меня. Я и думать забыла о боли, думая только о тех приятных ощущениях, которые он вызвал во мне, и я хотела, чтобы это произошло. Вот почему неожиданная боль повергла меня в шок.

Ему пришлось с силой толкнуться, чтобы войти в меня, и тело мое застыло от незнакомого, неприятного ощущения. И тут я вспомнила, о чем он меня предупреждал.

Но я никак не ожидала того, что произошло потом. Я не ожидала, что меня пронзит жгучая боль и я буду истекать кровью. Я не ожидала, что он придавит меня своим тяжелым телом и станет раскачиваться во мне взад-вперед, причиняя боль каждым движением. Он ведь был гораздо сильнее меня. Он не только причинил боль, но посеял во мне страх.

Когда же все закончилось и он лежал на мне, тяжело дыша, мне потребовалось собрать всю свою силу воли, чтобы не заплакать.

Он приподнялся и заглянул мне в лицо — я поспешно отвернулась.

— О Господи. Прости меня, Джорджи, — сказал он. Его голос звучал хрипло, и он тяжело дышал, как если бы пробежал не одну милю. — Я не хотел, чтобы все так получилось.

Он перевернулся на спину, положив руку на лоб и уставившись в потолок.

— Боже мой, — вырвалось у него.

Он произнес это с таким отчаянием, что моя собственная боль отступила перед его страданием. Я еле слышно спросила:

— Что-нибудь не так?

— Мне следовало быть нежнее, осторожнее, — угрюмо промолвил он. — Все было бы совсем не так. Боюсь, я… забылся. Я сожалею. Прости меня.

Он, видите ли, сожалеет, с горечью подумала я.

Я слегка отодвинулась от него и вдруг обнаружила, что мое беспокойство частично проистекает оттого, что я лежу на липком влажном пятне. Я опустила руку, пощупала простыни и поняла, что это кровь.

— Филип! — в панике воскликнула я. — У меня кровь!

Он сомкнул пальцы у меня на запястье, поднял мою руку, и мы вдвоем уставились на мою ладонь, испачканную в ярко-красной крови.

— Ничего страшного, — промолвил он каким-то странным голосом. — Это подтверждение того, что ты девственница, Джорджи. Это значит, что до меня ты никогда не принадлежала мужчине.

Он продолжал смотреть на мою руку, как завороженный. Минуту спустя я выдавила из себя:

— Мне надо пойти переодеться, и простыни тоже надо переменить. Ведь мы не можем спать в этом.

Он отпустил мое запястье и сказал обычным тоном:

— Я попросил Бетти подождать в гардеробной, чтобы тебе помочь. Иди, а я позабочусь о том, чтобы переменили простыни.

Я сползла с кровати и направилась к двери, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не броситься туда бегом.

— Я здесь, миледи, — послышался знакомый успокаивающий голос Бетти, когда я вошла в мои личные апартаменты и закрыла за собой дверь. — Идите-ка в уборную и приведите себя в порядок, а я тем временем достану вам новую чистую рубашку.

Похоже, ее ничуть не удивило мое появление в перепачканной кровью рубашке, и я решила, что Филип не солгал, когда говорил, что это случается со всеми девушками в первую брачную ночь.

Я закончила свое омовение в уборной, и Бетти надела на меня новую ночную рубашку из белого льна. Кровь течь перестала, но боль не проходила. Я неохотно приблизилась к двери, ведущей в спальню.

Меньше всего мне сейчас хотелось застать там горничную, которая меняла эти отвратительные перепачканные простыни, и я осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Комната была пуста. Я тихонько прокралась в спальню и забралась в свою супружескую постель.

Свернувшись калачиком и отвернувшись от той половины кровати, что полагалась Филипу, я крепко зажмурила глаза и притворилась, что сплю. Впрочем, о сне и речи быть не могло. Я, притаившись, лежала на постели в огромной элегантной комнате, и мне было ужасно грустно.

По щекам моим потекли слезы.

Прошло минут десять, и в спальню вернулся Филип. Я не пошевелилась, моля Бога, чтобы он подумал, что я заснула. Он задул светильник и лег в постель рядом со мной. Я замерла, стараясь не двигаться, — он не должен видеть, что я плачу.

Я плакала совершенно беззвучно, но он внезапно произнес в темноте:

— Джорджи, не плачь, прошу тебя.

В его голосе звучало то же отчаяние, что и раньше. Он коснулся рукой моего плеча.

— Иди ко мне, — сказал он.

Я нехотя повернулась к нему и вдруг очутилась в его объятиях. Тут я перестала сдерживать слезы и заплакала навзрыд.

— Прости, Джорджи, мне так жаль, — промолвил он и прижался губами к моим волосам. — Прости.

— Все начиналось так… так х-хорошо, — всхлипывала я, — а п-потом…

И я зарыдала еще горше.

— Я знаю, — устало произнес он. — Помнишь, ты как-то сказала, что жизнь несправедлива к женщинам? Ну вот тебе еще один пример. Первый раз для мужчины полон незабываемых ощущений, а женщина испытывает боль.

Рыдания мои поутихли, и мерный стук его сердца под моей щекой успокаивал меня. Его рубашка намокла от моих слез, но я подумала, что это еще малая плата за все, что он со мной сделал.

Я неожиданно зевнула.

— Спи, милая моя, — сказал он. — Ты устала. — И он выпустил меня из своих объятий.

Да, я страшно устала и измучена, и все по его вине, но мне почему-то не хотелось, чтобы он отпускал меня.

Я прижалась к нему, пробормотала что-то вроде «обними меня» и провалилась в глубокий целительный сон.

Когда на следующее утро я проснулась, яркое солнце уже проглядывало сквозь щелки жалюзи на окнах. Я посмотрела на часы на каминной полке и к ужасу своему обнаружила, что пробило десять часов утра.

Я лежала в постели одна.

Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь спала до десяти часов утра. Со мной такого еще ни разу не случалось.

«Какой позор! — подумала я. — Так-то я начинаю новую жизнь в Уинтердейл-Парке!»

И где Филип?

Я встала с кровати и подошла к высокому окну, что выходило во внутренний дворик. Я открыла ставни, и моему взору открылся прекрасный парк, одна из главных достопримечательностей поместья Уинтердейлов.

Вид, открывавшийся из окон, был так красив, что дух захватывало. Широкая заросшая травой тропинка вела от каменной террасы за домом к беседке в виде маленького замка, окруженной шарообразными кронами тисов. В парке росли буки, дубы, каштаны и кедры, а в центре парка виднелся декоративный пруд с маленьким островком посередине, на котором возвышался изящный павильон.

По тропинке бегала Анна со своим песиком. Ее золотистые волосы были перевязаны голубой ленточкой, и она весело смеялась.

К горлу моему подкатил комок.

— А, вы уже проснулись, миледи. — Это вошла Бетти, держа в руках поднос с горячим шоколадом и булочками. Я обернулась к ней и сказала:

— Прости, Бетти. Я никогда еще так долго не спала. Тебе следовало меня разбудить.

— У вас же были на то причины, миледи, — успокоила меня служанка. — Да к тому же его светлость приказал вас не будить. Так я и сделала.

Я выпила шоколад, съела булочку, оделась в миленькое желтое утреннее платье и спустилась вниз, чтобы встретиться с экономкой.

Остаток утра я провела с миссис Фром, которая водила меня по всему особняку. Девушке, которая всю жизнь прожила в простом кирпичном доме, апартаменты Уинтердейл-Парка казались великолепными. Мне никогда еще не приходилось видеть столько мрамора.

К счастью, семейная половина особняка выглядела более уютно. Зеленая гостиная на первом этаже — та, где находились китайские статуэтки, — была парадной, а вот две другие комнаты поменьше на втором этаже имели более жилой вид. В одной из этих маленьких гостиных я и обнаружила фортепиано Кэтрин.

В качестве настенных украшений в большинстве комнат преобладали итальянские пейзажи семнадцатого века и зеркала в золоченых рамах.

Когда я завершила свой обход, наступило время ленча. Я поблагодарила миссис Фром и вышла на террасу посмотреть, там ли еще Анна. Они с Нэнни как раз направлялись мне навстречу.

— Джорджи, Джорджи, Джорджи! — закричала Анна, вся светясь от радости. — Знаешь, что Филип сделал для меня?

— Нет, — сказала я. — Что же?

— Качели!

Я переглянулась с Нэнни.

— Качели?

Няня кивнула.

— Это правда, мисс Джорджиана… то есть, миледи.

— Не смей называть меня миледи, — сказала я. — Для тебя я всегда буду мисс Джорджиана, Нэнни. Тебе понятно?

Она улыбнулась, и ее глазки-изюминки лукаво заблестели.

— Да, понятно. — Улыбка ее стала еще лучезарнее. — Это правда. Его светлость отвел часть садика для мисс Анны. Там уже повесили качели, а скоро сделают и сарайчик для ослика. Его светлость сказал, что если она хочет завести еще каких-нибудь животных, он прикажет и для них построить домики.

Слезы подступили у меня к глазам.

— О, Нэнни, — промолвила я, — ну разве это не чудесно?

Она энергично кивнула.

— Он добрый мальчик, мисс Джорджиана. Вы сделали прекрасный выбор.

Я вспомнила о том, что произошло между нами этой ночью, и подумала, что после всего этого не могу назвать его ни «добрым», ни «мальчиком». Но с Анной он очень добр — в этом не было никаких сомнений.

И разве не поэтому я вышла за него замуж?

Я съела свой завтрак в одиночестве, поскольку Нэнни снова настояла на том, чтобы Анна завтракала у себя наверху. Филип вошел, когда я уже поела, и спросил, не хотела бы я прокатиться с ним и осмотреть имение. Я, конечно же, согласилась и побежала наверх переодеть утреннее платье.

День выдался такой же погожий, как и утро, и я не замедлила сделать на сей счет пространное замечание, когда спустя полчаса наш фаэтон, влекомый двумя лошадьми серой масти, покатил по широкой дорожке, посыпанной гравием. По правде сказать, оставшись наедине со своим супругом, я ужасно смущалась и не знала, о чем говорить.

Я умолкла. Мы проехали широкие лужайки и стройные аллеи деревьев у входа в поместье Уинтердейл-Парк, и, поворачивая лошадей на дорогу, он учтиво осведомился:

— Миссис Фром уже показала тебе дом?

— Да. — Я обернулась к нему, обрадовавшись, что можно говорить о чем-то, кроме погоды. — Должна признаться, он произвел на меня огромное впечатление. О чем думал твой предок, когда его строил? Вероятно, воображал себя венецианским дожем, а не английским графом?

Он усмехнулся. Я смотрела на него как зачарованная. Мне еще ни разу не приходилось видеть у него на лице эту мальчишескую ухмылку.

— Дом Подавляет своей роскошью, правда? — спросил он. — А зимой здесь можно замерзнуть. Весь этот мрамор, может, и хорош в Италии, где он помогает сохранить прохладу, но в нашем английском климате…

И он покачал головой, осуждая безрассудство своего предка.

Я осторожно продолжала:

— И он не в очень хорошем состоянии. Леди Уинтердейл, похоже, почти им не занималась.

Он бросил на меня удивленный взгляд:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, во-первых, портьеры и драпировки в моей гардеробной изрядно обветшали. И пока миссис Фром водила меня по дому, я все время замечала, что многое требуется восстановить и подреставрировать. Мне кажется странным, что в таком богатом доме…

Я испуганно умолкла, заметив, что он нахмурился. Вдруг он решил, что я сейчас попрошу у него денег на ремонт?

— Не то чтобы меня это особенно удручало, милорд, — поспешно добавила я. — Ничего, что драпировки ветхие. Правда. Не думайте, что я хочу заново обставить дом.

— Ничего, ничего, — сказал он. Но тонкая морщинка у него между бровей так и не исчезла. — Я об этом и не думал. Просто удивлен. Видишь ли, я никогда не замечал, чтобы с домом было что-то не так. Но я всегда знал, что земельные владения страшно запущены.

Смысл его слов дошел до меня не сразу. Затем я сказала:

— А, вот оно что.

— Да, — согласился он. — Вот именно что «а».

— Так вот почему твой дядя жульничал в карты, — догадалась я. — Ему нужны были деньги.

— Он отчаянно нуждался в деньгах, — кивнул Филип. — Мы с его поверенным в делах целый год разрабатывали план восстановления имения. Это было нелегко, скажу я тебе. Его финансы находились в плачевном состоянии.

Тут я вспомнила о грудах бумаг, всегда лежавших у него на столе в библиотеке, и все поняла.

— Но мне кажется, леди Уинтердейл не испытывает недостатка в средствах, — заметила я. — Кэтрин говорила, что после смерти отца они жили в Бате и что леди Уинтердейл арендовала дом в самой респектабельной части города.

На это Филип сказал:

— Деньги, полагающиеся моей тетушке как супруге, перешли в ее безраздельное пользование с момента свадьбы. Мой дядя не мог наложить на них руку, и слава Богу. — Он приподнял бровь и добавил:

— Нельзя сказать, чтобы меня обрадовала необходимость содержать тетю Агату.

Я его прекрасно понимала.

Между нами воцарилось короткое молчание, и я наслаждалась прелестными видами Суррея. На тополях, посаженных по левой стороне дороги, распустились первые крохотные золотистые листочки, а справа от нас на краю поля раскинулась дубрава. Колокольчики и дикие гиацинты росли в траве по обочинам дороги. Теплый воздух нес с собой ароматы весны и пробуждающейся жизни.

Внезапно в голову мне пришла одна мысль, и я нахмурилась.

— Если владения твоего дяди были в таком ужасном состоянии, то откуда ты взял деньги, чтобы оплатить сезон для меня и Кэтрин? Это же стоило тебе целое состояние!

Филип смотрел прямо перед собой, куда-то между ушей серых лошадок, и мне был виден только его профиль.

— Я оплатил ваш сезон из своих денег, — ответил он.

Снова наступило молчание, пока я обдумывала его слова.

— Это твои собственные деньга? — осторожно осведомилась я.

Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Я заметила, что нос у него имеет слабую горбинку — вот что, должно быть, придавало ему тот высокомерный вид, который он иногда на себя напускал.

Он невозмутимо ответил:

— Да, мои собственные деньги. И на восстановление имения я тоже трачу собственные сбережения. Фермы арендаторов еще не могут приносить достаточно дохода — за пятнадцать лет хозяйство сильно запущено. А может, это продолжалось и еще дольше.

Мне ужасно любопытно было узнать, откуда у него столько денег, но я не осмелилась спросить его об этом. Я стиснула руки на коленях и погрузилась в унылое молчание.

Он промолвил:

— Тебе интересно узнать, откуда у меня деньги?

Я повернулась к нему всем телом, чтобы посмотреть ему в лицо, и ответила:

— Да.

Лицо его приняло дерзкое выражение, которое делало его таким привлекательным, и он сказал:

— Я выиграл их в карты. В Италии. В игорном доме, который располагался в мраморном палаццо, похожем на Уинтердейл-Парк.

У меня болезненно сжалось сердце. Значит, я была права. Он игрок, как и мой отец. Эта новость чрезвычайно меня расстроила.

А он продолжал:

— Мне в то время было двадцать три года, но в отличие от моего дядюшки я забрал деньги, сделал ряд выгодных вложений и вскоре утроил свой капитал, и проценты все растут. Конечно, я еще не могу сделать все, что требуется для восстановления Уинтердейл-Парка, но через пять — десять лет поместье приобретет совсем другой вид.

Его заявление несколько обнадежило меня, и я нетерпеливо спросила:

— Так ты больше не играешь в карты, Филип?

— Не более чем требуется для того, чтобы выглядеть толстосумом, — ответил он. — Отныне я играю на бирже, а не за карточным столом.

Я была так счастлива, что чуть не запрыгала на сиденье, как Анна.

— О, Филип, ты и представить себе не можешь, как это меня успокоило.

— Я прекрасно понимаю твою радость, — рассудительно промолвил он, — поэтому-то и рассказал тебе все это. Я знаю, ты боишься лишиться крыши над головой, и хочу тебя заверить, что этого никогда не случится.

Я наградила его сияющей улыбкой, которую он, однако, не видел, поскольку взгляд его был прикован к дороге. Глядя на его жесткий профиль, я вдруг подумала, что в этом мы с Филипом похожи: после стольких лет скитаний он тоже вряд ли хочет потерять свой собственный дом.

Во время нашей прогулки по владениям Уинтердейлов я смогла убедиться, что Филип пользуется у фермеров большой популярностью. Люди, работавшие в поле, останавливались и снимали шляпы, когда мы проезжали мимо, и я видела улыбки на их обветренных загорелых лицах. Порой, когда мы проезжали близко от свежевспаханной борозды, на которой трудился работник, Филип останавливал лошадей и представлял мне его.

Обычно беседа протекала следующим образом:

— Ну как, закончил новую крышу, Гримс?

— Закончил, милорд. И много же пришлось над ней потрудиться. Но зато теперь на жену мою ни одна капелька дождя не упадет!

— Боже правый, — промолвила я, когда мы повернули домой, — уж лучше поживем еще несколько лет с ветхими занавесками. Ты и в самом деле тратишь на восстановление земель целое состояние.

Он рассмеялся, и я снова обрадовалась, что сумела его развеселить.

Сегодня утром он говорил со мной так, как не говорил никогда до этого. Он полностью доверял мне. Я догадывалась, что это доверие вызвано тем, что произошло между нами прошлой ночью. Я понимала, что физическая близость дала начало близости духовной и что, если я хочу и впредь пользоваться его доверием, мне необходимо позволить и телесное единение между нами.

Он сказал, что после первого раза уже не будет так больно, храбро напомнила я себе. Возможно, во второй раз все будет не так уж плохо.

Прошлым вечером от волнения я почти не притронулась к обеду, но сегодня другое дело. Если эту еду назвать посредственной, это еще мягко сказано. Оставив Филипа допивать портвейн, я вызвала к себе дворецкого Клэндона и спросила его, почему повар так плохо приготовил блюда. Клэндон ответствовал с непроницаемым лицом:

— Вдовствующая леди Уинтердейл взяла с собой повара, когда уехала в Бат, миледи. А помощник повара теперь занял его место.

— Помощник повара не справляется со своими обязанностями, — сказала я. — Неужели его светлость будет есть пережаренный ростбиф и недожаренный картофель? Он почти все оставил на тарелке.

— Да, миледи, — промолвил дворецкий.

— Найдите другого повара, — посоветовала я. — А тот, что у нас сейчас, снова станет при нем помощником.

— Слушаю, миледи.

— Вдовствующая леди Уинтердейл забрала с собой и других слуг? — полюбопытствовала я.

В глазах дворецкого промелькнуло насмешливое выражение.

— Нет, миледи. Она взяла только повара и свою горничную.

Когда Клэндон удалился, в комнату вошел Филип, и я объявила ему о своем решении найти другого повара.

— Разве ты не замечал, как здесь отвратительно готовят? — спросила я.

— Замечал, конечно. Но у меня слишком много других дел, чтобы обращать внимание еще и на это.

— Что ж, теперь у тебя есть жена, которая об этом позаботится.

Он окинул меня оценивающим взглядом:

— Если бы я знал, как удобно иметь жену, то, верно, женился бы еще раньше.

Я покраснела, тщетно придумывая ответ.

— Ты умеешь играть в шахматы? — спросил он.

Я ошарашенно уставилась на него.

— Нет.

— А хотела бы научиться?

— Ну… да. Это, должно быть, очень интересно.

— Отлично, — промолвил он, пододвигая к себе полированный столик, в который была вделана шахматная доска. — Иди сюда, я тебя научу.

Я медленно приблизилась к нему, не зная, что и подумать.

Он взглянул мне в лицо.

— Ты еще не отдохнула от вчерашнего, Джорджи, и тебе вряд ли захочется чем-то заниматься сегодня вечером, — мягко промолвил он. — Так что давай сыграем в шахматы.

У меня словно гора свалилась с плеч. Я улыбнулась, села напротив него и сосредоточенно уставилась на резные фигурки, готовясь поразить его своим интеллектом.

— Итак, — начал он, приподнимая самую маленькую из фигурок на доске, — это пешки…

Играть в шахматы и впрямь оказалось интересно. Филип играл без ферзя и коней и все равно поставил мне мат, но я была довольна, что научилась хотя бы переставлять фигурки на доске. Теперь мне было понятно, почему эта игра пользуется такой популярностью, она заставляет думать.

Почти, весь следующий день я провела с Анной, которая освоилась в Уинтердейл-Парке гораздо быстрее, чем я предполагала. Обещанный ослик уже прибыл, а с ним и маленькая двуколка, в которой Анна могла разъезжать по дорожкам парка площадью пятьдесят акров, что раскинулся за домом. Дорожки вились среди зарослей деревьев и открытых полянок, на которых располагались небольшие строения — летний домик, итальянский павильон и мраморная колоколенка.

Ослик, которого купил Филип, оказался милым и послушным. Как бы Анна ни дергала поводья, он ни разу не свернул с пути. К тому же Филип поручил одному из лакеев постоянно присматривать за Анной, когда она гуляла.

— Эдвард — проверенный слуга, на него можно полностью положиться, — сказал мне Филип. — Он будет все время наблюдать за Анной, пока она в саду.

— А это так уж необходимо? — с сомнением спросила я. — У нас дома Нэнни прекрасно справлялась и одна.

Но Филип покачал головой:

— В доме полно слуг, и я не поручусь за их порядочность. Анна беззащитна, Джорджи. Она не способна защитить себя, а ее красота может явиться соблазном для кого-нибудь из мужчин. — Он твердо сжал губы. — Поверь, я достаточно видел мир и знаю жизнь гораздо лучше тебя и не успокоюсь, пока Анна не будет в безопасности.

Эдвард, сын одного из местных арендаторов, оказался добродушным толстоватым подростком. Анне очень нравилось с ним играть, и я не стала возражать. По правде говоря, после происшествия с лордом Маршем я и сама проявляла гораздо больше осторожности в отношении сестры, чем раньше.

Клэндон обратился в лондонское агентство по найму, чтобы найти нам нового повара, а пока мы вынуждены были довольствоваться кулинарными изысками нынешнего владыки нашей кухни. Поэтому я заказала на обед самые простые блюда, какие только можно придумать: бульон, жареного цыпленка, жареный картофель, зеленый горошек и мороженое на десерт. Все было приготовлено довольно сносно, и я с радостью отметила, что Филип доел свою порцию. Мне всегда казалось, что он слишком худощав и ему не помешало бы немного поправиться.

После обеда мы около часа поиграли в шахматы, а потом Филип сказал, что уже поздно и пора спать.

Подготовка ко сну была для меня кошмарным повторением моей брачной ночи. Бетти помогла мне переодеться в ночную рубашку, и я вошла в спальню, чувствуя тошнотворный страх. Я забралась в супружескую постель, и через несколько минут из своей гардеробной появился Филип.

Он лег в кровать рядом со мной, оперся на левый локоть, а правой рукой осторожно убрал волосы у меня со лба.

— Ничего не бойся, дорогая, — тихо промолвил он. — Сегодня все будет о-другому, обещаю тебе.

Ему-то легко говорить, с горечью подумали я. Как бы он меня ни убеждал, тело мое не скоро забудет болезненные ощущения позапрошлой ночи.

— Просто поцелуй меня и все, — сказал он, медленно склоняя лицо к моим губам. Его губы были теплыми и нежными, а вовсе не грубыми и требовательными, как в прошлый раз. Спустя несколько минут, когда я и правда почувствовала себя гораздо раскованнее, кончик его языка осторожно скользнул между моих губ. Я похолодела, прекрасно зная, что последует потом, но он не придвигался глубже. Прошло некоторое время, и я неуверенно прикоснулась своим языком к его. Наш поцелуй стал более чувственным, и я вдруг обнаружила, что сама стараюсь захватить его язык как можно глубже.

Он обхватил руками мою голову, его пальцы нежно ласкали мои виски, и мое тело затопила теплая волна удовольствия.

Затем его губы покинули мои губы и соткали цепочку нежных поцелуев, спускаясь вдоль шеи. Он отодвинул оборки глубокого выреза моей ночной рубашки, продолжая целовать мне шею, плечи, пока не опустился до груди. Когда он захватил губами сосок и начал ласкать его языком, я ощутила непередаваемое наслаждение. Его руки ласкали мою талию, бедра, колени. Он начал потихоньку задирать подол моей ночной рубашки.

У меня вырвался испуганный прерывистый всхлип. Он немедленно остановился и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.

— Все будет хорошо, милая моя, — сказал он. — Доверься мне. Я больше не причиню тебе боли.

Это была одна из его редких, нежных улыбок, от которых таяло мое сердце.

— Что, если нам опять попытаться? — продолжал он. — Если ты вдруг захочешь, чтобы я остановился, я, сделаю так, как ты скажешь.

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Правда?

— Обещаю.

Я поверила ему, и страх постепенно отступил. Я робко протянула руку и дотронулась до его густых, иссиня-черных волос.

Его пальцы продвинулись выше по моей ноге, лаская бедра. Трепет пробежал по телу. Его губы снова соединились с моими. Пока мы целовались, он коснулся меня между бедер. Я затрепетала еще сильнее, во мне росло напряжение, словно тело превратилось в туго натянутую тетиву. Я шире раздвинула ноги, давая ему возможность проникнуть дальше.

Так продолжалось некоторое время, и ни разу мне не пришло в голову его остановить.

Когда же наконец он расположился у меня между ног, я была так захвачена новыми для меня ощущениями, что сама приподняла бедра ему навстречу. Медленно, с величайшей осторожностью он вошел в меня, предоставляя мне принять его без боли.

Он был полностью внутри меня, и это чувство было непередаваемо.

Он взглянул мне в лицо, глаза его стали ярко-голубыми.

— Все в порядке, милая?

Мой ответ прозвучал чуть хрипло:

— Да.

Я обхватила его руками за плечи и крепко прижала к себе. Внутри я была совершенно открыта перед ним. Он начал двигаться вперед-назад, и я следовала за его движениями, неистово обнимая его и отчаянно стремясь к чему-то, чего еще никогда не испытывала.

Я переменила положение, так что мои ноги обвили его талию, а бедра приподнялись.

— Филип, — вымолвила я. — О Боже, Филип.

Я не понимала, что со мной происходит. Еще немного, и я не выдержу. Если это продлится чуть дольше, я умру, пронеслось у меня в голове.

Словно издалека до меня донесся его голос, повторяющий мое имя снова и снова.

И когда пришло освобождение, это был взрыв физического наслаждения огромной силы. В это же мгновение я почувствовала, как Филип вздрогнул и застонал, и поняла, что он испытывает то же, что и я.

Мы прильнули друг к другу, летя сквозь облака, — два человека в одном теле.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я почувствовала на себе тяжесть его обнаженного, влажного от пота тела, как и два дня назад, но сегодня я упивалась этим ощущением. Я обняла его еще крепче, прижалась губами к его черным волосам у моей щеки, прислушиваясь к глухим ударам его сердца.

Наконец он промолвил:

— Я слишком тяжел для тебя, — и перевернулся на бок, положив руку мне на живот. Он закрыл глаза и задремал, а я молча смотрела на его лицо с немым обожанием.

Я никак не могла поверить в то, что сегодня произошло между нами. Мне не верилось, что отвратительный, пугающий опыт позапрошлой ночи превратился в этот чувственный праздник, после которого каждая клеточка моего тела пела от наслаждения.

Он был так ласков со мной сегодня. Он так старался не причинить мне боли, чтобы наша близость доставила мне удовольствие. Я смотрела на его чертовски красивое лицо, на спутанные черные волосы, на сильное, мускулистое тело, и слезы навернулись мне на глаза.

«Я так его люблю, — думала я. — Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы и он полюбил меня».

Словно услышав мои тайные мысли, он открыл глаза.

— Я что, уснул? — тихо спросил он.

Я смотрела на него, вложив в свой взгляд всю душу.

— О, Филип, — промолвила я, — ты лучше всех на свете.

Мрачная тень пробежала по его лицу.

— Ты ошибаешься, это совсем не так, — сказал он. А потом потянулся ко мне и заключил в объятия, словно свою собственность.

Мы провели в Уинтердейл-Парке две недели, а потом настало время возвращаться в Лондон. Когда я стану старой-старой леди и страсти и чувства исчезнут без следа, то все равно до конца своих дней буду помнить эти две недели.

Мы жили друг для друга. Внешне мы вели себя так, как и полагалось вести себя хозяину и хозяйке огромного поместья. Но на самом деле мы стремились только к одному — быть вместе.

Мы могли, к примеру, встретиться днем в спальне и провести целый час в любовных утехах, а потом встать, одеться и как ни в чем не бывало отправиться по своим делам. А вечером того же дня мы падали в объятия друг друга, словно не виделись целую вечность.

Мне было все равно, что подумают слуги. Меня не заботило, что кто-нибудь узнает про наши дневные свидания или ненароком заметит, как соприкасаются наши руки и колени, когда мы вечером сидим за шахматной доской. Я не знала смущения. Мое тело стало свободным и забыло, что такое стыд, — оно помнило только о том, что прекрасно, потому что Филип говорил мне, что я красивее всех на свете.

И лишь одно облачко отбрасывало крохотную тень на мое счастье. Я отдала Филипу всю себя — и тело, и душу. Но я знала, что он утаил от меня частичку своей души.

Когда мы держали друг друга в объятиях, тогда он принадлежал мне весь. Я чувствовала это. Мы становились единым целым — наши тела, сердца, души. Но как только тела наши разъединялись, он уносил с собой и часть себя.

Я убеждала себя, что у меня нет причин для беспокойства. Моему браку может позавидовать любая женщина, нельзя быть такой алчной.

Но я обнаружила в себе собственнические инстинкты, по крайней мере в том, что касалось Филипа. Я хотела, чтобы он был моим целиком и полностью, и то, что он утаивал часть себя, наполняло меня тревогой.