Глава 20

При свете тонкого месяца Грей чистил Хардинга. Он тщательно вел щеткой от гривы к холке, крестцу и хвосту. Анник подумала, что жеребцу это нравится, он выглядел самодовольным.

– Вы неравнодушны к этой лошади. За целый день она ничего особенного не сделала, прошла немного по дороге.

– Я люблю заботиться о животных.

По мнению Анник, жизнь среди рыбы и контрабандного бренди не оставляла времени на заботу о домашнем скоте.

– Хардинг что, из вашей конюшни? Таких разводит ваш брат, обожающий лошадей?

– Спенс? Нет, Хардинг не из тех. Я позаимствовал его в Дувре, хотя Спенсу он бы понравился. Если б я привел лошадь домой, он бы попытался выиграть ее у меня в карты. И вероятно, смошенничал бы, раз дело семейное.

– Наверное, хорошо иметь братьев и сестер. Я часто так думала.

Четыре дня Грей рассказывал ей свою историю, как будто всю жизнь дожидался возможности рассказать ее неряшливой французской шпионке, идущей по пыльным дорогам Кента. Теперь она знала о доме в Сомерсете, где он вырос, где живут его родители, старший брат Спенс и младшая сестра.

Анник представляла себе огромный фермерский дом с лошадьми в конюшне, с цыплятами, которыми гордилась его мать, каждый имел свое имя и родословную, восходящую к Константинополю, и все не похожи на других. Теперь она знала, что у Роберта есть собственный дом, Тайдингз, которым управляет тетушка. Второй брат его служит в армии, и есть еще три замужние сестры, которые моложе его и живут отдельно.

Она с радостью и грустью будет это вспоминать, когда они расстанутся.

Привал они устроили в стороне от дороги. Анник переворачивала угли заостренной веткой. Она разводила такие искусные, невидимые костры уже тысячу раз. Мало дыма, и никаких искр в темноте: ничто не выдаст место их ночлега.

Роберт закончил баловать Хардинга и сел рядом с ней.

– Красивая мелодия. Что это?

– Что? О, я даже не сознавала, что напеваю. Это детская песенка. Дайте вспомнить… По-английски будет примерно так: «Пусть сточные канавы наполнятся кровью аристократов. Дайте нам вымыть руки в их кишках. Пусть тот, кто противится мнению народа, умрет, словно крыса». Ну и так далее.

– Боже мой!..

– Вот именно. Хотя мелодия красивая. Жаль, что голос у меня, как у вороны. Мы, дети, пели ее, прыгая через веревочку. Мне было шесть лет, когда мы взяли Бастилию, мы все без исключения были кровожадными. Как странно, что все мальчики, с кем я играла, теперь в армии или мертвы.

– Интересное время.

– Париж в те дни был центром вращения истории. Мечты были реальны, как уличные камни. Тысяча возможностей. То, чего вы, англичане, не понимаете. Мы, французы, не остановимся, пока весь мир не будет завоеван для революции. Наполеон оседлал эти мечты и направляет их к собственным целям.

– Думаете, мир не сохранится?

Анник знала, что нет. В планах Альбиона указана дата вторжения. Она знала каждую дорогу, по которой будут маршировать отряды Великой армии. Треть из них будет убивать и заниматься мародерством на этой дороге. Огонь костра уютно потрескивал, а она уже видела горящие дома.

– Страсть Наполеона – завоевывать, а не править. Мира не будет. Пока мы сидим здесь, он снова готовится к войне.

– Может, он выберет для вторжения какую-нибудь другую страну, где и воды кругом не так много, и флот поменьше.

– И климат получше. – Сегодня, как и вчера, их поливав дождь. Ей не нравилось постоянно быть мокрой.

– Один из римских писателей что-то говорил насчет дождей в Англии. Искажена дождем… что-то вроде этого.

Ее удивило, что Роберт Фордем, контрабандист и сын мелкого землевладельца из Сомерсета, так образован. Но возможно, он много читал, находясь в море.

– Это Тацит. Он сказал, что небо в этой стране искажено облаками и частым дождем, но сильных холодов не бывает. Думаю, положение не слишком изменилось за последнюю тысячу лет. Дожди здесь остались.

До того как чистить лошадь, Грей снял черный свитер, расстегнул на груди рубашку и закатал рукава. Он был загорелым, как все люди, работающие в море, с грубой от ветра и соленой воды кожей, В желтом свете костра он выглядел темной массивной скалой, непреклонным и очень красивым.

Раньше она могла бы восхищаться им, тогда ей еще присуща была своего рода наивность. Время, проведенное с Греем, сделало ее умнее и намного безрассуднее. Она не заставила себя отвернуться и смотреть на что-нибудь другое, менее волнующее. Она становилась слабовольной.

Костер разгорелся, скоро угли от него можно будет использовать для приготовления еды.

– Неправильно, что мы, французы, должны вторгаться сюда. – Она взглянула на Роберта. – Вы улыбаетесь, но для француза это не так очевидно. Вам, англичанам, станет лучше без ваших глупых немецких князьков, проматывающих народные деньги. Вы должны иметь республику и всеобщее голосование.

– И Наполеон принесет нам это? – спросил Роберт.

– С этого начнется. – Ее жизнь была бы проще, если б она меньше думала. – Наполеон что-то здесь улучшит. Но дорогой ценой. Когда он высадится на этот зеленый остров, то сожжет все красивые фермерские дома, мимо которых мы сегодня проходили.

– Вы не можете остановить это, Анник.

Она могла. От нее зависит, сгорят ли те дома вместе с пухлыми фермершами и босоногими детьми. Это стало ее решением, когда шесть месяцев назад Вобан отдал ей в руки планы Альбиона. Выдав их англичанам, она станет предательницей, и за это ее ждет смерть. А Вобана тут же вытащат из его постели, обесчестят и пошлют на гильотину. Франция подвергнется большой опасности, зато дети в том белом фермерском доме будут живы.

А может, и нет. Откуда ей знать?.. Возможно, другие такие же невинные дети умрут вместо них. Вмешательство в судьбы государств – страшное дело.

Год назад она поехала бы в Лондон, отдала бы все в руки Судье и выполняла бы приказы. Сейчас она уже не ребенок, и ее ответ не мог быть простым. Она перевернула на бок оранжевый уголек, сосредоточив на нем внимание. В конце концов, ей не обязательно принимать решение сегодня.

Роберт изучал содержимое корзинки, приобретенное час назад в белом фермерском доме. Под красным цветастым полотенцем лежали замечательные продукты – сосиски, хлеб и маленькие коричневые яйца.

– Я бы не осмелилась просить еду. Знаете, вы очень смелый.

– Не побоялся ужасного кентского фермера в его берлоге? – Он расстелил между ними полотенце. – Они не так опасны.

– Он мог спустить на вас собак. Я их не люблю.

– Приму к сведению.

Волосы на его груди, куда падал свет костра, были золотистыми. Она представила, как это будет, если до конца расстегнуть и снять с него рубашку. Волосы на ощупь будут как мех, а кожа жесткой. Когда она находилась под действием наркотиков, Грей для тепла завернул ее в свою кожаную куртку. Если она прижмется щекой к Роберту, он ей напомнит ту кожу. Твердые мускулы, как у Грея. И руки его будут, как у Грея. Такие же загрубевшие от работы руки он положит ей на грудь…

Анник закрыла глаза. Она не могла сказать, кого сейчас хочет больше – Грея или Роберта? Возможно, она сходит с ума.

– Вот хлеб. Сосиски. – Роберт положил хлеб на красное полотенце, сосиски насадил на раздвоенную ветку. – Не хочу больше ограничивать себя ягодами и кислыми яблоками. Это не жизнь для мужчины.

– Хорошо. Но вы заплатили фермеру. А я не могу покупать такую еду. Имея всего три фунта…

– И шесть пенсов. Да, вы уже говорили. У меня денег значительно больше…

– Поздравляю. Но я не могу взять еду и не заплатить свою часть.

– Моральные терзания?..

– Они повсюду, если ищешь. Но возможно, я глупа.

– Похоже на то. И яйца. – Они лежали на дне корзины в соломенном гнездышке, сделанном женой фермера. – Был человек, который мог сказать, от какой курицы яйцо. В Дельфах.

Он пытается ее отвлечь. Напрасно.

– Это из рассказа Монтеня. Там говорится: «Он никогда не ошибался. Имея множество кур, он мог сказать, какая из них его снесла». Не думаю, что это правда. Впрочем, я не так хорошо знаю кур. Но Монтень не поможет мне узнать, что делать с этой едой, хотя он, конечно, очень умный. Я уже приняла от вас мидии. А я не привыкла, чтобы меня кормили незнакомцы.

– Думаете, я пытаюсь вас соблазнить вареными яйцами? – Роберт выбрал одно и протянул ей, держа его тремя пальцами.

– Не будьте дураком! – Она вдруг очень разозлилась. Хотя взяла у него яйцо, и его пальцы даже не коснулись ее руки. – Вы абсолютно не пытаетесь меня соблазнить.

– Нет. – Он дружелюбно улыбался и совсем её не хотел. Что было очень досадно. – Дорогая Анник, если б вы остановились тут с вашими цыганами, вы бы прокрались ночью в курятник того милого фермерского дома, чтобы украсть несколько яиц?

В ответ на его рассказ о жизни в Сомерсете она рассказала ему эту часть своей жизни.

– Цыгане их не едят. Знаете, как можно отличить вареное яйцо от сырого, когда жонглируешь ими? Цыплята, должно быть, нервничают.

Анник несколько раз подбросила и поймала яйцо. По дороге она уже показывала Роберту свое жонглирование. Она думала, что это произвело на него впечатление.

– Тогда притворитесь, что украли еду у меня. Это успокоит ваши моральные терзания.

– Вы приводите неубедительный довод. – Она разбила яйцо о край корзинки и бросила скорлупу в огонь.

– Украдите у меня еще и хлеб. Очень хороший костер. Научились у цыган?

– Вряд ли я вообще разводила костер у цыган. Женщины не любят, когда дети ворошат их костры, портя еду пеплом. А этой хитрости… – Анник обвела веткой сделанное в земле углубление, которое сохраняло огонь и делало его невидимым в темноте. – Этому я научилась у одного солдата в Тироле. Насколько мне известно, он до сих пор в армии, выжил. Но я не думаю, что он был хорош в бою. Просто умел его избегать, что в высшей степени необычно для человека в форме. Он мне говорил, что не любит убивать людей.

– А вы кого-нибудь убивали, когда были в армии? – Роберт перевел взгляд с жарящихся сосисок на нее. Выражение лица, как часто бывало, непроницаемое.

– Знаете, я не думаю, что вообще кого-либо убила, только оперировала. Правда, кое-кто, на кого я была зла, мог, в конце концов, умереть, потому что я ударила его ножом. Хотя этого трудно избежать. В нашей жизни происходит слишком много убийств.

– Должен с вами согласиться.

– Убийство – глупый ответ, неблагоразумный. Так сказал мне отец перед тем, как его повесили. Я убедилась, что это правда.

– Вы никогда не убивали? – Он пристально изучал ее.

– Насколько я знаю, нет. И все же я скажу вам о себе нечто такое, что меня не красит, Роберт. Тот человек, который первым бросился на меня… Я порезала ему сухожилие большого пальца. Эту рану не излечишь. Он уже не сможет ничего держать в правой руке и вообще пользоваться ею. Никогда в жизни. Я не такой уж хороший человек.

– Возможно, его следующая жертва поспорила бы с вами. Опять ваши моральные головоломки. Возьмите сосиску, пока я над этим подумаю.

Роберт протянул ей сосиску на конце ветки, чтобы она могла снять ее хлебом. Ближе он к ней не подходил. Он не говорил о жене, но, вероятно, она у него была, и он хранил ей верность. Счастливая женщина, его жена.

За дни совместного путешествия Анник изучила Роберта Фордема. Знала каждую морщинку на его лбу, едва заметный шрам на левой руке, видимо, от небрежного обращения с рыболовным крючком. Знала, как он двигается, как играют мышцы на его шее, когда он оборачивался, чтобы оглядеть дорогу за их спиной.

Это был подарок, который сохранила для нее память. Она уже не забудет Роберта Фордема.

– Завтра мы приедем в Лондон, – сказала она.

– До полудня, если не задержимся. Вы собираетесь провести ночь под мостом?

– Там или в переулке. Я недолго сплю. Мое дело займет всего несколько дней. Потом я исчезну, город недобр к одиноким женщинам, не имеющим денег.

– Я покажу вам одно безопасное место рядом с Ковент-Гарденом.

Ей очень хотелось остаться с ним в этом безопасном месте. Анник съела кусочек сосиски.

– В ней есть все специи. Иногда я нахожу английскую кухню интересной. Роберт… – Она была рада, что темно. Некоторые слова можно сказать лишь в темноте. – Завтра утром, когда мы будем в Лондоне, я пойду своей дорогой, а вы поедете в Сомерсет.

– Нет, вы этого не сделаете. – Анник вздохнула:

– Полагаю, вы знаете, что я вас хочу?

– Да.

– Так я и думала, потому что не очень умело это скрывала. Я даже не сразу поняла, что со мной случилось. Наверное, все произошло из-за того, что вы спасли мне жизнь. А также из-за человека, который был со мной во Франции. Я вам не говорила о нем.

– Не говорили.

Она медленно ела, стараясь найти правильные слова:

– Он стал чем-то вроде безумия, поразившего меня. Тогда я была одинокой, без друзей и в большой опасности. Думаю, причина в этом. Несмотря на все обстоятельства, я полюбила его. И люблю до сих пор. Но я обнаружила, что могу хотеть других мужчин. Это неловко и унизительно. В душе у меня полное смятение. Вы не должны обращать внимание на то, что делает мое глупое тело.

– Не буду.

Анник подождала немного, затем продолжила:

– Я никогда раньше не хотела мужчин. Ни одного. Это серьезный моральный недостаток—хотеть двух мужчин. Не знала, что я женщина такого сорта.

– Нет. – Кратко, сухо, без сентиментальности. – Вы ничего такого не сделали. Забудьте.

Контрабандист смотрит на обстоятельства просто.

– Интересная философия и, вероятно, правильная. Вы должны оставить меня, Роберт. Вы исполните свой долг совести, когда я перейду Лондонский мост. Иначе я вряд ли сумею устоять.

– Я не собираюсь к вам прикасаться. И я достаточно силен, чтобы отбиться, если вы забудетесь.

Анник не засмеялась, потому что это бы только поощрило его.

– Если я проживу очень долго, лет до ста, тогда я, возможно, пойму отношения мужчин и женщин. Пока что я знаю одно. Не важно, прикасаемся мы друг к другу или не прикасаемся. Нам этого уже недостаточно. Завтра мы все закончим. Полагаю, для вас тоже нехорошо быть в таком положении.

– «Мужчины умирают время от времени, и черви едят…»

– «Но не ради любви». Я теперь меньше уверена в этом, чем две недели назад, когда моя жизнь была несравнимо проще. Я не думаю, что умираю. Но с ума сойти могу.

– Я рискну. – Он не смеялся над ней, хотя в глазах таилась насмешка. – Я надежно устрою вас в Лондоне. Мы уже столько прошли вместе!.. Что значит еще один день?

Он постарался, чтобы это выглядело разумным. Знал ли он, как ему легко убедить ее в чем угодно?

– Порой мне очень не хватает матери. – Она без труда говорила ему правду. Явный признак, насколько он был для нее опасен. – Прошло шесть… нет, пять недель с ее смерти. А я продолжаю думать: я расскажу ей это или я спрошу у нее то. И потом вспоминаю, что никогда больше не увижу ее. Маман знала о мужчинах все. Она была очень мудрой. Она бы сказала мне, чтоб я вообще ни часу не оставалась с вами.

– Я не собираюсь вас обижать, Анник.

Она не могла удержаться от смеха, хотя жевала сосиску.

– То же самое говорил мне он. Человек во Франции, который был недобр ко мне и кого я до известной степени любила. Знаете, вы немного похожи на него.

– Правда?

– У вас фигуры похожи. Он даже больше, чем вы, и очень сильный. Хотя вы тоже сильный, конечно. Но вы разные по характеру. В нем совершенно нет мягкости. Впрочем, таким и должен быть человек его положения. И он старше вас.

– Старше? – Роберт изумленно смотрел на нее.

– Он главный в своей работе. Должно быть, он лет на восемь – десять старше вас. Он чрезвычайно решительный, хотя вы тоже, но он совсем не так приятен. Еще он не пахнет рыбой. Это из-за вашего свитера, красивого, искусно связанного, только нуждающегося в стирке…

Пуля свистнула мимо. Задев ее волосы, как муха.