Глава 6

Следующие три дня они ехали от рассвета до заката по дорогам, вдоль которых тянулись вспаханные поля и зеленеющие пастбища. К обеду появлялось солнце, чтобы согреть их, небо было ярко-голубым, облака — девственно белыми, обочины дорог покрывала высокая трава, и весь этот пейзаж радовал взгляд и душу. Время от времени Элоиза позволяла Сэру Артуру не спеша трусить вперед, а сама, закрыв глаза, подставляла лицо щедрым лучам солнца. Если бы не тупая боль в нижней части тела, да не постоянное недовольство его сиятельства, она могла бы решить, что близка к небесам.

Однако гораздо ближе к ней оказался Уитмор, и он, как выразился бы Майкл Даннолт, был весьма далек от небес. С каждой милей, приближавшей их к его владениям, граф становился все мрачнее и раздражительнее. Он всякий раз отвергал помощь Элоизы и едва не устроил скандал, когда она помогала одному из его людей упаковывать оставшуюся провизию. Он пришел в ярость, когда она все же настояла на своем присутствии при закупке им овса и сушеных яблок у хитрого арендатора и эля у деревенского трактирщика. А когда она вставала на колени для молитвы, он вообще с трудом себя сдерживал.

После каждой их ссоры Элоизу разыскивал священник, чтобы успокоить ее, извиниться и заверить в том, что граф вовсе не хотел… Но даже отцу Бассету становилось все труднее оправдывать поведение графа. И еще хуже было то, что душевная неуравновешенность его сиятельства передалась воинам, омрачив их лица и подавив обычное добродушие. Днем они ехали, будто окаменев в седлах, за вечерней трапезой едва обменивались парой слов, а улыбок и вовсе не было видно. Своими наблюдениями Элоиза поделилась с подругой, добавив, что все эти воины совсем не похожи на людей, ожидающих встречи с родственниками.

Но изменения произошли не только в их отряде — разительно изменился и вид сельской местности. Два дня спустя, когда все остановились на полуденный отдых, Элоиза увидела невозделанные поля, раздерганные, покосившиеся стога сена, заросшую дорогу, которой явно давно не пользовались. Зелень практически отсутствовала, даже почки деревьев еще не набухли.

Она хотела попросить объяснений у Майкла Даннолта, но не смогла его найти. Отец Бассет тоже куда-то пропал.

— Где мы находимся? — наконец спросила она сэра Саймона.

Лицо обычно веселого рыцаря выражало страдание.

— На земле Уитмора.

Элоиза огляделась: бурые поля, чахлый низкорослый кустарник по обеим сторонам дороги, мертвые деревья.

— Это Уитмор?

— Да, это он, — раздался сзади хриплый голос графа. — Саймон, мне нужно с тобой поговорить.

Сэр Итан и Паско, оказавшиеся рядом, тоже были призваны графом. Когда он увел их с собой, Элоиза, пробравшись сквозь сухие заросли, поднялась на вершину соседнего холма, откуда ей открылась совсем не вдохновляющая картина. Буро-серое лоскутное одеяло — лишенное красок свидетельство безделья. Она нахмурилась. Погода теплая, так где же пахари и дети, собирающие камни, где сеятели, где пасущиеся стада и отары, где резвящиеся ягнята? Элоиза посмотрела на заросшую сорняком бурую траву под ногами, потом на сгущающиеся в небе облака. Где весна?

Наступает его судный день. Перил с тяжелым вздохом посмотрел на монахиню, обозревающую его земли. Он, конечно, распорядился вычистить, а потом освежить к их возвращению дом и все остальное, велел крестьянам привести в надлежащий вид общинные земли и дороги за наружными стенами, а когда они подъехали достаточно близко, отправил Майкла, отца Бассета, теперь вот еще Саймона, Итана и Паско, чтобы они проверили, как люди выполнили его приказ. Но он не мог ничего поделать с землей или недостатком тепла, восстановить то, чего, казалось, лишила их сама природа, ополчившаяся против Уитмора.

Его арендаторы и вилланы называли это «проклятием». Любую трудность, любую неудачу, любую потерю они всегда приписывали влиянию нескольких злобных слов. За два года, что он был здесь лордом, ему, как он ни старался, так и не удалось внушить своим людям, что они заблуждаются. Доведенный до крайности, он наконец согласился найти себе невесту, которая снимет проклятие с его земель. Но вместо невесты, преисполненной высочайшей добродетели, он везет в свой разоренный дом монахиню, преисполненную высочайшего рвения осудить любую сторону его жизни и характера, испытывающую к нему недоверие и неприязнь. Она постоянно суется не в свое дело, любопытна, строптива, назойлива и самонадеянна. Она занята каждую минуту, когда не сидит на лошади: проверяет провиант, который он закупил, отдает команды, отправляет его воинов обратно к арендатору и пивовару, потому что ей, видите ли, не нравится качество продуктов, встает на колени по любому поводу, гоняет отца Бассета взад-вперед, словно он мальчик на посылках для нее, а не для Бога… Впрочем, Господь, похоже, даже был счастлив, так как Бассету уже не хватало времени, чтобы утомлять Его своими мольбами.

Перил больше не торопил свой отряд, когда они ехали по полям и фруктовым садам, давая людям возможность подготовиться к их возвращению. Он заставлял себя не оглядываться на нее, ибо слишком хорошо помнил свое первое впечатление от зала и господского дома, чтобы лелеять надежду, что она найдет их привлекательными.

Замок, выстроенный на самом высоком холме, сразу бросался в глаза. Каменная стена окружала общинные земли, над которыми возвышалась незаконченная главная башня. Вокруг этого сооружения, как гусята к матушке-гусыне, жалось несколько временных на вид строений и одно более прочное из обтесанных камней и бревен. Издалека дом выглядел строящимся замком, но вблизи оказывалось, что сложенные бревна потемнели от солнца, ветра и непогоды, а между неиспользованными камнями разрослись поколения сорняков, полностью закрывшие многие из них. Возле стен вдоль дороги стояли хижины, коровники, сараи, за ними в разных направлениях тянулись общинные выгоны, где несколько овец и коров оспаривали друг у друга оставшиеся пучки бурой травы. К востоку лежали невспаханные и незасеянные поля, а неподалеку на западе виднелась небольшая роща.

Дорога после утреннего дождя стала не шире грязного прокоса между хижинами, в воздухе висел тяжелый запах навоза из соседних загонов для скота, истлевшей соломы и горящего торфа.

«Дом», — со вздохом подумал Перил. К несчастью, именно таким он его и помнил.

«Его дом», — презрительно подумала Элоиза, изучая крепкую стену и недостроенную башню, Здесь не было ничего, кроме запущенности и нежелания довести начатое дело до конца. Такого она не ожидала. Столь гордый аристократ должен был бы иметь дом и поместье, оправдывающие его гордость. Впрочем, наружный вид может быть обманчивым, возможно, господский дом за этими стенами, конюшни и хозяйственные постройки содержатся в большем порядке.

Тут внимание Элоизы привлекли люди, идущие по дороге к воротам поместья или бегущие со стороны полей, чтобы встретить своего лорда. Некоторые, главным образом дети, выкрикивали приветствия и махали руками. Взрослые же, в основном бедно одетые и босые, только перешептывались да уважительно склоняли головы, когда граф проезжал мимо. Что-то возвращение лорда не вызвало в Уитморе особого ликования, решила Элоиза.

Миновав ворота, они направились к главной башне, где их ожидали встречающие. Элоиза обрадовалась, заметив среди них сэра Саймона, сэра Майкла, сэра Итана и дружелюбного Паско. Однако первым спешившегося графа приветствовал пожилой человек в бархатной одежде и с цепью управляющего.

— Ваше сиятельство! — Опираясь на костыль, он шагнул направо, туда, где, по его предположениям, стоял граф. — С возвращением, сэр. Живым и здоровым.

Граф метнулся к нему, чтобы перехватить старика, и обнял его за плечи.

— Седжвик! — крикнул он ему в ухо, разворачивая управляющего лицом к прибывшим. — Как дела? Все ли тут в порядке?

— Эль? Вы желаете эля? — Старик обернулся, собираясь отдать приказание.

— Нет, нет… Я не хочу эля… Я хочу знать, как дела в поместье!

— Ваш отец покинул земную юдоль. — Лицо у старика вытянулось. — Он умер в своей…

— Да, да, уже два года назад. Я спрашиваю, все ли в порядке? — рявкнул граф.

— Все хорошо, — кивнула пожилая женщина в бархатном платье и косынке на шее, опиравшаяся на руку девочки.

Кожа у нее под глазами висела складками, большинство зубов отсутствовало, а рука так дрожала, что сотрясала руку девочки.

— Ни смертей. Ни увечий. Ни великих бедствий, — сообщила она.

К удивлению Элоизы, граф облегченно вздохнул и с признательностью кивнул ей.

— Хорошо, мадам. Спасибо, — по-французски ответил он, после чего помог Элоизе и Мэри-Клематис спешиться.

— Это ваша невеста? — Седжвик проковылял к Элоизе, уставился на нее и вдруг испуганно отшатнулся. — По мне, она похожа на монахиню!

— Она и есть монахиня, — нехотя ответил граф. — Это сестра… сестра…

— Элоиза, — подсказала та.

— Вы женились на монахине?

Старик пришел в ужас, так же как и другие обитатели замка, когда слова «женился» и «монахиня» быстро, как зараза, распространились и среди домашних слуг. Некоторые женщины, крестясь, упали на колени, мужчины заговорили все разом, требуя ответа отца Бассета.

— Я еще не женился, — возвестил граф. — Сестра Элоиза и сестра Мэри-Клематис приехали сюда, чтобы помочь мне подготовиться к прибытию моей невесты.

На миг все замолчали, однако его объяснение никого не успокоило, и снова поднялся гвалт.

— Но мы уже готовы, монсеньор, — заявила старая леди. — Мы работали день и ночь… ночь и день…

— Так, значит, ты монахиня, а? — Седжвик почти уткнулся носом в Элоизу, чтобы получше рассмотреть ее. — — Одна из тех святых женщин…

— Я из святого Ордена Добродетельных невест, — осторожно проговорила она, и ответом ей был тяжелый вздох.

Старик повернулся к остальным:

— Вы слышали это? Добродетельная невеста! Его сиятельство привез добродетельную невесту!

Воцарилось молчание, а потом откуда-то сзади донесся юный голос:

— Что такое «добродетельный» человек и зачем граф взял себе невесту?

Граф побагровел и с трудом сдерживался.

— Я пока еще ни на ком не женился! Во всяком случае, ни на одной из этих сестер! — рявкнул он, очевидно, решив, что сила звука — единственный способ овладеть ситуацией.

Когда его слова наконец достигли ушей присутствующих, он подвел старую леди к Элоизе.

— Наша хранительница ключей мадам Флермор, — представил ее граф, а потом указал на старика, продолжавшего изучать Элоизу с неприлично близкого расстояния. — Мой управляющий Седжвик. Вы уже знакомы. Он был управляющим у моего отца и управляющим его отца, до того как…

«И вероятно, управляющим Ноя на его ковчеге», — подумала Элоиза, избавившись наконец от пристального изучения, поскольку граф повел их с Мэри-Клематис в главный зал. Они прошли через прихожую с каменным полом, с чадящими факелами на стенах, затем поднялись по широким каменным ступеням и оказались в громадном полутемном зале. Его площадь могла бы вместить целое войско, потолок был очень высоким; с толстых балок, поддерживающих его, свисало то, что осталось от некогда ярких цветных знамен. Теперь их, как и стены, покрывал толстый слой копоти. Она, казалось, впитала в себя даже скудный свет, который с трудом пропускали внутрь расположенные где-то высоко окна.

Воздух был спертым, пахло прогорклым топленым салом, протухшей едой и плесенью, хотя на полу лежал, похоже, совсем недавно срезанный тростник. Факелы, воткнутые в железные скобы по всему периметру зала, нещадно дымили, а немногочисленные предметы мебели выглядели довольно жалкими и рассохшимися. Люди, собравшиеся тут, говорили одновременно, перекрикивая друг друга, и от голых каменных стен отражалось громкое эхо.

Взойдя на помост, граф приказал своим домочадцам вернуться к работе, но в этот момент в зал ворвалась свора прыгающих, лающих и тявкающих собак. Они весело сопротивлялись попыткам служанок и мальчика-псаря выгнать их прочь.

От радости два здоровенных пса едва не зализали до смерти Элоизу, оказавшуюся на их пути. Сэр Саймон и сэр Итан оттащили разыгравшихся животных, а сэр Майкл проводил ее к стулу возле камина. Потом выручили Мэри-Клематис, и девушки испуганно жались друг к другу, пока зал очищали не только от развеселившихся животных, но и 0т слишком шумных гостей.

— Черт побери, Майкл, я послал тебя вперед убедиться, что все готово! — сказал расстроенный граф, когда исчезли последние лающие и крикливые.

— Простите, милорд. Я говорил им… Мы все им говорили… Они…

Майкл замолчал, увидев ковыляющего к ним Седжвика.

— Проклятые церберы. — Старый управляющий беззубо улыбнулся. — Рад видеть вас, я думаю, как и все остальные. Полагаю, вы наглотались достаточно пыли и захотите промочить горло.

Вместо эля Элоиза с Мэри-Клематис попросили воды? и когда они напились, граф приказал мадам Флермор проводить сестер в приготовленную для них комнату.

Они последовали за трясущейся экономкой вверх по широкой винтовой лестнице в конце зала. Дважды им пришлось останавливаться, чтобы дать старой француженке перевести дух. Но в конце концов они добрались до затхлой комнаты над залом, где их ждали новые соломенные тюфяки, старые деревянные койки, сальная лампа на грубо сколоченном столе, не закрытое ставнями окно, где свили гнезда ласточки, избыток паутины да вековая пыль.

Оглядевшись, как будто она впервые увидела эту комнату, мадам Флермор сообщила, что пришлет им воду и чистое белье. Потом старая леди показала, как пройти в гардеробную, и дала совет при надобности пользоваться ею, ибо комнатных горшков на всех не хватает. Когда экономка удалилась, Мэри-Клематис с ошарашенным видом села на койку и сложила руки.

— Ну что же, комната довольно… большая, — проговорила она, но в голосе ее не было слышно привычного оптимизма.

Элоиза молча подошла к окну, оглядела крытые соломой деревянные крыши и внутренний дворик внизу. Она убеждала себя, что это, возможно, к лучшему. Аббатиса недаром предостерегала ее от поспешных суждений, наверняка имея в виду нечто подобное. Впрочем, могло быть и хуже.

— Нам с тобой все покажется не столь ужасным, когда мы поедим и хорошенько отдохнем, — вздохнула Элоиза, надеясь убедить себя и подругу. — Мы просто устали и переутомились.

Кивнув, Мэри-Клематис легла на пыльный матрас и чихнула. Потом еще раз. И еще.

Вскоре Элоиза убедилась, что получить в Уитморе горячую еду и ночной отдых не так-то просто. На первую трапезу в графском поместье их повела испуганная длиннолицая женщина в замызганном платье, поверх которого красовался новый льняной передник. Она велела им с Мэри-Клематис идти впереди, а сама настороженно смотрела на них, крестясь и что-то бормоча, когда они спускались по лестнице в зал.

Столы уже были подняты на главный помост и возвышение лорда, но еды на них не было. Факелы, сальные свечи и огонь в камине позади графского стула освещали зал. Но покрытые копотью стены все равно оставались мрачными и холодными, а воздух был пропитан странным, гнилостным запахом.

При появлении Элоизы и Мэри-Клематис граф, беседующий на помосте с рыцарями, повернулся, чтобы их поприветствовать, а рыцари вежливо кивнули им. Элоиза онемела, увидев графа, надевшего свою лучшую одежду: бархатную стеганую куртку со стоячим воротником и прорезными рукавами, бархатные же штаны, пояс, украшенный золотым узором и полудрагоценными камнями, мягкие сапоги из оленьей кожи, облегающие почти до колен его мускулистые икры. Темные волосы были еще влажными после мытья, отросшая за время путешествия борода исчезла. В других обстоятельствах Элоиза сочла бы графа даже изысканным — пока не встретила его пронзительный взгляд, от которого у нее побежали по телу мурашки. Решимость доказать себе и ей в первую очередь, что он соответствует требованиям мужа, была написана в каждой упрямой морщинке и воинственном выражении его лица.

— Сестры, — он пошел им навстречу с протянутыми руками и учтиво поклонился, когда они любезно ему ответили, — позвольте мне приветствовать вас в Уитморе достойным образом. Не желаете ли немного вина, пока нам не подали ужин?

Элоиза вспыхнула, когда он за руку повел ее к столу на возвышении, сделав знак слуге принести им кубки. Она всегда отказывалась от вина, но, увидев, что отец Бассет усердно прикладывается к своему кубку, подумала о долгой ночи в холодной комнате и решила, что им с Мэри-Клематис не повредит, если они немного согреются.

Она сделала глоток и мгновенно пожалела об этом. Вино имело неприятный уксусный вкус, от которого у нее на глазах выступили слезы.

Поскольку был пост, то первым блюдом, естественно, оказалась рыба: копченая, тушеная, жареная, фаршированная луком-пореем, — все пересушенное, пересоленное и жесткое, как невыделанная кожа. Затем подали чашки с острой похлебкой, состоящей, должно быть, из всех попавшихся под руку корнеплодов. Пусть дрянной, но суп, могла бы сказать Элоиза, если бы не его цвет и густота.

Следующим блюдом стали пироги с удивительнейшей комбинацией начинок. Она бы никогда не поверила, что такое возможно: творог с селедкой; ямс с острым козьим сыром; лук, капуста, редиска и сушеные сливы. Люди графа, морщась, принялись за еду. Элоизе удалось отщипнуть по кусочку от тех пирогов, которые показались ей не слишком обугленными.

Наконец подали главное блюдо — жареных каплунов… с приятным известием, что отец Бассет, несмотря на пост, дал им специальное разрешение на жаркое в честь гостей. Птицы, обугленные снаружи и абсолютно сырые внутри, были вряд ли съедобны. Но поскольку граф пристально следил за ней, Элоиза расковыряла тушку, оторвала волоконце мяса, хотя так и не смогла заставить себя его проглотить.

Обменявшись с Мэри-Клематис страдальческим взглядом, она снова отхлебнула кислого вина в надежде, что это избавит ее от неприятного привкуса еды, оставшегося во рту.

Когда тарелки, чашки и кубки опустели, начались разговоры, но ощутимая напряженность в зале не исчезла до тех пор, пока граф не попросил дородного Уильяма Райта сыграть на лире какую-нибудь мелодию. Тот начал было добродушно отказываться, ссылаясь на свое неумение, однако резкий приказ графа заставил его замолчать и приняться за дело. Толстые пальцы Уильяма на удивление быстро и ловко перебирали струны, а сам он хотя и пел незатейливые деревенские баллады, но его сильный голое придавал глубину музыке, которая доставляла истинное наслаждение.

Едва вспыхнули споры по поводу лирики, усугубленные большим количеством выпитого эля, Элоиза встала, извинилась за себя и Мэри-Клематис, объяснив, что им пора на вечернюю молитву. Граф с каменным лицом тоже поднялся и приказал отцу Бассету их проводить.

— В этом нет необходимости, — возразила она, следя за попытками священника встать с места. — Вы только скажите нам, как пройти в часовню.

— Сегодня вы помолитесь у себя в комнате, — заявил граф. — А часовню вы сможете посетить в другой раз.

Наверное, Элоизе стоило возмутиться, услышав его повелительный тон, но она не хотела провоцировать еще один неприятный инцидент перед отходом ко сну. Пробормотав «спокойной ночи», она взяла свечу, и они с Мэри-Клематис поднялись по винтовой лестнице наверх.

Перил смотрел, как эта «Знаток мужчин» и ее компаньонка покидают его зал, его общество, и чувствовал себя так, будто висит над бездонной пропастью на очень тонкой веревке.

Возвращение домой оказалось кошмаром. Его управляющий окончательно свихнулся, его экономка сегодня бесконечно жаловалась на свой ревматизм и не вставала с постели. Приготовления, о которых он просил, выполнены плохо и не до конца. Он испугался грядущего «суда Божия», когда «Знаток мужчин» осматривала его владения. Он видел, что она подмечала каждую деталь в обстановке зала и отказалась от невкусного ужина. Ее критический взгляд не упустил ничего.

Она заметила всю неухоженность, запущенность и непродуктивное использование каждого дюйма его владений.

Перил сделал приличный глоток кислого вина и поморщился. Ему не под силу что-либо изменить.

Наверху Элоиза и Мэри-Клематис готовились ко сну так же, как привыкли делать это в монастыре. Сняли верхнюю одежду, вымыли лицо и руки, потом встали на колени для вечерней молитвы. Элоиза по своему обыкновению закончила раньше подруги, подошла к своей узкой деревянной койке, достала щетку и провела ею по гриве непокорных волос.

Вскоре к ней подошла Мэри-Клематис, чтобы помочь.

— Разреши мне, — попросила она, забирая у Элоизы щетку. — Я не делала этого уже несколько лет. Каюсь… иногда мне их так жалко.

— А мне ничуть, — сердито ответила Элоиза, держа в руке толстую рыже-золотую прядь. — Я бы сию минуту их отрезала, если бы могла.

— Элли! — возмутилась Мэри-Клематис. — Даже и думать не смей о таких вещах! Ты должна беречь свои волосы до принятия обетов. Чем длиннее и красивее они будут, тем больший дар ты принесешь Господу. А они у тебя великолепные. Я бы хотела, чтобы и мои были такими же густыми, мягкими… такого же красивого цвета.

— Мне они только мешают, — сердито буркнула Элоиза, бросая щетку в сундук. — Не могу дождаться, когда от них избавлюсь.

Мэри-Клематис вздохнула, подошла к своей койке, надела одолженный у подруги ночной чепец и завернулась в шерстяные одеяла.

— Если бы ты не могла быть монахиней, Элли, что бы ты делала?

— Я уже монахиня во всем, кроме обетов.

— Я знаю, но если бы ты не могла…

— Даже не говори об этом, — резко оборвала подругу Элоиза. — Орден дал мне важное задание. После возвращения я собираюсь принять обет и когда-нибудь обязательно стану аббатисой. — Она потушила лампу, сдернула с койки одеяла и тоже завернулась в них.

Однако, лежа на кровати и глядя в потолок, Элоиза пожалела о резкости своего тона.

— Извини, Клемми. Я совсем не хотела тебя перебивать.

— Все в порядке, я понимаю, — ответила после долгой паузы Мэри-Клематис, и ее вздох неожиданно перешел в стон. — Кажется, приветственный ужин его сиятельства абсолютно не приветствуется моим желудком. Этот ужасный каплун… Я взяла слишком большой кусок и потом не могла оставить его недоеденным, увидев, что граф смотрит на меня. А ты не испытываешь недомогания?

— Я вообще его не ела, — фыркнула Элоиза.

Но все-таки положила руку на живот, вспомнив непривлекательный вид еды и негодующий взгляд графа, когда она ее отвергла. Просто удивительно, как жители этого дома могут выносить такую пищу.

— Я подумала, что каплун будет очень вкусным, — жалобно произнесла Мэри-Клематис.

— Даже благословение архиепископа вряд ли привело бы эту птицу в съедобное состояние, — рассердилась Элоиза. — Завтра с утра я первым делом отправлюсь на кухню. Надеюсь, я смогу предложить несколько усовершенствований…

Среди ночи ее разбудили стон и какой-то шорох. Она повернулась на бок, плотнее закуталась в одеяла, но звуки не исчезли. Новый стон, уже громче, потом шаркающие шаги. Окончательно проснувшись и глянув через плечо, Элоиза увидела Мэри-Клематис, ходившую по комнате, державшись за живот.

— Клемми, что с тобой?

— Ох, я чувствую себя ужасно… Кажется, меня сейчас вырвет!

Элоиза сбросила одеяло и вскочила с койки.

— Где тут… — У них же нет горшка, вспомнила она и, подбежав к Мэри-Клематис, обхватила ее за талию. — В гардеробную, быстро!

Нащупав задвижку, она почти вынесла подругу на лестничную площадку. Так, лестница находится справа, значит, узкий коридор в гардеробную — слева. Впереди была приоткрыта дверь, которую Элоиза раньше не заметила, и оттуда падала столь необходимая сейчас полоска света.

— Ох, Элли… — простонала Мэри-Клематис, зажимая рот ладонью.

— Нет… ты не можешь делать это здесь!

Элоиза изо всех сил пыталась удержать подругу на ногах и дотащить до темного коридора. В дальнем конце мелькнул тусклый свет, обрисовавший мужскую фигуру в тот момент, как Мэри-Клематис выскользнула из ее рук и упала на пол.

— Нет, Клемми… Помогите нам, пожалуйста! — крикнула Элоиза тому, кто появился в коридоре. — Сестра Мэри-Клематис заболела, мне нужна помощь, чтобы довести…

Все произошло в один миг. Она поняла, что бежит за человеком, державшим на руках ее подругу, только уткнувшись ему в спину, когда тот остановился.

— Дверь, — приказал он.

И она наконец узнала их доброго самаритянина.

Ощупью пройдя вдоль стены коридора, Элоиза нашла дверную ручку. Свет упал на безвольную фигуру Мэри-Клематис, когда граф шагнул внутрь, усадил ее на скамью и вышел. Элоиза захлопнула за ним дверь и осталась с подругой. Клемми была холодной, потной и слабой, она придерживала ей голову во время рвоты, растирала плечи.

— Вы в порядке? — спросил граф из-за двери.

— Да, — ответила Элоиза.

— Довольно хорошо, — ответила она во второй раз.

— Думаю, мне нужна помощь, — призналась она после того, как Мэри-Клематис не смогла встать.

Дверь открылась, граф опять взял больную на руки, донес до лестничной площадки и остановился, поджидая Элоизу.

— Сюда. — Она распахнула дверь их комнаты и при лунном свете, проникающем в окно, указала на койку Мэри-Клематис. Потом она быстро откинула одеяло, чтобы он мог уложить ее подругу. — Нам требуется свет.

Граф тут же вышел. Элоиза накрыла больную одеялом, подоткнула его со всех сторон и пощупала ей лоб, стараясь не поддаваться страху. Они теперь далеко от монастыря и сестры Бернис с ее сильнодействующими травяными настоями. Если бы она посвятила больше времени изучению целительского искусства опытных сестер…

Граф вернулся с горящей свечой.

— Что еще нужно?

— Побольше одеял… с моей кровати. — Элоиза кивнула в ту сторону, гладя бледное лицо Клемми. — Ее сильно знобит.

Он принес два одеяла.

— Что с ней? — спросил граф.

— Трудно сказать. Она легко мерзнет, а с тех пор как мы выехали из монастыря, ей все время холодно. Она четыре дня провела в пути, к тому же переутомилась… ела непривычную пищу…

— Могу я сделать что-нибудь еще? — И после короткой паузы добавил: — Только скажите,

— Нам бы угля для жаровни, — Элоиза поежилась. — А то здесь холодно.

— Здесь чертовски холодно. Непонятно, как вы тут не окоченели. — Граф обследовал комнату и, обнаружив пустой угольный ящик, сдерживая гнев, спросил: — Они что, даже не обеспечили вас на ночь углем?

Прежде чем Элоиза успела открыть рот, он уже исчез. Она отыскала свою накидку и дрожа завернулась в нее.

— Прости меня, Клемми, — прошептала она, не зная, слышит ли ее подруга. — Я очень сожалею, что вовлекла тебя во все это.

Граф вернулся не только с углем для жаровни, но и с теплой грелкой для ног старшей сестры. Пока Элоиза подкладывала грелку под одеяло, он снова исчез, но через несколько секунд появился, неся дополнительный подсвечник и низкую скамеечку для нее, чтобы ей не пришлось стоять коленопреклоненной на холодном полу.

— Спасибо, милорд.

Сев на мягкую скамеечку, Элоиза впервые с тех пор, как он оказал им помощь, посмотрела ему в глаза. В его взгляде была тревога, лицо теперь не выглядело жестким и высокомерным, а было суровым и решительным.

— Воды, — слабым голосом попросила Мэри-Клематис.

— О, Клемми! С тобой все в порядке? — наклонилась к подруге Элоиза. — Где у тебя болит?

— Живот… — с трудом произнесла та. — Воды…

Граф шагнул к столу, но увидел пустой кувшин и, что-то яростно бормоча, вылетел за дверь. Не прошло и минуты, как он вернулся, держа в руках кувшин с водой, кубок, металлический таз и несколько льняных полотенец. Он налил воды и помог Элоизе напоить подругу.

— Теперь осталось только ждать, — с беспокойством проговорила она, — Если все дело в плохой еде, мы узнаем это утром.

— Если правда причина в ней, то проклятая еда не удержится и во мне, — ответил граф, присаживаясь рядом е койкой.

Элоиза слабо улыбнулась, потом взглянула на измученное лицо подруги и начала молиться, чтобы тошнота у нее быстрее прошла.

— Вероятно, мне не стоило брать ее с собой. Но она посвященная сестра Ордена и неистощимый источник мудрых советов. — Чтобы скрыть подступающие слезы, Элоиза опустила голову, надеясь, что он их не заметит. — Более того, она — моя лучшая подруга. Когда я приехала в монастырь, она была моей наставницей, моим учителем, моей старшей сестрой. Она помогала мне одолеть латынь, запомнить псалмы… выполнять религиозные наставления отца Элиаса и правила поведения в монастыре… терпеть долгое стояние на коленях во время постов, святых и праздничных дней… — Элоиза проглотила застрявший в горле комок. — Она всегда была рядом.

— За вашей спиной.

Его слова показались ей странными, пока она не поняла, что граф просто истолковал услышанное на свой лад, как воин.

— Да, наверное, можно сказать и так.

Осмелившись поднять глаза, она увидела, что он с задумчивым выражением изучает Мэри-Клематис. Его темные волосы были взъерошены со сна, на щеке след от подушки, глаза мрачно поблескивали. Он был в штанах и просторной рубашке, не завязанной у ворота и открывающей часть мускулистой груди.

Она никогда еще не находилась с мужчиной в такой интимной обстановке, и ей захотелось отодвинуться, чтобы упрочить свою роль экзаменатора. Но потом она решила использовать эту редкую возможность для получения новых сведений о нем и углубления тех, которыми уже располагала.

Ее взгляд скользнул по его носу и щеке ко рту. Самоуверенные, твердо очерченные губы до сих пор всегда казались ей тоньше и жестче. А теперь, среди ночи, при свете свечей он выглядел более доступным… более податливым… более человечным…

Осознав, что бесстыдно разглядывает его, Элоиза вспыхнула и, отвернувшись, нагнулась к своей подруге, которая спала уже почти спокойно. От ее резкого движения накидка сползла с ее плеч, выпустив на волю каскад непокорных, тронутых золотом волос. Перил даже перестал дышать, наблюдая, как они постепенно высвобождаются из плена, пока она мочит полотенце и вытирает им лицо подруги. Когда она привстала, волосы с одного плеча соскользнули, повиснув между ним и свечой, горевшей на столе, отчего пряди, казалось, вспыхнули ярким огнем. Это было, как тогда на стоянке, живое пламя.

Он не мог сказать, то ли ее волосы упали ему на руку, то ли его рука сама невольно потянулась к ним. Но он вдруг осознал, что наматывает прядь на палец и гладит ее, слегка удивленный, что не обжегся.

Она почувствовала натяжение волос и подняла голову. Ему показалось, что в ее изумленном взоре мелькнуло нечто похожее на теплоту и страсть, хотя при дневном свете ее глаза всегда были холодными голубыми озерами. Перил наклонился к ней, погрузил пальцы в волны шелковистого огня, запоминая свои ощущения и наслаждаясь ожиданием…

Ее губы не противились, но и не уступали его губам, как будто потрясение защищало Элоизу от каких бы то ни было чувств. Но он не останавливался, уговаривая, лаская, дразня… И она наконец ответила.

Сначала неуверенно, а потом растворившись вместе с ним в поцелуе. Еще раз проведя руками по пламенным волосам, он вдруг поднял ее со скамейки и опустил перед собой на колени.

Но легкий удар об пол оказался для Элоизы слишком резким ощущением, мгновенно вернувшим ей привычный здравый смысл, где поцелуи были не предусмотрены, нежелательны и непозволительны.

Она уперлась ему в плечи, оттолкнула его и, протиснувшись к своей скамейке, села на нее. И вдруг глаза ее расширились от ужаса, она вскочила и пересела на другое место, где их разделяла кровать Мэри-Клематис. Он поцеловал ее, дьявол его забери, и она ему ответила!

В следующий момент граф был уже на ногах: лицо мрачное, глаза потемнели от обуревавших его чувств, которые он старался подавить. Вдруг какое-то новое чувство заставило его нахмуриться и сжать кулаки.

Под его пристальным взглядом Элоиза осознала, что на ней только ночная рубашка, и прикрылась руками. Но он быстро вышел из комнаты, захлопнув массивную дверь,

Она перевела наконец дух и приложила ладонь к сердцу, которое стучало так, словно она бежала от погони. А разве нет? Бежала от недостойных и пагубных искушений плоти! Бежала от грешных уловок безрассудного, неразборчивого в средствах мужчины. От мужчины, который целовал и соблазнял женщину, находящуюся под его защитой, склоняя забыть про долг, если не про честь, и уступить его грубым домогательствам.

В монастыре ее предупреждали насчет светских нравов и знатных господ, которые не брезгуют самыми подлыми средствами, чтобы добиться своей цели. Но до этой минуты она не верила, что граф Уитмор — один из них.

Перил несколько секунд взирал на тяжелую дверь, совершенно обескураженный собственным поведением. Черт возьми, о чем он только думал, когда запускал пальцы в распущенные волосы монахини и целовал ее?

Вернувшись в свою комнату, граф окинул ее пристальным взглядом, как будто сомневался, что окованный железом дуб и светские условности могут стать серьезным препятствием на его пути к ней — или, на худой конец, между ним и его неожиданной очарованностью этой монахиней. Но что его так привлекает: она или ее волосы? Подойдя к широкой деревянной кровати, он начал снимать с себя рубашку. Второй уже раз эти потрясающие волосы завладели его чувствами, поставив на колени его собственный разум и завлекая в опасную ловушку искушения.

Перил тряхнул головой и с отвращением фыркнул. Ловушка соблазна, как бы не так! Скорее уж ловушка экзаменатора.

Он вдруг замер, не сняв до конца штаны. Ну конечно. Ведь эта монахиня знает мужчин, ей известно, в чем их сила, а главное — слабости.

Она устроила ему свой маленький экзамен, используя «болезнь» компаньонки и собственные прелести, чтобы проверить его порядочность. Дьявольская женщина. До сих пор ему не приходило в голову, что она, возможно, и сама часть их пресловутого «экзамена для мужа». А кем еще она может быть с этим колдовским пламенем волос, которое игнорирует все церковные запреты, когда речь идет о женском тщеславии?

Перил лег на кровать и закинул руки за голову. Ладно, пусть он не выдержал первое испытание, но будь он проклят, если опозорится в следующем! С этого момента «Знаток мужчин» увидит его только добрым, приятным, не вызывающим подозрений и очень внимательным.