Поднявшаяся суматоха пробудила Алисон от глубокого сна. Неужели это оружейный огонь?

Девушка, еще не успев прийти в себя и по-настоящему очнуться, в тревоге оглядела темный шатер. Стояла глубокая ночь. Почему же в лагере никто не спит? Джафар. Так он вернулся?

Сердце забилось так, что больно было дышать. Алисон вскочила с постели и начала шарить по полу в поисках платья. Наспех одевшись, она поспешила к входу в шатер. Страх и усталость одолевали девушку. Она совсем не спала вот уже две ночи, с той поры, как Джафар отправился на битву во главе отряда своих воинов, и измучилась к этому времени настолько, что наконец смогла задремать. Кроме того, силы ее после болезни еще не совсем восстановились.

Отдернув занавеску, она выглянула наружу. Значит, предчувствие ее не обмануло – воины возвращались домой. Женщины, дети, мужчины, остававшиеся в лагере, спешили встретить отцов и мужей. Многие стреляли в воздух в знак приветствия, горели огни бесчисленных факелов, слышались радостные крики. Так, значит, Джафар победил?

Алисон вонзила ногти в ладони и, затаив дыхание, искала глазами человека, в чьих руках была ее судьба. Джафар, жестокий похититель. Удалось ли ему утолить желание кровной мести?

И тут она увидела его, черного всадника, принимавшего как должное поклонение и похвалы обитателей лагеря. Алисон смутно осознала, что тяжелые удары сердца уже не причиняют такую боль. Он жив. Он вернулся к ней невредимым.

Непролитые слезы облегчения сжали горло. Алисон неотрывно смотрела на Джафара, на это суровое, гордое лицо, вопреки всем ожиданиям и доводам рассудка ставшее дорогим для нее.

Джафар осадил коня у своего шатра. Лагерь, казалось, окутала мертвая тишина. Алисон, не в силах говорить, просто смотрела на Джафара. Джафар тоже не произнес ни слова. Лицо в свете факелов было по-прежнему замкнутым и бесстрастным.

Алисон отчаянно хотелось узнать об Эрве, об исходе битвы, но не смогла заставить себя спросить, боясь услышать ответ. Она не перенесет известия о смерти Эрве… так же, как и мысли о том, что Джафар – его убийца.

И тут неожиданно Алисон услышала откуда-то тихие слова родного языка. Ругательство. Французское ругательство!

Девушка пошатнулась, не смея верить ушам. Но этот знакомый сварливый, родной голос снова донесся до нее из темноты.

– Господи милостивый, – шепнула она, охваченная робкой надеждой и страхом. – Дядя Оноре…

Ничего не видя вокруг, спотыкаясь и путаясь в полах длинного бурнуса, она зашагала вперед, но тут же нетерпеливо подобрала неудобное одеяние и продолжала оглядываться, пока не заметила знакомую поредевшую серебряную копну, сверкавшую в свете факелов. Оноре лежал на носилках, один конец которых тащили лошади, а другой – волочился по земле. В таких обычно возили раненых. И голос дяди звучал еле слышно, хотя он без устали продолжал проклинать язычников, задумавших его прикончить.

Алисон в недоумении остановилась и с радостным воплем, рвущимся из горла, медленно опустилась на колени рядом с носилками.

– Дядя, – хрипло выдохнула она. Оноре, мгновенно замолчав, уставился на нее.

– Пресвятая дева… Алисон! Мое любимое дитя! – Алисон порывисто обняла дядю. Несколько мгновений они стояли, прижавшись друг к другу, всхлипывая от облегчения. Наконец Оноре, громко застонав, отстранил племянницу и с гримасой боли вгляделся в ее лицо.

– Я с ума сходил от тревоги, родная. Ты здорова и невредима?

Алисон, не вытирая текущих по щекам слез, кивнула. Она не могла наглядеться на любимое лицо.

– Да, со мной все в порядке…

Но, прежде чем она успела договорить и спросить о здоровье дяди, маленький смуглый человечек выступил из тени и низко поклонился.

– Мемсаиб? Сердце мое наполняется радостью от встречи с вами.

– Чанд!

Алисон вскочила и бросилась на шею индийцу, едва не задушив его в объятиях, смеясь сквозь слезы, целуя темное сморщенное лицо.

– Мемсаиб! Это неприлично! – воскликнул Чанд и, с достоинством фыркнув, освободился от рук Алисон. Но она успела заметить подозрительный блеск его глаз. – Мемсаиб, молю, выслушайте меня. Ваш дядя тяжело ранен.

Сердце Алисон сжалось от ужаса и тоски. Она снова повернулась к Оноре. Тяжело ранен? Но он вовсе не выглядит умирающим, разве что чересчур бледным и определенно раздраженным. Но не похоже, что он вот-вот отправится на небо.

Девушка немного успокоилась. Скорее всего Чанд, как обычно, преувеличивает.

Тем не менее Алисон с беспокойством взглянула на Чанда. Индиец пояснил по-французски, с сильным акцентом:

– Есть ли здесь спокойное место, где я мог бы ухаживать за саибом?

– Да, дорогая, – вмешался Оноре прежним воинственным тоном. – Надеюсь, ты обладаешь некоторым влиянием на этих варваров? Они привязали меня к чертовой штуке и не отпускают! Клянусь, я истекаю кровью! Один из этих негодяев воткнул мне саблю в ребра, словно свинье, которую собрался насадить на вертел!

«Влияние?» – с отчаянием думала Алисон. Она ни в чем не сможет убедить берберов, особенно того, от чьего слова зависит судьба дяди – всесильного повелителя этого дикого племени.

Девушка беспомощно оглянулась и встретилась взглядом с мрачными, суженными глазами. Джафар бесшумно подошел сзади и молча наблюдал за ней.

Вероятно, он слышал весь разговор, потому что Алисон всего лишь умоляюще прошептала:

– Пожалуйста…

Она не успела договорить, как Джафар жестом подозвал кого-то.

– Гастар поможет тебе, – резко бросил он, перед тем как шагнуть ко входу в шатер. Алисон недоуменно смотрела ему вслед, не понимая, почему он так резко обращается с ней после той бесконечной нежности, которую выказал во время ее болезни. Но в этот момент, шаркая и бормоча что-то, подошла старуха лекарка. При виде Гастар Алисон виновато опустила глаза. Она так и не поблагодарила берберку за спасение. Впрочем, как и Джафара.

Она вновь проводила взглядом высокую темную фигуру и не сразу вернулась мыслями к настоящему. Сначала нужно позаботиться о дяде, а уж потом пытаться понять, почему Джафар так холоден.

Гастар приказала что-то мужчинам, и Оноре отнесли в ближайший шатер, где наконец отвязали и уложили на мягкий тюфяк. Оставалось лишь ждать, пока Гастар осмотрит рану. На долю Алисон и Чанда выпали роли наблюдателей, хотя индиец отнюдь не желал с этим мириться. Алисон едва удерживала его от вмешательства, уверяя, что на Гастар можно положиться. Затаив дыхание, девушка ждала, пока с груди Оноре снимут кровавые повязки, и с радостью увидела, что все не так уж страшно. В правом боку оказалась неглубокая и чистая рана, и два ребра были сломаны. Нагноения Алисон не заметила, и Гастар легко сумела зашить рассеченную плоть. Алисон держала дядю за руки, пока Гастар не закончила шить и не перетянула ребра.

Только когда Оноре, выпив воды с настойкой опия, мирно уснул, Алисон смогла расспросить Чанда обо всем, что случилось. По-видимому, берберам удалось одолеть французов без особого труда.

– Уже в конце битвы я начал бинтовать рану Ларусса-саиба, но тут нас отыскал вождь берберов.

Чанд невольно вздрогнул, очевидно, до сих пор не придя в себя от страха.

– Я думал, он убьет нас! Но мои молитвы были услышаны, потому что вождь приказал нам помочь.

– Но почему? – с недоумением спросила Алисон, не понимая, почему Джафар пощадил заклятых врагов. – Он объяснил почему?

Чанд покачал головой, увенчанной тюрбаном.

– Только приказал оказать помощь Ларуссу-саибу. Как может ничтожный слуга вроде меня осмелиться расспрашивать могущественного повелителя?

– Нет, конечно, нет. Но что случилось потом?

– Люди вождя перевязали всех раненых, даже французов, и похоронили убитых. А привезли сюда нас… только нас. Не знаю, что стало с остальными пленными, – мрачно, с немалой долей страха ответил Чанд.

– Слава Аллаху, мы нашли вас, мемсаиб, хотя и стали пленниками. Наверное, этот берберский вождь будет нас пытать?

Алисон поспешно покачала головой.

– Уверена, что он никогда не сделает этого.

Хотя она сомневалась в добрых намерениях Джафара по отношению к французам, все-таки не могла поверить, что он способен пытать раненого Оноре и беззащитного слугу.

Девушка, нахмурившись, глядела на любимого дядю, чью вялую руку так и не успела выпустить. Она была бесконечно благодарна Джафару за то, что он не бросил Оноре на поле боя. Но что побудило его сделать это? Обыкновенное милосердие? Традиции мусульман насчитывают много веков, а предложить гостеприимство даже врагу считалось священным долгом. Отказать раненому в убежище означало запятнанную честь всего племени. Вероятно, берберы тоже следуют этому обычаю. Однако по-прежнему непонятно, почему Джафар привез именно Оноре… если только не собирается использовать его как очередного заложника собственных политических амбиций. Это единственное, имеющее смысл объяснение.

Однако было еще множество непонятных деталей. Почему, например, Джафар взял на себя труд позаботиться о раненых и похоронить тела врагов?

При этой мысли горло Алисон тоскливо сжалось. Из-за нее погибли люди, едва не потерял жизнь дядя, а преданный слуга пожертвовал свободой.

– Прости меня, Чанд, – пробормотала она дрожащим голосом.

Чанд, должно быть, понял, что испытывает девушка в этот момент, потому что темные глаза сочувственно блеснули.

– Не нужно винить себя, мемсаиб. Эти берберы сражались с французами еще до того, как вы приехали в эту страну, и будут продолжать драться еще долго после вашего отъезда.

Он старался утешить ее. И, вероятно, был прав. Не стоит проклинать себя за каждое сражение между алжирцами и французскими завоевателями. Ненависть и горечь – словно гнойная рана в душе каждого туземца и каждого солдата, вынужденного сражаться на чужой земле. Джафару не нужны предлоги, чтобы заманить в ловушку врага. Его жажда мести требует утоления. А счеты к семье де Бурмонов…

Алисон прерывисто вздохнула, пытаясь собрать все свое мужество. Как страшно услышать правду о судьбе Эрве! Но она должна знать…

– Что с Эрве? Полковником Бурмоном? Видел, что с ним стало?

– Нет, как ни грустно мне говорить об этом, но мы были отрезаны от отряда Бурмона-саиба.

Алисон закрыла глаза, обрадованная уже тем, что Чанд не видел Эрве мертвым.

– Вы устали, мемсаиб, – строго заметил Чанд. – Почему бы вам не прилечь? Я посижу с вашим дядей.

И опять Чанд был прав. Вряд ли она сможет что-то сделать сейчас. Кроме того, нужно поскорее увидеть Джафара.

Алисон, кивнув, наклонилась и нежно поцеловала дядю, а потом и Чанда, чем невероятно смутила его.

– Тебе тоже надо бы немного поспать, – велела она. – Утром пораньше я приду сменить тебя.

– Но где вы живете?

Алисон поколебалась. Чанд, естественно, беспокоится о том, как устроена его подопечная, и не только потому, что хочет знать, как найти ее, если Оноре вдруг станет плохо. Индиец привык спать, свернувшись клубочком, у двери комнаты Алисон, и она уже давно перестала пытаться запретить слуге выполнять то, что он считал своим долгом: отец Алисон нанял его, чтобы защищать девочку, и защищать ее он будет до последней капли крови. Охранять ее жизнь и добродетель.

Щеки Алисон мгновенно вспыхнули. Как она может признаться во всем Чанду, который был ей нянькой, любил, как собственное дитя? Как может сказать, что спит в шатре похитителя, делит с ним постель, отдается его ласкам, словно жена или любовница!

– Мне отвели шатер, – пробормотала она.

– Там вы в безопасности, мемсаиб?

В голосе слуги слышались знакомые встревоженные нотки. Алисон выдавила ободряющую улыбку.

– Да, вполне. И тебе ничто не угрожает.

И она поклялась про себя, во что бы то ни стало сдержать слово.

Шум веселья давно стих, люди разошлись, так что Алисон без помех добралась до шатра. Охранник тоже исчез, некому было мешать ей сбежать, но Алисон неожиданно поняла, что в этом больше нет необходимости. Теперь, когда дядя здесь, она и не подумает покинуть его. Вероятно, именно таков и был замысел Джафара, когда он привез Оноре в лагерь.

Алисон нашла Джафара в шатре. Он стоял в дальнем углу комнаты. Над его головой мерцала масляная лампа, озаряя комнату уютным светом, но Алисон нерешительно остановилась на пороге, жадно глядя на Джафара. Боже, она должна сейчас быть безмерно счастлива, радоваться его возвращению, но мысли об ужасной судьбе Эрве не давали покоя. Как ей жить дальше, если Джафар окажется безжалостным убийцей?

Однако Алисон не знала, как подойти сейчас к Джафару, о чем спросить. Он стоял спиной к ней, золотистая голова опущена, плечи сгорблены, словно под гнетом тяжелого бремени.

И это действительно было так. Тяжелые мысли терзали утомленный мозг. Перед глазами мелькали разрозненные картины и сцены кровавого боя.

После битвы он разыскал дядю Алисон среди погибших и раненых и, поняв, что тот может умереть от сильного кровотечения, приказал доставить его и индийца в лагерь, хотя заметил недоумевающие, вопросительные взгляды соплеменников. Им явно не пришелся по душе приказ спасти раненого француза, заклятого врага. Но никто не осмелился возразить.

Возможно, это было не самым мудрым решением, но Джафар ни о чем не жалел. Вряд ли старик перенес бы обратный путь в Алжир без отдыха и надлежащего ухода.

– Идиот несчастный, – тихо, мрачно выругал себя Джафар. Два месяца назад он не пожалел бы о гибели еще одного француза. Но это было до встречи с Алисон Викери. Только ради нее он помог Оноре. Слишком хорошо он знал девушку, чтобы не понять, какую глубокую любовь она питает к дяде. И после той боли и отчаяния, которые он принес ей, несправедливо наносить еще один жестокий удар. Алисон. Джафар решительно закрыл глаза, пытаясь отогнать неотступный образ прелестной молодой пленницы. Но так и не смог забыть, какой увидел ее сегодня: растрепанной, сонной и ослепительно прекрасной, несмотря на испуганное бледное лицо. Боялась ли она за него? Тревожилась ли хоть чуть-чуть? Или ему только почудился блеск облегчения в этих серых, затуманенных слезами глазах?

Однако он и представить себе не мог, как сильно она беспокоится о дяде. Видя, как бросилась Алисон к раненому, Джафар на мгновение испытал безумное, несбыточное желание увериться, что он ей тоже небезразличен. Как ему хотелось обнять ее, вытереть слезы, утешить и смягчить боль! Боль, которую сам же вызвал.

Эти слезы, словно расплавленным свинцом, падали ему на душу, и без того истерзанную угрызениями совести и презрением к себе. Как он посмел отвести саблю в последний момент? Только трус и бесчестный человек не мог найти в себе силу воли отомстить врагу.

Почему, почему он забыл о своей клятве?! На все был единственный ответ – Алисон. И это он сделал ради нее. Пощадил жизнь человека, которого она любила. Опозорил свое имя, память родителей.

Кулаки Джафара конвульсивно сжались. Именно этого он всегда боялся, против этого боролся многие годы. Английская кровь восторжествовала над берберским наследием. Никогда не думал он, что предаст священный обет, исполнению которого посвятил жизнь.

Несмотря на высокое положение вождя, Джафар знал, что придется отвечать за свой поступок. Берберские воины подчинялись лишь человеку, которого уважали или боялись. Однако не в его натуре внушать страх. Он не какой-нибудь жалкий деспот и не станет добиваться повиновения силой оружия. Если он не сможет заслужить добровольную преданность людей, не стоит оставаться правителем.

Но теперь он, вероятно, и не заслуживает чести быть вождем, особенно после того, как позволил французу жить…

– Джафар!

Джафар резко вскинул голову и обернулся. Он не слыхал тихих шагов Алисон. Увидев его смуглое лицо, искаженное страданием, девушка потрясенно замерла.

– Что случилось? – встревоженно спросила она, быстро подбегая к нему. Маска немедленно вернулась на место, и глаза Джафара вновь стали непроницаемыми. Алисон нежно коснулась небритой щеки, спеша утешить его. И эта первая ласка, которой она одарила Джафара, стала всего лишь выражением сочувствия.

Джафар отпрянул, словно прикосновение этой руки обожгло его. Алисон медленно отступила, ощущая, как страх и тоска вновь сжимают сердце. Куда исчезла та нежность, которую он когда-то так щедро ей дарил?

Алисон понимала, что следует немедленно узнать, жив ли Эрве, но не могла заставить себя потребовать ответа. Правда могла оказаться слишком невыносимой. И еще хуже узнать, что Джафар – причина гибели полковника.

Напряженное молчание все тянулось. Алисон не знала, что сказать загадочному, суровому человеку, стоявшему перед ней. Джафар ждал, что сейчас она спросит о судьбе жениха. В ее глазах читался невысказанный вопрос. Но видеть, как в глазах девушки вновь засияет любовь к проклятому французу, было выше его сил.

Наконец Алисон заговорила, но спросила не об Эрве де Бурмоне.

– Почему ты привез моего дядю сюда? – тихо выдохнула она. Джафар не испытал ожидаемого облегчения. Что из того, что Алисон не выказала своих страхов за жениха? Но он не желал также обсуждать ни ее дядю, ни причины своего неожиданного поступка – этим он только выкажет Алисон собственную слабость и уязвимость.

Но, к счастью, он не обязан отчитываться ни перед кем, а тем более перед женщиной. Она по-прежнему в его власти, его пленница, принадлежит ему!

Джафар безмолвно отвернулся и широкими шагами направился в спальню. Алисон последовала за ним, но у самой занавески остановилась, глядя, как он отстегивает тяжелые позолоченные ножны, усыпанные драгоценными камнями.

– Почему, Джафар?

– Потому что таково было мое желание, – неприветливо процедил он сквозь зубы.

Алисон поколебалась, не понимая причины его гнева.

– Джафар… пожалуйста… мой дядя – старый человек и тяжело ранен к тому же. Неужели у тебя совсем нет жалости?

Джафар тихо выругался, обжигая ее свирепым взглядом.

– Разве это не жалость, Эхереш? Предпочитаешь, чтобы я оставил его на поле битвы?

– Нет… конечно, нет.

Алисон взволнованно стиснула руки. Она была безмерно благодарна Джафару за заботу о дяде, но не могла не бояться за будущее узников.

Девушка глубоко вздохнула. Она не станет молить за себя, но заплатит любую цену, чтобы вызволить дядю из заключения. Однако у нее осталась лишь одна вещь, которую можно предложить Джафару.

Алисон с трудом сглотнула. Сумеет ли она унизиться до того, чтобы стать любовницей… нет, наложницей этого мстительного воина, человека, которого она не знает… Но она знала Джафара. Знала, что иногда он может быть нежным и заботливым. Или неукротимым и безжалостным. Оставалось надеяться только, что он проявит милосердие…

– Ты когда-то хотел, чтобы я пришла к тебе по доброй воле, – прошептала она так тихо, что он едва ее расслышал. – Чтобы я покорилась тебе. Хорошо, я согласна. Стану называть тебя господином, выполнять любое желание… отдамся тебе… если только отпустишь дядю.

Даже в полумраке Алисон заметила, что задела его за живое. Джафар внезапно стиснул челюсти, хотя по-прежнему ничего не ответил. Алисон с беспокойством искала его взгляда, пытаясь проникнуть в его мысли. Неужели передумал и охладел к ней? Правда, тяжелые испытания последних недель не прибавили ей красоты, но еще недавно Джафар, казалось, пылал к ней желанием и даже не обращал внимания на то, как сильно исхудала Алисон.

– Хочешь, чтобы я встала на колени? – Алисон шагнула ближе и встала перед Джафаром. – Поверь, я готова на все ради освобождения дяди и моего слуги.

Потрясенный ее предложением, разъяренный тем, что девушка могла так унизить себя, Джафар уничтожающе сверкнул глазами.

– Я отказываюсь.

Его лицо зловеще потемнело, но Алисон, хотя и испугалась, все ж не подумала сдаваться.

– Неужели не понял? Я готова заключить с тобой сделку. Их свобода в обмен на мою. Освободи их, и я стану твоей.

– Берберский вождь не торгуется с женщиной! – процедил Джафар.

– Да, возможно, в вашей стране такого просто быть не может, но в моей все по-другому! Клянусь чем угодно, я сделаю все, что прикажешь. Склонюсь перед твоей волей. Никогда не стану тебе противиться.

Его стиснутые кулаки побелели от напряжения, а лицо больше не напоминало равнодушную маску: оно осунулось и было искажено чем-то, напоминающим боль.

Это и была боль. Боль и сознание вины. Он должен был освободить ее. Любой благородный человек так бы и поступил. Однако он не мог заставить себя отпустить Алисон… по причинам, в которых не желал признаваться даже себе.

Конечно, он вправе держать ее в плену и дальше. Теперь, когда в его власти оказался и дядя Алисон, французы должны пойти на уступки. Кроме того, вчера он взял в плен и де Бурмона, чтобы позже обменять на заложников-арабов. Но пока переговоры не окончены, он не может позволить себе потерять хотя бы малейшее преимущество. Более того, племя никогда не отпустит европейцев без выкупа. Особенно сейчас. Особенно после того, как он отказался от кровной мести.

Джафар сознавал, что это довольно шаткие доводы, но все же куда предпочтительнее истинных, куда более серьезных и трагических причин, по которым он хотел удержать Алисон.

Он не сможет жить, зная, что она вернется в объятия другого. Особенно его кровника.

Джафар закрыл глаза. Боже, какая горькая ирония в том, что он попал в свою же ловушку! И виноват во всем, потому что предал обет, священную клятву мести. И вот теперь должен расплачиваться.

Однако выхода нет. Единственное, на что не способен Джафар, – дать Алисон свободу. Она принадлежит ему! Аллах свидетель! Только ему!

Но какой ад поднимался в душе Джафара при мысли о том, что на самом деле это не так! Лишь из-за его постыдной слабости полковник будет жить, и молодая женщина, с таким беспокойством глядевшая на Джафара, теперь навсегда уйдет из его жизни.

Ярость и отчаяние загорелись в Джафаре. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее, не сорвать злость. Это она превратила его в слабого, безвольного глупца!

– Ты так спешишь разделить со мной постель, что даже готова продаться? – язвительно осведомился он.

Алисон резко вскинула подбородок и взглянула Джафару в глаза прямо, вызывающе, в полном противоречии с только что данным обещанием.

– Я спешу избавить моего дядю от страданий, только и всего. Если для этого потребуется продать себя, да, я готова пойти на это.

Готова. Именно этого он ждал, хотел добиться, и вот теперь она предлагает ему себя. Ее тело за свободу дяди.

Но каким нужно быть подлецом, чтобы принять подобные условия? Согласиться на такое предложение?

Однако Джафар не знал, хватит ли у него силы воли противиться.

Глубоко вздохнув, он с деланным спокойствием ответил:

– Судьба твоего дяди не в твоих руках.

– Джафар, пожалуйста…

– Нет! Я не желаю это обсуждать! И не собираюсь заключать с тобой никаких сделок!

Алисон долго молчала. Джафар смотрел в ее бледное, прекрасное лицо, видя ее боль и отчаяние и все-таки не желая, не собираясь положить конец разговору.

– Ты… ты не станешь пытать их? – выговорила она наконец, и этот дрожащий голос поразил Джафара в самое сердце.

– Нет, – мрачно пробурчал он. – Конечно, нет.

– Но и не отпустишь?

– Нет.

– Но почему? Потому что они нужны тебе здесь? Потому что я нужна тебе? Собираешься держать меня в плену, чтобы наконец отомстить?

«Но это не имеет ничего общего с местью», – яростно подумал Джафар и сам удивился собственным мыслям. Когда он перестал считать Алисон орудием мести? В тот момент, когда она угрожала покончить с собой? Когда лежала без сознания и металась в жару?

Он продолжал смотреть на нее, с мучительной ясностью вспоминая строки любовного стихотворения неизвестного берберского поэта, услышанные несколько лет назад, в которых говорилось о том, как ужасно желать и не обладать. Тогда он презирал подобные сантименты. Но это было до того, как он познакомился с Алисон, познал эту неутолимую, настойчивую потребность овладеть ею, сделать своей. Пусть весь мир знает, что он ее господин и повелитель!

Алисон наблюдала за его внутренней борьбой, пытаясь понять, что она означает.

– Но можешь ты по крайней мере сказать, что собираешься делать с нами?

Джафар отступил и решительно отвернулся:

– Отправишься вместе со мной в мой дом, где и останешься, пока раны твоего дяди не заживут.

– Я… я не понимаю.

– Твой дядя легче поправится в прохладе гор. И там гораздо больше удобств, к которым вы привыкли. – И, поколебавшись, добавил: – Вы будете моими почетными гостями.

Алисон, горько вздохнув, покачала головой. Как это похоже на Джафара – отдавать приказы под видом вежливого приглашения.

– Вернее сказать, твоими узниками.

– Как тебе угодно.

Алисон закусила губу.

– Ты сказал, что, когда все будет кончено, позволишь мне вернуться в Алжир. Утверждал, что, как только завершишь свою миссию, отпустишь меня на свободу.

Джафар мгновенно напрягся.

– Я еще не выполнил свою миссию.

Сердце Алисон, казалось, перестало биться.

– Что… что ты сказал?

Джафар, оглянувшись, бросил на нее взгляд, полный бешеной ярости.

– Я сказал, что потерпел неудачу. И не убил твоего драгоценного жениха.

Алисон потрясение уставилась на него.

– Эрве жив? – хрипло прошептала она.

Джафар, не отвечая, с силой сжал кулаки. Ноги Алисон подкосились, и она почти рухнула на колени, с трудом веря ушам. Господи Боже! Эрве жив?!

– Что… случилось? – выдавила она. – Эрве ранен? Ты взял его в плен?

Блеск медово-коричневых глаз Джафара почти ослепил ее.

– Я не убил его. Тебе придется удовлетвориться этим.

– Джафар, пожалуйста, – умоляюще повторила девушка, боясь, что вот-вот расплачется. – Я должна знать.

Джафар только стиснул зубы. Он мог ей объяснить, что полковник Бурмон и остальные французские офицеры находятся в лагере Бен Хамади, и хотя он пощадил врага, все-таки не намеревается и близко подпускать его к Алисон Викери. Кроме того, Джафар не собирался объяснять ей, какую власть она имеет над ним. Однако не мог отказать в простом утешении.

– Он мой пленник, – бросил Джафар, – но цел и невредим.

Алисон закрыла глаза. Эрве в плену, но жив! Жив! Радость хлынула в сердце, облегчая груз отчаяния, который она несла так много дней. Джафар не дал Эрве умереть! Он вовсе не тот жестокий варвар, каким она его считала! И не бессердечный убийца! Джафар благороден, добр и милосерден!

Алисон, вне себя от счастья, закрыла лицо ладонями. Джафар выругался. Вынести это невозможно! Она думает лишь об этом проклятом французе! Двумя шагами он пересек комнату и, стиснув плечи Алисон, поднял ее с пола.

– Не смей плакать о нем! – Только сейчас Алисон осознала, что по ее лицу катятся жгучие слезы, слезы ликования, слезы восторга. Девушка молча смотрела на Джафара. Рыдания сжимали горло, и говорить она не могла.

Не дождавшись ответа, Джафар еще сильнее сжал ее плечи.

– Прекрати немедленно, слышишь?

Алисон судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки.

– И что теперь? Что станется с Эрве?

Пальцы Джафара больно впились в кожу.

– Довольно! Я запрещаю произносить при мне его имя! Понятно?

Алисон медленно кивнула. Даже странные, неразумные требования Джафара не смогли затмить торжество, которое испытывала в этот момент девушка. Она свободна, свободна от мрака, неотвязного страха, преследовавшего ее эти последние несколько недель, свободна от неумолимых угрызений совести.

Она глядела на него сквозь пелену слез. Его глаза по-прежнему сверкали бешеным гневом, и это должно было бы испугать Алисон, однако, как ни странно, почему-то успокоило. Более того, в ее памяти воскресло воспоминание о той ночи, темной ночи безумного желания, когда Джафар дал ей угадать, что это такое – быть женщиной. Алисон отчаянно пыталась забыть эту ночь, забыть жгучие, страстные ласки, которыми он осыпал ее, заставляя терять голову и рассудок, дрожать от неутоленного желания. И теперь ее нервы, тело, сердце и кожа неожиданно вспомнили те ощущения, которые лишь он смог в ней вызвать.

Девушку пронзила неудержимая дрожь. Она хотела дотронуться до Джафара, потребность, бушевавшая в ней с такой первобытной страстью, придала ей решимости поднять руки и запутаться пальцами в его густой гриве.

Джафар на мгновение застыл, словно не в силах вынести ее прикосновения, однако не отстранился. Алисон шагнула ближе и прижалась к нему всем телом. Она знала: он по-прежнему хочет ее, ведь Джафар сам научил ее распознавать истинную страсть, именно он виновен в том, что Алисон простилась с прежней наивностью. Она ощущала напряжение мужского тела, исходящий от него жар, твердость набухшей мужской плоти. Он сгорает от желания.

И она тоже хотела его. Хотела испытать те утонченные наслаждения, которые обещали его ласки, хотела почувствовать властное прикосновение этих жестких губ.

Глядя в глаза цвета осенних листьев, она подняла голову в ожидании поцелуя.

– Алисон, не надо!

Слова прозвучали тихим рычанием, приказом, мольбой. Но она не подчинилась. Джафар, не в силах отстраниться, закрыл глаза, чтобы не видеть Алисон. Однако, когда ее теплое дыхание коснулось его лица, остатки самообладания исчезли.

Его губы, голодные, жестокие, беспощадные, прижались к ее губам. Неутолимый инстинкт обладания, более сильный, чем любые доводы разума, охватил его. Он хотел прогнать все мысли о Эрве де Бурмоне из ее головы и сердца. Хотел, чтобы она шептала его имя, молила его о ласках, кричала от радости, достигнув невероятных высот наслаждения, которое он дарил ей.

Безжалостная свирепость его поцелуя испугала Алисон не из-за неукротимого гнева, которым все еще был полон Джафар, но потому, что в этом поцелуе ощущалась боль. Его боль. Мучительная уязвимость, ранимость, неожиданно ставшая частью и ее души.

Девушка что-то тихо пробормотала, застонала и, сдаваясь, приоткрыла губы.

Джафар мгновенно понял, что она готова на все, грубо схватил ее за волосы: возмущение и чувственное возбуждение зажгли пламя в крови. Негодование на себя за то, что предал родителей, отступился от клятвы, гнев на Алисон, причину этого предательства. Ярость при мысли о том, что она любит другого. Бешенство оттого, что она сейчас отвечает ему из благодарности за спасение жениха.

Да, это всего лишь благодарность. Ужасное сознание этого, словно солью, обожгло открытые раны, неожиданно вернув Джафара к реальности. Он не собирается и не желает воспользоваться ею из благодарности. Не допустит, чтобы призрак Бурмона был третьим в их постели. Он никогда не сможет жить с собой в ладу после этого.

Сверхчеловеческим усилием взяв себя в руки, Джафар оторвался от Алисон и почти оттолкнул ее от себя. Испуганная девушка непонимающе смотрела на него. Лицо Джафара было застывшим, неподвижным, челюсти плотно сжаты, хотя дышал он слишком часто и неровно.

– Такой ты не нужна мне, Эхереш.

Жестокие слова будто обдали ее ледяной водой. Не зная, что делать, Алисон молча опустила голову.

Джафар шагнул к постели и поспешно собрал меч и бурнус.

– Джафар… что…

Джафар, не отвечая, набросил бурнус на плечи и пошел к выходу.

– Ты уходишь?

– Да.

Алисон нерешительно шагнула за ним и остановилась.

– Но куда ты идешь?

– Переночую со своими людьми! Я внезапно обнаружил, что и у меня есть совесть!