Алисон не привыкла смиренно умолять, но, опасаясь за собственный рассудок, решила, что вечером, пожалуй, стоит забыть о гордости и попросить Джафара разрешить ей иногда ездить верхом. Она выбрала момент, когда они остались наедине, и, по ее предположению, он мог поддаться ее уговорам. Остатки ужина были убраны, и Махмуд отправился спать.

Алисон прихлебывала кофе, украдкой поглядывая на Джафара. Он читал, растянувшись на подушках, повернув страницу к светильнику. Алисон выяснила, что Джафар подписывался на французские журналы, и сама перечитывала их не один раз, чтобы занять себя, хотя некоторые выпуски приходили с опозданием на месяц.

Ее удивляло, что берберский воин интересуется новостями из Франции. Но он вообще казался удивительным человеком. Она никогда не знала, чего от него ожидать, кем он сегодня предстанет перед ней – диким сыном пустыни или лощеным, воспитанным джентльменом. В этот момент Джафар выглядел почти цивилизованным. Он снял тюрбан, и непокорные пряди волос цвета гречишного меда упали на лоб, переливаясь золотом в свете лампы. Если не считать загорелой кожи, Джафар легко мог сойти за европейца. Вероятно, поэтому он и казался ей смутно знакомым.

Отблески пламени смягчили мрачную суровость его черт, создавая обманчивый, волнующий эффект, – теперь Джафар выглядел моложе и куда добрее, чем был на самом деле. Однако он действительно мог быть добр, решила Алисон, вспоминая нежность его поцелуев и те постыдные мгновения, когда едва не отдалась ему.

Алисон мысленно выругала себя. Подобные рассуждения лишь расстраивали и без того натянутые нервы.

– Почему ты читаешь эти журналы? – спросила она внезапно, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей и заодно начать беседу.

Джафар взглянул на нее, подняв брови, словно удивленный, что она обратилась к нему. За все это время Алисон впервые добровольно заговорила со своим похитителем.

– Хочу быть в курсе всего происходящего во Франции, – пояснил он, немного помолчав.

– Зачем?

– Чтобы знать, что замышляют французы в отношении моей страны, особенно теперь, когда завоевали Алжир.

– Именно читая журналы, ты научился так хорошо говорить по-французски?

Джафар пожал плечами.

– Да… Есть еще и другие способы. Мудрец всегда старается узнать язык врага.

Алисон хотела было расспросить его подробнее, но решила, что ей нет дела до его тревог. Она хочет лишь одного – поскорее освободиться и заставить Джафара заплатить за похищение.

– У меня к тебе просьба, – объявила она, резко сменив тему разговора. – Мне хотелось бы каждый день час или два ездить верхом.

Джафар нахмурился и долго раздумывал, прежде чем ответить:

– Зачем?

– Потому что мне необходимо отвлечься. Я медленно схожу с ума от безделья, поскольку не привыкла целыми днями ничего не делать, как, впрочем, и молить о малейшей милости.

– Но разве Махмуд не выполняет твоих повелений?

– Конечно, выполняет, но ты не даешь мне ни малейшей свободы! Меня никогда не выпускают, гостям не позволено ко мне приходить, и я целыми днями никого не вижу, кроме тебя, что, согласись, не такое уж приятное общество.

– Я пошлю к тебе женщин из лагеря. Возможно, Тагар…

– Спасибо, – нехотя пробормотала Алисон, – но не могу я сидеть неподвижно.

Не получив ответа, она вышла из себя, забыв о твердом намерении не злить похитителя.

– Неужели не понимаешь, насколько невыносимо сидеть здесь целыми днями, словно в тюрьме?! И ничего не делать, кроме как мерить шагами пол и мучиться сознанием, что, вероятно, никогда не увидишь семью, родных, родину?!

На щеке Джафара дернулся мускул, однако он продолжал сохранять спокойствие.

– Я подумаю над твоей просьбой, – сказал наконец бербер.

– Почему не можешь дать мне ответ сейчас? Боишься, что попытаюсь сбежать, если позволишь ездить верхом?

– Да, такое приходило мне в голову, – слегка улыбнулся Джафар.

Алисон и сама об этом подумывала, однако не собиралась признаваться. Ей удалось весьма убедительно покачать головой и фыркнуть:

– Да это просто самоубийство – пытаться бежать, не зная дороги. Куда я пойду?

– В данный момент только в постель. Пора спать.

Алисон раздраженно вскинулась, сверкнув глазами.

– Черт бы тебя…

И, вовремя спохватившись, прикусила губу, заглушив уже было готовые сорваться с губ проклятия. Нельзя, ни за что нельзя позволить ему разозлить себя до такой степени, чтобы сказать и сделать что-то поспешное. Но и умолять она не станет. Не позволит себе унизиться, чего он, очевидно, и добивается.

Однако, к изумлению Алисон, Джафар, хотя и частично, все же согласился на ее требование.

На следующее утро появился голубоглазый стражник Сафул с длинноствольным ружьем и жестами и несколькими знакомыми арабскими словами дал Алисон понять, что та может пойти за ним. Несколько часов ушло на прогулку по городу черных шатров – douar, – как называлось берберское поселение. Алисон наслаждалась первым глотком свободы, стараясь при этом и тщательно запомнить на случай побега окружающее.

Шатры были расставлены большим кругом, в границах которого паслись скот и лошади. За шатрами находились артезианский колодец, снабжавший лагерь водой, и песчаная впадина, служившая туалетом. Алисон примерно так и предполагала, поскольку в арабских шатрах не было элементарных удобств. Если не считать шатра Джафара. Ночной горшок лишь подтверждал ее предположение: Джафар тщательно планировал похищение. И хотел, чтобы Алисон ни при каких обстоятельствах не покидала его шатра. Кроме того, он, по-видимому, не желал, чтобы Алисон надевала мужские бриджи, поскольку ей так и не вернули европейскую одежду. Хотя Алисон носила то же, что и остальные женщины – длинное платье и хаик – большой платок, все равно привлекала к себе любопытные взгляды обитателей лагеря, где бы ни появлялась. Правда, это не мешало девушке отвечать им такими же взглядами.

Алисон решила, что берберы – красивое племя. Большинство мужчин обладали такой же гордой осанкой и словно выточенными чертами лица, как Джафар, хотя многие отрастили бороды.

О некоторых заботились жены, но была в лагере и большая палатка, где женщины готовили еду для воинов и слуг. Когда Сафул позволил ей остановиться у этого шатра, Алисон увидела Тагар, хлопочущую вместе с десятком подруг.

– Ehla! – застенчиво приветствовала Тагар. – Добро пожаловать.

Алисон с искренней радостью улыбнулась, продолжая наблюдать, как женщины готовят обед над открытым огнем, в который подбрасывали сухие верблюжьи кизяки. Сегодня они жарили пустынных куропаток и делали традиционный кускус, национальное блюдо берберов. Только сейчас он не был сладким, как за завтраком. Сваренные на пару зерна пшеницы подавались с кусками баранины и овощами.

Алисон было жалко покидать женщин, зато позже, вернувшись в палатку, она принялась расспрашивать Махмуда о его народе. Махмуд нехотя рассказал кое-что о племени Джафара. Это были берберы, принявшие арабские обычаи и обычно живущие в горах. Все мужчины и почти все женщины прекрасно говорили по-арабски. И хотя они ничем не отличались от бедуинов по образу жизни, Махмуд явно считал свой народ выше бедуинов.

– Берберы – настоящие люди! – гордо объявил он, так сильно выпятив тощую грудь, что Алисон едва удержалась от смеха.

Однако она слышала те же слова восхищения от французского легионера, презиравшего арабов. И Эрве утверждал, что берберы – гордый, независимый народ, истинные воины, которые в битве выказывают огромное мужество и силу духа.

Алисон продолжала уговаривать Махмуда рассказать ей еще что-нибудь о женщинах лагеря и в результате узнала, что Тагар – вторая жена одного из воинов, но чаще всего готовила для Джафара, поскольку у того не было жен.

– Ни одной жены? – с любопытством переспросила Алисон, хотя не позволяла себе задуматься над тем, почему этот факт должен удовлетворять ее. Она также обнаружила нечто совершенно удивительное.

– У повелителя нет рабов, – объяснил ей мальчик.

– Разве? Но я думала, что у берберских вождей обычно много рабов.

– Он не позволяет такого.

– Почему?

Махмуд пожал плечами, но ничего не смог объяснить. Но у Джафара и без рабов было достаточно слуг.

Здесь, как в других берберских племенах, люди делились на чернь, выполнявшую все тяжелые работы, и аристократов, чьим уделом было повелевать.

Джафар – вождь, но не гнушался физического труда. Вечером, отправив оруженосца с каким-то поручением, он сам покормил коней. Алисон видела его через дверной проем – темный силуэт на бархатно-синем небе.

Вопреки добрым намерениям Алисон, словно магнитом, притягивало к порогу. Усевшись на ковер, она обняла руками колени и притворилась, что вглядывается вдаль. Вскоре тьма окутала землю и на небе появился полумесяц. Пейзаж приобрел новую, дикую красоту. Лунный свет дробился на песчаных барханах, собираясь во впадинах серебряными озерцами.

Однако взгляд Алисон то и дело устремлялся на человека, насильно привезшего ее сюда, перевернувшего ее жизнь и пробудившего в душе целую бурю смятенных ощущений. Ночь окружала Джафара, но лампа в шатре бросала слабые отблески на его согнувшуюся фигуру.

Не в первый раз со дня похищения Алисон снова и снова гадала, что за человек на самом деле этот Джафар. Да, он прирожденный вождь, предводитель. Но неизвестно, так ли он жесток и мстителен, как она предполагала. Хотя Джафар часто был окружен многими людьми, он все равно словно старался держаться в тени, не привлекая внимания. Алисон никогда не видела, чтобы он смеялся, обменивался шутками с мужчинами. Джафар, как правило, проявлял дружеские чувства исключительно к лошадям. Он казался если не одиноким, то отчужденным. Но Джафар – вождь и, возможно, поэтому просто не мог позволить себе сблизиться ни с кем из своих людей из страха потерять их уважение… хотя такое объяснение не казалось Алисон убедительным. Она была уверена, что Джафар эль-Салех в любом случае требует почтения к себе.

В этот момент он казался более доступным, чем обычно, поскольку обращался с большим вороным жеребцом, как с любимой собакой. Он уже задал ему ячменя и сейчас кормил с руки сушеными финиками. Жеребец, очевидно, привык к этому ритуалу, потому что жевал, аккуратно выплевывая косточки.

Алисон долго наблюдала эту трогательную сцену, и, к собственному удивлению, выпалила:

– Спасибо за то, что позволил мне утром погулять по лагерю.

Джафар оглянулся, и взгляды их встретились.

– Ты заслужила мое доверие.

Его ответ пробудил в Алисон гнев и угрызения совести. Гнев, потому что он, Джафар, дал ей очередной урок повиновения. Сознание вины, потому что доверие не было заслуженным. Она проводила много часов, все запоминая для замышленного побега.

Опустив глаза, Алисон нервно теребила юбку красновато-коричневого платья. Однако, немного успокоившись, она поняла, что вновь наблюдает за Джафаром и его жеребцом.

Благородное животное было предано хозяину: игриво тыкалось мордой ему в руку, покусывало за пальцы. Зрелище было забавным, особенно потому, что жеребец был настоящим боевым конем, благородной берберской породы, известной всему миру резвостью и выносливостью. И хотя жеребец был не так красив, как ее арабская кобыла с узкой головой и аккуратной гривкой, в этой дикой стране красота была относительной. Здесь жизнь человека часто зависела от скакуна. Способность преследовать или убегать от врага, часами мчаться по пустыне или горному хребту, встретиться лицом к лицу с врагом в битве – все это казалось куда более важным, чем простое изящество линий, и ценилось гораздо выше.

Она против воли не могла отвести взгляды от Джафара, чистившего скребницей жеребца, растиравшего блестящую черную шкуру шерстяной тряпкой.

– Твой конь, – выговорила она наконец. – Как его зовут?

– Шеррар. На нашем языке это означает «воин».

Алисон слегка улыбнулась.

– Слово «воин» не слишком подходит созданию с таким мягким характером. Но он, похоже, не оправдывает своего имени.

– Он настоящий воин, – тихо, с гордостью ответил Джафар. – Я сам вырастил его.

В эту минуту он выглядел настолько молодым, что девушка начала невольно гадать, сколько лет ее похитителю. На вид около тридцати, однако в нем не было ничего мальчишеского.

– Я слышала, что ваши пустынные лошади – самые резвые в мире.

Джафар кивнул. Здесь, в Берберии, коней называют chareb – er rehh – пьющие ветер.

– Как прекрасно!

– Да.

Он что-то пробормотал жеребцу, и конь в знак того, что понял, лизнул его ухо.

– Лучших лошадей находят в горах Сахары, а не на равнинах, – добавил Джафар после небольшого раздумья.

Его голос был низким, слегка приглушенным и бархатистым, как сама ночь. Он словно ласкал Алисон словами, и девушка неловко поежилась.

– Ты относишься к Шеррару, как к сыну. Удивительно, что не назвал его в честь какого-нибудь родственника.

– Мусульманским коням не дают человеческие имена – это считается святотатством. Нельзя давать имуществу имя святого.

– Имуществу? Это включает и рабов?

Джафар исподлобья взглянул на нее.

– И рабов тоже.

– Так, значит, берберы дают рабам те же имена, что и коням? – сухо осведомилась Алисон.

– Не совсем. Только лучшим коням дают клички, хотя у каждого раба есть имя.

– Какая честь!

Джафар весело усмехнулся. Тронутая его неожиданным дружелюбием, Алисон никогда еще так остро не испытывала противоречивые чувства, которые он пробуждал в ней. Когда он смотрел на нее так нежно, так пристально, девушке хотелось повернуться и убежать – ведь именно в такие моменты ее похититель был наиболее опасен.

Расстроенная назойливыми воспоминаниями, Алисон вынудила себя говорить как можно суше:

– Но думаю, неверным тоже не позволено называться человеческими именами.

– Конечно, нет.

– Значит, я в твоих глазах пустое место. Так и знала.

– Вот в этом я сомневаюсь.

Подняв глаза, он окинул ее пристальным взглядом.

– Думаю, если бы мне выпало на долю дать тебе имя, я назвал бы тебя Темеллал. Это означает «красавица».

– Но я вовсе не красива!

Он как-то странно посмотрел на нее.

– Я правду говорю!

Глядя в испуганные серые глаза, Джафар понял: девушка действительно уверена в том, что его слова – пустая лесть. Но он сказал правду. Возможно, она не обладала классическими чертами лица, о которых бредят скульпторы, кому-то казалась миловидной или смазливой мордашкой, так ценимой англичанами. В Алисон чувствовались огонь и бурлящая энергия, трепетность и гордость, которые делали ее неотразимой. Такой сильный дух – большая редкость, ценимая им в женщинах, хотя многие соотечественники, вероятно, не согласились бы с Джафаром.

Алисон неловко съежилась под его взглядом. Щеки вспыхнули от внезапно прихлынувшей крови.

– Но ты всегда называл меня Эхереш, – рассеянно заметила она. – Это берберское слово?

– Да, – еле заметно улыбнулся Джафар. – Конечно, при переводе значение немного теряется, однако можно сказать, что Эхереш – это «та, которая сопротивляется». Такое имя тоже прекрасно тебе подходит.

Беседа становилась, по мнению Алисон, немного интимной.

– Почему у тебя нет рабов? – поспешно спросила она, резко сменив тему.

– А что заставляет тебя так думать?

– Махмуд сказал.

– У Махмуда длинный язык.

– Разве это тайна?

– Нет.

На этот раз Джафар молчал очень долго, и Алисон поняла, что он вовсе не собирается ничего объяснять. Однако он, казалось, пребывал в хорошем настроении. Возможно, удастся убедить его ответить на другие вопросы, выяснить, почему ее похитили и что намереваются с ней делать.

– Если не хочешь говорить об этом, – продолжала она, – то можешь хотя бы сказать, как долго намереваешься держать меня здесь?

– Это зависит не от меня.

– А от кого же?

– От того, когда твой жених придет за тобой.

Сбитая с толку, девушка не нашлась, что ответить.

– Надеюсь, полковник начал розыски, – бесстрастно бросил Джафар.

– Откуда тебе знать, что собирается или не собирается делать Эрве?

Джафар пожал плечами.

– У меня есть шпионы во французском правительстве. Я достаточно хорошо плачу им, чтобы они сообщали о всех передвижениях полковника.

Шпионы? Так вот почему ему с такой легкостью удалось похитить Алисон! Неприятно-тошнотное чувство внезапно охватило девушку.

– Но… но чего ты хочешь от меня?

– Я уже сказал – всего-навсего твоего присутствия.

– Но зачем? Что даст тебе мое присутствие?

Он снова замолчал, так надолго, что Алисон подумала, будто не дождется ответа. Но тут раздался его голос, спокойный, смертельно-зловещий.

– Это позволит нашим войскам встретиться с французской армией на поле боя.

Алисон задрожала от страха. Неужели он хочет именно этого? Битвы с французами? И тут она вспомнила слова Джафара, когда тот похитил ее:

– Я искренне надеюсь, что французская армия придет за тобой, особенно наш добрый полковник.

Неужели он замышляет заманить французов в ловушку? Если так, то приманкой служит она. Господи Боже…

Алисон открыла рот, но слова застряли в пересохшем горле. Лишь через несколько невыносимо длинных минут она смогла вынудить себя ответить:

– Хочешь использовать меня, чтобы вовлечь французов в сражение?

– Угадала.

Но бой, без сомнения, окажется несправедливым. Свирепый берберский военачальник наверняка будет иметь гораздо больше преимуществ! На поле останутся бесчисленные трупы, и все по ее вине !

При одной мысли об этом по телу поползли ледяные мурашки озноба.

– Но это омерзительно, гнусно, – хрипло пробормотала Алисон. – Так поступают лишь трусы. Только они используют женщину, чтобы привести в исполнение предательские замыслы.

Джафар молча продолжал чистить коня.

– Но что ты сделаешь, когда во мне отпадет необходимость? Убьешь? Продашь в рабство?

Руки Джафара замерли. Сузив глаза, он почти презрительно ответил:

– Верну тебя дяде. В отличие от вас, французов, мы не воюем с женщинами и детьми.

Неужели?! Алисон пренебрежительно, недоверчиво расхохоталась.

– Как же ты объяснишь это похищение?

– Но тебе не сделали зла. У тебя нет никаких причин жаловаться на дурное обращение, – ответил он с видимой небрежностью, хотя в тоне слышались резкие нотки. – Тебя не били, не пытали и не насиловали.

Ей хотелось протестовать, крикнуть ему:

Да, он действительно ничего ей не сделал, но угрозы и дерзкие обещания обольстить ее лишали равновесия куда больше, чем любые мучения. И теперь, проникнув в его замыслы, Алисон смертельно боялась, что Джафару удастся их осуществить.

– А как насчет твоего султана, Абдель Кадера? – дрожащим голосом осведомилась девушка. – Неужели он одобрит подобные варварские поступки, зная, что ты использовал невинных пленников как приманку, чтобы заманить людей в капкан?!

– Абдель Кадер глубоко сочувствует пленникам-христианам, особенно женщинам. Ему не доставляет радости знать, что они могут стать жертвами священной войны.

– Священной войны! – повторила Алисон дрожащим от ярости и тоски голосом. – В вашей войне нет ничего священного! Как можно совершать бесчисленные зверства, провозглашая, что все делается во имя вашего бога? Клянусь Аллахом…

Тихое проклятие словно разорвало воздух. Джафар резко повернулся и в одно мгновение оказался рядом с Алисон и, вцепившись ей в плечи, поднял с земли.

Алисон застыла, потрясенная внезапностью нападения, испуганная бешенством, горевшим в янтарных глазах. Наконец-то ей удалось вывести его из себя!

Девушка, сжавшись, попыталась отступить, вырваться, но пальцы, словно стальные когти, не давали шевельнуться, а слова били безжалостной плетью:

– Все вы, богатые, избалованные европейцы, живущие в уютном, защищенном мире… что вы знаете об истинных зверствах? Тебе следовало бы расспросить слугу о том, что такое настоящее варварство! Махмуда едва не убили французы! Мальчик чудом спасся!

Алисон поежилась, но свирепый взгляд Джафара словно прожигал ее насквозь, а голос понизился до разъяренного шепота:

– Рассказать о других зверствах, совершаемых французами? О милом обычае легионеров делать табачные кисеты из грудей убитых мусульманок, а потом хвастаться мягкостью и тонкостью кожи?!

И, словно подчеркивая свои слова, он сжал ее грудь. В жесте не было ничего даже отдаленно чувственного, и Алисон увидела в его прикосновении лишь угрозу, неумолимую враждебность и с бьющимся сердцем уставилась на похитителя, встревоженная все растущей напряженностью. Казалось, неистовый бербер способен в эту минуту совершить такое, что и не снилось легионерам, лишь бы отомстить врагу.

И когда Джафар внезапно освободил ее, Алисон облегченно вздохнула. Ноги подкосились, и девушка почти рухнула на ковер. Джафар вернулся к коню и поднял брошенную перед этим тряпку.

Алисон настороженно наблюдала за ним, боясь, что бербер снова вспылит. Почему их мирная беседа внезапно приняла такой оборот? Наверное, вообще не стоило начинать этот разговор… Но Джафар и не думал успокаиваться.

– Называешь нас варварами, – пробормотал он. – Но даже тебе вряд ли понравится такой метод усмирения мятежников, как удушение сотен женщин и детей в пещерах. Вы ведь слышали о таком, не правда ли, мадемуазель?!

– Д-да, – пролепетала Алисон. Она сказала правду. Как многие соотечественники, девушка была потрясена действиями французского полковника, приказавшего разжечь костры у входа в пещеру, где нашли убежище пятьсот туземцев: мужчин, женщин и детей. Разразившийся ужасный скандал потряс даже самых горячих сторонников колонизации Алжира. Это убийство считалось во Франции гнусным преступлением.

– Позже погибли полторы тысячи мусульман, – отсутствующим тоном продолжал Джафар.

– Позже?

– Два месяца спустя другой французский полковник взял пример с первого и велел убить несчастных. Никто так и не узнал об этом, потому что журналисты ничего не пронюхали.

Джафар с отвращением тряхнул головой.

– И не говори мне о варварских методах.

Раздраженная осуждающим тоном, Алисон в гневе подняла голову, пытаясь найти в себе необходимое мужество противостоять берберу.

– Однако все это не извиняет тех мерзостей, которые творит ваша сторона. Всего несколько лет назад арабские войска вырезали французский гарнизон в Бискре.

Джафар рассерженно вскинул голову.

– Но это были солдаты, люди, предпочитавшие страдать и умирать на войне, затеянной алчным французским правительством. Солдаты, которые, не задумываясь, уничтожали целые селения мирных людей.

– А как насчет невинных французских поселенцев, которых зверски уничтожают?!

– Невинные поселенцы? Те, что крадут нашу землю, заваливая ее окровавленными трупами людей? Это война, мисс Викери. Чего вы ожидали? Что их будут приветствовать с распростертыми объятиями?!

Алисон замолчала, думая о всех бессмысленных жертвах войны, не щадившей ни женщин, ни стариков, ни детей. И даже они были повинны в зверствах – недаром говорили, что берберские женщины еще свирепее и неукротимее мужчин.

Алисон вздрогнула, вспомнив, как офицер иностранного легиона попросту смаковал описание ужасно изуродованных трупов французских солдат после особенно кровавой битвы, рассказывая, как арабские женщины подвергали пленных неслыханным пыткам, прежде чем смилостивиться и добить их. Именно поэтому, как считал легионер, лучше погибнуть в первом бою, чем стать заложником жестокости врага.

Алисон могла бы упомянуть об этом сейчас, но не видела смысла обсуждать, какая сторона более безжалостна. И те и другие забывали о человечности. Но, слава Богу, война окончена. Если бы только ее похититель смирился с этим!

– Войне конец, – вслух сказала Алисон. – Неужели не понимаешь? Вы никогда не сможете победить.

Пальцы Джафара стиснули тряпку.

– Возможно. Но мы никогда не перестанем пытаться прогнать захватчиков с нашей земли.

– Новые убийства ничего не решают. Пойми же, это бесполезно.

Распознав тоскливые нотки в голосе девушки, Джафар повернулся и посмотрел в ее серые глаза.

– Борьба с тиранией никогда не будет бессмысленной, мадемуазель.

Она с растерянным недоумением уставилась на него.

Видя ее отчаяние, Джафар неожиданно захотел заставить девушку понять. Пусть Алисон знает, что побудило его вести неравную войну с французами, что заставляет ненавидеть именно де Бурмона, ненавидеть с такой силой, что в душе словно гноится незаживающая рана.

– Может, все-таки предпочтете подумать, – сказал он хриплым шепотом, – почему мы так относимся к французам? Они наводнили нашу страну, горя желанием победить и разрушать все, к чему прикасались. Они грязнили наши колодцы, сжигали урожай, насиловали и убивали наших женщин, делали сиротами детей, оскверняли мечети и могилы, превзошли варварством тех варваров, которым несли цивилизацию.

Он помолчал, впиваясь в Алисон горящим взглядом.

– Но, гонимые алчностью, они нарушили свои же мирные договоры и начали захватывать собственность коренных жителей без компенсации, обложили налогом и без того обедневшее население, поставив его на грань голодания, и вынудили слабейших из нас сдаться. И этому грабежу нет конца. Жадность французов беспредельна. Они хотят захватить наши горы, долины, города, стремятся получить наших лошадей, шатры, верблюдов, женщин. И в то же время презирают наши законы и обычаи, религию и требуют, чтобы мы выносили их пренебрежение, высокомерные рассуждения о расовом превосходстве.

Джафар пробормотал нечто вроде проклятия, но, не отрывая взгляда от Алисон, продолжал:

– Неужели искренне ожидаешь, что я и мой народ безропотно подставим головы под иностранное ярмо? Покоримся без борьбы владычеству французов?

Вопрос, тихий и свирепый, повис в воздухе.

– Ты утверждаешь, война окончена. Но этого никогда не случится, пока на алжирской земле останется хотя бы один француз. Они во веки веков будут нашими врагами.

Алисон медленно покачала головой, понимая причину его неумолимой враждебности к французам, но не странную ненависть к Эрве. Какую обиду мог нанести полковник Джафару?

– Но… дело ведь не только во французской армии, верно? Ты ищешь способа отомстить Эрве. Поэтому и похитил меня.

Джафар спокойно кивнул:

– Да.

Как холодно, неумолимо, жестоко прозвучало это единственное слово… Тоска, грызущая душу Алисон, стала почти невыносимой.

– А когда Эрве придет за мной, – еле слышно шепнула она, – что ты с ним сделаешь?

Лицо Джафара мгновенно превратилось в бесстрастную маску, глаза приняли безразличное выражение. Слегка отвернувшись, он коротко бросил:

– Полковник получит лишь то, что заслуживает.

Алисон затряслась, как в ознобе. Он собирается убить Эрве, она уверена в этом. И сама мысль испугала девушку куда больше, чем все, случившееся с ней за это время. Съежившись, она с трудом поднялась.

– Надеюсь, ты будешь вечно гореть в аду.

– Меня не пугает перспектива вашего христианского ада, мадемуазель, – холодно ответил Джафар.

Алисон стиснула кулаки. В этот момент она ненавидела его с силой, на которую до сих пор не считала себя способной. Однако еще больше она ненавидела собственное бессилие.

Из горла Алисон вырвался похожий на рыдание звук. Девушка повернулась и бросилась в шатер. Глядя ей вслед, Джафар стиснул зубы и так сдавил тряпку, что побелели костяшки пальцев. Холодная ярость и жажда мести поблекли, вытесненные горечью поражения. Джафара глубоко ранили чувства Алисон к этому французскому шакалу, Эрве де Бурмону. Ранили и терзали. Однако даже сейчас Джафар противился почти непреодолимому желанию пойти за ней и утешить.

Но какое утешение он может предложить Алисон, если намеревается убить человека, чьей женой она собиралась стать?

Злобно выругавшись, Джафар стиснул зубы и продолжал чистить скакуна.