Мэтью вскочил с дивана и почувствовал резкую боль в спине.

Темно-зеленые глаза Финни взволнованно блестели.

– Превосходный выход из положения. Эта мысль пришла мне в голову вчера вечером, когда я лежала на полу… – она покраснела, – то есть на постели, которая была на полу. Как бы то ни было, вам известны правила этих американцев. Вы знаете, какой и когда следует пользоваться ложкой. Вы можете научить меня, как жить в этом противном городе!

– Нет! – твердо заявил Мэтью, и на лбу у него выступили капельки пота. Он не станет ее учить. Не будет вмешиваться в ее жизнь.

Но тут Финни неожиданно провела пальцами по его шраму, и он, будто охваченный пламенем, вновь ощутил страстное желание.

– Больно? – прошептала она.

У него закружилась голова.

– Нет, – спокойно ответил он. – Я просто задумался.

Она посмотрела на него так, словно хотела заглянуть ему в душу: не солгал ли он?

Мэтью с трудом сдерживал безумное желание прикоснуться губами к ее ладони. Ему хотелось обнять ее, спрятать лицо у нее на груди. Поведать о боли, о ярости. Рассказать, что родные считают его помешанным.

– Итак, вы поможете мне? – спросила Финни.

– Что? – Он посмотрел на нее прищурившись.

– Вы поможете мне, обучите меня здешним обычаям? Я смогу научиться, правда, – тихо, но настойчиво проговорила Финни.

Его поразили не столько ее слова, сколько тон, которым она их произнесла. До чего же она самоуверенна!

– Вам нужен преподаватель этикета, мисс Уинслет, а не я.

– Но никто не должен знать, что я беру уроки этого… как его… этикета! Ни матушка, ни брат. Когда я в следующий раз выйду в свет, у меня должны быть безукоризненные манеры, чтобы надо мной никто не смеялся. – Она смотрела ему в глаза. – Ведь вы сами сказали, что я смогу всему научиться, что вы верите в меня. Или вы имели в виду что-то другое? – насмешливо спросила она, и в глазах ее вспыхнули недобрые огоньки.

Мэтью не понравился этот ее взгляд. Он знал: для бостонцев одних хороших манер мало. Но как ей это объяснить? Где найти нужные слова?

– Учиться и учить далеко не одно и то же, – уклончиво ответил он.

Готорн увидел, как загорелись надеждой ее глаза. Финни рассмеялась, но тут заметила осколки стекла на полу и перевернутую мебель, и на лице ее отразились испуг и удивление. Однако она тут же пожала плечами, словно такой погром в комнате был для нее обычным явлением.

– А здесь прелестно, вот только беспорядок, – заявила Финни.

– Вряд ли рабочий кабинет может быть прелестным, – возразил Готорн.

Словно не замечая его взъерошенного вида, она сказала:

– Ладно. А здесь красиво, вот только беспорядок. Теперь вы довольны?

У него дернулась щека.

– Нет, не доволен, мисс Уинслет. И если вы действительно хотите жить в ладу с бостонцами, то должны знать: дамы не приходят в дом к мужчине по любому поводу, тем более без провожатых. Ведь вас могли увидеть… например, мой брат.

Финни приподняла бровь, и ему оставалось лишь гадать, как она отреагировала на его слова. Ну и глупец же он! Услышь он подобное заявление из уст мужчины еще совсем недавно, он расхохотался бы. Но сейчас он хотел лишь одного: чтобы она ушла.

– Ну что ж, – сказала она. – Ваш брат не видел меня, так что удача на моем боку.

– Боку?

– Да. Так говорят ваши американцы.

Мэтью наклонил голову:

– Стороне. Говорят: «Удача на моей стороне».

– Не все ли равно? Немного везения – и бостонцы вскоре начнут при встрече и расставании совать ладонь под мышку и есть на светских приемах настурцию…

Мисс Уинслет вдруг умолкла. Видно было, что она нервничает. Однако она совладала с собой и, вздернув подбородок, сказала:

– Я еще не поблагодарила вас за то… что вы ели цветок.

– Пустяки! – сердито бросил Готорн.

– Вовсе нет. Вы поступили весьма любезно.

Прежде чем он успел ответить, Финни повернулась и, звеня какими-то странными металлическими браслетами, обошла кабинет. Подобрала с пола бюст Джорджа Вашингтона и принялась внимательно изучать его бронзовый лик. Мэтью не сводил с нее глаз. Финни подошла к каминной полке и, словно игрушку, поставила на нее внушительных размеров бюст. После чего вернулась на прежнее место и снова стала ходить по кабинету, осматривая его.

– Мисс Уинслет, я сейчас не в настроении для этого.

– Я думала, так женщины говорят мужчинам.

Мэтью приподнял бровь.

– И для того тоже.

Финни сурово посмотрела на него и перевела взгляд на хрустальное, ручной гравировки яйцо.

– Я и не предлагаю.

– Упаси меня Боже соваться к братьям и женщинам! Мне всего-то и нужно немного покоя. Впрочем, это не так уж мало. А теперь хватит с меня ваших игр. Я занят. Вам пора уходить.

– Я не уйду, пока вы не согласитесь учить меня хорошим манерам.

– Я не стану этого делать, мисс Уинслет, – заявил он, теряя терпение. – А если бы и стал, то начал бы с лекции о назойливых женщинах.

– В таком случае поторопитесь к Эдвине Рейнз – ей, несомненно, пойдет на пользу парочка таких уроков, – промолвила она, нагнувшись и разглядывая деревянные часы.

Мэтью скрипнул зубами.

– Вы, должно быть, знаете, что хорошо воспитанная бостонская дама отвечает на оскорбления гневом.

Девушка повернула голову и бросила на него любопытный взгляд, при этом из собранных на затылке волос выбилась шелковистая прядь.

– Разве меня оскорбили?

– Трижды после вашего появления здесь.

– Ладно, считайте, что я разгневанна, – сказала Финни. В этот момент из часов выскочила кукушка, и Финни невольно отпрянула. – Какая искусная работа! – восторженно воскликнула она. – Мне не приходилось видеть ничего подобного!

Оставив часы, мисс Уинслет принялась рассматривать вазу, потом резную шкатулку из слоновой кости и наконец подошла к книжной полке, скользнув пальцами по тисненным золотом корешкам.

– Гм… – только и смогла она произнести.

Не успел Мэтью опомниться, как Финни вышла в коридор и принялась рассматривать потолок. До него то и дело доносились ее изумленные возгласы.

Следует заметить, что даже Мэтью был поражен, впервые увидев на сводчатом потолке мозаику.

– Что это? – спросила она, запрокинув голову.

– Мозаика.

– Мозаика воина, – произнесла Финни и с благоговением прошептала: – И в руке он нежно сжимает голубку.

– Этот дом называют «Полет голубки».

– Потому что голубка нашла дорогу домой. К воину, – произнесла она тоже шепотом, но тут же усмехнулась: – Изображение на потолке – одно, а жизнь – совсем другое.

– О чем вы? – спросил Готорн.

Но она пошла дальше, не оставив без внимания бронзовые скульптуры и написанные маслом картины. Он наблюдал за ней с легким удивлением.

Финни с дотошностью специалиста разглядывала венецианское стекло, затем провела ладонью по портьерам, украшенным кистями, по серым атласным шарам, свешивающимся с них, наподобие рождественских елочных игрушек. Она остановилась у огромного прямоугольного дымчатого зеркала. Приблизилась к нему, протянула руку, но не притронулась к стеклу. Девушка рассматривала собственное отражение, словно не замечая, что Мэтью наблюдает за ней, затем приложила палец к зеркалу и провела им по скулам и губам, будто впервые увидела свое отражение.

Готорн вспомнил Африку с ее спокойной и прозрачной, словно стекло, гладью озер. Однако найти там ручное зеркальце трудно. Совершенно иной мир, и дело не только в расстоянии. В большинстве своем африканцы не только не видели, но даже не слышали о современных удобствах, которыми пользовались в Америке. Обитые бархатом кареты, мощеные улицы Бостона, газовые фонари. Но жители Черного континента любознательны. Они рассматривают все то, что им в диковинку, трогают, щупают. Вот как Финни сейчас.

– Взгляните сюда!

Резкое восклицание Финни вернуло Мэтью из царства воспоминаний. Сама она скрылась из вида. Готорн пошел на ее голос и замер, отыскав ее в задней комнате со множеством окон.

– Что за чудо! Как называется эта комната? – спросила девушка.

– Это комната-сад.

Финни возразила:

– Но тут нет сада.

– Верно, но он виден из окон.

В ответ девушка фыркнула:

– Я вижу только снег.

– Но весной и летом весь двор покрыт цветами.

– Не верю. Трудно себе представить, что в этом городе бывает тепло, что здесь распускаются цветы. С первого дня приезда сюда я вижу только снег. Огромные сугробы, из которых невозможно выбраться.

– Вы же только что выбрались, – заметил он.

– Да, но у меня замерзли руки и ноги. Мне не по нраву здешний климат.

– Поверьте, в Бостон придет тепло.

Она подошла к коробкам, нагроможденным в углу одна на другую.

– Что это? – спросила Финни.

– Так, ерунда.

– Опять. Вы когда-нибудь даете прямой ответ на вопрос?

– Вы когда-нибудь придерживаете свой язычок?

Финни, оценив его колкость, рассмеялась, и в глазах ее вспыхнули огоньки.

– Посмотрите! Принадлежности для рисования. Почему они в коробках?

– После моего приезда еще не все распаковали, – неохотно ответил он.

– Вы сами распаковывали свои вещи?

– Слуги.

– Тогда почему они не позаботились об этих коробках?

Его щека вновь дернулась.

– Это не ваша забота, мисс Уинслет.

– Почему?

– Почему? Потому что я распорядился не открывать их. Вы удовлетворены моим объяснением? – В голосе Мэтью звучало раздражение.

Она взяла длинную тонкую кисть, одиноко лежавшую на столе, и провела по ней пальцами.

– Я запамятовала. Вы же говорили, что когда-то писали красками.

Тогда, в джунглях, он рассказал ей о своем увлечении искусством. О попытках отразить на холсте то, что чувствуешь. Он говорил без умолку, чтобы она не впала в забытье.

– Я, кажется, сказал, что хотел бы написать ваш портрет.

Ее щеки вспыхнули ярким румянцем.

– И я отказала.

Заметив на полу смятый листок, Финни потянулась за ним, но Готорн опередил ее. Он не хотел, чтобы Финни видела неудачный набросок портрета Мэри. Одному Богу известно, как дорога ему девочка. Ночами Мэтью мечтал о том, чтобы девочка переехала к нему, но утром, вспоминая, что одним лишь своим видом пугает ее, понимал, что мечты его несбыточны.

Готорн задумался и не заметил, как Финни взяла со стола статью.

– «Выставка картин известного жителя Бостона», автор Джастин Кроули, – вслух прочла Финни и удивленно посмотрела на Мэтью. – «Коренной житель Бостона Мэтью Готорн всегда славился своими многочисленными талантами. А теперь нам стало известно, что он еще и художник. Но не совершите оплошности, подумав, что его картины – это всего лишь любительская мазня богача. Нет, он мастер своего дела. Его картины вызывают благоговейный трепет, нарушают покой, раздражают и приятно возбуждают. Независимо от того, какие чувства пробуждает в зрителе его искусство, несомненно одно: этот человек талантлив. И теперь он выставляется».

Оставалось еще несколько строк, но Мэтью не в силах был слушать дальше. Он знал эту статью наизусть, от первой до последней строчки. Заработав свой первый миллион, он не волновался так, как при мысли о предстоящей выставке.

Неужто эти строки были написаны всего полтора года назад? А кажется, будто прошла целая жизнь. Впрочем, так оно и есть. Стоило ему подумать о живописи, и в душе закипала ярость. Перед ним лежали краски, кисти, холсты, но они были неподвластны ему.

– У вас была выставка? – ласково спросила Финни.

– Вы задаете чересчур много вопросов.

Она долго и пытливо смотрела на него, и, вероятно, многое ей стало ясно.

– Вы выставляли свои картины? – не отставала Финни.

– Нет, выставки не было, – резко ответил он.

Она хотела дотронуться до него и уже протянула руку, но Готорн ее остановил. Однако он не ожидал, что их ладони встретятся. Большая и маленькая.

Сквозь высокие окна пробивались лучи неприветливого зимнего солнца. Готорн заметил, как она смотрит на их сплетенные руки, на свои маленькие пальчики, которые в его ладони казались такими хрупкими и изящными.

– Почему вы солгали мне? – тихо спросила она.

– О чем вы?

– Той долгой африканской ночью, – почти прошептала она, – вы сказали, что бостонцы прекрасные, добрые люди. И я поверила вам.

– Я сказал то, что вы жаждали услышать.

– Вы солгали!

– Вы были при смерти! – вырвалось у Мэтью, и на него повеяло тем ужасом, который он испытал в ту страшную ночь. – Вы умирали, – повторил он уже мягче. – И я не хотел расстраивать вас.

Финни зажмурила глаза и расхохоталась:

– И правильно сделали! Расскажи вы мне об Эдвине Рейнз, я, несомненно, ни за что бы не пошла на поправку.

– Но вы поправились, – прошептал Мэтью.

Он смотрел на нее, не в силах оторвать взгляда. Она была так близко, что он мог поцеловать ее, стоило только наклониться.

У нее зарделись щеки, будто она прочла его мысли. Он провел пальцами по ее лицу и почувствовал, как она затрепетала.

Готорн вдруг понял, почему она не выходила у него из головы. Она с первой же минуты его заворожила, как только вошла в вагон. Ее пальчики были маленькими и хрупкими, а волосы пахли травами и родниковой водой. Он оживал в ее присутствии. При ней его омертвевшая душа возвращалась к жизни.

«Впрочем, какое мне до этого дело?» – холодно подумал он.

– Мне пора, – тихо промолвила Финни. – Завтра я снова приду.

– Нет, Финни.

Он удивился, что назвал ее по имени.

– Я не стану давать вам уроки, – решительно заявил Мэтью.

Финни улыбнулась:

– Станете. Вы не бросили меня на произвол судьбы в джунглях, не бросите и сейчас.

Ее самонадеянность лишила его дара речи, и прежде чем он успел ответить, Финни вышла из комнаты. Она приняла решение, и теперь ее не свернуть с пути. Завтра она придет снова.

Возмущенный Мэтью последовал за ней, намереваясь дать ей резкую отповедь, но когда она прошла в парадное и Куинси подал ей шляпку, слова замерли у него на устах.

Он не мог оторвать глаз от ее рыжих волос и поблескивающей кожи.

Она настоящая африканка. «Именно ее я искал, – мелькнула мысль. – Она нужна мне. Эту девушку я нашел в дебрях Африки, и она станет моим спасением».

После полученных увечий он не притрагивался к краскам. И думал, что уже никогда не прикоснется. Но после встречи с Финни желание написать ее портрет не покидало его. Он не мог забыть ни Финни, ни Африку. Черный континент вселял в него покой, который обволакивал душу.

Впервые он обратил внимание на это спокойствие ночью. Над ним возвышалось темное небо, усыпанное мириадами сверкающих звезд. Лишь изредка тишину нарушал размеренный бой барабанов. Будто вдали билось чье-то большое сердце.

Этот звук манил его к себе, как и сама Африка. К Финни Уинслет его тоже влекло потому, что она нисколько не походила на бостонских дам, хотя очень стремилась к этому.

И Мэтью решил ей помочь вопреки ранее принятому решению.

Словно прочитав его мысли, Финни обернулась и взглянула на него. Готорн ожидал увидеть на ее губах торжествующую улыбку, но она спокойно сказала:

– Вы вновь займетесь живописью, Мэтью Готорн. А потом выставите свои картины.

Его губы сошлись в узкую линию, кровь устремилась по жилам к сердцу с таким шумом, будто за деревьями забили барабаны.

– Теперь можете прибраться и даже принять ванну, – сказала Финни, не соблюдая приличий, к чему он уже стал привыкать. – Я приду завтра.

Она ушла, шелестя юбками и позвякивая браслетами. На душе у него посветлело. Неужто там появился луч надежды?

Мисс Уинслет была убеждена, что Мэтью снова займется живописью.

Мэтью вернулся в комнату-сад, дрожащими руками достал из коробки карандаш и лист бумаги и стал рисовать. Превозмогая боль, он водил кончиком угольного карандаша по листу. От ненасытного желания запечатлеть ее образ на бумаге чесались пальцы. Но ему не удавалось правильно держать карандаш. Пальцы не слушались его. Мэтью сосчитал до десяти и, собравшись с силами, вновь стал рисовать. На лбу выступил пот. Рука стала еще сильнее дрожать, перед глазами все поплыло. Он застонал и сломал карандаш.

Мэтью в ярости скомкал бумагу, отшвырнул в сторону, выскочил в коридор, добежал по лестнице до верхнего этажа и буквально ворвался в заброшенную комнату, освещенную лишь слабыми лучами зимнего солнца. Из-под ног у него взметалась пыль. В дальнем углу Мэтью остановился и отыскал свои полотна. Охваченный отчаянием, сорвал чехол с ближайшей картины, затем со следующей, пока все его холсты не предстали перед ним в первозданном виде.

Его работы, его живопись. Потрясающей красоты.

В прошлом.

«Нет, мисс Уинслет, мне никогда больше не писать красками», – прошептал он, вспомнив тот роковой вечер, изменивший всю его жизнь.

…Мэтью поспешно прошел через парадную дверь. Дом сверкал, словно бриллиант, горели лампы, хрустальная люстра ярко освещала все вокруг. Гремела музыка, позади приемного зала виднелись открытые настежь двойные двери большого зала, где танцевали гости. Вечер давали в честь его предстоящей выставки. Грандиозный праздник, весь Бостон был здесь.

Он опоздал на собственный праздник, но ему надо было убедиться, что все картины стоят на своих местах. Завтра выставка.

Стуча каблуками по мраморному полу, он искал свою жену в толпе приглашенных.

– Мэтью! Вот и ты, старый шалун! Позволь мне первому искренне поздравить тебя. Я с нетерпением жду твоей выставки.

Мэтью посмотрел на лысеющего коротышку.

– Спасибо, Уолтер, – произнес он. Когда они обменялись рукопожатиями, с его уст не сходила беспечная дружеская улыбка. – Не видел Кимберли?

– Да, разумеется. Недавно видел ее с твоей милой дочуркой. Одинаковые платья и одинаковые танцевальные туфельки. Они произвели настоящий фурор. Полагаю, малышку Мэри уже отправили наверх в спальню, – он фыркнул, – хотя она не желала идти. Не удивлюсь, если она удерет и спустится к нам.

Мэтью, улыбнувшись, промолвил:

– В этом вся Мэри. Я поднимусь и посмотрю на нее. Однако сначала мне нужно отыскать жену.

Уолтер повернулся и принялся искать супругу приятеля.

– Я не вижу ее.

– Ладно. Я отыщу ее. Хорошо, что мы встретились, Уолтер.

Мэтью поднялся по мраморным ступеням в просторный приемный зал. Высокий, широкоплечий, он выделялся на фоне менее рослых мужчин. Не успел он сделать и нескольких шагов, как его остановила изысканно одетая дама, вся усыпанная бриллиантами. Это была близкая подруга его супруги.

– Мэтью, дорогой, – промолвила она, протягивая к нему руки. – Негодный мальчишка! Ты опоздал!

Почтительно поклонившись, Мэтью взял в ладонь ее пальчики и улыбнулся.

– От тебя глаз не оторвать, Селия, – тепло промолвил он.

– Как и от тебя, – сказала она, приблизившись к нему. Он рассмеялся, однако вежливо, но решительно отстранился.

– Где Ким? – спросил он, оглядывая толпу.

Дама, обидевшись, поправила прическу.

– Я давно ее не вижу, – надув губки, проговорила она. – Почему бы тебе не потанцевать со мной, пока она не объявится?

Мэтью улыбнулся:

– Полагаю, будет лучше, если я отыщу ее.

Женщина раскрыла веер и быстро замахала им.

– Тебе следовало жениться на мне.

– Ты уже это говорила, Селия, – промолвил он, приподняв пальцем ее подбородок. – И я постоянно твержу тебе, что любой мужчина будет счастлив иметь такую жену, как ты.

– Любой, но только не ты, – усмехнулась она.

– Ты разбиваешь сердца, Селия. Мне это известно с пятнадцати лет. А я хочу, чтобы мое сердце осталось целым, – добродушно рассмеялся он.

– Ты тоже разбиваешь сердца, Мэтью Готорн, и прекрасно это знаешь.

Женщина ушла, шелестя юбками. Мэтью откинул со лба волосы и стал пробираться сквозь толпу.

– Вы не видели мою жену? – спросил он пожилую гостью, которая долгие годы была другом их семьи.

– Кимберли? – Она повернулась к подруге и приподняла бровь. – Он ищет Кимберли, – проговорила она таким тоном, что у него мурашки побежали по коже. – Надо ему сказать, что несколько минут назад мы ее видели и она была с расстроенным лицом.

Женщина осуждающе взглянула на Мэтью:

– Тебе ни разу не приходило на ум, что именно ты в ответе за свою жену?

– Полно, Марго, – вмешалась в разговор подруга.

– Должен же кто-то открыть ему глаза.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил он.

Она вздернула подбородок:

– Я далека от того, чтобы лезть в чужие дела. А ты загляни в домик на заднем дворе, там найдешь свою супругу. Я видела, как она направлялась туда.

Мэтью стало не по себе. Он закрыл выходящие на террасу двери, шагнул в ночь и торопливо пересек площадку, выложенную серой шиферной плиткой. Праздник был в разгаре. Мэтью спустился по витой гранитной лестнице к узкой тропинке, которая вела к домику позади особняка.

Он все ускорял шаг, пока не вошел в обнесенный решеткой проход в высокой живой изгороди, отделявшей переднюю часть парка от задней. В белом деревянном домике, крытом кедром, стояла тишина. Раздраженный бесплодными поисками, Мэтью уже хотел уйти, но вдруг заметил внутри горящую свечу.

Мелькнула чья-то тень. Голубое платье. Белокурые волосы.

На губах Мэтью заиграла улыбка. Слава Богу, он отыскал ее. Сейчас он извинится за опоздание.

Он приблизился к домику, вошел и остановился в дверях. Улыбка сбежала с его лица.

Кимберли стояла, прижатая к стене.

Ее платье из крепдешина и прозрачного муслина было небрежно спущено до талии.

Мэтью был потрясен.

Кимберли стонала, обхватив голыми ногами узкие бедра стоящего перед ней мужчины, который доводил ее до неистовства.

Она продолжала стонать, а он покрывал ее грудь поцелуями.

– Ты ненасытна, – прошептал мужчина и снова вошел в нее.

– Перестань меня мучить! – взмолилась она, запрокинув голову.

Мужчина расхохотался и, тяжело дыша, ворвался в ее лоно.

– Теперь ты довольна?

– Да, Рейнолдс! Боже мой, да!