Глава 40
Поскольку Поппи вернулась из Оксфорда похожей на стриженую овечку и без горничной, Джемма распорядилась послать за блестящим молодым парикмахером, месье Оливье, о котором была весьма наслышана от других дам.
На следующий день герцогиня Флетчер уже являла собой самую приятную для глаз картину – на ее голове был красиво повязан шарф, вокруг которого очаровательно вились короткие мягкие локоны.
– Ты станешь основоположницей нового стиля, милая, – констатировала Джемма, оглядев результаты трудов месье Оливье.
– У меня совсем нет такого намерения, – ответила юная герцогиня, – поскольку я решила навсегда отказаться от этой ужасной пудры, перьев и тому подобного.
– Я слышала, что пудра иногда плохо влияет на кожу и некоторые люди покрываются от нее красными пятнами. Например, Вильерс никогда даже не притрагивается к пудре.
– Наверное, меня будут считать ужасно старомодной, но мне все равно, – заметила Поппи, – ведь я замужем.
– Это так, – согласилась Джемма, – хотя я не понимаю, какую связь ты видишь между внешностью и семейным статусом.
– Я всегда старалась за собой следить и модно одеваться, чтобы произвести впечатление на Флетча.
– А я одеваюсь ради себя самой, – ответила Джемма. – Иногда могу весь день проходить в пеньюаре, но уж если одеваюсь, то делаю все, чтобы стать неотразимой, потому что начинаю чувствовать себя такой.
– Не могу сказать этого о себе.
– Но ты неотразима, дорогая Поппи, к чему отрицать очевидное? Вот, взгляни. – Джемма протянула подруге лист бумаги. – Это список гостей, которые приняли приглашение на мой рождественский прием. Что ты о нем думаешь? Я составляю план битвы за дворецкого для загородного дома – меня раздражает, когда прислуга подбирается без моего согласия. Терпеть не могу полагаться на незнакомых лакеев и горничных.
– Боже мой, – взглянув на список, ахнула Поппи, – сколько же гостей ты пригласила?
– Не так много, – ответила Джемма. – Мне хочется, чтобы это был милый домашний праздник. Кроме того, с больным Вильерсом в верхних апартаментах мы не сможем предаваться безудержному веселью – это было бы нехорошо.
– Нехорошо? Это был бы настоящий скандал.
– О, скандалов я никогда не боялась. Меня беспокоит одно: чтобы мы не слишком предавались унынию из-за Вильерса. Если он будет достаточно хорошо себя чувствовать, мы устроим потрясающий вечер в Двенадцатую ночь.
– Даже герцог Вильерс согласился приехать?
– Согласился. И знаешь, что дает мне надежду на улучшение его здоровья? Он прислал мне множество подробнейших инструкций относительно своего участия в нашем празднике. Начать с того, что он попросил пригласить мисс Татлок. Ну не странно ли?
– Ту самую мисс Синий Чулок?
– Да, именно.
Поппи нахмурилась.
– Понимаю, о чем ты подумала, – заметила Джемма, делая пометку в своем списке. – Что Бомон попросил Вильерса обратиться ко мне с этой просьбой, поскольку хотел, чтобы его возлюбленная наверняка получила приглашение, да? Самое любопытное – Бомон знал, что я хочу пригласить мисс Татлок. Я сама ему сказала.
– Зачем же ты это сделала?
– Чтобы проверить его. Или себя, – с иронией ответила Джемма. – Как бы то ни было, но он выразил удовольствие по поводу моего намерения. Таким образом, моя проверка провалилась, как ты считаешь?
– Очень глупо и с твоей, и с его стороны, особенно с твоей, Джемма.
Герцогиня Бомон улыбнулась:
– Несколько месяцев назад ты бы так не сказала, дорогая.
– О чем еще попросил Вильерс?
– Он написал, что очень беспокоится за свою бессмертную душу, что, как я понимаю, дурно влияет на его физическое состояние. Поэтому герцог попросил пригласить из Оксфорда нескольких философов – хочет устроить диспут и обсудить с ними вопросы бытия.
– Как странно!
– По-моему, он вовсе не так болен, как говорят, если намеревается устроить у себя в спальне диспут. Что еще более странно, его почему-то интересуют только холостые философы! И еще он собирается привезти с собой скорняка, портного и модистку. Модистку, Поппи! Может быть, он окончательно сошел с ума?
Поппи ничего не могла ответить Джемме – ее голова была занята совсем другим вопросом, единственным, который ее волновал.
– Как ты думаешь, – решилась она, – не следует ли мне послать записку Флетчу? Я не видела его уже два дня, и, хотя меня, конечно, не интересует, что он будет делать на Рождество, я подумала, что могла бы показать ему свои редкости. Я могла бы их привезти.
– Мне кажется, будет лучше, если он не узнает, где ты. То же даже в большей степени касается леди Флоры. Кстати, на рождественский прием она не приглашена.
– Мама хочет, чтобы я приехала повидать ее как можно скорее, – помрачнев, сообщила юная герцогиня.
– Вынуждена повторить, дорогая, – встревожилась Джемма, – что я скорее отменю прием, чем допущу, чтобы твоя родительница оказалась под одной крышей со мной и Вильерсом. В Париже, во время нашей последней встречи, она назвала меня «Дщерью игры». Мне кажется, это отнюдь не комплимент, не правда ли?
– Мама никогда не говорит комплиментов, – вздохнула Поппи. – Я могу объяснить тебе смысл этого выражения, если хочешь.
– Ни в коем случае! Предпочитаю думать, что леди Флора имела в виду мою любовь к шахматам. Знаешь, оскорбления утомляют.
– Дорогая, ты вовсе не такая испорченная, какой хочешь казаться, – сказала Поппи, обнимая подругу.
– По правде говоря, я в два раза хуже, – поспешила разуверить ее Джемма. – Ты просто слишком наивна, чтобы взглянуть правде в глаза. Спроси лучше, что думает о моей добродетели мой многострадальный муж.
– Мужья для того и существуют, чтобы страдать, – озорно улыбнулась Поппи. – Так сказала мне однажды одна мудрая женщина.
Выйдя из экипажа возле особняка Флетчеров, своего собственного дома, Поппи почувствовала нечто, похожее на ностальгию. Это ее удивило, ведь для ностальгии не было особых причин: в особняке мужа она только обитала, но никогда не считала его своим настоящим домом.
Странным образом это здание напоминало Поппи ее собственную жизнь: иногда ей казалось, что она вообще еще не жила, просто существовала, подчиняясь воле матери, как марионетка кукловоду.
Эта мысль заставила ее сжать зубы, и Поппи решительно вошла в дом. Дворецкий Куинс провел ее в гостиную, и Поппи тотчас поняла, что ее мать не просто жила в доме Флетча, а до неузнаваемости его изменила.
Стены гостиной были обтянуты парчой с мелким красным рисунком; возле камина висели огромные, блестевшие медью и золотом бра с торчавшими во всех направлениях свечами. Сам камин едва можно было разглядеть из-за экрана, расшитого махровыми розами и отороченного бахромой из похожих на пену золотых завитков. Довершала картину золоченая мебель.
Поппи улыбнулась дворецкому, давая понять, что отпускает его, и позвала:
– Мама!
Со стоявшего в глубине комнаты парчового дивана с царственным изяществом Марии Антуанетты, принимавшей высоких гостей, поднялась леди Флора. С обнаженными, несмотря на утро, плечами, с высоченной прической, украшенной целым лесом перьев, в роскошном платье подстать раззолоченной гостиной, она походила на парадный портрет герцогини.
– Дочь моя! – радостно сказала почтенная дама, протягивая руку для поцелуя.
Сделав книксен, Поппи поцеловала ее.
Леди Флора оперлась рукой на спинку дивана и села. Надо сказать, в своем широком кринолине она только на диване и могла уместиться. Поппи устроилась напротив и молча ждала, что скажет мать.
Внезапно раздался пронзительный вопль, совсем непохожий на женский – казалось, будто взревела во всю глотку испуганная обезьяна из тех, о которых Поппи читала в своих ученых книжках.
– Твои волосы! – Это леди Флора заметила новую прическу дочери.
– Я их подстригла, – ответила Поппи.
Почтенная дама с тревогой потрогала свою прическу, как будто боялась, что к ней сейчас подкрадется человек с ножницами.
– Глупая девчонка! – взвизгнула она. – Кто тебе позволил?! Теперь ты похожа на торговку креветками! Только не говори, что к этому безобразию приложила руку Люси!
– Я ее уволила.
– Как ты посмела? Подумать только, уволить Люси – одну из лучших французских горничных в Англии!
Похоже, безрассудство дочери потрясло леди Флору до глубины души. Поппи подавила улыбку.
– Люси приклеивала перья к моим волосам, мама, а потом просто состригала их ножницами. Я больше не могла это терпеть, – объяснила она.
– Что она делала – не твоя забота, главное, она искусно укладывала волосы! Ты должна была просто любоваться ее работой. Если бы Люси увидела тебя сейчас, она бы упала в обморок от ужаса. Когда она служила у тебя, ты всегда была причесана по моде!
– Мне пришлось остричь волосы, чтобы удалить колтуны, – сказала Поппи, окидывая взглядом башню из завитых локонов, высившуюся на голове матери. – Ты представляешь, сколько колтунов может быть в волосах у тебя, мама?
– Ты говоришь, как простолюдинка! – возмутилась леди Селби, не обращая внимания на вопрос. – И так же выглядишь! Отличные французские горничные, которые умеют делать прически, на дороге не валяются. Ты должна срочно найти такую, замену Люси. А я еще собиралась тебя похвалить за то, что ты не афишируешь свое пребывание у герцогини Бомон! Кстати, я тоже сохранила его в тайне от большинства своих знакомых.
«Хорошо, что мама не знается с людьми, посещающими лекции Королевского общества», – подумала Поппи и напомнила:
– Ты хотела со мной поговорить, мама?
– Тебе пора вернуться домой, Пердита. Завтра я устраиваю суаре, чтобы отметить твое возвращение на законное место. Я привела в порядок твой дом и наставила на путь истинный твоего мужа. Молодой глупец наконец завел любовницу и впредь не станет беспокоить тебя своими домогательствами.
У Поппи болезненно сжалось сердце, но только на мгновение. Нет, Флетч не мог солгать!
– У Флетча нет любовницы, мама.
– Ради Бога, не оскорбляй собственного и моего слуха словечками, куцыми, как твои волосы! Только и слышно: Флетч, Флетч! Словно речь идет о каком-то несмышленом дитяти. Впрочем, твой муж действительно сущий ребенок. Я обращалась к нему «ваша светлость», и ему это льстило. Поверь, мужчины падки на такие вещи. Я хочу сказать тебе, Пердита: хватит делать глупости, пора возвращаться на законное место герцогини Флетчер.
– Но мне казалось, тебе здесь нравится, мама, – сказала Поппи.
В гостиной, повисла тишина.
Леди Флора прищурилась и в первый раз посмотрела дочери прямо в глаза.
– Теперь я понимаю, в чем дело, – мягко и негромко проговорила она. – Ты ревнуешь меня к своему титулу?
– Вовсе нет, – поспешила разуверить ее Поппи.
О, как она не любила этот тон! Слишком уж хорошо она знала, что он означал: леди Флора в любой момент могла начать кричать, разум подсказывал Поппи, что надо попытаться исправить ошибку, уговаривать мать, просить прощения, ползать в ногах…
Леди Флора встала с дивана, перья в ее прическе качнулись, как головы светских сплетниц.
– Что именно означает твоя реплика? – спросила она.
Поппи тоже встала. Собираясь с духом, несколько секунд расправляла юбку, потом выпрямилась и встретилась глазами с матерью.
– Я думала, что тебе нравится жить в этом доме, мама. Ты определенно сделала его более герцогским.
– Я всего лишь внесла необходимые коррективы в его убранство.
Поппи молчала.
– А тебе, Пердита, похоже, не нравится? Я потратила несколько месяцев своей жизни, украшая дом, который ты по глупости и трусости не сумела превратить в достойное герцогини жилище, а ты еще воротишь нос? – горячилась леди Флора.
Поппи хотела сделать шаг назад, потому что брызги слюны попали ей на щеку, но не решилась, только вытерла лицо рукой. Голос леди Флоры становился все громче и визгливее:
– Ты завидуешь моей красоте и утонченности! Ты пошла в своего отца, и не моя вина в том, что ты превратилась в жалкую пародию на герцогиню! Я сделала для тебя все, что могла. Это благодаря моим усилиям ты достигла своего положения в обществе!
И тут рука леди Флоры взлетела вверх и влепила Поппи пощечину.
Удар был очень сильный, но, как ни странно, Поппи было не очень больно, может быть, потому, что она ожидала удара.
Леди Флора упала на диван и начала театрально рыдать. Каждый, кто ее достаточно хорошо знал, к примеру, как прислуга Флетча, которая, надо думать, за несколько месяцев узнала тещу хозяина преотлично, сказал бы, что на подходе полномасштабный истерический припадок.
Наклонившись, Поппи подняла свою парчовую сумочку и позвала:
– Мама!
Леди Флора подняла голову и бросила на дочь полный горечи взгляд:
– Ты так много для меня значишь! Ах, за что Господь послал мне такой печальный удел?
– Я ухожу, мама, – сказала Поппи. – Я тебя люблю. Но больше не хочу тебя видеть. Ты можешь еще какое-то время пожить у Флетча, если хочешь, и, конечно, устраивай завтра свой суаре. Но потом я прошу тебя переехать к себе.
– Я запрещаю тебе возвращаться в дом Бомонов, эту обитель греха! – завизжала леди Флора, мгновенно осушив слезы. – Герцогиня Бомон позорит свое звание, как и ты! Она шлюха и должна бродить по улицам под покровом темноты, ища клиентов, вместо того чтобы разрушать уважение к своему титулу. Я слышала из самых надежных источников, что она в это Рождество собирается посетить Фонтхилл, имение лорда Стрейнджа! Неслыханно! Никто из порядочных людей его не посещает, только прелюбодеи!
– Всего хорошего, мама, – сказала Поппи. От нервного напряжения у нее задрожали руки, но она пошла к дверям, не останавливаясь, даже когда мать стала ее звать. Не оборачиваясь, Поппи толкнула дверь и вышла в коридор. У нее было странное двойственное ощущение – отрешенности и тихого ликования.
Она сделала все, что было в ее силах.
От одного взгляда на юную хозяйку дворецкий Куинс начал заикаться. Поппи осторожно потрогала щеку – она саднила и горела.
Из гостиной послышались громоподобные рыдания.
– Вы не могли бы оказать леди Флоре помощь… – начала было Поппи.
В этот момент входная дверь распахнулась, и в холл в сопровождении лакея вошли Флетч и его друг Гилл.
Рука Поппи метнулась вверх, чтобы закрыть покрасневшую щеку, но, встретившись глазами с мужем, герцогиня поняла, что это бесполезно – он уже обо всем догадался. Флетч в один прыжок подскочил к ней и заставил опустить поднятую руку.
Лакеи и дворецкий, казалось, мгновенно куда-то исчезли, и в холле остались только Поппи и Флетч. Герцог обнял жену и, не говоря ни слова, с нежностью поцеловал в пострадавшую щеку.
– Не беспокойся, все в порядке, – прошептала Поппи, уткнувшись в его грудь.
Флетч немного отстранился, заглянул ей в лицо и с тревогой указал:
– Нет, не все в порядке, дорогая.
– Я знала, что мама ударит меня, – призналась Поппи.
– Ты знала?
– Мама – человек крутого нрава, и я, конечно, не могла не понимать, что она меня ударит, если начать на нее давить. Мама не умеет сдерживаться, впадая в ярость. А мои слова ее вывели из себя.
– Я ее убью! – взорвался Флетч. Его лицо исказилось от гнева – от «очаровательного мальчика», как говаривала леди Флора, не осталось и следа. Он превратился в воплощение ярости и неистовства, как человек, готовый идти с голыми руками против целой толпы.
– Нет, не надо, Флетч, – поспешно сказала Поппи и попыталась улыбнуться, хотя это заставило ее поморщиться отболи – щека уже немного опухла. – Я сама виновата.
– Это абсурд!
– Понимаешь, в эти несколько месяцев я задумалась о своих отношениях с мамой и решила: если она больше никогда меня не ударит, я останусь ее дочерью. Видишь ли, пока я не переехала к Джемме, у меня даже не было возможности задуматься об этом.
– Но как ты могла утаить от меня, что она поднимала на тебя руку?! – Его голос дрожал от гнева. Но не на Поппи.
– О, мама не била меня со дня нашей свадьбы, – сказала герцогиня, – и еще некоторое время до того. Я ведь делала все, что она требовала, и, поскольку я вела себя хорошо…
– И вышла замуж за герцога, – продолжил Флетч, снимая руки с ее плеч.
– Да, – кивнула Поппи. – Но я действительно была уверена, что люблю тебя.
– Но ты вряд ли была в состоянии трезво мыслить в это время.
– Наверное, не была.
На обоих будто повеяло холодом, так безобразна была истинная подоплека их брака.
Из-за двери гостиной доносились громкие рыдания леди Флоры.
– Твоя мать должна покинуть мой дом, – сказал Флетч.
– Не беспокойся, она уедет, – поспешно ответила Поппи. – Мама чувствует себя униженной. К тому же я велела ей уехать. Господи, раньше я никогда бы не посмела ей указывать!
– Я прослежу, чтобы она это сделала, – кивнул Флетч. – Полагаю, ты не захочешь остаться? – Она не успела ответить, как он бросил: – Зачем я спрашиваю, и так все ясно! – Потом он поднял голову и закричал: – Куинс!
– Да, ваша светлость! – тут же выглянул из-за обитой зеленым сукном двери дворецкий. Быстрота, с которой он откликнулся, наводила на мысль, что все время он стоял под дверью, ловя каждый звук.
– Мой экипаж ждет на улице. Проводите ее светлость, – распорядился герцог и кивком указал на дверь гостиной. – И ради Бога, пошлите кого-нибудь прекратить этот кошачий концерт!
Поппи судорожно сглотнула.
– Позволь маме остаться еще на два-три дня, – попросила она. – Так она сможет показать, что игнорирует мои команды. К тому же она устраивает завтра суаре. После этого сразу съедет, вот увидишь. Я хорошо ее знаю.
– Я тоже, – сурово произнес Флетч. – Поезжай, Поппи. Я… – Гримаса гнева на его лице исчезла, уступив место страданию: – Мне так жаль, что здесь, в собственном доме, я не сумел тебя защитить.
– Поверь, Флетч, мама не всегда такая. Просто сейчас она в дурном расположении духа.
Он опять сжал зубы.
– Я больше никогда не хочу ее видеть, ни в дурном, ни в хорошем расположении духа. Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Чувство вины отняло у Поппи почти все силы, но она сказала:
– Да. – И упрямо повторила: – Да!
Это помогло ей взять себя в руки. Теперь она будет жить своей жизнью, она больше не марионетка, которую дергает веревочки кукловод.
Она повернулась, дворецкий накинул ей на плечи шубку, и Поппи вышла.
Она считала, что оставляет позади свои прошлые унижения, и поэтому шла, не оглядываясь, с гордо поднятой головой. Но она забыла, что у медали всегда две стороны. Если бы Поппи оглянулась, то увидела бы полное отчаяния лицо Флетчера. «Она не попрощалась со мной, – думал он, – ушла, словно я пустое место».
Действительно, с какой стати ей обращать на него внимание? Может быть, уродливая подоплека их брака не ограничивалась ее отвращением к интимной жизни, а имела гораздо более глубокие корни?
Поппи уходила с таким видом, словно больше не желала его видеть. Ничего удивительного, ведь она вышла за него не по своей воле, а под угрозой насилия…
Флетч рывком распахнул дверь библиотеки. Гилл, сидевший с раскрытой книгой в руках, поднял голову.
– Я собираюсь в Сент-Эннз-Хилл! – бросил герцог. – Ты со мной?
– Где твоя жена? – спросил Гилл, вставая.
– Уехала.
– Ты едешь в Сент-Эннз-Хилл, к Элизабет Армистед? Но…
– Да, я хочу встретиться с куртизанкой, о которой тебе уже рассказывал. Ее зовут Крессида. Она очаровательна, тебе понравится.
Гилл бросил на друга внимательный взгляд. На лице Флетча было такое выражение, какого Гилл еще никогда не видел и надеялся не видеть впредь. Что ж, если благодаря визиту к Крессиде это выражение исчезнет с лица Флетча, то Гилл сам с радостью кинет к ее ногам свой кошелек.
