Глава 4

Палаточный городок переезжал по крайней мере раз в неделю. Время его нахождения на одном месте определялось тем, насколько успешно шла прокладка железной дороги.

В его центре всегда стояли три громадных вагона, один из которых был спальным, а в двух других располагались контора, кухня и столовая.

Эти три вагона как бы формировали узкую черную голову серебристой змеи железной дороги, медленно ползущей через весь континент.

На некотором расстоянии от вагонов, но достаточно близко к ним, чтобы иметь защиту от индейцев и диких животных, были разбиты палатки рабочих, которые предпочли, несмотря на опасность, жизнь за пределами спального вагона с его теснотой и духотой.

На одном конце городка неизменно огораживался большой загон для нескольких дюжин лошадей и мулов – главной тягловой силы при сооружении дороги. В другом конце выстраивалось множество повозок со съестными припасами и необходимыми дорожникам материалами.

Сами обитатели городка считали его центром палатку, в которой разместился салун. Стойка бара в нем представляла собой одну-единственную длинную доску, опирающуюся на бочки, но именно здесь строители могли собраться вечером, пропустить по стаканчику и потолковать.

В конце каждой недели хозяин салуна Джек О'Брайен привозил из города около дюжины разряженных дам, которые оставались здесь с субботнего вечера до утра понедельника. За небольшую мзду прораб разрешал пользоваться койками спального вагона, и дамы получали возможность развлечь строителей после тяжелой недели.

В понедельник утром работа начиналась как, обычно и – тяжелая, монотонная – продолжалась до наступления сумерек субботнего вечера.

Так что с ранним рассветом в понедельник, когда лагерь только начал шевелиться, продирая глаза после бурного уик-энда, в нем работал только один человек – Мичелин Дэннехи.

Мичелина, невысокого ростом и хрупкого телосложения, можно было принять за одного из эльфов или гномов, которые, как говорят легенды, живут среди покрытых изумрудной травой холмов его родной Ирландии.

Из семи сыновей своих родителей он родился именно седьмым и вряд ли мог рассчитывать получить в наследство хотя бы клочок земли. Когда на Ирландию в пятидесятых годах обрушился «картофельный голод», Мичелин решил перестать рыться в песке в поисках чудом сохранившихся картофелин и отправился в Америку, где мог отвести душу, изготовляя картофельные блюда в разных железнодорожных компаниях. Так незаметно пролетело пятнадцать лет, и за эти годы он перепробовал, пожалуй, все способы приготовления картофеля, которые только существуют на планете.

Волосы у Мичелина давно стали белыми, как его поварской колпак. За исключением круглых ярко-синих глаз на его лице почти ничего нельзя было рассмотреть – все скрывали густая борода и пышные усы. Довольно густо разрослись и его брови, сходившиеся на переносице над красным мясистым носом с заметными голубоватыми прожилками.

Когда из-за гор показался краешек солнечного диска, Мичелин дал три коротких свистка, что служило сигналом к завтраку. Поскольку подобной автоматизации сам он не доверял, то, высунувшись из окна и сложив руки рупором, изо всех сил выкрикнул:

– Идите есть!

Рабочие не заставили себя ждать. Получая из рук Мичелина и его помощников тарелки с мясом, бобами и картофелем, они усаживались на длинные скамейки по обеим сторонам столов, на которых уже были расставлены подносы с хлебом и чашки с дымящимся кофе. Меню здесь разнообразилось редко.

– Опять картошка! – вслух возмутился один из строителей в выцветшей форме солдата конфедератов. – Дэннехи, я когда-нибудь увижу кашу?

Его поддержали еще несколько бывших солдат-южан, на что Мичелин добродушно ответил:

– Ладно, детки, не шумите, послушайте своего папу и кушайте картошку. Она лучше всего вернет вам бодрость после вашей ночной смены.

Майкл Рафферти слушал эту словесную перепалку молча. Ему не нравилось, что в его бригаде много бывших солдат, но Мичелин Дэннехи не нравился ему еще больше, поскольку этот малый плохо держал язык за зубами и повсюду болтал, что Рафферти дает прорабу деньги за спальный вагон.

Увидев возможность хоть как-то отомстить, Рафферти решил вставить свое слово.

– Думаю, мать Дэннехи давала ему сосать картошку, а не свою титьку, – прорычал он.

Дорожники охотно засмеялись на эту острую приправу к их завтраку.

– Если это и так, – гневно поднял бровь Мичелин, – и все Дэннехи всегда питались картошкой, то все Рафферти выкапывали из земли желуди.

Дорожники засмеялись снова, тем более охотно, что это замечание адресовалось одному из начальников.

– Не искушай судьбу, карлик, – пригрозил ему обозлившийся Рафферти.

Но глаза Мичелина вспыхнули еще ярче, и он подлил масла в огонь:

– И, найдя желудь, радостно хрюкали.

Над этими словами захохотали все, кто их расслышал. Рафферти же отнесся к ним отнюдь не так добродушно. Он отодвинул свою тарелку и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Первой его мыслью было ударить этого ехидного повара в зубы, но он сразу сообразил, что это уронит его в глазах всей бригады. Драться с таким маленьким человечком было не по правилам. Правда, почему-то эти правила не распространялись на его собственную беззащитную жену.

– Ладно, поели и хватит. Пошли, – хрипло приказал он и направился к двери вагона.

Со сноровкой, приобретенной за долгие годы работы, Дэннехи вместе с помощниками довольно быстро накормили завтраком и остальные бригады. Когда последние из рабочих еще дожевывали свои порции, он уже приступил к приготовлению обеда.

В это время Кэтлин Рафферти, стоя у входа в свою палатку, смотрела, как поезд уходит прочь, увозя Майкла и его бригаду к концу дороги в десяти милях от городка.

Она улыбнулась, когда свежий утренний ветер мягко сдул волосы ей на лицо.

Это время дня Кэтлин любила больше всего. Лагерь затихал, покинутый сотнями своих обитателей, которые вернутся обратно лишь на закате, наполняя городок криками и шумом.

Ее взгляд упал на загон, в котором Кин Маккензи отвязывал свою лошадь, чтобы отправиться в дорогу. По тому, как легко он вскочил в седло, было видно: если не родился, то вырос он среди лошадей.

Проезжая мимо Кэтлин, Кин приложил пальцы к шляпе и поклонился.

– Доброго вам утра, миссис Рафферти.

– И вам того же, мистер Маккензи, – ответила она и потом долго смотрела ему вслед, пока он не пустил лошадь в галоп и не скрылся за поворотом.

И тут лицо Кэтлин залила краска стыда. Она подумала, что ее мысли о Кине Маккензи сами по себе уже нарушение супружеской верности, а для ее веры – один из самых тяжких проступков. Однако, хоть это и грех, она никак не могла перебороть себя и перестать думать о разведчике компании.

Майкла Рафферти Кэтлин ненавидела еще с детства, когда их родители были соседями. Она часто вспоминала зеленые поля своей далекой родины. Ее дом в Келсо, маленькой деревушке в графстве Керри, выходил окнами прямо на море, и Кэтлин любила в ясные дни сидеть на утесе, наблюдая, как волны накатывают на берег и разбиваются о камни далеко внизу.

Ее родители были очень бедны, но они любили свою дочь, и она выросла, ни в чем не нуждаясь. Потом она начала помогать родителям, продавая шерсть от овец с их фермы.

Восемь лет назад, ища отбившегося ягненка, она повстречала пьяного Майкла Рафферти, который ее изнасиловал; когда выяснилось, что у нее будет ребенок, родители и местный священник настояли на том, чтобы он женился. После венчания каждый день ее жизни, прожитый с пьяным животным в человеческом облике, был для нее настоящим адом.

– Доброе утро, уважаемая, – внезапно прервал ее воспоминания голос с ирландским акцентом.

Смущенно улыбнувшись, она повернулась к повару:

– Доброе утро, Мичелин.

Мичелин Дэннехи держал в руке тарелку. Усы не могли скрыть его улыбку.

– Я принес вам немного горячего, Кэтлин.

– Это очень любезно с вашей стороны, Мичелин, но, честное слово, я нисколько не голодна.

– Но вы должны есть, уважаемая, чтобы набраться сил, – настаивал он.

Здоровье Кэтлин заботило Мичелина больше, чем всех докторов. Все в городке знали, как грубо Рафферти обходится со своей женой.

Мичелин взял Кэтлин за руку и отвел к изогнувшемуся дереву.

– Сядьте здесь и съешьте все, пока не остыло.

Решив, что сопротивляться не стоит, Кэтлин отломила хлеб и принялась за картошку. Мясо и бобы она оставила нетронутыми.

Мичелин тем временем изучал ее лицо, стараясь определить, нет ли на нем новых следов жестокого обращения.

– Я вижу, этот черт не трогал вас на этой неделе.

Его прямота ее не покоробила. Мичелина она считала единственным, кому можно довериться, и была с ним откровеннее, чем со священником.

Почтенный же служитель церкви, приезжавший каждую неделю для того, чтобы отслужить мессу, был очень участлив, но когда она рассказала, как обращается с ней муж, он напомнил ей о клятве, которую она давала при венчании, и призвал во всем покоряться мужу и судьбе. Позднее, когда она чуть не умерла от побоев, этот добрый слуга Господа указал ей, что она должна сохранить семью.

В отчаянии и одиночестве, которые она испытывала, только один человек выразил ей свое сочувствие – Мичелин Дэннехи. Его участие помогало ей выносить весь ужас замужества.

– В конце недели я Рафферти почти и не видела, – подтвердила она со вздохом. Оба знали, что ее муж посвятил это время посещению приезжих проституток.

Чувствуя, что еда больше не лезет ей в горло, Кэтлин вернула тарелку.

– Спасибо, Мичелин.

Он вздохнул, взглянув на почти нетронутую еду, и укоризненно произнес:

– Эх, Кэтлин, что с вами можно поделать? – Похлопав ее по руке, Мичелин поднялся. – Я приду и позже, уважаемая.

Улыбаясь, она смотрела, как маленький повар возвращается в вагон-кухню, чтобы вернуться к своим обязанностям, затем устало поднялась и направилась к себе в палатку.

Первое, что бросилось ей в глаза, – это лежащая на койке рубашка. Муж приказал пришить пуговицы, оторванные одной из его «подруг» в порыве страсти.

Кэтлин подошла к небольшому чемоданчику, в котором хранила все свои нехитрые ценности, и достала маленькую плетеную корзиночку. В ней были игла и нитка, но пуговиц там не оказалось.

В это же время пятью милями севернее палаточного городка Т. Дж. Коллахен внимательно смотрел на свою дочь, сидящую по другую сторону обеденного стола.

– Я больше не хочу слышать, что моя дочь шляется с кем-то из этой швали с железной дороги.

– Папа, я не шлялась. Я и доктор Грэхем вышли подышать свежим воздухом, – возразила Роури. – Нас не было не больше пяти минут. А если любопытную жену банкира это так взволновало, почему она не вышла следом, чтобы последить за нами?

– Леди не будет зря наговаривать. И я не говорил тебе, что это сообщила мне Агата Пэбблс.

Роури сорвала с груди салфетку, в ее зеленых глазах блеснул гнев.

– Ты этого мог и не говорить. Я и так знаю, что она сюда приезжала. Кроме того, должна сказать, что доктор Грэхем – настоящий джентльмен.

– Ты что, знаешь о нем все? – язвительно заметил отец.

– Но и ты не знаешь о нем ничего плохого, – парировала Роури.

– Он работает на железной дороге. Для меня этого достаточно.

Некоторое время отец и дочь молча смотрели друг другу в глаза: оба были с характером и не привыкли уступать.

– С тех пор, как умерла мама, ты стал ненавидеть всех, кто со мной встречается. Ты весь пожелтел от своих подозрений. Первым был Кин…

Коллахен ударил кулаком по столу, обрывая ее, отчего из чашки расплескалось кофе. Лицо Коллахена побагровело, глаза, казалось, вылезли из орбит.

– Я запретил произносить это имя в моем доме! Ты что, не слышала?

– А я не прислуга, чтобы выполнять приказы. И давно уже не ребенок.

– В этом тебе повезло, упрямица, а то бы я тебе сейчас здорово всыпал!

С этой угрозой его гнев угас. Какие бы серьезные огорчения Роури ни доставляла ему в детстве, он никогда не поднимал на нее руку.

Роури почувствовала неловкость за свою резкость. Тем не менее она будет стоять на своем, поскольку намеревается встречаться с Томасом Грэхемом и дальше, и столько, сколько пожелает.

– Папа, ты никогда меня не бил, – мягко сказала она.

Коллахену стало неудобно, но он считал, что последнее слово должно всегда оставаться за отцом:

– Немножко всыпать тебе бы не помешало. Ты совсем не похожа на мать.

И он опустил голову, вспомнив жену. Ее трагическая смерть нанесла ему рану, которая не зажила до сих пор.

Когда-то, в далеком 1842-м, Томас Коллахен покинул штат Миссури всего с одной запасной рубашкой, перекинутой через плечо. Он обосновался в Юте и заложил здесь «Округ Си». Годы тяжелой работы и упорство в преодолении трудностей позволили сделать ранчо прибыльным. Спустя пять лет, ко времени, когда в этих местах появились мормоны, «Округ Си» был уже одним из самых больших ранчо в штате Юта.

В молодую, очень деликатную Сару Ковентри, которую он встретил у мормонов, он влюбился с первого взгляда. Она ответила ему взаимностью и, порвав со своей религией, вышла замуж за владельца ранчо. Коллахен оставался верен ей все время их супружества, и даже после ее смерти в мыслях у него не было других женщин.

– Надеюсь, вы накричались, – громко произнес, входя в комнату, Пит Фейбер, прервав тем самым невеселые мысли Коллахена. – Вас слышно даже в доме рабочих. – Он уселся за стол и начал осторожно наливать себе кофе.

Коллахен откинулся на спинку стула и принялся раскуривать сигару. Каждый день после утреннего кофе владелец ранчо и его управляющий обсуждали хозяйственные проблемы.

– Думаю, пора клеймить телят и перегонять их на восточное пастбище, – пробурчал Коллахен.

Пит кивнул:

– Согласен. Там уже довольно густая трава.

В эту минуту кто-то из ковбоев осторожно постучал в дверь и затем шагнул в комнату, держа шляпу в руках.

– У нас плохая новость, Ти Джей. Я прошелся вдоль южной границы около палаточного городка. Ограда, которую мы там сделали, сломана.

– Черт побери, – прошипел Коллахен. – Наверняка опять эта железнодорожная свора. Они напиваются в субботу вечером и куролесят, пока не протрезвеют.

– Керли, не хотите чашечку кофе? – спросила Роури, прерывая тираду отца.

– Нет, благодарю вас, мэм.

Несмотря на искренность этого предложения, принимать его не следовало. Как бы радушна ни была молодая хозяйка, работники знали свое место и могли решиться на что-либо подобное только по приглашению самого Т. Дж. Коллахена. Единственным исключением был Пит Фейбер, но он был управляющим и жил здесь со времен основания «Округа Си».

Пит быстро допил кофе и встал.

– Я возьму пару человек, и мы починим ограду. Пошли, Керли.

Молодой ковбой чуть задержался, чтобы поклониться и, улыбнувшись, произнести:

– Спасибо за приглашение, мисс Роури. – Затем он надел шляпу и последовал за управляющим.

Часом позже Коллахен, сопровождаемый Роури, подъехал к железной дороге. Он сам решил проверить, в каком состоянии находится проволочная ограда, которая тянулась вдоль пути на три мили.

Эту ограду Коллахен регулярно переносил следом за движением рельсов на восток, добиваясь того, чтобы его владения были огорожены в каждую сторону от палаточного городка не меньше, чем на милю.

Свою злость из-за невозможности доказать, что ущерб нанесен железной дорогой, Коллахен решил сорвать на своих работниках.

– Вы, парни, собираетесь весь день чинить несколько футов ограды?

Пит Фейбер, как и следует управляющему, который хочет пользоваться уважением своих подчиненных, вступился за них перед хозяином:

– Тебе не надо втыкать в нас шпоры, Ти Джей. Мы работаем быстро, как можем. – И добавил своим протяжным голосом: – Нам придется поменять несколько столбов.

– Мне нужно, чтобы на коровах было поставлено клеймо сегодня же и чтобы их перегнали на пастбище, – объявил Коллахен.

Тут, к его большому неудовольствию, из-за поворота появился поезд.

В паровозе в этот момент находились те же Калеб Мэрфи и Томас Грэхем. Мэрфи первый увидел владельца ранчо и крикнул:

– Эй, доктор, среди них нет молодой Коллахен? Томас Грэхем, изучавший какой-то медицинский журнал, немедленно поднял голову.

– Роури? – Он высунулся с другой стороны будки, внимательно вглядываясь вперед.

– Мэрф, останови поезд! – крикнул он, как только узнал Роури Коллахен.

– Остановить поезд? – удивился Мэрфи, но нашел, что в этой просьбе нет ничего невозможного, и замедлил ход, а потом нажал на тормоз так, что паровоз остановился прямо напротив всадников из «Округа Си».

– Доброе утро, Роури, – произнес Томас, появляясь в окошке будки.

Роури сразу поняла, что поезд остановился ради нее, и энергично ответила на приветствие:

– Доброе утро, Томас!

– Мистер Коллахен, – поднял шляпу Томас, заметив владельца ранчо.

Тот пробурчал что-то под нос и отвернулся. Томас увидел и Пита Фейбера и окликнул его:

– Как себя чувствует ваше плечо Пит? Управляющий заулыбался и помахал рукой, показывая, что она свободно двигается.

– Просто прекрасно, доктор. Вы его превосходно залатали.

– А что это за проволока? – удивился Томас. Роури хотела ответить на этот вопрос, но отца опередить ей не удалось. Тот взорвался яростью:

– Я хочу быть уверен, что вы, железнодорожный сброд, не полезете в мои владения. Не хочу никого из вас видеть в «Округе Си».

– Да, сэр, вы поставили нас об этом в известность при нашей последней встрече, – дружелюбно парировал Томас. Он не собирался вступать в словесную перепалку с владельцем ранчо.

– Советую вам этого не забывать, – выкрикнул Коллахен.

Однако Калеб Мэрфи не был столь миролюбив, как Томас, и, выпустив из своей трубки облако дыма, заметил:

– Вы создаете себе уйму работы: вам придется передвигать эту ограду через пару недель.

– Это мои проблемы! – Коллахен мрачно посмотрел на машиниста. – Проезжайте, вы задерживаете моих людей.

Тем временем Томас уже сошел с подножки паровоза, а Роури спешилась с лошади.

– Вы очень хорошо сегодня выглядите, – сказал он.

Она вспыхнула.

– Спасибо.

Глаза Томаса выражали его восхищение намного красноречивее слов. Она смутилась, почувствовав себя маленькой девочкой, стоящей перед строгим воспитателем. Всю жизнь она провела в мужском обществе, но ни с кем не чувствовала себя такой неловкой. Он был из породы настоящих мужчин, и его присутствие делало ее саму женщиной, и ей это очень нравилось.

Тут Роури вспомнила те несколько минут, которые они провели вместе в саду, и подумала, что могло бы тогда произойти дальше. Он, возможно, обнял бы ее и, может, сказал бы о любви…

– Вы всегда хорошо выглядите, – прервал ее мечтания Томас. – И это утро не стало для вас исключением, мисс Коллахен.

– Вы льстите мне, доктор Грэхем. Вы бы говорили такие комплименты и гадюке. – Такой выпад она совершила, чтобы сохранить дистанцию и не поддаться магической притягательности собеседника.

– Что за сравнения, мисс Коллахен! Как вы можете сравнивать себя со змеей?

– Напротив, я скорее ягненок, который не в силах противиться взгляду змеи, – вырвалось у нее.

Томас, откинувшись назад, рассмеялся, и Роури невольно залюбовалась его лицом. От смеха оно стало красивее и моложе. Только линия рта оставалась мужественной, хоть полноватые губы и выглядели весьма чувственными. Она подумала, что хочет сейчас прильнуть к ним своими, и снова зарделась.

– Но вы действительно самая красивая из всех. – Слова эти прозвучали очень искренне.

– Вы всегда флиртуете так напористо, доктор?

– Я только говорю то, что вижу, мэм. – И он улыбнулся еще раз своей чарующей улыбкой.

В этот момент к ним подъехал Коллахен, и Томас ему почтительно поклонился, но и на сей раз его приветствие было проигнорировано.

– Так ты едешь, Роури?

В смущении от грубого тона отца она отрицательно покачала головой.

– Я поеду назад с ковбоями.

Отец и дочь обменялись не самыми дружественными взглядами. Затем Коллахен молча повернул лошадь и так всадил ей в бока шпоры, что она рванула с места.

Мэрфи дал несколько свистков. Больше времени на разговоры не оставалось, и Томас поспешил назад, прыгнув на подножку паровоза, когда тот уже начал набирать ход.

Роури вскочила в седло и поскакала рядом с паровозом.

– Вы изменились, Томас. Не пойму только в чем.

– Может, дело в поясе с пистолетом? – улыбнулся Томас, показав на висящий на бедре «кольт». – Как я понял, разгуливать в этих местах без него не стоит.

– Скоро вы у нас станете настоящим «человеком с Запада»! – крикнула Роури. Затем натянула поводья и махнула рукой на прощание.

Томас приложил руки ко рту и крикнул:

– Когда я увижу вас снова?

– Не знаю. – Что она знала наверняка, так это то, что ей придется долго спорить на эту тему с отцом.

– А как насчет следующей субботы? Она отрицательно покачала головой:

– Я вас не слышу!

Томас высунулся из будки машиниста, чтобы повторить свой вопрос, но его собеседница была уже слишком далеко.

– О черт!

И он только поднял руку и помахал.