Глава 3

В день, когда юный невезучий Уилли Кейт должен был доставить очередную почту — он проделывал это регулярно каждую неделю — обитателям скромных домишек, разбросанных по Гленбейдену, эти обитатели все, сколько их еще оставалось, подходили к заборам своих домов и с нетерпением ждали. Не Уилли, конечно, а вдову Керри Маккиннон. На миссис Маккиннон лежала обязанность реально доставлять почту, потому что юный Уилли был так безнадежно в нее влюблен, что не мог правильно прочесть фамилии на конвертах, а уж тем более самостоятельно проделать путь по изрытой колеями дороге, извивающейся по горной долине.

И вот каждую среду Уилли Кейт трясся верхом на своем муле по ячменному полю их мирной маленькой долины. Он не смотрел ни налево, ни направо, но в какой-то момент исчезал за холмом, который вел к большому белому дому покойного Фрейзера Маккиннона. И каждую среду вскоре после прибытия Уилли миссис Маккиннон появлялась на холме с корзиной в руке, а бедный юный Уилли смотрел ей вслед с таким томлением на курносом веснушчатом лице, что жители начинали опасаться, что именно сегодня он и в самом деле умрет от этого томления.

Но при этом среди них не было никого, кто не ощущал бы, что это откровенное томление пробуждает нечто, глубоко скрытое в их собственных чувствительных сердцах. Случайный наблюдатель едва ли мог что-то такое заметить по их виду, но когда-то все они были такими же, как юный Малыш Уилли.

Однако в то особенно ясное и безоблачное летнее утро никто не насмехался над бедным Уилли Кейтом — все были встревожены тем, что Керри Маккиннон непривычно торопливо шла по изрытой колеями дороге, стиснув в руке корзину с письмами. Жители собрались в своих маленьких двориках, обмениваясь недоуменными взглядами. Керри достала аккуратную пачку писем. Ее рассеянность их насторожила — она забыла свою всегдашнюю веселость, забыла спросить, все ли благополучно в жизни каждого из них.

Она вообще почти ничего не сказала.

Не один из них задался вопросом: уж не заболела ли эта хорошенькая темноволосая девушка? Если так, то неудивительно — ведь она трудится, как лошадь, чтобы никто из них не бедствовал, встает с рассветом и работает до наступления темноты. Она следит за урожаем, кормит скотину, чинит дом и амбар, но, кроме того, Керри Маккиннон находит время заботиться и о них обо всех, и о каждом в отдельности. Она заходила к Рыжему Доннеру, чтобы справиться о его желудке, проверяла, проснулась ли эта старая ведьма Уинифред (хорошо бы не проснулась), помогала молодой матери троих детишек Лорибет управиться с шумной оравой. Она была для этих жителей источником жизненной силы, и при виде даже крошечной морщинки, омрачающей ее прекрасное чело, они начинали ощущать себя потерянными и несчастными.

Соседи не знали, что Керри Маккиннон начала день в превосходном состоянии души и тела. Говоря по правде, она чувствовала себя такой здоровой, что взялась за самое противное дело — наведение порядка в старом амбаре — и занималась этим с удовольствием, пока Уилли не принес еженедельную почту. Она улыбнулась пареньку с волосами цвета морковки, справилась о его занемогшей сестре. Она узнала почерк матери на одном из сложенных листов бумаги, и это, как всегда, заставило ее содрогнуться, но при виде аккуратной короткой подписи мистера Джейми Реджиса на обратной стороне очень толстого письма внутри у нее все сжалось от страха.

Керри прекрасно помнила имя Реджиса, но гораздо хуже было то, что она помнила — Фрейзер вел с ним какие-то дела, но понятия не имела, какие именно, и подозревала, что покойный муж в какой-то момент поступил весьма неблагоразумно. Горло у нее перехватило от дурных предчувствий. Она выхватила письмо из корзиночки, торопливо сломала печать и, бессознательно поднеся руку к горлу, начала читать, задыхаясь от того что, там было написано.

После необходимых и в высшей степени светских приветствий письмо очень доходчиво сообщало, что земля, на которой стоит дом Керри, конфискована и выставлена на продажу, что сама она будет преследоваться в судебном порядке за долги Фрейзера и — о Боже! — немедленно лишена всего имущества.

Всего имущества!

Рука Керри задрожала, и она поспешно вцепилась в письмо другой рукой, чтобы оно не тряслось, и заново его перечитала. Наверняка она что-то неправильно поняла; разумеется, там был какой-то пункт, который она пропустила.

Увы, она все поняла правильно.

Ей как-то удалось улыбнуться Уилли, отослать его на кухню, к свежеиспеченным бисквитам. Ей как-то удалось сложить письма в корзинку и спуститься по дороге к коттеджам, рассыпанным по долине. Она заставила себя улыбаться, здороваясь с соседями и раздавая им письма, а потом ей каким-то чудом удалось выйти из их толпы, уйти от их любопытных взглядов, высоко держа голову, и свернуть к озеру.

Она шла, не видя перед собой дороги, не видя ничего, кроме аккуратной записки мистера Реджиса, в которой сообщалось о невыплаченном долге и плохом ведении хозяйства и о смехотворно коротком сроке в четыре недели, за которые она должна была заплатить долги, чтобы избежать судебного преследования.

Невероятно! Фрейзер продал большую часть своих наследственных земельных владений, одолжил деньги, о чем она не подозревала до его смерти, и теперь она должна из-за этого все потерять и ее вышвырнут, как какой-то мусор, вместе с его родственниками Ангусом и Мэй, а также с Томасом. Не говоря уже о жителях Гленбейдена, последних представителях клана Маккиннонов, его родичах! Господи, да куда же им деваться? Что они будут делать?

Сердце у нее внезапно сжали невидимые тиски; Керри резко остановилась и наклонилась; боль стала невыносимой — она поняла, что означает это письмо.

Но мгновение спустя она заставила себя выпрямиться. Нельзя, чтобы об этом узнали остальные, пока она не придумает что-нибудь. Они впадут в панику, Томас сделает что-нибудь необдуманное. Нет, нельзя, чтобы они что-нибудь узнали, пока она не попытается сделать все, чтобы их спасти.

Но мистер Реджис дает ей всего четыре недели!

Охваченная отчаянием, Керри пошла дальше; она шла, как сомнамбула, к озеру, а мысли ее метались в исступленном поиске способа, как избежать катастрофы. Но это было невозможно — у нее нет ни денег, ни ценностей. Выхода нет, надеяться не на кого, только на мать…

Нет, только не это! Ни в коем случае! Она, шатаясь как пьяная, поднесла руку к глазам и крепко зажмурилась. Слезы жгли ей глаза, но она заставила себя идти дальше, велела себе двигаться, думать, что она и делала почти бессознательно, пока не поняла, что стоит на коленях у могилы мужа с маленьким крестом в изголовье. Рука ее сжимала ужасное письмо.

— Ты лгал мне, Фрейзер!

Она верила ему, когда он говорил, что все будет хорошо. Действительно, ему-то теперь хорошо, упокой, Господи, его душу, потому что он умер прошлой осенью. Но он оставил ее в трясине, и она понятия не имеет, как оттуда выбраться.

Керри оглянулась на маленькое кладбище, на берегу озера, где были похоронены предки Маккиннона и он сам. Она старалась заглушить возмущение, с которым сражалась каждый день. Не следует ей так возмущаться — бедный Фрейзер, он был вовсе не стар, всего лишь тридцать четыре года, когда отправился на встречу со своим Творцом. Керри заморгала и провела ладонью по лицу.

И оно снова пришло к ней — облегчение от того, что его больше нет.

Осталась только долина.

И люди, за которых Керри несла ответственность. Она даже не знала, на протяжении скольких поколений Маккинноны жили в этой долине. Они ловили рыбу в маленьком озерце, которое питали воды большого Лох-Эйгг, возделывали полоску земли, которая в хорошие годы давала много ячменя. Дед Фрейзера, член совета во времена старой клановой системы, был довольно удачлив — он владел несколькими акрами собственной земли, которые, в конце концов, перешли к ее мужу. Вдобавок к этой земле они арендовали землю у барона Монкриффа и жили припеваючи. То есть жили, пока Фрейзер не занемог, и с тех пор счастье от них отвернулось — скот подыхал, ячмень губили засухи.

Она понимала, что дело плохо, конечно же, понимала — но не понимала, насколько плохо.

Будь он проклят, этот Фрейзер! Только когда муж умер, она начала осознавать всю бедственность своего положения. Едва она успела его похоронить, как пришло первое письмо — из Шотландского банка. В нем сообщалось, что за Фрейзером числится недоимка в виде неуплаченных налогов на собственность, что проценты по займу — займу, о существовании которого она не подозревала, — должны быть выплачены и кредиторы с нетерпением ждут, когда им заплатят.

И словно этих ошеломляющих сообщений было недостаточно, пришло второе письмо — от ее матери, в котором та требовала, чтобы Керри немедленно приехала к ней в Глазго.

Керри не знала, какое из двух писем больше ее напугало.

Письмо из Шотландского банка она легкомысленно проигнорировала. Все, о чем в нем говорилось, было ей тогда непонятно, и к тому же в тот момент она была слишком напугана письмом от матери, религиозной фанатички, которая считала, что все человечество погрязло в грехе, и в первую очередь — ее дочь Керри.

Она развернула полученное сегодня письмо от матери, охваченная каким-то болезненным любопытством. Письмо начиналось с нравоучений по поводу Славы Господней, греховности Его детей, недостатков Шотландской церкви и, разумеется, перечисления грехов самой Керри. Заканчивалось оно обычным требованием приехать в Глазго, но — что интересно — преподобный Тейвиш лично соизволил приписать одну строчку, в которой призывал ее с уважением отнестись к пожеланиям матери, отринуть искушения плоти и немедленно приехать в Глазго — только там она сможет обрести чистоту души и тела. Керри закатила глаза и сунула письмо в карман серой юбки.

Она чиста и останется таковой до конца дней своих, но в Глазго она не поедет.

Она подумала о Томасе.

Томас Маккиннон был неуживчивым родственником Фрейзера, за всю свою жизнь ни разу не высунувшим носа за пределы Гленбейдена — хотя каждый день грозился это сделать. Томас любил эти края. Он хорошо знал долину, знал, какой от нее может быть толк. Он считал, что земля здесь не в состоянии долго кормить крупный рогатый скот, потому что пастбища не богаты и не обширны, — но для овец она очень хороша. Будущее за овцами и ячменем, говорил он, овцы и ячмень принесут прибыль, и Керри сможет расплатиться с долгами Фрейзера.

Но… чтобы перейти от крупного скота к овцам, Томас убедил ее занять деньги, необходимые для покупки овец. Он сказал, что если в этом году они получат прибыль от крупного скота, то смогут выплатить половину одолженной суммы, и они уже были на полдороге к этому. Томас даже подумывал одолжить деньги в банке, чтобы купить первую дюжину овец. Но тут пришло то письмо из банка, и, оправившись от потрясения, Томас быстренько придумал новый план — взять в долг у барона Камерона Монкриффа.

Керри считала, что одалживать у лорда отвратительно, но замысел Томаса не шел у нее из головы — отчасти потому, что больше ей некуда было обратиться, отчасти же потому, что в последние два года жизни Фрейзера Камерон Монкрифф был очень частым гостем в их доме.

Монкрифф, богатый землевладелец, жил в Гленбейдене на берегу Лох-Эйгг. Керри как-то услышала, что он владеет тысячью голов овец. Она не задумывалась над тем, правда ли это, но знала, что он жил на широкую ногу. Когда Фрейзер был здоров, он часто заезжал в обновленный дворец Монкриффа и один раз даже возил ее туда на летний бал. А когда здоровье Фрейзера пошатнулось, Монкрифф неоднократно приезжал в Гленбейден. С его стороны это было проявлением внимания, и Керри оценила его заботу о муже.

И все же в этом человеке было что-то такое, отчего ей становилось неловко — так же неловко ей было только с его сыном Чарлзом.

Она не призналась бы в этом ни одной живой душе, но себе-то она может признаться. Чарлз Монкрифф — это десятилетний ребенок, заключенный в тело тридцатилетнего мужчины. Дело было именно в этом теле мужчины и в том, как он смотрел на нее… От взглядов бедняги Чарлза ее начинал бить озноб.

Керри снова посмотрела на письма, стараясь справиться с охватившим ее страхом. Насколько она могла понять, письмо от мистера Реджиса оставляло ей два варианта. Можно смотреть, как обмеривают то, что осталось от земли Маккиннонов, как повышают ренту, как арендаторы теряют свои дома. Им придется переехать в Америку или на скалистые побережья, где они будут разводить морские водоросли. А сама она будет вынуждена уехать в Глазго к матери.

Либо ей надо отправиться к Монкриффу.

У Керри всегда занимался дух при виде великолепного дома Монкриффа. Но сегодня, оказавшись в этой роскошной усадьбе, одетая в Старое платье из черного бомбазина, она почувствовала себя нищей попрошайкой. Она стояла в огромном холле и дивилась дубовым панелям, бронзовым светильникам, полированной оловянной раме овального зеркала, висящего над письменным столом. Даже новый мраморный пол был выметен и натерт до блеска, что вызвало у нее особый восторг — в их скромном доме считалось удачей, если удавалось не запачкать полы грязью.

Керри нервно вытерла влажную ладонь о юбку и взяла шляпку, которую держала в руке, в другую руку.

— Миссис Маккиннон! Какой приятный сюрприз!

Глубокий голос Камерона Монкриффа напугал ее; она даже вздрогнула, когда он медленно вошел в холл через тяжелую дубовую дверь; за ним семенил маленький дворецкий, старательно избегавший ее взгляда. Как обычно, Монкрифф был одет безукоризненно. Она всегда считала его очень красивым мужчиной, но теперь он выглядел невероятно элегантно — седые волосы подстрижены и зачесаны по последней моде, густые бакенбарды аккуратно подрезаны.

— Благодарю вас, милорд, что не отказались принять меня, — проговорила Керри, присев в глубоком реверансе.

— Вы доставили мне большое удовольствие, мадам. Этот день моей жизни засиял ярче… — он поднес к губам ее руку, его губы задержались на ее кисти, потом нехотя оторвались от нее, — благодаря такой прекрасной визитерше.

По коже ее побежали мурашки, Керри стало неприятно. Она осторожно высвободила руку и, крепко стиснув шляпку, заставила себя улыбнуться.

— Вы слишком добры, сэр.

— Вздор, — усмехнулся он, беря ее за локоть. — Давайте сядем.

И, не дожидаясь ответа, он бросил взгляд на дворецкого.

— Чай, — коротко приказал он и повел Керри туда, где стояла мебель, обитая, синим китайским шелком. — Итак, чем я обязан необыкновенному удовольствию видеть вас, миссис Маккиннон?

Она смущенно уставилась на камин, не зная, с чего начать разговор. Как именно следует просить денег?

— Я… Признаюсь, милорд, я пришла по довольно деликатному делу. — Голос ее звучал еле слышно; она робко посмотрела на Монкриффа. Лицо у него было равнодушное, он терпеливо ждал продолжения. — Наверное, нужно перейти прямо к делу, да? — тихо спросила она.

Монкрифф кивнул.

— Ну, говори же!

— Я пришла не со светским визитом, честно говоря, хотя я рада видеть вас в добром здравии, — затараторила она. Он наклонил голову в знак признательности. — Но… мой визит имеет деловую подоплеку. — Вот именно — деловую. Ей понравилось, как это звучит, и она перестала нервно комкать свою шляпку.

— Неужели? — спросил он, снисходительно улыбаясь.

— Э-э-э… Я хочу попросить у вас в долг крупную сумму денег, сэр. У меня возникли небольшие затруднения. — Небольшие затруднения? Скорее уж полная катастрофа!

Монкрифф поощрительно кивнул.

— Прошу вас, продолжайте, миссис Маккиннон. Если у вас… затруднения… я с удовольствием помогу вам, чем смогу.

Это звучало поощрительно, но тут их прервало появление дворецкого с серебряным подносом в руках. Керри опустила взгляд и ждала, пожевывая нижнюю губу. Сердце у нее громко билось, и она боялась, что это слышно всем.

— Так что вы сказали? — вежливо спросил Монкрифф, когда дверь за дворецким закрылась, и налил ей чаю.

— Милорд… мне больше некуда обратиться, — выпалила она, задрожав от собственного признания. — К несчастью и к моему великому изумлению, я узнала, что мой муж… Фрейзер… был должен… то есть он и сейчас должен… очень много денег Шотландскому банку. И… еще налоги.

Монкрифф поднес к губам изящную чашечку из китайского фарфора и стал пить чай с таким видом, словно слышать подобные сокрушительные новости было для него обычным делом.

— И… какие-то там кредиторы, — продолжала она дрожащим голосом. — Хотя, признаюсь, я ничего в этом не понимаю. — Она снова замолчала, уверенная, что сказала достаточно, чтобы вызвать у него отвращение.

— Это все? — любезно поинтересовался Монкрифф, жестом указав на чайный сервиз. — Прошу вас, пейте чай, пока он не остыл.

И это все? Пейте чай? Господи, да слышал ли этот человек хоть слово из того, что она говорила? Керри уставилась на него, не веря своим ушам.

— Вы… вы, наверное, не поняли — я ни за что не пришла бы к вам и не стала бы вас обременять, будь у меня выбор. Но я, правда, в безвыходном положении. Поверьте, мне очень нужны деньги, чтобы на время удовлетворить банк, но я не уверена…

Монкрифф усмехнулся и прервал ее лепет, поставив чашку на стол.

— Прошу прощения, миссис Маккиннон, мне известно, что у вас нет возможности достать деньги для выплаты долга. Вы действительно попали в трудное положение.

Керри тихо пробормотала:

— Д-да, я знаю…

Он поднял руку.

— Думаю, что это не так, — произнес он, и взгляд его голубых глаз пронзил ее хрупкую фигурку. — Затруднения у вашего мужа начались три года назад, когда чумка убила его стада. Как вы думаете, каким образом он расплачивался с банком в тот год? Он получил от меня серьезную помощь, вот как! И то же повторилось на следующий год. Он опять не смог выплатить долг, и я вновь дал ему денег. Тогда Фрейзер просто перестал прилагать усилия, чтобы удовлетворить банк либо меня. Честно говоря, миссис Маккиннон, ваш долг гораздо больше, чем вам кажется. Лично мне вы задолжали более пяти тысяч фунтов.

Пять тысяч фунтов? Ей показалось, что из легких у нее вышел весь воздух; она никак не могла вздохнуть. Сумма была ошеломляющей, значительность ее могла сравниться разве только с ощущением, что ее предали. Она припала к спинке стула, слишком потрясенная, чтобы говорить и даже думать. Ложь Фрейзера громоздилась одна на другую, и Керри показалось, что она погружается в глубокую трясину и тонет прямо здесь, в небесно-голубом кресле. В голове у нее проносились обрывки воспоминаний, десятки случаев, когда Фрейзер уверял ее, что все будет хорошо, что ей бояться нечего…

— Ну-ка выпейте это.

Монкрифф сунул ей в руку стакан с шотландским виски. Керри с трудом вспомнила, где находится, оттолкнула стакан и покачала головой.

— Я… я не знала, — хрипло прошептала она.

— Я уверен, что муж просто не хотел вас тревожить.

В ответ она фыркнула без всякого изящества.

— Действительно, какая мелочь!

— Перестаньте, миссис Маккиннон, — сказал Монкрифф неожиданно деловым тоном. Он подошел к окну и посмотрел на расстилающуюся перед домом зеленую лужайку. — Фрейзер знал, что умирает и ничего не может сделать, чтобы исправить положение. Он знал, что вы будете соответствующим образом обеспечены, и предпочел не омрачать последние месяцы своей земной жизни.

При этих словах Керри подняла глаза и повернулась к Монкриффу.

— Он знал, что я буду соответствующим образом обеспечена? — потрясение спросила она. — Вы, милорд, не можете не понимать, в каком я оказалась положении, и поэтому я просто не могу взять в толк, о чем вы говорите!

— Разумеется, я все понимаю, — улыбнулся он, поворачиваясь к ней. — Лучше, чем вы. — От странной улыбки, внезапно растянувшей его губы, кровь у нее похолодела. — Видите ли, мы с вашим мужем пришли к некоему соглашению касательно вашего долга, и он настоял на том, чтобы ваше будущее было частью нашего договора. Я с радостью пошел ему навстречу.

Внутри у Керри все сжалось от страха.

— Какого договора? — еле выговорила она. Монкрифф поманил ее к себе.

— Подойдите сюда, прошу вас. Я вам кое-что покажу.

Керри медленно поднялась, прошла, как сомнамбула, через всю огромную комнату. Ей было так страшно, что она чуть не потеряла сознание. Наконец она подошла к окну, Монкрифф обнял ее за плечи и тепло улыбнулся.

— Видите, вон там? — показал он на лужайку. Там, на лужайке, его сын Чарлз играл с двумя собаками в «ну-ка, отними» — совсем как маленький мальчик. С другой стороны лужайки, под деревом, стоял Томас и смотрел на Чарлза из-под полей шляпы. — Чарлзу пошел тридцать первый год. Надеюсь, вы понимаете, что он никогда не будет обладать разумом взрослого человека. Но я позабочусь о том, чтобы это не имело значения. Мой сын унаследует значительное состояние. Вдобавок к тому, чем я владею сейчас и что вскоре получу от вас, я почти уверен, что Шотландский банк с удовольствием продаст мне вашу землю, миссис Маккиннон.

— Но… но ведь земля, о которой идет речь, принадлежит кому-то еще. Так написал мне Шотландский банк, — растерянно проговорила она.

— Да, владельцу, который проживает далеко от своей земли и который ни разу не ступил на нее ногой. Думаю, он будет очень рад избавиться от нее.

В этих словах для Керри не было никакого смысла. Она покачала головой и высвободилась из-под руки, лежащей у нее на плечах.

— Я не понимаю.

— Тогда позвольте мне объяснить вам все попроще, — вздохнул он, точно говорил с ребенком. — Банк захочет получить то, что ему задолжали. Владелец земли захочет избавиться от того, что превратилось в огромный долг. Я могу купить ваши ничтожные земли за небольшую долю их рыночной цены и осчастливить и банк, и владельца.

В голове у нее все смешалось; взгляд ее переместился на Чарлза и лужайку, и она машинально отметила, что его рубашка выбилась из брюк, а волосы растрепались — и это сильно контрастировало с аккуратной внешностью его отца.

— Я вам не верю, — пробормотала она. — Фрейзер хотел, чтобы я жила в Гленбейдене. Он не согласился бы отдать то, что у него осталось, ни вам, ни кому-то еще.

Монкрифф засмеялся, снова положил руку ей на плечо и наклонился к ней так, что его губы были совсем близко от ее уха.

— Вы сильно ошибаетесь. Ему не хотелось, чтобы Томас Маккиннон заполучил вас, поэтому в обмен на то, что я прощу ему долг, Фрейзер пообещал, что вы станете красивой женушкой моему Чарли.

Услышав это, Керри отшатнулась и резко повернулась к нему, прижав руку к бешено забившемуся сердцу.

— Да как вы смеете! — вскрикнула она; от густого страха в горле у нее появилась горечь. Как посмел Фрейзер? Как посмел он так ее предать?

— Но послушайте, ведь у вас нет выбора! — напомнил Монкрифф. — Неужели вы думаете, что, когда вы избавитесь от вашего вдовьего траура, какой-нибудь приличный джентльмен прибежит к вашим дверям? Тогда вас не возьмет даже Маккиннон! У вас же ничего нет! Единственная альтернатива для вас моему довольно щедрому предложению — это искать убежища у вашей матери, а уж она-то, я уверен, найдет того, кто захочет вас обеспечить!

Слова не шли с ее окоченевшего языка. Удар был слишком силен; Керри показалось, что она рухнет сейчас под его тяжестью.

Монкрифф тяжело вздохнул.

— Вы не можете надеяться на лучшее решение проблемы, миссис Маккиннон. Да, мой Чарлз умственно отсталый, но у вас будет все, что вы пожелаете…

— Я никогда не выйду замуж за Чарлза, — заявила она, сама, удивившись тому, как спокойно это прозвучало. — И вы не сможете меня заставить!

Монкрифф крепко сжал губы, и некоторое время смотрел на нее.

— Подумайте, прежде чем говорить такое, миссис Маккиннон. Вы можете пожалеть о своих опрометчивых словах.

— Я ни о чем не стану жалеть, — возразила она, и голос ее зазвучал тверже. — Я не выйду за вашего сына ни при каких обстоятельствах! — Монкрифф побагровел, и Керри вдруг страшно захотелось уйти отсюда. — Вы получите ваши пять тысяч, — высокомерно процедила она и, круто повернувшись, направилась к двери. Думать о том, как она совершит, сей необыкновенный подвиг, она не могла и не хотела.

— Миссис Маккиннон!

Рука ее замерла на дверной ручке; инстинкт подсказывал ей бежать, покуда можно, но она вздернула подбородок, заставив себя оглянуться и встретиться с Монкриффом взглядом. В его глазах сверкала ярость, кулаки были крепко сжаты.

— Вы никогда не сможете добыть пять тысяч фунтов! Но я дам вам время попытаться — по правде говоря, вы нам не нужны в ваших траурных одеждах. У вас есть один месяц, и после этого вы выплатите мне долг вашего мужа. Вы хорошо поняли? — процедил он сквозь зубы.

О, она все прекрасно поняла. Поняла так ясно, что чуть не рассмеялась громко — так нелепо было это предположение.

— Я уже сказала. Вы получите пять тысяч фунтов, — повторила она с фальшивой уверенностью, рывком распахнула дверь и вышла, высоко подняв голову, словно у нее было некое представление о том, какое чудо поможет ей раздобыть эти проклятые пять тысяч.