Николасу хотелось увидеть Элли.

После всего случившегося — всей этой массы лжи и обмана — он по-прежнему хотел ее видеть. Она продолжала притягивать его как магнит. Зажмурив глаза, он попытался преодолеть свою слабость. Дни шли за днями. Появляясь в городе, Николас то и дело вздрагивал. Ему казалось, что вон она переходит улицу. Вон она покупает цветы. Но всякий раз оказывалось, что он ошибся. Взгляд зеленых глаз, видение белокурых волос в толпе были лишь плодом его воображения, дающим жизнь миражам.

Николас никак не мог понять, отчего так стремится увидеть Элли. Неужели после стольких лет он все еще хочет получить ответ на свои вопросы? Или в ней есть что-то, притягивающее его, как мотылька на свет свечи? Сумеет ли он узнать, почему никак не может забыть эту женщину? А если он узнает ответы на все эти вопросы, станет ли от этого легче?

Слишком много вопросов и так мало ответов. И еще Дрейк знал: какая-то часть его все еще хочет покарать ее за предательство и ложь.

Увидеться с ней, чтобы покарать? Абсурдность этой мысли не умаляла желания увидеть Элли. И он увидится с ней. Обязательно. Заставит ее стоять к нему лицом, смотреть в глаза. И не на углу улицы. Не в ее прихожей, с Барнардом, готовым нестись за полицией. Он хотел увидеться с ней там, где ей не убежать от его взгляда, не отвернуть в сторону голову.

Да, так и будет. Хотя как это сделать, Николас не имел ни малейшего понятия. Он знал, что в конце концов может просто прийти к ней домой, но в том, что там на страже будет стоять Барнард, он не сомневался.

Николас старательно избегал думать о газетных публикациях. Громкий скандал. Быстрый развод. Он просто делал несколько успокаивающих глубоких вдохов и уходил из конторы.

Дни становились теплее, и весна потихоньку переходила в лето. Николас знал, что Генри не ждет его сегодня. Он должен был отправиться в Нью-Джерси для заключения выгодного контракта на поставку оливкового масла в Канаду. Но Николас хотел захватить с собой еще один договор, чтобы внимательно почитать его в дороге. Поэтому по пути на вокзал он заехал в контору.

Подойдя к двери кабинета своего помощника, он услышал женский голос и замер, прислушиваясь.

— Генри, я же прошу совсем маленький список. Да это Мириам! Что ей нужно? Какой список?

— Несколько фамилий людей, которых может заинтересовать живопись.

— А я-то вам зачем для этого нужен? — удивился Генри.

— Так ты же знаешь обо всем и обо всех в Нью-Йорке, Генри! А я нет. Я не знаю, кто чем занимается а еще меньше — о любителях искусства. И не забудь про обещание ничего не говорить моему брату.

— Вы хотите помочь миссис Монро, да?

— А если даже и так?

Молчание. Николас знал, что его помощник сейчас напряженно думает над ответом.

— Генри, это я, — громко сказал он, входя в кабинет.

Мириам подпрыгнула как ужаленная.

— О, Мириам! Рад тебя видеть, — легко поздоровался он.

— И долго ты стоял за дверью?

— Я? За дверью? — с невинным видом переспросил Николас. — Не понял. Я только что вошел. Увидев, с каким облегчением вздохнула сестра, Николас едва удержался от улыбки. У него вдруг возникло удивительно приподнятое расположение духа.

— Генри, мне нужна папка с материалами по вандервеерскому договору. Я хочу захватить ее с собой. Генри встал из-за стола и достал папку с полки.

— Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, спасибо, мне давно пора быть на вокзале, — к собственному изумлению, весело ответил Николас.

Настроение у него было прекрасное. Его сестра, сама того не ведая, подсказала ему отличный способ повидать Элли.

— Барнард, я же сказала: нет!

— Послушай, Элли…

— Нет! Еще раз повторяю: нет! Я не собираюсь писать картины на продажу.

После посещения Мириам прошла неделя. Элли и Барнард, как в старые добрые времена, стояли в прихожей и горячо спорили.

— Но это лишено всякого смысла! Ты же любишь писать!

Элли резко обернулась к нему и рассерженно воскликнула:

— Живопись разрушила мою жизнь! Неужели это так трудно понять? Да, я собираюсь снова начать работать и займусь чем-нибудь приличным. Я изберу достойное дело, которого не будет стыдиться мой сын!

— И чем же, черт возьми, ты собираешься заняться? — съязвил Барнард. — Мыть полы в чужих домах? Стирать белье? Чем, Элли? Чем ты будешь заниматься, чтобы обеспечить своему сыну сносную жизнь?

— Я опять буду делать шляпки. Мои шляпки, между прочим, шли нарасхват. Начну здесь, наверху. А когда дело пойдет, сниму помещение.

— И кто же их будет у тебя покупать?

— Женщинам мои шляпки нравились.

— Твои шляпки нравились светским дамам, Элли! Они и покупали их у тебя!

— Так будут снова покупать! Барнард устало потер переносицу:

— Неужели ты надеешься, что все эти дамы, которые сейчас воротят от тебя нос, валом повалят в твой дом или пусть даже в магазин за шляпками?

— Ты же только что говорил, что они будут расхватывать мои картины, — возразила Элли. — А чем шляпки хуже?

— Да ничем они не хуже! Просто М. М. Джей не делает шляпок! Он пишет картины, и об этом было сказано не где-нибудь, а в «Таймс». О выставке картин Джея судачили на каждом углу и в каждом светском салоне. Их интересует художник, а не шляпник.

Элли в сердцах топнула ногой и едва не расплакалась. Она знала, что Барнард кругом прав. Репортеры и зеваки не кричали: «Дай нам посмотреть другие шляпки!» Им хотелось увидеть ее картины.

Элли закрыла глаза. Люди будут заказывать ей картины, оговаривая, что именно им хочется. Как она сможет написать пейзаж, который подходил бы под цвет драпировки в гостиной какой-нибудь великосветской матроны? Как она будет писать портреты тех, кто с такой легкостью вычеркнул ее из своей жизни? Но если быть честной, то она ужасно трусила.

Люди интересовались ею только потому, что она была светской дамой. Многих привлекали даже не столько ее картины, сколько связанная с ними тайна.

А теперь все знают, кто автор скандальных картин. Ей больше не укрыться за псевдонимом. Если она снова начнет заниматься живописью, от нее будут ждать многого. Оправдает ли она эти ожидания? Сумеет ли? Достанет ли у нее таланта? И что будет, если она провалится?

— Что мне делать? — вздохнув, тихо спросила Элли.

— То, что ты умеешь лучше всего. Писать картины.

— Я не могу, — жалобно проговорила она.

— Можешь! И будешь! Только один раз. Один заказ.

— Я просила отказать агенту.

— Я и отказал, так он пришел снова и сказал, что клиент согласен заплатить пять тысяч долларов. Вдумайся, Элли, — пять тысяч долларов! С головой хватит, чтобы позволить себе кое-какие маленькие удовольствия. Прими заказ. А потом решишь, чем будешь заниматься до конца своих дней.

— Господи, кто в здравом уме будет платить пять тысяч долларов за портрет?

— Я не знаю, — пожал плечами Барнард. — Агент, который занимается этим делом, навряд ли мне скажет. Думаю, это какая-нибудь светская дама, которая жаждет заполучить портрет кисти знаменитого Джея. Все остальные с ума сойдут от зависти.

— Ты говоришь прямо как Мириам.

— Она прекрасно знает свой круг. И ей хорошо известно, что они могут не найти времени принять тебя , но не откажутся от возможности, иметь собственный портрет твоей работы.

Элли чуть не застонала и уставилась в окно, словно надеясь увидеть какой-нибудь знак, который поможет ей принять решение. Но если честно, был ли у нее выбор?

— Ладно, — сказала она, прикусив нижнюю губку. — Только этот заказ.

— Умница! Через час агент приведет твоего клиента.

— Барнард!

— Что? — с самым невинным видом спросил он.

— Тебе не кажется, что ты стал слишком самоуверенным?

— Нет, моя дорогая Элли. Просто я знал, что в, любом случае ты прислушаешься к голосу разума.

И в самом деле, час спустя в дверь позвонили. Элли задержала дыхание. Она сидела в любимом кресле Ханны и терялась в догадках. Может быть, это одна из дам, с которой они более двух лет занимались благотворительностью? Не будет ли она теперь обращаться с ней, как со служанкой? Что она ей скажет?

— Я открою, — раздался голос Барнарда. Элли чуть не вскочила с кресла, чтобы схватить его за руку и сказать, что она передумала. Она найдет способ заработать деньги. Они справятся. Никаких сомнений.

Но Элли знала, что все это неправда. Чарлз по-прежнему не давал ей ни цента и всячески избегал разговоров о деньгах, вырученных от продажи ее магазина. И против нее был закон.

Элли расправила плечи, разгладила юбку и, собрав все свое мужество, решила во что бы то ни стало пройти этот ужас до конца. Но все оказалось намного ужаснее, чем она предполагала. Дверь открылась, и на пороге появилась не ее знакомая по благотворительной организации. Заказчик вообще не был женщиной.

— Николас! — только и смогла выговорить Элли.

— Здравствуйте, миссис Монро, — последовал короткий кивок. Слегка растянутые губы должны были, по всей видимости, означать улыбку.

— Господи помилуй! — пробормотал Барнард. Он все еще в нерешительности держался за дверную ручку, не зная, то ли захлопнуть дверь, то ли пригласить посетителя войти.

Николас решил за него и шагнул в холл.

— Возьму на себя смелость предположить, что вы не забыли меня, мистер Уэбб, — проговорил он, не сводя глаз с Элли.

— Вы чертовски хорошо знаете, что я вас помню. Только один вопрос: что вы здесь потеряли? Николас наконец перевел взгляд на Барнарда, и лицо его осветилось радостью.

— Полагаю, ответ известен нам обоим.

— Какой же ты отпетый негодяй!

— Если считать отпетым негодяем того, кто на законных основаниях прибегает к услугам агента, я с вами соглашусь. Но если бы моя мать была жива, она, я уверен, встала бы на вашу сторону и тоже обозвала бы меня негодяем. — Он с неприкрытой угрозой посмотрел на Барнарда:

— Увы, я, бесспорно, сын своего отца.

Элли как загипнотизированная молча стояла и слушала этот обмен любезностями. Николас повернулся к ней. Взгляд его голубых глаз был холоден, бесстрастен и пронзителен. Дрейк даже показался ей сейчас выше, чем она помнила. Он был собран, элегантен, черные волосы чуть длиннее, чем полагалось, но тщательно причесаны. Будь она слабой натурой, с радостью упала бы сейчас в обморок, лишь бы прекратился этот кошмар.

— Уходи!

Николас лишь слегка приподнял смоляные брови:

— Послушайте, миссис Монро, — в голосе его зазвенел металл, — разве так обращаются с клиентом, который хочет заплатить вам за работу?

— Николас, я имела в виду именно это — уходи из моего дома, — тихо, но непреклонно проговорила Элли. Он небрежно протянул свою шляпу Барнарду.

— Вы никогда не отличались гостеприимством, но я вас прощаю. Ох!

Дрейк сам настолько поразился своим словам, что у него расширились глаза. Элли это, конечно, заметила. Но глаза его мгновенно сузились. Да нет, он ничего ей не простит. Ни отсутствия гостеприимства, ни нанесенной обиды.

Элли поняла, зачем он пришел — чтобы наказать. Ему было глубоко наплевать на ее искусство и на свой портрет. Все это лишь повод для посещения. Наказать. Отомстить. Она слишком хорошо его знала. Неужели ему мало того, что о ней теперь судачат на каждом углу? Что она разведена? Она вспомнила, с какой одержимостью он преследовал ее отца, и ответ пришел сам собой. Его одержимость сосредоточилась теперь на ней.

Николас мгновенно взял себя в руки, и глаза вновь стали холодными и бесстрастными. С видимым усилием он улыбнулся и пожал плечами.

— Где мы будем работать?

— Мы нигде не будем работать. Я не собираюсь писать твой портрет!

— Я слышал, что самообладание — отличительная черта многих художников. Вы этим, похоже, не страдаете, миссис Монро?

— Чем я страдаю, вас не касается, понятно?

— Да нет, очень даже касается. Я здесь и собираюсь заплатить, между прочим, весьма приличную сумму. И естественно, ожидаю, что эти деньги не будут выброшены на ветер.

— У вас не хватит денег, чтобы купить меня, Дрейк.

— Значит, мы снова вернулись к Дрейку. Ладно. Дрейк, мистер Дрейк, Николас, Ни… — Он вдруг запнулся. Они оба знали, что у него едва не сорвалось с языка «Ники» — Или как там еще. Не важно. Вы художник. И вы пишете картины. Так вот я плачу вам за то, чтобы вы написали мой портрет. — Он холодно посмотрел на нее: — Раньше вам никто никогда не платил за картины.

Она ответила ему яростным взглядом:

— Я раньше никогда не встречала более невоспитанной и грубой личности, чем вы. Николас громко рассмеялся:

— Полагаю, не вам судить о добродетели, миссис Монро!

Его слова укололи сильнее, чем следовало. Элли знала о его ненависти к ней, знала, что он считает ее самой недостойной из женщин. Но слова эти тем не менее причинили ей боль.

— Зачем ты все это затеял? — спросила Элли, стараясь, чтобы не дрожал голос. — Почему ты никак де можешь оставить меня в покое? Одно короткое мгновение Николас посмотрел на нее открытым взглядом, и она успела увидеть, как ему больно. Он мучился и хотел, чтобы мучилась и она. Элли готова была горько рассмеяться над иронией этой ситуации. Она мучается, и еще как. Но она скорее умрет, чем позволит ему узнать об этом.

— Договор есть договор, миссис Монро. Я заказал работу. Вы согласились. Теперь я жду, что вы добросовестно выполните свою часть соглашения.

— Я не могу, — ответила Элли сдавленным голосом.

— Да нет, конечно, вы можете. И сделаете, никуда вы не денетесь. — Он вынул из нагрудного кармана часы, посмотрел на циферблат и засунул их обратно.

Пусть не сегодня. Но вы все сделаете, уверяю вас, миссис Монро. У вас нет выбора. На следующий день Элли испуганно вздрогнула, услышав звонок в дверь. Опять Николас? Она молилась в душе, чтобы он больше не пришел. Может быть, Господь внял ее молитвам, с надеждой и удивившей ее грустью подумала Элли, когда в прихожую влетела раскрасневшаяся Мириам.

— Элли, послушай! Молодая женщина смотрела на вошедшую и не знала, что и думать. Может статься, Николас и Мириам просидели всю ночь и додумались до нового способа обидеть ее еще сильнее?

— Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, и кто тебя осудит за это? Но пожалуйста, поверь мне, к вчерашнему появлению моего бората я не имею никакого отношения. Я сама узнала об этом лишь час назад.

Прихожая была полна солнечного света, и Элли не составило труда увидеть, что Мириам искренне огорчена.

— Я тебе верю.

— Он просто чудовище! — с облегчением переведя дух, воскликнула Мириам.

— Чудовище он или нет — сейчас это не важно. Я не намерена принимать его заказ.

— Но ты же его приняла!

— Я верну деньги, только и всего.

— Элли, ты же прекрасно знаешь, что мой брат ничего не делает просто так. Кроме того, тебе в любом случае нужна работа. Так пусть он заплатит эти несусветные деньги.

— Я в его деньгах не нуждаюсь.

— Но деньги тебе в любом случае нужны! — Мириам замолчала, явно над чем-то раздумывая. — Потом я знаю, что Чарлз умыл руки и не дает тебе ни цента.

На щеках Элли вспыхнули красные пятна.

— Откуда ты знаешь?

— Мир слухами полнится.

Элли чувствовала, что в любой момент может сдаться. Но такой роскоши она себе позволить не могла. У нее есть Джонас. А еще Барнард, Ханна и Джим.

— Это не меняет дела, Мириам. Я не буду писать портрет Николаса.

— Он в долгу перед тобой, Элли. Пусть расплачивается. И тут судьба нанесла ей еще один удар.

— Мамочка, мамочка!

Элли ринулась к двери, чтобы поскорее захлопнуть ее, но не успела. К ней, спотыкаясь, уже бежал Джонас. На его мордашке светилась восторженная улыбка. Следом влетела растерянная Ханна и быстро подхватила малыша на руки.

— Это я виновата, — сбивчиво затараторила она. — Как научился ходить, так всюду и лазает, сладу никакого нет.

И она вихрем вылетела с Джонасом из прихожей. Элли повернулась к Мириам и поняла, что уже слишком поздно.

— Великий Боже, — ахнула Мириам. Пораженная, она никак не могла отвести взгляда от двери, за которой исчезла Ханна с Джонасом. Глаза ее наполнились слезами. — Я не знала.

— Знали очень немногие. Чарлз такой заботливый и предупредительный отец, — солгала Элли. Мириам посмотрела на нее, как бы не слыша.

— Он так похож на Шарлотту. Элли онемела.

— Элли… — начала Мириам, но, увидев ее глаза, замолчала.

— Мириам, ты сказала, что хочешь быть моей близкой подругой.

— Да. Я действительно твоя близкая подруга.

— Тогда докажи это мне, моему сыну. Поклянись, что ты никогда не расскажешь о нем Николасу.

— Но Элли, послушай…

— Нет, Мириам! Никаких возражений. Николас не должен о нем знать.

— Почему? Почему не сказать отцу ребенка?

— Он не отец! Ты не понимаешь? Джонас мой и только мой! — Элли отвернулась, потому что не хотела, чтобы Мириам увидела, как она испугана.

— Элли, расскажи ему. Скажи Николасу о его… Скажи ему! Он тебе поможет.

— Да не поможет он мне! И я не собираюсь давать ему возможность раз и навсегда покончить со мной.

— Он никогда этого не сделает.

— Как раз и сделает, Мириам. Ты сама сказала что он чудовище, хочет погубить меня точно так же, как погубил моего… — Она прикусила язык. Весь ее мир снова рушился, и она перестала соображать, что и кому говорит. — Ты не можешь рассказать ему, Мириам, — заговорила она снова. — Пожалуйста, прошу тебя. Я вынесла презрение Николаса, я вынесла презрение семейства Монро, даже презрение света. Но я не вынесу потери сына.

Мириам глубоко задумалась. Наконец она кивнула и подняла голову:

— Хорошо, Элли. Я не скажу брату о мальчике. Но только если ты напишешь портрет Николаса. Элли с недоверием посмотрела на нее.

— Посмотри на вещи реально. Тебе нужны деньги, так? Если не для себя, то для сына уж точно. Почему из-за твоей обиды на Николаса должен страдать Джонас? Получи деньги и уезжай из Нью-Йорка. Начни новую жизнь в другом месте. Америка большая, Элли. Дай Джонасу шанс.

— О чем ты говоришь? Как я могу отсюда уехать?

— А каково тебе здесь оставаться? Ты же прятала Джонаса от посторонних глаз с самого дня его рождения, верно? И я прекрасно понимаю почему. В городе хватает людей, которые, бросив лишь беглый взгляд на твоего сына, сразу скажут, что его отец Николас. У Элли все сжалось внутри. Она и сама знала это. Мириам полностью права. Но как уехать? Куда? Но Мириам права и в другом — как оставаться здесь?

— Напиши его портрет, Элли. А потом у тебя будет время принять решение.

Ровно в полдень снова затрезвонил дверной звонок. К этому времени Элли исходила вдоль и поперек свою комнату, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Барнарду она сказала, что никого не хочет видеть. Ей нужно было время, чтобы обо всем хорошенько подумать.

Но ее желаниям не суждено было сбыться. Дверь комнаты распахнулась, и на пороге возник не Барнард, а Николас. На миг она потеряла дар речи. Но только на миг.

— Уходи отсюда!

— Дорогая Элиот, честно говоря, я ожидал чего-нибудь более оригинального.

За спиной Николаса появился запыхавшийся и раскрасневшийся Барнард.

— Элли… я ему сказал… что нельзя.. .сюда подниматься… но он… не послушал… , — Он все это действительно сказал, — подтвердил Николас с ухмылкой, которая могла привести в ярость кого угодно. — А я действительно не послушался.

— Уходи! — повторила Элли сквозь зубы.

— Послушай, Элли, мы все это уже проходили, — покачал головой Николас. — Я пришел, чтобы ты начала писать мой портрет.

Со стороны лестницы донеслись неясные звуки. Элли побледнела:

— Барнард, пойди помоги Ханне. И вообще вам полезно немного пройтись.

Барнард поначалу заколебался, но потом, будто что-то вспомнив, торопливо исчез за дверью.

— Так, — проговорил Николас. — Значит, хочешь остаться со мной наедине.

— Мечтать не возбраняется, Дрейк.

— Отчего же? Мечты тоже иногда сбываются.

— Я хочу, чтобы ты немедленно оставил мой дом. Николас задумчиво посмотрел на нее:

— Ты что, боишься писать мой портрет? Дело ведь в этом? Элли открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. Да и что она могла сказать? Она вся кипела от гнева. «Я не боюсь, я ничего не боюсь», — в отчаянии убеждала она себя. Но правда была в другом. Она боялась, и еще как! Она боялась, что если начнет портрет Николаса, то не сумеет сдержать себя и поцелует его. И снова отдаст ему свою любовь. Элли до боли стиснула зубы, чтобы не закричать.

— Тебе, по всей видимости, доставляет огромное удовольствие мучить меня.

Наигранная веселость слетела с его лица. Николас пожал плечами:

— Да не скажи. Меня мало волнует, что ты чувствуешь. Николас знал, что это откровенная ложь. Волнует, и даже очень. И с этим он ничего не мог поделать. Ему очень трудно поверить, что перед ним та самая женщина, которую он знал прежде. Выглядела она почти так же. И волосы, и фигура, и одежда изменились мало. Переменились глаза. Глаза Элли больше не светились невинностью, теперь в них трудно было отыскать прежнюю наивность. Исчез огонь вдохновения. Они были потухшими и больными. И Николас злился на себя за то, что это его задевает.

— Элли, ты же не можешь вот так взять и выставить меня вон. Тебе нужны деньги.

— Почему каждый считает своим долгом указывать, что мне нужно, а что нет!

«И правда, почему?» — удивленно подумал Николас. Но в данный момент это было не важно. Ему хотелось быть здесь. Сидеть рядом с ней. И пару раз как следует проучить, неожиданно промелькнуло в голове. Больше ничего.

— Может быть, все хотят помочь тебе увидеть возможность легко заработать деньги. А ты не видишь, даже когда они у тебя под носом.

— Легко заработать? — сухо переспросила она. — Я так не считаю. Николас удивленно рассмеялся, но тут же посерьезнел:

— Какая разница — легко или нет. Дело в другом. Можешь ты вот сейчас встать и сказать мне — или хотя бы себе, — что не нуждаешься в деньгах?

Элли сердито сощурилась:

— Ты же прекрасно знаешь, что нет.

Николас слегка шевельнул бровями, как бы давая ей понять: видишь , я же говорил. Конечно, он прав. Ей очень нужны деньги, о чем все и напоминали при случае. Будь он проклят со своей правотой! А что она может предложить взамен?

— Хорошо, — ледяным тоном заявила Элли и непроизвольно стиснула руки. — Я берусь писать портрет. Но сеансы только во второй половине дня.

Николас смотрел на нее и молчал так долго, что она стала уже думать, не упивается ли он тайным злорадством.

— Прекрасно, — наконец коротко согласился он. — Где мне сесть?

— Начнем завтра. Сегодня я не готова. Он заколебался, явно собираясь возразить, но предпочел пожать плечами.

— Отлично. Завтра так завтра.

С этими словами Дрейк ушел. Элли облегченно перевела дыхание. Если бы они начали сегодня, Николас наверняка заметил бы ее страх и не преминул бы этим воспользоваться.

Николас прибыл точно в три часа пополудни. На время сеансов Ханна и Барнард согласились уводить Джонаса из дома. Присутствие Николаса нервировало Элли.

— Интересно, как я буду писать такое каменное лицо и остановившийся взгляд? — сердито воскликнула зона, толком не зная, как себя вести.

— И чем мне следует заняться? — игриво поинтересовался он.

— Почитай книгу, смотри в окно. Делай что угодно, только прекрати пожирать меня глазами. Мне надо подумать, приглядеться к тебе, почувствовать лицо, чтобы портрет получился настоящим. — Конечно, Элли знала, что ей навсегда врезались в память и этот волевой подбородок, и четкая линия рта, и излом бровей. Как и тепло его кожи. У нее кольнуло сердце. — Хватит стоять столбом! Сядь наконец куда-нибудь! Да хотя бы вон туда, к окну, там свет лучше.

Бросив на Элли любопытный взгляд, Николас не спеша опустился на стоящий у окна стул и посмотрел на улицу. Элли тут же поняла, какую ошибку совершила, посадив его на солнце. Он был удивительно красив. Она умирала от желания узнать, о чем он сейчас думает.

Николас без разрешения открыл окно, и в комнату влетел знойный летний ветерок. Элли почувствовала, что начинает задыхаться — послеполуденная жара, его присутствие. Но тут он ее удивил, вытащив из кармана сигару. Она завороженно смотрела, как он откусил кончик, зажег спичку и закурил. Дрейк держал сигару своими длинными сильными пальцами на удивление просто и изящно. Уверенный в себе светский мужчина расслабляется. Но Элли знала, что за обманчиво спокойной внешностью скрывались железная воля и неодолимая сила.

— Не знала, что ты куришь, — заметила она.

Выпустив дым через ноздри, Николас пристально посмотрел на тлеющий кончик сигары и небрежно ответил:

— Я редко балуюсь. Тебе это мешает?

— Нет, — коротко ответила она и отвернулась.

Теперь не нужно было ничего прятать, и все краски и кисти лежали совершенно открыто. Элли уже могла не спускаться в подвал за скипидаром или олифой, которые заканчивались в самый неподходящий момент. Здесь же высились кипы холстов всех размеров, а не только такие, которые легко спрятать за ширмой.

Она занялась приготовлениями. Подбирала краски, придирчиво осматривала кисти, расстилала холсты. По большому счету все это было преждевременно. Сначала надо почувствовать Николасв, его суть, ту часть его души, которую он тщательно скрывал. Сделать несколько набросков. Но Элли никак не удавалось собраться с мыслями. Ей дышать-то было трудно, что уж говорить о всем остальном. С чего она вдруг решила, что справится с этой работой?

Николаса, по всей видимости, такие проблемы не беспокоили. Он сидел, и его мысли были явно далеко отсюда. Элли перевела дыхание и приказала себе собраться. Итак, как она собирается писать портрет?

Элли полночи не спала, размышляя над этим. Она понимала, что эта ее работа должна быть без единого изъяна. Чтобы у зрителей перехватывало дыхание. В противном случае не стоило и начинать. К утру она поняла, что поставила перед собой очень сложную задачу.

Писать живого Николаса, и писать с полной отдачей. Его прекрасное тело заслуживало кисти живописца. Было тяжело думать, что ей придется писать безымянные лица. Но теперь перед ней было не безымянное лицо, а Николас. И Элли отчего-то не хотелось его разочаровать.

Час пролетел как один миг. Придя в себя, Элли с изумлением обнаружила, что умудрилась сделать десяток набросков. Все под разными углами, с разной штриховкой. И все неудачные. Ни один не передавал сути этого человека. Работа началась.

— На сегодня, пожалуй, хватит, — нарушила она царившую в комнате тишину.

Николас, выведенный из задумчивости ее восклицанием, поднял глаза и посмотрел на стоящие на камине часы.

— Мы же только начали.

— Этого уже более чем достаточно.

Элли показалось, что он сейчас начнет спорить. Но нет, Николас легко встал со стула, бросил окурок сигары в окно и направился к ней.

— Дай-ка мне посмотреть.

— Ни в коем случае!

— Почему?

— До окончания работы я ничего не покажу. А теперь до свидания.

Элли подошла к двери, широко ее распахнула и выразительно посмотрела на Николаса. Постояв в раздумье посреди комнаты, он направился к выходу. Чем ближе он подходил, тем сильнее билось ее сердце. Она уже подумала, что сейчас он пройдет мимо и можно наконец вздохнуть с облегчением. Но Николас остановился, повернулся и вдруг оказался так близко, что Элли почувствовала исходившее от него тепло. У молодой женщины перехватило дыхание, когда его пальцы легонько погладили ее по щеке, скользнули к шее и задержались на ключице, как раз под краем воротничка платья. По телу Элли пробежала знакомая дрожь. Его дыхание жаром обдавало щеку. Элли вдруг поняла, что он едва удерживается от поцелуя, которого она так ждала.

— Рада, что не могу забыть тебя? — хрипло прошептал Николас, и в глазах его на миг вспыхнула страсть.

Казалось, прошла вечность, прежде чем до нее дошел смысл сказанного. Обвинение в очередном грехе, который ей никогда не искупить. Внутри у нее все омертвело.

— Рада? Да нет, — через силу выговорила Элли. — Я разучилась радоваться.

Он сердито, даже с какой-то злостью, поджал губы. Потом молча шагнул назад, развернулся и ушел. Элли осталась стоять в дверях. Закрыв глаза, она снова почувствовала на щеке мягкое прикосновение его пальцев.