Глава 6

– Негодяй! – прошипела Пруденс. Тут уж не требуются пояснения Бетси, и так видно, что у этого человека на уме! – Вы хотите, чтобы я легла с вами в постель? Сначала поцелуи – и вы еще разыгрывали безразличие! А потом… потом это!

Мэннинг, совсем потеряв терпение, крикнул:

– Черт меня подери! Сколько же с вами хлопот! Будь моя воля – вы спали бы на сундуке, где обычно ложусь я. Но мы находимся на корабле. Здесь трудно что-либо скрыть. Слуга, который убирает каюту, очень скоро догадается, что мы спим порознь! И будьте уверены, сразу же доложит об этом капитану, а тот до сих пор не верит нам. Вы не забыли, как быстро он узнал о том, что в кубрике находится женщина? Я уверен, здесь полно людей, готовых шпионить ради того, чтобы добиться благосклонности Хэкетта.

Пруденс грызла ноготь, с подозрением поглядывая на Росса.

– Послушайте, – продолжал доктор уже более спокойно. – Койка достаточно широкая, и я даю честное слово, что не дотронусь до вас.

«Может, стоит довериться ему?» – подумала Пруденс.

– Вы клянетесь?

– Клянусь. – Росс вздохнул. – Я уже почти забыл о наслаждениях, которые получал от близости с женщиной. К счастью. Я живу воспоминаниями. – Он указал на кровать. – Ложитесь с краю. Тогда вы сможете вырваться из лап «негодяя»… в случае чего… – И вдруг Росс рассмеялся – весело и добродушно, открыв ровные белые зубы. На его щеках появились маленькие ямочки.

Пруденс сцепила пальцы и уставилась в пол.

– Простите меня, я такая глупая.

Она очень удивилась, услышав его мягкий, полный сочувствия голос.

– Вы вовсе не глупая. Просто вы слишком молодая, – пробормотал он. – И наверное, порядком напуганы. – Росс покачал головой. – Вам не надо бояться меня, Пруденс Оллбрайт. Честное слово.

Он подошел к кровати, взял с полочки, приделанной к ее изголовью, свечку и коробочку с трутом, чиркнул кремнем по огниву и зажег свечу. Поставив ее на прежнее место, Мэннинг откинул одеяло, забрался в постель и устроился у самой стенки.

– Идите, – позвал он Пруденс и похлопал рукой по матрасу. – Погасите фонарь. Когда вы ляжете, я задую свечу.

После некоторых колебаний она встала на колени, закрыла глаза и сложила руки, погрузившись в молитву. Сколько раз по ночам, когда душа разрывалась от муки и из глаз текли слезы, Пруденс произносила эти слова!

Она просила Господа, чтобы он помог ей поскорее найти Джеми. И чтобы они поженились. Пруденс вздохнула, пытаясь совладать со своей печалью. Стыдно плакать перед Мэннингом.

Потом она погасила фонарь и перебралась через высокий бортик кровати, ухитрившись при этом повернуться к Мэннингу спиной. И тут же сморщилась от боли. Матрас был слишком тонкий, и синяк на бедре мгновенно дал о себе знать.

«Наверное, он ужасно большой, поэтому и болит так сильно, – подумала Пруденс. – Не забыть бы утром рассмотреть его хорошенько».

– Спокойной ночи, – сказал Росс и задул свечу. Потом он немного покрутился, устраиваясь поудобнее, натянул одеяло, укрыв себя и Пруденс, и затих. Верный своему слову, доктор улегся так, что их тела не соприкасались.

В каюте было темно, как в погребе. Корабль слегка покачивался на волнах. Эти ритмичные движения не успокаивали Пруденс, а скорее наоборот – будоражили ее нервы. Ровное дыхание Мэннинга свидетельствовало о том, что он почти мгновенно провалился в сон. Но его гостья никак не могла погрузиться в блаженное забытье.

«Что я здесь, собственно говоря, делаю? – с ужасом думала Пруденс. – Наверное, я сошла с ума. Мой рассудок повредился от пережитых горестей».

Она вспомнила о маме, которая умерла девять лет назад, об отце… Уже два года прошло, как его похоронили… Что они сказали бы сейчас, увидев, что их милая, скромная дочка валяется в одной постели с незнакомым мужчиной и мчится бог весть куда, ради осуществления своих безумных целей!

О реакции дедушки вообще лучше не думать. Папочка был человеком строгим, но добрым. Укрощая бунтарские наклонности дочери, он пытался обратить ее на путь истинный, подавая пример собственной добродетели. И хотя Пруденс никогда не дотягивала до идеала благочестивой христианки, он все равно любил ее и умел прощать.

Когда папа умер, Пруденс уже некому стало защищать от праведного гнева дедушки. Лицемерия в нем было столько же, сколько в отце чистой, искренней веры. Дедушка… Ужасный человек, требующий от внучки беспрекословного послушания! И она подчинялась ему, дрожа от страха и втайне сгорая от возмущения, но понимала, что рано или поздно им не избежать открытого столкновения.

И откуда же ей было знать, что противник одержит в этой схватке полную победу?

Пруденс, вздохнула и потеребила кольцо, которое ей дал Росс. Но так не хватало сейчас другого кольца – кольца, подаренного Джеми. Оно утешало ее в печали, напоминая об обещанной свадьбе. После смерти отца для Пруденс наступили тяжелые времена: она чувствовала себя совсем одинокой. Джеми был ее единственной радостью. А потом он уехал. И ей пришлось пережить такой ужас… Пруденс зажала рот рукой, чтобы сдержать стон, рвавшийся из ее измученной души.

Откуда-то издалека донесся звон корабельного колокола. Корабль. Она на корабле. И плывет в Америку… к Джеми. Зачем же отчаиваться? Сколько раз папа говорил о том, что Бог дал людям величайший дар – надежду, которая ободряет их в те минуты, когда жизнь кажется невыносимой. Значит, и ей нужно надеяться на лучшее. И радоваться. Скоро она будет в объятиях Джеми. Тут нет никаких сомнений.

Эти приятные мысли успокоили Пруденс. Ей казалось, будто ласковая, теплая волна подхватила ее и понесла вдаль, в страну сновидений. Скоро-скоро она увидит Джеми! Глупо предаваться мрачным мыслям – мрачным, как эта каюта. Глупо сомневаться в Божественном Провидении. «Джеми, – думала она, чувствуя, как тяжелеют веки и закрываются глаза. – Милый Джеми!..»

И вдруг Пруденс взвизгнула: теплая сильная рука обняла ее за талию, тяжело надавив на живот. Охваченная ужасом, она рывком выпрямилась. Но, сползая с кровати, задела ногой высокий деревянный бортик и с грохотом рухнула на пол.

– Проклятие! – пробормотал Мэннинг. Пруденс слышала, как он шарил рукой в темноте, потом чиркнул огнивом, и пламя свечи рассеяло мрак. Росс привстал и удивленно уставился на нее, моргая от резкого света. Глаза у него были совершенно сонные.

– Какого дьявола! Что случилось?

– Что случилось? И вы еще спрашиваете?!

Пруденс привстала на колени. Оскорбленная до глубины души, она даже не знала, что еще ответить. Ведь этот развратник притворяется, будто он ни при чем!

Мэннинг потер глаза и снова воззрился на Пруденс.

– Так в чем же дело? – И вдруг выражение его лица несколько смягчилось. – Вам приснился кошмар? Я прав? – участливо спросил он.

Пруденс охватило сомнение. А может, он и в самом деле не виноват и обнял ее машинально, во сне?

– Я… я услышала какие-то странные звуки… и было темно, – заикаясь, пробормотала она. Что еще оставалось сказать? – Я испугалась.

Росс выругался.

– И начали орать так, что мертвый бы проснулся? Слава Богу, у меня здоровое сердце, а то к рассвету матросам пришлось бы выбросить мой труп за борт.

Пруденс сердито нахмурилась. Вольно или невольно, но он дотронулся до нее. И продолжает разговаривать дальше прежним наглым, пренебрежительным тоном!

– Это получилось не нарочно! – резко ответила Пруденс.

– Мне снился прекрасный сон!.. Я видел жену. А вы все испортили своей истерикой.

Пруденс сразу поняла, в чем дело, и пристыдила себя за недавнюю вспышку гнева. Ну конечно же, он принял ее за Марту, решил, что рядом с ним в постели лежит жена. Несчастный, отчаявшийся человек!

– Мне… мне так жаль, – заикаясь, сказала Пруденс. Она чувствовала себя совершенной дурочкой.

Мэннинг пожал плечами.

– По ночам на корабле можно услышать самые разные звуки. Новичков они пугают. Ну, давайте спать.

Пруденс осторожно встала на ноги. К счастью, падение с кровати не принесло большого вреда ее бедному телу, покрытому синяками.

– Погодите, – остановил ее Мэннинг и указал на фонарь, висевший в дальнем углу. – Возможно, вас пугает темнота. Наверное, вы, как в детстве, спите со свечой. Зажгите вон тот фонарь, только убавьте пламя. Теперь мы всегда будем оставлять его на ночь – ради вашего спокойствия.

Пруденс взяла протянутую ей свечу, игнорируя унизительный намек на то, что она еще не вышла из детского возраста. А может быть, это и к лучшему: пусть Мэннинг видит в ней ребенка, а не женщину. Тогда у него не возникнет желания овладеть ею. Она поднесла свечку к фонарю, потом задула ее и снова улеглась в кровать, повернувшись спиной к Мэннингу и прижавшись всем телом к бортику.

Несколько минут Мэннинг беспокойно ворочался с боку на бок и наконец со вздохом промолвил:

– Проклятие! Теперь я не могу уснуть. Пруденс не сводила глаз с мерцающего света фонаря, который придавал каюте жутковато-мрачный вид.

– Значит, это был приятный сон? Послышался еще один вздох.

– Да, как всегда. Он был прекрасен, как и вся моя жизнь с Мартой.

– Расскажите о ней, – попросила Пруденс, несколько поколебавшись.

– Зачем? – Голос Мэннинга снова звучал холодно и отчужденно.

– Мне это может понадобиться, если капитан Хэкетт что-нибудь о ней спросит. – И тут же подумала: нет, это не совсем так. – Я и сама хочу знать, – добавила она тихо.

– Марта была настоящим ангелом: красивая, добрая, милая. И теперь ее душа покоится в раю, вместе с ангелами, – хрипло и медленно произнес Росс. Казалось, каждое слово дается ему с трудом.

– Вы говорили, что не понравились ей сначала. Росс печально рассмеялся.

– За годы учебы в университете я написал ей кучу любовных писем. Наверное, не меньше, чем рефератов, которые я сдавал своим профессорам. Я едва не провалил экзамен на хирурга, потому что был занят только мыслями о ней. И наконец-то Марта согласилась стать моей женой. Мы поженились весной сорок седьмого года. И танцевали в саду, среди цветущих деревьев. Судьба даровала нам два года блаженства. Всего два!.. – Он застонал и тут же тихо выругался, словно негодуя на собственную слабость.

Пруденс, которой передалась его боль, смахнула со щеки слезы и шепотом спросила:

– Но как… почему она умерла?

– А вам все нужно знать? – вспылил Мэннинг.

– Вы можете не рассказывать, если не хотите.

– Тут нечего особенно рассказывать. Жизнь – штука простая. В ней есть и хорошее, и плохое, и боль, и красота… – Он заговорил своим привычным тоном, резким и отчужденным: – У нее была опухоль матки. Я считал, что она доброкачественная. Марта хотела, чтобы я ее оперировал. Она думала, что сможет иметь детей, если я избавлю ее от этой напасти. Но я не решался.

Пруденс слушала его и поражалась: голос Мэннинга звучал бесстрастно, словно речь шла о совершенно постороннем человеке.

– И Марта умерла от опухоли? – с сочувствием спросила она.

– Нет. Ее погубил один хирург – самонадеянный и высокомерный. Он так верил в свою непогрешимость, что никто не мог переубедить его и заставить отказаться от операции. Он неосторожно задел сосуд, И Марта умерла от кровотечения.

В широко раскрытых глазах Пруденс мелькнул ужас. Неужели Мэннинг имеет в виду самого себя?

– Но как же он мог…

– Довольно, – устало сказал Росс. – Это не слишком приятная тема.

– Наверное, вы пролили немало слез? Он скрипнул зубами.

– Я никогда не плачу. Это слабость, которую я не могу себе позволить.

«Человек, который никогда не плачет? – думала Пруденс. – Должно быть, он прячет свои слезы в глубине души».

Ей очень хотелось утешить его.

– Но вы, конечно же, еще встретите какую-нибудь другую женщину. И будете счастливы с ней все оставшиеся вам годы, сколько их отпустит Бог.

– Оставшиеся годы? – Мэннинг безрадостно рассмеялся. – Сколько же, по-вашему, мне лет?

Пруденс внимательно посмотрела на него. Он лежал, уставившись в потолок. Суровый профиль, крепко сжатые губы, брови, сдвинутые к переносице… Она сразу вспомнила об отце, который тоже временами бывал суров и хмурился точь-в-точь, как Мэннинг.

– О, вы, по-моему, очень-очень старый! – выпалила она.

Росс снова засмеялся. Еще ни разу в жизни Пруденс не слыхала такого мрачного смеха.

– Может, и в самом деле мой путь завершен. Что ж, я пожил достаточно и много чего повидал.

Пруденс встревожилась – в голосе Мэннинга звучала полная безнадежность.

– Но вы, наверное, прекрасный хирург?

– В котором уже не осталось почти ничего человеческого, – пробормотал он. – Который испытывает к людям одно отвращение. Знаете, что я собираюсь сделать, когда мы приедем в Виргинию? Я скроюсь в диких лесах Шеннандонских гор, построю там себе хижину и отпущу бороду.

– И что вы там будете делать?

– Буду рисовать, бродить по лесу. И ждать смерти. Пруденс чуть не задохнулась от ужаса.

– О нет, нет! Не надо! Вы отрежете себя от всего мира!

Мэннинг повернул голову и заглянул ей в глаза. На его лице появилась издевательская улыбка.

– У вас есть для меня план получше?

У Пруденс разрывалось сердце от этого холодного, отчужденного тона.

– Когда я была маленькая, в нашей деревне жила одна старуха, – тихо заговорила она, – которая знала разные древние обычаи. Ну, и эта женщина делала зимнее вино – так она его называла. Она оставляла горшки в снегу, чтобы они замерзли как следует. А потом получалось рубиново-красное вино – крепкое, густое, без примесей. И я, бывало, убегала с уроков и мчалась к ней, утопая в сугробах, чтобы попробовать запретный напиток. – Пруденс вздохнула, вспомнив о тех волшебных временах, когда она жила с мамой и папой, окруженная их любовью, в полной безопасности.

– Очаровательная история! – фыркнул Мэннинг. – И что же из нее следует?

– Неужели не понятно? Быть может, ваше сердце, как это вино, заледенело и ждет освобождения. А потом оно оттает и станет еще прекраснее и чище, чем прежде.

– Любопытная мысль. Только к чему все это?

– Ну, чтобы жить и снова любить! Еще не все для вас кончено. Я испытала счастье с лордом Джеми, потому что всегда мечтала о любви и не теряла надежды. И сейчас полагаюсь на волю Божью. Мой возлюбленный ждет меня там, в Америке. Я знаю. А вы… Разве вы не верите, что у Господа есть насчет вас свои планы! Неужели вы совсем потеряли надежду?

Мэннинг привстал, опершись на локоть, и приподнял Пруденс за подбородок.

– Великий Боже, – прошептал он, пристально посмотрев ей в глаза, – неужели в мире еще существуют такая нежность и доверчивость? Бедное, глупенькое дитя! Вместе с Мартой я похоронил свои надежды и себя самого. Когда мы доберемся до Виргинии, у вас, надеюсь, начнется новая жизнь. А моя закончится. Именно этого я и хочу. – Мэннинг разжал пальцы, отпустив подбородок Пруденс, и опять улегся на подушку. – Больше всего на свете, – добавил он страстно.

Пруденс печально отвернулась. Что тут сказать? Какие у него теплые пальцы! Она до сих пор чувствовала их прикосновение, но на сердце у нее стало холодно от его отчаяния. Нет, это трудно понять. Неужели горе может быть настолько сильно, что у человека исчезает желание жить, гаснет святая искорка в душе? Меня, думала Пруденс, страдания сделали сильнее и решительнее. А Росс…

«Прости меня, Господи. Я не имею права судить его. У меня по крайней мере есть ради кого жить. И есть, кого любить».

Пруденс ещё долго лежала в полудреме, и в голове у нее вихрем кружились мысли. Потом она услышала, как Мэннинг заворочался и сонно пробормотал:

– Марта.

Его рука снова обвилась вокруг ее талии, но на этот раз Пруденс не стала сопротивляться. Ей было тепло и уютно.

Но почему она позволила это? Чье исстрадавшееся сердце нуждалось в нежных объятиях? Мэннинга? Или ее собственное?