Глава 4

Потрескивание цыганских костров… едкий запах дыма, смешивающийся с ароматом жаркого… громкий веселый мужской смех… Табор стекался к кострам на ужин.

Джулиан поддался прелести цыганской жизни, но одновременно с этим испытал и острое разочарование. Цыганки ели отдельно от мужчин и присоединились к ним только после того, как была вымыта вся посуда и уложены спать по палаткам малолетние дети. Прошли томительные минуты ожидания, прежде чем он снова увидел свою колдунью.

— У нас простая посуда, милорд, — извинился Миклош, когда его жена Исадора подала лорду Линдену ужин в деревянной миске и деревянную ложку.

Джулиан смирился с неизбежным ожиданием, с улыбкой наклонился вперед и любезно принял ужин.

— Я привык к простой посуде, — солгал он. — Я ведь бывший солдат. — Он не стал вдаваться в подробности и рассказывать, что рацион кавалерийских офицеров зачастую был весьма изысканным. Джулиан попробовал жаркого и одобрительно закрыл глаза. — Превосходно, — совершенно искренне похвалил он. Бруно поймал несколько кроликов, и теперь от запаха жаркого с луком и картошкой действительно текли слюнки.

За ужином шел неторопливый общий разговор. Джулиан делал вид, что внимательно слушает, но с трудом сдерживал нетерпение. Мысли его все время возвращались к смеющейся чаровнице с сияющими фиалковыми глазами и черными, как смоль, локонами.

Незаметно подкралась ночь. Постепенно к кострам стали подтягиваться женщины. Джулиан просто сгорал от нетерпения, когда, наконец появилась Блейз. Глазами она отыскала его в толпе, он притягивал ее против воли. На секунду их взгляды встретились. И в то самое мгновение, когда это случилось, желание охватило его, как голод охватывает желудок, тянущий, мучительный голод, от которого становится больно не меньше, чем от ран. Желание было настолько сильным, что у него перехватило дыхание.

Блейз переоделась в цыганское платье: на ней была ярко-желтая блузка, украшенная по рукавам широкой вышивкой и стянутая шнурком на шее, слишком скромная, с его точки зрения; синий бархатный корсет обнимал тонкую талию; темно-зеленая шаль прикрывала изящные плечики от зябкого ночного воздуха; ярко-красная юбка волнами оборок закрывала ноги; красно-черное ожерелье скользнуло в ложбинку меж высоких упругих грудей; золотые сережки ласкали ей щеки всякий раз, когда Блейз поворачивала голову. Длинные черные волосы были красиво уложены в замысловатую прическу по цыганской моде, хотя Джулиан предпочел бы, чтобы они свободно спадали с плеч.

Но не яркий наряд и несколько необычная прическа привлекали Джулиана, его влекла сама девушка. Ее шелковая кожа матово отсвечивала в отблесках пламени, а аметистовые глаза стали еще темнее. После того как зашло солнце, она превратилась в пылкое, сладостное творение ночи.

Джулиан почувствовал, как внезапно напряглась его плоть. В мыслях у него царило одно простое и властное желание — подхватить эту соблазнительную цыганку на руки и поскорее унести ее отсюда в ночную тьму, подальше от шума толпы и отсветов костров, туда, где они остались бы вдвоем, где он смог бы медленно, одну за другой, снять с нее все одежды и насладиться спрятанным под ними нежным хрупким телом, зарыться лицом в море смоляных волос, где они смогли бы отдаться друг другу и обрести радость.

Но, разумеется, это было совершенно невозможно. Их окружала шумная, веселая толпа, которая, он был уверен, не потерпела бы, чтобы незнакомец, пусть даже и высокородный, посягнул на кого-то из табора.

Он надеялся, что Блейз сама подойдет к нему, присядет рядом и позволит почувствовать свою близость, но она, казалось, намеренно избегала его. Она села далеко от него, с противоположной стороны костра, подтянула к лицу колени и так же, как другие женщины, расправила юбку.

— А теперь, — объявил Миклош больше для своего знатного гостя, — мы послушаем рассказы. Держу пари, милорд, ничего подобного вам ранее слышать не приходилось.

Джулиан с трудом оторвал взгляд от Блейз и вежливо улыбнулся, когда один из цыган постарше выступил вперед.

Рассказы оказались весьма занимательными. Это были памятные истории, приукрашенные невероятными подвигами, в достоверности которых клялись рассказчики, энергично жестикулируя руками и стуча себя в грудь. Усилием воли Джулиан заставлял себя слушать рассказчиков, а не смотреть пристально на Блейз по другую сторону костра. Однако отвести от нее глаз он был не в силах, как не в силах был избавиться от фантазий, которые горячили кровь и держали в напряжении его плоть.

— Так что вы думаете об этом, милорд? — спросил Миклош в завершение.

— Очаровательно, — мгновенно ответил Джулиан, по-прежнему не отрывая глаз от Блейз.

Похоже, ответ гостя удовлетворил Миклоша, и он расплылся в довольной улыбке.

— Готов поспорить, у вас тоже есть одна-две истории, достойные внимания, — проговорил Миклош.

— С вашими им не сравниться.

— А может, вы просто скромничаете, милорд?

— Что ж, пожалуй, расскажу вам, как провел лесничих отца, когда был еще мальчишкой.

Сразу же у всех загорелись глаза, и Джулиан понял, что выбрал тему, близкую сердцам цыган.

— Да, это то, что нужно, — одобрительно сказал Миклош.

С хитрой улыбкой, словно насмехаясь над самим собой, Джулиан пустился рассказывать, как браконьерствовал в лесах отца и едва-едва избежал наказания. Он сочинял на ходу, и скоро цыгане уже одобрительно кивали и смеялись над вредными лесничими, один из которых в конце концов свалился в пруд, а другой повис вниз головой на дереве, попав в капкан, поставленный Джулианом.

Блейз с возрастающим восхищением слушала его рассказ и с не меньшим ужасом замечала, как быстро и легко лорд Линден расположил к себе своих восторженных слушателей. Теперь ей стало ясно, как ему удалось обворожить Миклоша и получить приглашение на ужин. Джулиан понял, что расположить к себе бесхитростных цыган можно непритворным интересом и искренней лестью. Добрые сердцем цыгане больше привыкли к тому, что на них всегда кричат, оскорбляют, а лорд Линден одобрительно смеялся, с непритворным интересом слушая их истории, выказывая явное восхищение их подвигами, и этим завоевал их симпатию. Он чувствовал себя совершенно свободно, будто среди своих, хотя заметно отличался от остальных цветом волос и манерами знатного человека. Было видно, что цыганам хочется произвести впечатление на благородного гостя, но и сам он охотно поддавался их обаянию. Джулиан ни разу не посмотрел на них свысока, ни в чем не подчеркнул своего превосходства. Блейз невольно тоже поддалась его очарованию. Она почти огорчилась, когда раздались звуки скрипок и тамбуринов, а ведь танцы обычно были ее любимым развлечением.

Искренне досадуя на свое вынужденное бездействие, Джулиан с притворным вниманием наблюдал за подготовкой к представлению. Яркие языки пламени цыганских костров… жалобный и трепетный напев скрипки… силуэты танцоров и музыкантов, занимающих свои места…

И вдруг музыка изменилась. Живая, возвышенная мелодия, взмывающая ввысь, переходящая в длинные, продолжительные рыдающие аккорды, плач смерти и печали. Медленный, тяжелый ритм нарастал, расширялся, становился все быстрее и быстрее, набирая веселье и радость жизни, преображаясь в торжество необузданных страстей, свободного духа и победы жизни над смертью.

Звуки подобной мощи Джулиану приходилось слышать до этого только несколько раз в Испании, когда в Андалузии исполняли огненный фламенко, чтобы развеселить офицеров. И сейчас, точно так же как тогда, музыка стала бальзамом для его израненной души… и одновременно послужила болезненным толчком, всколыхнувшим чувства, которые он считал давно похороненными, убитыми ночными кошмарами и четырьмя страшными годами войны: жажду жизни… надежду… просто радость оттого, что жив.

Он полагал, что навсегда потерял способность ощущать радость, но сейчас испытывал ее в волнующей музыке, в страстных движениях танцующих цыган, во взгляде черноволосой девушки, сидящей по другую сторону костра. Краем глаза Джулиан следил за выразительными движениями танцоров, но занимала его только Блейз. Она сидела неподвижно, обхватив руками колени, и внимательно наблюдала за танцующими с таким выражением на лице, будто ей не терпелось присоединиться к танцу. Почему она этого не делает, для Джулиана оставалось загадкой, которую он надеялся разгадать в ближайшем будущем.

Возможность представилась, когда замер последний аккорд. Джулиан принялся энергично аплодировать и хвалить танцоров.

— Замечательно, никогда не видел такого мастерства. Я даже до ранения так хорошо не танцевал.

Цыгане восторженно зашумели. Потом Миклош объявил, что пора расходиться, и началось обсуждение, как устраиваться на ночлег. Джулиан вызвался спать на открытом воздухе у костра, сказав, что обойдется одним одеялом, но его предложение встретили бурным протестом. Завязался оживленный спор за честь предоставить гостю ночлег, и на мгновение Джулиан остался один.

Он медленно встал, рассеянно потирая раненую ногу, затекшую от долгого сидения, и, опираясь на трость, пересек пространство, отделявшее его от девушки. Остановившись перед молчаливой Блейз, он протянул ей руку, помогая подняться. От неожиданности девушка вздрогнула, и Джулиан испытал острое чувство досады оттого, что ее мысли столь далеки от него.

— О чем вы задумались, милая? — осторожно спросил он, когда она встала, опираясь на его руку. Их лица оказались совсем близко, и Джулиана поразила печаль, которую он увидел в ее глазах, и слезы, блеснувшие в них. Не удержавшись, Джулиан спросил ее более настойчиво, чем хотел: — Что вас тревожит?

— Ничего… — Она отвернулась от него и тыльной стороной ладони смахнула со щеки катившуюся слезинку. — Просто воспоминания.

Кто-кто, а Джулиан хорошо знал силу горьких воспоминаний, но откуда у этой смеющейся нимфы такая грусть? Что было у нее в прошлом? Джулиан почему-то полагал, что у нее не может быть грустных мыслей. Он протянул руку, коснулся пальцем ее подбородка и повернул лицо к себе.

— Мне тяжело видеть ваши слезы, какое печальное событие вызвало их?

Нежность в его интонации и искреннее сочувствие в синих глазах вывели Блейз из состояния меланхолии. Она грустно посмотрела на Джулиана. Ей вспомнился отец, их последняя совместная поездка в табор. Как смешно было тогда смотреть на отца, который изо всех сил старался перетанцевать Миклоша — совершенно невозможное дело. Миклошу не было равных в танце.

Но Блейз было несвойственно долго предаваться грусти, да и отец не одобрил бы этого. Она мысленно отчитала себя, проглотила подступившие слезы, но отвести взгляд от златокудрого лорда, крепко державшего ее за подбородок, не смогла.

Джулиан пристально смотрел ей в лицо. Едва заметная морщинка залегла у него меж бровей, будто он хотел одной силой воли разогнать ее печаль.

— У меня все в порядке, правда.

Лицо Джулиана разгладилось, но он не отпустил ее. Он принялся водить пальцем по изящному контуру ее подбородка. Блейз почувствовала, как от этой ласки и его близости учащенно забилось сердце. Ее смущала его привлекательность, а сияние золотистых кудрей в отсветах костра и нежное прикосновение его пальца к подбородку приводили в трепет.

Внезапно она очнулась, вернулась к действительности и попыталась отстраниться от Джулиана, сделав небольшой шаг назад, чтобы прервать неожиданно возникшую удивительную близость.

Он с большой неохотой отпустил ее.

— Вы не танцевали сегодня. — Его бархатный голос звучал соблазняюще. Блейз казалось, что его слова ласкают ее точно так же, как делали это его пальцы. — Сознаюсь, я испытал разочарование.

— Вы не много потеряли, — Блейз через силу улыбнулась. — Я не очень хорошо танцую.

Если лорд Линден и собирался что-то ответить, то не успел, потому что как раз в это время появился Миклош.

— Зачем же так скромничать, Раунийог? Ты отлично танцуешь. Поверьте, милорд, так оно и есть. Я сам учил ее.

— Раунийог? — удивился Джулиан, переводя глаза с Блейз на Миклоша и обратно.

— Так мы с любовью прозвали мисс Блейз, — пояснил Миклош. — На цыганском это означает «огненная женщина». Ее отец очень любил огонь.

Джулиан заметил, что Блейз очень мило покраснела, но гораздо больше, чем прозвище, любопытство Джулиана вызвало другое.

— Вы знали ее отца?

— Да, он был нашим другом. Ваша палатка ждет вас, милорд. Пойдемте со мной, я провожу вас.

— Да-да, спасибо, Может быть, вы позволите мне пожелать спокойной ночи мисс Блейз?

Просьба несколько озадачила Миклоша, но он почтительно поклонился и отошел на приличное расстояние, оставив их вдвоем.

Блейз настороженно смотрела на лорда Линдена, ей не понравилось, с какой легкостью он подчиняет всех своей воле. Но его слова удивили ее.

— Я подумал, быть может, вы подскажете мне, как вести себя в подобных обстоятельствах. Мне было бы неприятно думать, что я кого-то выселяю из постели, но, наверное, отказаться невежливо.

— Вы правы. — Блейз невольно восхитилась его деликатностью. — Они очень обидятся, если вы отвергнете их гостеприимство. Но, — добавила она, — я сомневаюсь, милорд, что ночлег будет похож на тот, к которому вы привыкли. Ночь будет холодной.

Услышав тонкий камек на свое положение, Джулиан скривил губы в хитрой улыбке.

— Напротив, на войне мне приходилось ночевать и в худших условиях. Мы спали на голой земле в открытом поле под ледяным дождем, а единственным укрытием был плащ. — От неожиданности Блейз не нашлась что сказать. Лорд Линден действительно страдал много больше, его не испугает ночь в цыганской палатке. Это подтверждали и его раны. — А где вы будете спать? — спросил он.

Незнакомцу было непозволительно задавать подобный вопрос порядочной девушке, да еще с таким откровенным намеком. Блейз хотела, было отчитать его за эту вольность, но вовремя вспомнила, что, по собственной выдумке, она-то как раз к порядочным девушкам не относится. И натянуто улыбнулась.

— Я буду под хорошим присмотром, милорд, будьте уверены. У людей неправильное представление о цыганах. Вы считаете нас бесстыдными и распущенными, но уверяю вас, мы такие же добродетельные, как только что принявшие постриг монахини в монастыре, и охраняют нас не хуже.

Похоже, Джулиан ей не поверил.

— Жаль, — только и вымолвил он. Потом слегка коснулся пальцами ее носика и отошел назад. — Вспомните обо мне, когда ваша голова коснется подушки.

Она стояла и смотрела ему вслед, в то время как Джулиан в сопровождении Миклоша шел через весь лагерь к палатке, которую ему выделили на ночь.

— Ночного горшка, к сожалению, не могу предложить вам, — извинился цыган. — Мы бегаем в лес. Но прикажу Томми принести вам утром горячей воды побриться.

— Премного благодарен.

— Вам еще что-нибудь понадобится?

— Не решаюсь попросить, — замялся Джулиан.

— Напрасно. Все, что у нас есть, ваше.

— Не обидитесь ли вы, если я попрошу вас помочь мне снять ботфорты? Иначе мне придется спать прямо в них.

На смуглом лице Миклоша сверкнули в улыбке белоснежные зубы.

— Я в вашем распоряжении, милорд.

Дюжий цыган быстро стянул с него плотно облегающие ботфорты и ни словом не обмолвился о беспомощных щеголях, которые не могут обойтись без прислуги, но Джулиан подумал об этом. Помощь цыгана стоила ему ощутимого щелчка по самолюбию. Он, разумеется, мог бы и сам стянуть ботфорты, но с большим напряжением для раны. А с помощью Миклоша он освободился от них быстро и довольно безболезненно. Поблагодарив Миклоша за гостеприимство, Джулиан залез внутрь палатки, где в маленькой стеклянной лампе над головой горела свеча.

Джулиан обнаружил, что палатка совсем крошечная и на удивление чистая. В противоположном от входа конце палатки полог нависал над постелью, которая представляла собой кучу соломы, покрытую мешковиной и уложенную на толстый слой веток, чтобы приподнять постель над землей. «На случай дождя», — решил Джулиан. Одеяла оказались чистыми, от них исходил приятный запах. Джулиан обрадовался, что его не сожрут заживо клопы. Он сполна отдал им дань в Испании.

Опустив полог палатки, служивший дверью, он снял редингот, сюртук, галстук и отстегнул воротничок. Аккуратно сложил вещи и сверху положил карманные часы. Затем погасил свечу, улегся и натянул на себя одеяло. Он устал, день выдался нелегкий, но на сердце у него было так легко, как давно уже не было.

Это удивило его. За весь вечер он ни разу не вспомнил Каролину, ее безвременную кончину и свою вину. Все его мысли занимала молодая колдунья с сияющими фиалковыми глазами, которая с удовольствием загадывала ему загадку за загадкой.

Джулиан тихо усмехнулся в темноте, вспомнив прозвище, данное Блейз цыганами. Огненная женщина. Удивительно точное прозвище. Он закрыл глаза и отдался воспоминаниям о прошедшем дне. Вспомнил, что ощутил, когда склонился над ней на кушетке и поцеловал, вспомнил, как она ответила на его поцелуй, и тело его напряглось.

Он отдавал себе отчет в том, что чувство, которое он испытывал к ней, не просто физическое влечение. Как ни странно, это чувство сильно напоминало ему благодарность. Сама того не желая, его чаровница дала ему цель, наполнила жизнь смыслом. Вино ее прелести ударило ему в голову, он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, тени прошлого отступили. Впервые за долгое время он смотрел в будущее с надеждой, а не только с болью и безразличием.

Плотнее укрываясь одеялом, он каким-то внутренним чутьем понял, что, несмотря на боль в бедре, впервые за многие годы хорошо выспится.