— Полковник Бонхэм, не могли бы вы передать генералу, что я пошла еще раз повидаться с бабушкой Бартон? — С этими словами Джинни вошла в кухню на следующее утро, натягивая перчатки.

— Вы не будете на смотре? — спросил полковник. — Это удивительное зрелище.

Джинни покачала головой.

— Не сомневаюсь, сэр, но я уже давно не встречала таких людей, как бабушка Бартон. Сегодня я буду сидеть у ее ног и учиться. Возможно, ей знакомы иные средства лечения дизентерии, или она знает, где можно достать еще серы.

Полковник улыбнулся.

— Я сообщу генералу, Джинни. Могу я сказать ему, когда вы вернетесь?

Джинни нахмурилась.

— Право, не знаю; это будет зависеть от бабушки Бартон. Наверно, лучше сказать, что я вернусь не раньше ужина, тогда он не будет волноваться.

Полковник поклонился, сочтя предложение вполне разумным, но оказался не готовым к реакции генерала.

— Проклятие! — не сдержался Алекс. — Я не желаю, чтобы она бродила по окрестностям, особенно в компании ведьм и колдунов!

Полковник Бонхэм кашлянул.

— Да нет, я не это имел в виду, — вздохнул Алекс. — Но вы же знаете, что именно таких людей выбирают невежды. Я пойду искать ее после смотра, хотя не представляю, как смогу увести без скандала. Госпожа Кортни не очень благосклонно относится к ограничению ее передвижений. Уверен, что вы в курсе.

Полковник признался, что действительно заметил это пару раз, и Алекс удрученно хмыкнул. Это побудило полковника Бонхэма сделать вывод о том, что появление госпожи Кортни в жизни генерала Mapшалла изменило его к лучшему; этот суровый командир, сторонник жестких принципов, несомненно, стал мягче.

Когда Джинни появилась у лачуги бабушки Бартон, то обнаружила, что там есть и другие посетители. Взволнованная супружеская пара средних лет с бледным, неподвижным ребенком прижалась к стене, следя за тем, как в полумраке старуха растирает порошок в ступе, что-то бормоча при этом.

— Доброе утро, бабушка, — весело приветствовала ее Джинни. — Что случилось? — спросила она у супругов.

— Ребенок, — сказала бабушка. — Сонная болезнь у него. Никто не приходит к старухе, пока до смерти не перепугается самой смерти, — проворчала она.

— Могу я посмотреть ребенка? — Джинни протянула руки, и мать отдала ей младенца.

— Он наш единственный ребенок, госпожа, — тихо произнесла женщина. — Просто чудо после стольких лет, и больше оно не повторится. Мое время на исходе.

Джинни кивнула и вынесла младенца на солнце, положив его на траву и разворачивая одеяльце. Отец ребенка сердито и нервно спросил, что она делает.

— Я хочу осмотреть его как следует, — ответила Джинни, внимательно рассматривая обнаженное тельце. — Как долго он в таком состоянии?

— Неделю, — ответила мать. — Он был вполне здоров еще неделю назад. Вы разбираетесь в таких вещах, госпожа? Как бабушка?

— Бабушка Бартон знает больше, чем я, — ответила Джинни. — Но я кое-что умею, хотя должна признать, что этот случай мне непонятен. — Вновь запеленав ребенка, она отдала его матери и вернулась в лачугу. — Что вы думаете, бабушка?

— Чего-то не хватает в молоке, — коротко сказала старуха. — Видела такое несколько раз — Она положила пасту на широкий сырой зеленый лист и туго скатала его, потом встала, застонав, когда хрустнули ее старые кости, и заковыляла к супругам, ожидавшим ее у лачуги. — Дай ему это, хозяйка, и побыстрее найди новую кормилицу. У тебя плохое молоко.

Торопливо поблагодарив старуху и получив лист в обмен на монету, пара с ребенком ушла. Джинни смотрела им вслед, поджав губы. Им не терпелось уйти подальше от старой женщины, ее лачуги и снадобий — до следующего раза, когда крайнее отчаяние снова вынудит их пойти на столь опасный контакт.

Утро пролетело быстро и приятно в полях, где они собирали цветы, травы и ягоды; Джинни ловила каждое слою, когда бабушка Бартон как бы невзначай делилась своей мудростью. Где-то после полудня они вернулись к лачуге, и при виде представшей ее взору картины Джинни похолодела от страха.

Вокруг лачуги собралась толпа, размахивающая дубинами и веревками. Кот с бельмом на глазу висел вниз головой на ветке дерева, а жалкая мебель и утварь разбросаны на траве. Бабушка Бартон громко закричала, увидев убитого кота, и заковыляла к собравшимся людям, которые повернули к ней перекошенные страхом лица. Именно такой страх порождает необоснованную ненависть. Толпа зловеще загудела и двинулась на женщин.

— В чем дело? — Джинни пыталась говорить спокойно, без дрожи в голосе. — Какое у вас дело к бабушке Бартон? Вы не имеете права…

— Права! — воскликнул кто-то. — У ведьм не бывает прав. Хватайте их!

— Нет! Вы с ума сошли, пустите меня… — Джинни брыкалась и царапалась, стараясь не даться им, но ее схватили за руки, заломили их назад так, что она закричала от боли, вцепились в волосы, как будто хотели вырвать их с корнем. — Я не ведьма! — отчаянно закричала она, чувствуя, как грубая веревка туго затягивается вокруг ее запястий, видя бабушку Бартон, упавшую на колени и всю в слезах. Несчастных избивали ногами.

— Разоблачитель ведьм скоро скажет, — прошипела женщина, приходившая утром к лачуге, приблизив лицо вплотную к Джинни. — Мой младенец умрет из-за твоего колдовства, твоего и старухиного. Я слышала, как ты шептала свои заклинания над ним, наложив на него дьявольское проклятие.

— Вы говорите глупости. — Джинни пыталась отвернуться от горячего дыхания, пышащего ненавистью, но кто-то сильно держал ее за голову. — Не было никаких заклинаний, я не трогала ребенка, только посмотрела, целы ли у него руки и ноги. — Женщина изо всех сил ударила Джинни ладонью по лицу, и Джинни потрясенно замолчала. В ушах у нее звенело, она чувствовала вкус крови от разбитой губы. Никакие слова не могли убедить этих людей в ее невиновности, но если они собираются отвести их к разоблачителю ведьм, тогда она по крайней мере услышит конкретные обвинения и, может быть, сумеет ответить на них.

Толпа потащила их через поля. Джинни спотыкалась, когда ее толкали и пинали, душа ее изболелась за бабушку Бартон, у которой было гораздо меньше сил, чтобы вынести столь грубое насилие. Куда их тащат? Не в деревню, где стоит полк, а в другую сторону, поэтому мало надежды, что кто-нибудь из отряда увидит ее и придет на помощь. Это, должно быть, обширное поселение, если в нем есть разоблачитель ведьм… В голове Джинни роились планы побега, но все было тщетно, если только какое-то чудо не принесет спасение или ей вдруг удастся разумными доводами убедить толпу отказаться от страшной мести и их не поведут к неумолимому разоблачителю ведьм с его магическими булавками.

Утром у Алекса было мало времени думать о своей любовнице. Где-то гуляет, наверно. После смотра он неожиданно отправился инспектировать лагерь, останавливаясь поговорить с солдатами, которые стирали форму в деревянных лоханях, чистили доспехи. Генерал шутил и смеялся с ними, выслушивал жалобы и мнения, словно они действительно были важны в деле командования полком, и здорово отчитал возмущенного хирурга, недовольного приказом изолировать больных дизентерией. Такая предосторожность казалась хирургу нелепой, неслыханной за всю его службу в армии.

— Ну, так теперь вы услышали об этом, — отрывисто сказал генерал Маршалл, — и чтобы больше от вас не было жалоб, если не хотите оказаться в карцере.

Он направился к ферме, уже слегка не в духе, и приказал Джеду седлать Буцефала.

— Дикон!

— Генерал? — Адъютант немедленно появился.

— Расскажи мне, как добраться до этой старухи, — потребовал он, отрезая кусок от краюхи ячменного хлеба и запивая его элем. Он слушал, торопливо подкрепляясь, затем направился во двор, где Джед уже поджидал его.

— Хотите, чтобы я тоже поехал, генерал? — спросил Джед.

— То есть ты хочешь сказать, что не прочь прогуляться, — ответил Алекс со смешком. — Да, составь мне компанию.

День был солнечный, и они спокойно ехали по полям к домику старушки. Они так давно знали друг друга, что им не нужно было слов. При виде лачуги Алекс выругался и послал коня во весь опор. Маленький мальчик копался в жалкой груде пожитков бабушки Бартон, когда Алекс соскочил с коня еще до того, как тот остановился.

— Что здесь произошло, черт побери? — Алекс сильно встряхнул мальчика, и тот захныкал. Глаза мальчугана округлились от страха, сковавшего его язык.

— Потише, генерал, — сказал Джед. — Вы ничего не добьетесь, пока трясете его, как терьер крысу.

Тут Алекс заметил мертвого кота, висевшего на дереве, и, снова выругавшись, вытащил нож и обрезал веревку.

— Увели их как ведьм. Обеих — и молодую, и старую, — выдавил из себя мальчишка.

— Куда? — рявкнул Алекс.

— К разоблачителю ведьм — в Моубрей. Утопят их как пить дать.

Кровь отлила от лица генерала, оно посерело.

— Как давно, мальчик?

Парнишка прищурился на солнце и нахмурил лоб.

— Солнце было вон над теми деревьями, — указал он.

— Добрых два часа, генерал, — тихо вставил Джед. — Нам лучше поторопиться.

Джинни закрыла глаза, чтобы не видеть и не слышать происходящего на площади селения Мелтон-Моубрей. В центре площади на возвышении стоял стол; рядом с ним находился разоблачитель ведьм в костюме из тонкого сукна, потертого от времени и далеко не чистого. Бабушку Бартон положили на стол; грубые руки сорвали одежду с немощного старого тела, обнажив перед всеми сморщенную кожу, обвисшую грудь и высохшие ноги. Джинни пыталась не думать, что сделают с ней, когда разделаются со старой женщиной.

Прозвучали обвинения в колдовстве — какая-то мешанина из историй о загубленных посевах и больных коровах, о скисшем материнском молоке и мучительных болях у чьей-то тетушки, о найденной в сарае кукле, утыканной булавками. Но главные обличительные сведения были изложены родителями ребенка, которому старушка готовила снадобье. Едва белая паста коснулась его языка, у младенца начались страшные судороги, и сейчас ему было еще хуже, чем раньше. Напрасно старушка пыталась сказать, что так и должно быть сначала, а потом ребенку будет легче, что при хорошей кормилице он совсем поправится.

Обвиняющий перст указал на Джинни, которая якобы произнесла заклятие над ребенком, раздела его, положила на траву, околдовала так, что у него начались судороги. Джинни поняла, что ничего не может сказать в свою защиту, и отчаяние сковало ее, как паралич. У нее будут искать ведьмину отметину. Разоблачитель ведьм воткнет в ее тело длинную тонкую иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь, и если этого будет недостаточно для обвинения, ее свяжут и пустят по реке, чтобы посмотреть, утонет ли она, или же чистая вода отвергнет ту, которая обесчестила свое крещение, став колдуньей. В любом случае смерть была неминуемой.

Все громче раздавались крики «Пустить ведьму по реке!». Обнаженную высохшую старушку потащили к реке, и в это время схватили и бросили на стол Джинни. Снова она пыталась отогнать всякие мысли, отделиться разумом от тела, чтобы не испытывать чувства стыда от своей наготы, но не могла отрешиться от грубых рук, касавшихся ее, когда срывали с нее одежду, от пошлых шуток, от теплого солнца на своей коже. Обличитель ведьм скоро обнаружит родинку, которая так радовала Алекса, высоко на внутренней стороне бедра, и воткнет в нее свою длинную иглу, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь. Если крови не будет, значит, она ведьма. Джинни не знала, пойдет ли кровь; сейчас она хотела только смерти. Ничто в этой жизни не могло компенсировать такое унижение и этот жуткий страх, от которого дрожали руки и ноги, а перед глазами мелькали темные точки. Обличитель ведьм поднял длинную острую иглу, вогнал в небольшую родинку на ее животе, и черные точки, разрастаясь, поглотили Джинни в забытье.

Два всадника неслись по пыльной дороге, которая вела в селение Мелтон-Моубрей. В нем никого не было, двери домов остались распахнутыми — жители отправились поглазеть на зрелище на площади.

Алекс не раз испытывал чувство страха; ему было знакомо неприятное, тянущее ощущение в животе, безудержное дрожание ног и рук, предшествовавшее минуте опасности, а потом, когда он оказывался в самом пекле, — резкий прилив энергии. Сейчас он боялся не за себя, но симптомы были такими же, а облегчения не было, потому что опасность угрожала не ему. Буцефал, не привыкший к понуканию шпорами, влетел на рыночную площадь, встав на дыбы. Толпа собравшихся вокруг стола отшатнулась, со страхом глядя вверх, словно сам дьявол появился среди них на черном жеребце. И действительно, мужчина с горящими зелеными глазами, размахивающий мечом, вполне мог появиться из сатанинских глубин, настолько страшен он был в гневе.

Алекс увидел застывшую фигуру на столе. Даже не касаясь ее, он чувствовал бархатистую гладкую кожу, мягкие изгибы груди и бедер, темный треугольник внизу живота… Потом он увидел яркое пятно крови на животе, резко выделяющееся на белой коже; увидел мужчину в неопрятном костюме с иглой в руках, с которой капала кровь. С неистовым криком он соскочил с коня, расчищая себе путь в толпе широкими взмахами меча.

Джед, тактично отведя взор от стола и неподвижного тела на нем, тихими пощелкиваниями языка успокаивал Буцефала. Потом широкая спина заслонила от него стол, и началось что-то невообразимое: генерал сыпал проклятия и угрозы расправы на перепуганную толпу, люди в страхе отшатывались от него, ведь во власти этого человека было осуществить свои угрозы, он мог их всех повесить как предателей. Обличитель ведьм упал на булыжную мостовую от удара кулака, сразу лишившись чувств. Джинни пришла в себя, когда знакомая рука поддержала ее, родной запах Алекса прогнал ужас, и она приникла лицом к его рубашке. Ее руки были просунуты в длинные рукава, и ее тело теперь не было обнажено под солнцем и горящими взглядами чужаков на рыночной площади.

В какой-то момент облегчение было столь велико, что у Джинни мелькнула мысль: она теряет сознание. Алекс взял ее на руки и стал пробиваться через потрясенную толпу туда, где стоял Джед с двумя лошадьми. Он передал ее Джеду пока садился на Буцефала, потом нагнулся и поднял ее в седло. Все это время Джинни была не в силах вымолвить ни слова; ее била дрожь, в горле пересохло, как в пустыне, язык, казалось, распух и прилип к небу. Потом, когда она наконец убедилась в своей безопасности, когда почувствовала, что обнимающиеe ее руки, широкая голая грудь, к которой она прислонилась, — реальность, а не игра ее горячечного воображения, она вспомнила бабушку Бартон и что с ней делают сейчас те, кто потащил ее, кому было интереснее посмотреть, как тонет старуха, чем наблюдать, как обличитель ведьм колет иглой голую колдунью.

— Алекс… Бабушка Бартон… — Джинни попыталась сесть в седле. — Ты должен спасти ее. Ее увели к реке…

— Боже праведный, Джинни! Разве не достаточно того, что я вынужден был вырывать тебя голую из грязных рук этих свиней, без…

— Пожалуйста, — прошептала она; серые глаза были полны муки и мольбы. — Она старая, и над ней уже поиздевались. Ее убьют, если ты ничего не сделаешь.

Он был безоружен перед этими глазами, перед мольбой о сострадании к мукам старухи, которая для него ничего не значила, которая была просто еще одной жертвой суеверий и страха. От всех остальных ее отличало только то, что она подружилась с Вирджинией Кортни. Он повернул коня к реке.

Следуя за ним, Джед думал о своем. Если генерал решил разъезжать по окрестностям без рубашки, с полуодетой женщиной в своем седле и спасать при этом ведьм, Джеда это не касалось. Однако если бы его спросили, то он бы высказал мнение, что госпожа Кортни имеет чертовскую способность попадать в неприятные переделки, и если у генерала есть хоть капля здравого смысла, то в будущем он не спустит с нее глаз.

Реку пересекал небольшой каменный мостик, и когда они достигли его середины, Джинни издала негодующий крик и соскочила бы с Буцефала, если бы Алекс не успел схватить ее за рубашку. Тело старушки представляло собой комок, плывший посередине реки. По обе стороны реки на берегу стояла улюлюкающая толпа мужчин, женщин и детей. Они кидали камни и палки в этот комок, из которого выбивались седые тонкие пряди, стлавшиеся по бурой воде реки. То, что когда-то было бабушкой Бартон, ушло под воду, когда деревянная палка попала ей в голову, потом снова появилось на поверхности.

Буцефал понесся по мосту на другой берег. Алекс соскочил с коня и выхватил багор из рук фермера, чей издевательский смех резко замер от гневного вида незнакомца. Джинни осталась на Буцефале, и хотя она предпочла бы соскочить вниз, на землю, но все же понимала, что рубашка Алекса едва прикрывает колени и она никак не сможет спешиться, соблюдая при этом приличия.

Алексу, наконец, удалось подцепить крючком одну из веревок, связывавших комок. Он подтянул к берегу мокрую, бесформенную массу, мало напоминавшую человека.

Джинни зажала рукой рот, пытаясь подавить тошноту, поднимающуюся к горлу. Тело бабушки Бартон было скрючено, запястья привязаны к лодыжкам. Вода стекала с тонких седых волос на туловище, которое было в кровоподтеках от ударов камнями, один глаз вывалился на щеку и едва держался. Джинни, забыв в эти минуты о приличиях, соскочила с Буцефала и скрылась в кустах, где ее, потрясенную и возмущенную человеческой жестокостью, вырвало.

Алекс разрезал путы и распрямил жалкое, дряблое тело, которое когда-то было женщиной. Что ему делать? Чего ожидает от него Джинни?

Мести против этой жестокой, а теперь молчаливой толпы? На некоторых лицах уже мелькали проблески раскаяния, теперь, когда гнев толпы утих и люди увидели, к чему привело их безумие. Трудно было представить, что злоба или угроза могла исходить от этого раскисшего комка плоти на траве.

— Похороните ее! — Алекс медленно повернулся, жестким взглядом охватывая каждого в толпе. — По всем правилам! — Он повернулся к солдату, стоявшему у лошади. — Джед, проследи, чтобы это было сделано. Если не будет выполнено, сообщи в лагерь, и тогда я поставлю к позорному столбу каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка. — Не дожидаясь реакции на свои слова, он подошел к кустам, где все еще корчилась Джинни, тихо рыдая; его рубашка прилипла к ее мокрой от пота спине.

— Все уже закончилось, — мягко сказал он, гладя ее. — Ты должна оставить это в прошлом. — Он поднял Джинни на ноги и вытер ее измученное лицо своим платком. Она не сопротивлялась, молчала, пока он снова сажал ее на Буцефала, и отворачивала лицо от зрелища на берегу.

— Вы! — Алекс вдруг указал на женщину в длинной шали с бахромой. — Мне нужна ваша шаль. — Он бросил монету на траву перед ней и сдернул шаль с ее плеч. — Можете заменить ее одеждой, сорванной с ваших жертв! — Он передал шаль Джинни. — Завернись в нее. Ты не можешь появиться в лагере в одной рубашке.

Джинни отпрянула от шали с отвращением, но все же понимала, что он прав, и мрачно завернулась в широкие складки материи, спускавшейся намного ниже ее колен.

Они ехали в лагерь в молчании. Джинни время от времени дрожала, а Алекс старался подавить в себе гнев, теперь, когда Джинни была вне опасности. Но этот жуткий гнев еще сидел в нем, и Алекс знал, что никогда не забудет вид ее тела, распростертого на столе на рыночной площади, как не забудет и то, что осталось от бабушки Бартон, и ужас от мысли, что еще полчаса — и ему пришлось бы вылавливать из реки тело Джинни.

Их возвращение не могло не привлечь всеобщего внимания — генерал ехал без рубашки, а госпожа Кортни босиком, с голыми ногами и странно закутанная. Алекс не смотрел по сторонам, проезжая по деревне, Джинни, столько пережившая за этот день, думала, что уже не способна смущаться, но поняла вдруг, что ошибается. Ее щеки запылали под обеспокоенными взглядами офицеров, собравшихся у входа, и как только ноги ее коснулись земли, она стремительно бросилась наверх.

— Черт побери, что случилось, сэр? — Полковник Бонхэм прошел за Алексом в кухню. — Джинни ранена?

— Нет… каким-то чудом, — коротко ответил Алекс. — По крайней мере, физически она не пострадала, а вот другие раны будут затягиваться долго. — Он налил себе эля из кувшина и жадно выпил его, прежде чем рассказать полковнику, что произошло.

— Может, послать подкрепление Джеду?

— Это, конечно, можно, Ник. Мысль хорошая, хотя Джед и сам справится. Но демонстрация силы этим жаждущим крови мерзавцам не помешает. — Алекс осушил свою кружку и направился наверх, в комнату, которую они делили с Джинни. Дверь была заперта. — Вирджиния, открой дверь. — Он говорил тихо, без раздражения, но ответа не последовало. Он спокойно повторил просьбу, прислушиваясь к звукам за дубовой дверью. Когда ответа снова не последовало, страх начал подтачивать его спокойствие. Что она делает? Пережитого ею в этот день было вполне достаточно, чтобы помутился рассудок… Нет, это нелепо. Джинни всегда была уравновешенной, разумной. Он попытался снова.

— Джинни, если тебе хочется побыть одной, я это понимаю, но хочу, чтобы ты открыла дверь.

Джинни, свернувшаяся на кровати, как маленький раненый зверек, слышала его слова, но не понимала их. Она продолжала лежать, не шевелясь. Алекс чувствовал, что его страх вот-вот перерастет в жуткую панику.

— Если ты не откроешь дверь, когда я сосчитаю до пяти, Вирджиния, ее взломают. — Это не было пустой угрозой: под нажимом полдюжины широкоплечих солдат прочная, обитая железом дверь расколется, как яичная скорлупа. Три офицера появились на лестнице, услышав, как он возвысил голос. Алекс изо всех сил ударил каблуком сапога по двери и прокричал: — Раз!

Резкий звук проник в сознание Джинни, и ее взгляд стал более осмысленным. Последовал еще один удар с криком «Два!». Она соскочила с кровати, наконец поняв, где она. Ее пальцы мучились с запором, когда дверь сотрясалась от третьего удара. Дверь распахнулась так стремительно, что Джинни отскочила назад, успев заметить удивленные лица за спиной взбешенного Алекса.

— Никогда не смей больше запираться! Ты слышишь меня? — Он ворвался в комнату и захлопнул дверь перед носом заинтересовавшихся этой сценой людей.

Джинни молча смотрела на него.

— Ты понимаешь? — повторил он, сердито уставившись на нее. Джинни кивнула. — Мало того, что я беспокоился о тебе, здесь мои вещи, и мне нужна чистая рубашка, — сказал он уже тише, несколько успокоенный тем, что она не возражает ему.

— Прошу прощения. Я почему-то плохо слышала тебя.

— Мм… — Он почесал затылок; выражение лица стало мягче. — Ну, тогда тебе следует промыть уши. Я не потерплю повторения.

— Да, — покорно согласилась Джинни. — Дать тебе чистую рубашку?

Алекс с подозрением посмотрел на нее, но не увидел проблеска обычного озорства в серых глазах. Она выглядела подавленной, почти потерянной, однако это лишь сильнее разожгло его гнев, как еще одно свидетельство ужасов этого дня.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, — заявил он, — и тебе лучше послушать внимательно, потому что я только один раз коснусь этой темы. — Пробормотав слова благодарности, Алекс взял предложенную ею рубашку, ожидая какой-нибудь реакции на его жесткое заявление. Джинни молчала, и он продолжил тем же тоном: — Ты не только никогда не покинешь лагерь без сопровождения, но и никуда не пойдешь без моего особого разрешения. Если меня не будет в какой-то момент, ты дождешься моего возвращения. Я понятно говорю?

Джинни почувствовала, как первые признаки раздражения пробиваются сквозь пелену пассивности. Да, она никогда не захочет покинуть лагерь, в сопровождении или без, но это должна решать она сама.

— Нет необходимости говорить таким тоном, — сказала она, поворачиваясь, чтобы поднять брошенную им ранее рубашку.

— Есть такая необходимость, — Алекс резко повернул ее к себе. — Я не хочу еще раз пережить такой день. Если ты осмелишься уйти без моего разрешения, тогда, о Господи, я… — Он остановился, не желая высказывать угрозу, которую, как он знал, не сможет выполнить.

— Так что — ты? — переспросила Джинни; искорки прежнего огня появились в ее глазах.

Он вдруг улыбнулся.

— Умный человек, дорогая моя Джинни, не высказывает угроз и не дает обещаний, которые не может выполнить. Пообещай, что сделаешь, как я прошу тебя.

— Я обещаю не покидать лагерь без сопровождения, — медленно сказала она, — и обещаю, что буду говорить тебе заранее, куда иду. Этого достаточно?

— Абсолютно, потому что любой сопровождающий должен иметь мое разрешение проводить тебя, так что это одно и то же. — Брови его насмешливо приподнялись в ожидании вспышки, которая показала бы, что Джинни уже почти пришла в себя. Но вместо этого Джинни подошла и прижалась к его груди; он отнес ее на постель, лег рядом, гладя ее волосы, пока она плакала. В конце концов, обессилевшая, но с чистой душой, она заснула.