Мимолетность передышки в «Голубом кабане» Джинни особенно сильно ощутила на следующей неделе. Она почти не видела Алекса, хотя голос его, казалось, звучал постоянно — отрывистый, нетерпеливый и несколько раз с такими нотками гнева, услышав которые, все опрометью бросались выполнять поручения. На обратном пути в Саутуорк он объяснил ей, какова будет их жизнь до выступления в Шотландию, и она, пожав плечами, приняла это к сведению. Сейчас ее существование своей размеренностью напоминало жизнь других женщин в лагере. Она занималась хозяйством в здании штаба, бродила по окрестным полям, запасая травы, занималась приготовлением снадобий в кухне, наполняя воздух ароматами мяты, ягод боярышника и листьев черной смородины.

Если Алекс и знал об этом, то не подавал вида, лишь рассеянно кивал ей, когда они встречались в гостинице или в деревне. За обедом беседовали только о подготовке к марш броску — это было обычное продолжение дневных дел, и разговоры продолжались еще долго после того, как она отправлялась спать. Джинни лежала на узкой кровати в своем закутке, прислушиваясь к голосам внизу (больше не было бурных вечеров со шлюхами), пыталась не заснуть до тех пор, пока не услышит шаги Алекса на лестнице, но почему-то это у нее никогда не получалось, а он больше не приходил к ней. Возлюбленный снова стал солдатом, отбросив в сторону еще решительнее, чем раньше, все чувства. Джинни даже с легкой грустью думала, что, может быть, новизна их отношений уже притупилась, и ей больше не удастся отвлечь его от военных забот любовью и страстью.

К сожалению, когда она ненароком отвлекала его от дел, это встречало такой отпор, что было не до нежностей.

Джинни постепенно утрачивала осторожность, когда отправлялась лечить солдат. Она уже чувствовала себя среди них в полной безопасности, ее принимали с теплотой и благодарностью, знали: то, что она делает, нужно и важно. Они также видели, что у нее было больше навыков и опыта, чем у армейских хирургов, которые порой ампутировали без разбора, не особенно думали о чистоте и тем более о тех недугах, которые не требовали хирургического вмешательства. Она посещала лагерь утром и вечером и вскоре уже помогала больным и в других отрядах. Поскольку все они теперь были под командованием генерала Маршалла, Джинни считала это совершенно оправданным и уместным.

Первоначально Алекс планировал выступить в Шотландию через три дня после своего визита в Уайтхолл, но вскоре понял, что за такой короткий срок ему никак не привести полк в состояние, необходимое для нормального марша. Эта задержка сделала его раздражительным. Его требование совершенства во всем действовало на нервы остальным, и конфликты вспыхивали неожиданно, словно грозовые тучи, которые внезапно появлялись, предвещая бурное завершение длительной засухи.

— Ох, госпожа, вы нужны в лагере. — Слегка запыхавшийся Джед, что было для него не характерно, появился в кухне.

— Это срочно? — Джинни сняла плоский утюг с плиты и поплевала на нижнюю сторону, проверяя, достаточно ли он раскалился. Раздавшееся шипение удовлетворило ее. — У меня ушло полчаса, чтобы нагреть утюги, Джед, Если я сейчас уйду, они снова остынут. — Она встряхнула китель Алекса и расправила его на столе. — Хотя в эти дни генерал даже и не заметит, помята его одежда или нет, — добавила она. — Просто мне кажется глупым гладить одежду для себя и не сделать этого для Алекса.

— Сдается мне, что это срочно, — заметил Джед, пропуская мимо ушей проблему утюгов. — Там человек кровью истекает. Может, это, конечно, работа хирургов, но… — Он пожал плечами. — Это результат драки, а генерал стал необычно жестким в таких делах. Если дело дойдет до хирургов, то он уж точно узнает, и тогда лучше бы этот солдат действительно истек кровью.

Джинни состроила гримасу, прекрасно сознавая, что Джед прав.

— Я принесу корзинку.

Отставив утюги и кипу белья, она направилась наверх и вернулась через несколько минут к ожидавшему Джеду.

— Где генерал, Джед? Ты знаешь?

— Проводит учения на плацу, — сообщил денщик. — Раньше чем через час он не вернется.

Глубокая ножевая рана на плече солдата сильно кровоточила, но он сам и его товарищи больше беспокоились, как бы скрыть и рану, и ее причину от командиров. Джинни промыла и перевязала рану, не обращая внимания на то, что кровь капала ей на фартук.

— Ты не сможешь несколько дней пользоваться этой рукой, солдат, даже пику нельзя будет нести. Как ты это объяснишь?

— Товарищи прикроют его, — спокойно сказал Джед. — Вам лучше вернуться, госпожа; уже почти полдень.

Джинни покинула лагерь, но поняла, что ей не хочется возвращаться в раскаленную кухню. День был душный, и мошки плотной стеной висели в воздухе, словно ожидая грозы, которая рассеяла бы давящую тяжесть. Она пошла к реке, надеясь, что с широкой водной глади, простиравшейся между двумя высокими берегами, подует легкий ветерок. Это был тихий уголок, скрытый от лагеря и деревни кустарником и деревьями. На дальнем берегу мирно паслись коровы. Джинни взглянула на багровое небо, вспомнив рассказы старух о том, что коровы, щиплющие траву перед грозой, дают свернувшееся молоко. Сбросив сандалии, она легла на спину, пряча голые пальцы ног в прохладной траве, сохранившей немного речной влаги.

Алекс вышел из-за деревьев в нескольких ярдах от нее, разглаживая одним пальцем складки на лбу — результат раздражения. Ему нужно побыть в одиночестве и тишине, не нарушаемой постоянными выкриками приказов и топотом сапог. Вынужденная бездеятельность, которая в то же время была до предела заполнена работой, приводила его в состояние крайнего раздражения. Шотландцы пересекли границу, и каждый день промедления сил парламента означал, что враг приближается. Алекс ни на секунду не сомневался, что одержит победу, небольшая задержка не таила в себе угрозы, но пока шотландцы на земле Англии, война будет тянуться, не сможет начаться процесс восстановления. Значит, пока рано думать о своем будущем и о месте в нем гордой мятежницы с острым, как жало, языком и неукротимым духом.

Он был так погружен в эти грустные размышления, что чуть не упал, наткнувшись на лежащую навзничь фигуру. И каким-то чудесным образом раздражение тут же улетучилось, лишь только он взглянул на Джинни, а она улыбнулась, щуря глаза от яркого пятна в облаках, закрывшего солнце. Ее волосы были заплетены в одну косу, перекинутую через плечо; из-за духоты на ней было лишь простое летнее платье, надетое поверх тонкой рубашки, подчеркивавшее изящные линии ее тела.

— Доброе утро, генерал Маршалл, — сказала Джинни. Садясь и разглаживая на коленях фартук, она требовательно подняла к нему лицо для поцелуя.

Алекс, хмыкнув, присел на корточки и ответил на ее призыв.

— Земляника, — сказал он задумчиво, прежде чем снова попробовать вкус ее губ. — И мед. — С облегченным вздохом он сел рядом с ней. — Если бы ты знала, как мне нужна передышка, цыпленок…

— Ну, тогда давай останемся здесь на целый день, — предложила Джинни. — Я вернусь в гостиницу и принесу все для пикника.

— Если бы это было возможно! — Он снова вздохнул, потом нахмурился. — Что ты с собой сделала, Джинни? Ты поранилась. — Он коснулся пятен крови на ее фартуке.

— Ах нет, это не моя кровь, — неосторожно сказала она.

— Тогда чья же это кровь? — Улыбка исчезла с его лица, и зеленовато-карие глаза утратили свою нежность. Его взгляд задержался на корзинке с мазями, снадобьями и бинтами. — Что ты делала, Вирджиния?

Джинни решила, что хватит ей заниматься милосердием, скрываясь при этом, словно паук от настигающей его метлы.

— Солдат из бригады полковника Чемберса сильно порезался. Я обработала его рану.

— Что?! Сколько раз я запрещал тебе даже близко подходить к лагерю? — возмущенно спросил он.

— Но это просто смешно, Алекс, — сказала Джинни, пытаясь говорить спокойно и рассудительно. — Если ты только послушаешь меня минуту…

— Я задал тебе вопрос! Сколько раз? — перебил он ее.

Джинни оставила попытки успокоиться и дала волю своему раздражению.

— Я потеряла счет. Думаю, по меньшей мере, раз шесть.

Алекс глубоко вздохнул, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие.

— Я больше не буду повторять, — произнес он, как ему казалось, с похвальной сдержанностью. Джинни восприняла это по-иному.

— Ну и хорошо, — вспылила она. — Повторение становится утомительным.

Алекс побледнел, и на щеке его запульсировала уже знакомая ей жилка.

— В следующий раз, когда ты подойдешь к лагерю ближе, чем на сто ярдов, проведешь сорок восемь часов в одиночной камере на хлебе и воде.

Джинни потеряла терпение.

— Да, так же, как и пекарь, который якобы подмешал мякины в муку, как часовой, опоздавший на три минуты на пост, как солдат, чья форма запачкалась от лагерного костра и…

— Да, — прогремел Алекс, еще больше рассвирепев от того, что ей была так близко знакома жизнь лагеря. — Именно так. — Он вскочил на ноги, возвышаясь над ней, уперев руки в бока. — Пока ты находишься с этим полком, Вирджиния Кортни, ты будешь подчиняться такой же дисциплине, как и все остальные, и никогда не забывай об этом.

Повернувшись на каблуках, он зашагал прочь. Джинни вскочила на ноги.

— Упрямый диктатор! — закричала она, схватила засохший ком речной грязи и швырнула его вслед удалявшейся фигуре. Еще не успев бросить его, она уже молилась, чтобы он пролетел мимо, но глаз ее был точным, а расстояние — небольшим. Ком, твердый как камень, попал Алексу точно между лопаток, и Джинни замерла, прикрыв рукой рот и оцепенев от ужаса.

Алекс очень медленно повернулся и, нагнувшись, поднял камень. Задумчиво посмотрел на него и отшвырнул в кусты.

— Если я упрямый диктатор, то ты злющая мегера, — спокойно сказал он и решительно шагнул к ней. Джинни так же решительно отступила назад. Они продвигались таким необычным образом в полном молчании несколько минут, пока Джинни вдруг не оказалась в воздухе, а потом с визгом приземлилась на колени на глинистое дно Темзы.

Хватая воздух ртом, вся облепленная грязью, она пыталась встать. Алекс стоял на берегу, глядя на нее с довольным видом.

— Самое подходящее место для тебя, — сказал он. — Это охладит твой пыл, и ты останешься там до тех пор, пока я не услышу извинения.

При других обстоятельствах Джинни с готовностью согласилась бы, что, попав в человека камнем, необходимо извиниться. Но не под нажимом. Она оглядела берег. Он был крутым и отвесным, и хоть по нему можно было вскарабкаться, это было довольно сложно и даже затруднительно, если бы кто-нибудь наверху задался целью помешать этому. У Александра Маршалла явно была именно такая цель.

Очень неторопливо она распластала ладонь по речной глади и умелым движением направила фонтан воды прямо на грудь Апексу. Она научилась этому трюку у Эдмунда во время их потасовок в море, и сейчас исключительно удачно применила его, заставив Алекса отступить от края.

Оказавшись вне ее досягаемости, Алекс остановился.

— Значит, тебе захотелось поиграть?

Блеск в его глазах несколько встревожил ее, и Джинни уже собиралась сказать, что об играх она думала меньше всего, когда он вдруг стянул сапоги. Приоткрыв рот от изумления, она наблюдала, как он снимает мундир. Положив руки на пряжку бриджей, он замер на секунду с тем же блеском в глазах Она изумленно смотрела на него, гадая, действительно ли он собирается сделать то, что она подумала. И он действительно собирался. Ремень был расстегнут и брошен на траву; одним плавным движением к нему присоединились бриджи. Алекс, стройный и мускулистый, возвышался на берегу, великолепный в своей наготе, и что-то во всей этой ситуации чрезвычайно возбудило его.

Джинни, стоявшая по пояс в воде, была не в силах пошевелиться. Алекс спрыгнул с берега, подняв фонтан брызг, и очутился рядом с ней.

— Сними платье, — потребовал он, поймав ее косу и наматывая ее на руку.

— Ты сошел с ума! — Она наконец смогла заговорить, но очень тихо.

— Возможно, — сказал он, еще раз оборачивая косу вокруг руки. — Человек склонен к такой реакции, когда ему кидают камни в спину. Сними платье, если не хочешь, чтобы я его порвал.

В груди у нее поднимался смех, перемешиваясь с несомненным возбуждением от его наготы и близости. Пальцы путались в крючках платья, но наконец ей удалось расстегнуть лиф, и она сняла платье с плеч и дальше, через бедра, подцепив его ногой, которую затем приподняла из воды, и подхватила намокшую груду материи.

Алекс отпустил ее косу, чтобы взять платье, которое он тщательно отжал и бросил на берег.

— А теперь выходи, — приказал он. Джинни, которая на какое-то восхитительное мгновение подумала, что он собирается любить ее прямо в воде, совершенно опешила.

— Я не понимаю.

— А от тебя и не требуется понимания, — спокойно сказал он. — Но я попросил тебя сделать совсем простую вещь, так что выйди из воды.

— В таком виде? — Она показала рукой на мокрую рубашку, которая бесстыдно облепила каждый изгиб тела, каждое его углубление. Его глаза запылали.

— Именно поэтому, моя маленькая цыганка, я и хочу, чтобы ты вышла.

Горячий, чувственный блеск его глаз и возбуждал, и успокаивал. Алекс вел свою игру, не посвящая ее в правила, но по опыту Джинни знала, что игры Алекса в итоге вознаграждали ее сполна.

Она побрела к берегу, пока он стоял и следил за ней прищуренными глазами. Карабкаться на сухой берег было и неудобно, и некрасиво, и она без труда представила себе, как выглядит: прикрытая и в то же время не прикрытая прозрачной, прилипшей к телу рубашкой.

— У тебя сзади восхитительные изгибы, — засмеялся Алекс, когда она, наконец, взобралась наверх — Мне редко доводилось лицезреть столь захватывающий спектакль.

— Как тебе не стыдно! — Джинни встала и решительно подошла к краю берега. — Ты просто сатир.

— Дикое, похотливое существо лесов и гор, — согласился Алекс, выходя из воды и демонстрируя всю силу своего возбуждения. С завидной резвостью он очутился на берегу рядом с ней и притянул ее мокрое тело к себе, приподняв рукой подбородок. — Не знаю, как тебе удается каждый раз усмирить мой гнев. Ты выкрикиваешь оскорбления, швыряешься камнями, а меня внезапно охватывает желание. Ты творишь чудеса, Вирджиния. — Его губы властно захватили ее губы, руки гладили ее спину, прижимая тело к себе так, словно стремясь навечно запечатлеть на нем свои очертания, а потом он опустился вместе с ней на траву, не отрываясь от ее губ.

В этот раз не было нежной прелюдии, но этого и не требовалось. Руки женщины охотно помогали ему, когда он с грубой поспешностью задирал ее промокшую рубашку. Нетерпеливым движением колена он раздвинул ее бедра, а они уже сами приподнялись навстречу ему, когда он, подхватив ее под ягодицы, резким движением вошел в нее, вызвав у нее вскрик наслаждения. Это был совсем иной любовный акт, в котором, хотя тела их и были единым целым, каждый шел к пику наслаждения своим путем, и наконец, за мгновение до пика восторга, он произнес ее имя, и его рот захватил ее губы, ставя на них печать собственника, а ее ногти царапали мускулистую спину, оставляя свое клеймо.

Послышался раскат грома, и небеса разверзлись, когда влюбленные, обессилевшие и задыхающиеся, лежали на траве. Джинни начала тихо смеяться, ловя открытым ртом первые тяжелые капли дождя.

— Теперь по крайней мере моя промокшая одежда не вызовет кривотолков. — Широко раскинув руки и ноги, она наслаждалась дождевыми каплями, струившимися по ее насытившемуся телу.

Взглянув на нее, Алекс застонал и почувствовал, как в нем снова просыпается желание.

— Ты такая восхитительная распутница, моя Джинни. Никогда раньше не мог представить, что буду таким рабом. Если я сейчас не уйду, мы так и останемся на этом берегу, под дождем.

— Почему бы и нет? — мягко спросила Джинни. — Забудь на один день о своих обязанностях.

— Не могу. Не искушай меня.

Он начал поспешно одеваться в промокшую от дождя одежду, а она все продолжала лежать на траве, принимая дождевую ванну. Одевшись, он нагнулся над ней, поднял и твердо поставил на ноги.

— Смотри не простудись, цыпленок. Поторопись и переоденься; когда гроза утихнет, может сильно похолодать. — Он поцеловал ее в уголок губ. Потом сказал тихо и сдержанно: — Я говорил серьезно о твоих походах в лагерь, Джинни. Пусть мы помирились, это ничего не меняет.

Было бесполезно возобновлять спор, и Джинни лишь пожала плечами с молчаливым смирением. Алекс побежал под дождем и вскоре скрылся. Джинни оделась и направилась к штабу, добродушно смеясь над шутками Дикона и других молодых офицеров по поводу своего промокшего состояния.

«Необходимо что-то предпринять», — решила Джинни, вытирая голову полотенцем. Как же убедить этого невозможно упрямого человека, что в данном случае он не прав? Поначалу у него были основания для такого распоряжения, но сейчас все изменилось. Как ей убедить его, если он и слушать ничего не хочет? Вся проблема в том, как он понимает власть военачальника. Сейчас речь шла только о распоряжении, которому следовало подчиняться безоговорочно, потому что это приказ. Такая форма дисциплины хороша для солдат, ведь их жизнь вполне могла зависеть от полного подчинения, но к Джинни это не имело отношения. Она нужна в лагере, и даже генерал Маршалл не лишит помощи тех, кто в ней нуждается.

К концу дня гроза утихла; воздух стал прохладным и свежим, чистое небо — ярко-голубым. Джинни отправилась на поиски Джеда, твердо убежденная в том, что мудрый старый солдат подскажет выход.

Она нашла его на конном дворе, сидящим на перевернутой дождевой бочке и чистящим сбрую.

— Добрый вечер, Джед, — непринужденно приветствовала она его, усаживаясь рядом с ним на табуретке. — Какая сильная была гроза.

— Угу, — произнес он, плюнув на седло, лежавшее у него на коленях и энергично втирая слюну в кожу. — И вовремя, я бы сказал, а то все вспыхивали, как порох.

— Да, — согласилась Джинни. — И кстати, у нас с генералом возникли… разногласия.

— Да? — Выцветшие карие глаза Джеда проницательно взглянули на нее. — Узнал о посещениях лагеря, да?

— Он говорит, что если я снова пойду туда, он посадит меня в одиночную камеру на двое суток на хлеб и воду.

— Хм, — пробормотал Джед в своей привычной немногословной манере.

— Думаешь, он сделает это? — спросила его Джинни почти небрежно.

— Вполне может, раз он так сказал.

— Да, я тоже так считаю, — печально согласилась Джинни. — Ну и что можно сделать, Джед? Я не могу больше рисковать, пренебрегая его запретом, но больные нуждаются во мне.

Джед замолчал на какое-то время, и Джинни, обрадовавшаяся возможности решить этот вопрос, тоже занялась чисткой седла.

— Генерал говорит, что вы не можете ходить к солдатам, — наконец произнес он. — Но не было ни слова о том, что они не могут прийти к вам.

— Что? — Джинни прекратила работу и взглянула на него, когда до нее медленно стал доходить смысл его слов. — Ты хочешь сказать, что они могут прийти к штабу?

— А почему нет? — пожал плечами Джед. — Назовите им время, как вам удобно.

— В этом что-то есть, — задумчиво кивнула Джинни. — И тогда, может быть, этот упрямый глупец придет в чувство. — Она виновато взглянула на Джеда. — Прошу прощения, я не должна была говорить в подобном тоне о генерале.

Джед ухмыльнулся.

— Что-то в последние дни я стал плохо слышать, госпожа, да и вообще вы не сказали мне ничего нового.

Джинни звонко поцеловала его в морщинистую щеку, как раз в тот момент, когда генерал Маршалл на Буцефале въехал на конный двор.

— Что ты сделал, чтобы заслужить это, старый плут? — весело спросил он у Джеда, спрыгивая с коня.

— У Джеда в одном мизинце больше здравого смысла, чем у некоторых во всем теле, — сказала ему Джинни с дразнящей улыбкой. — Сегодня на ужин телятина, так что, надеюсь, вы все проголодались.

Ее улыбка передалась всем остальным, приехавшим вместе с Алексом, и они так же естественно улыбнулись ей в ответ. Джинни вернулась в кухню, чтобы проследить за приготовлением соуса из красной смородины, вполне довольная результатом своего разговора с Джедом.

На следующий день после завтрака солдат, почти мальчик, с едва заметным пушком на подбородке, появился на пороге кухни, согнувшись от сильных болей в животе. После нескольких вопросов выяснилось, что он польстился на зеленые сливы в заброшенном саду. Это был городской парнишка с севера, и Джинни оставила язвительные замечания при себе, когда смешивала для него травы. Ни один сельский мальчишка не прикоснется к зеленым сливам, но столько городских ребят были стремительно выброшены во взрослую жизнь и войну, прежде чем успели что-то узнать, кроме четырех стен родного дома.

— Кто это был? — с любопытством спросил Дикон, вошедший в кухню со двора.

Джинни ответила и затем, не видя никаких оснований скрывать что-либо, рассказала ему всю историю. Дикон слушал с некоторым содроганием, размышляя, не сделает ли его уже один этот разговор соучастником. Джинни, угадав его мысли, рассмеялась, сказав, что он просто слабак, раз так беспокоится, но если ему страшно, то он может держаться подальше, когда солдаты будут приходить к ней.

Дикон с негодованием отнесся к этому обвинению в трусости и непременно ушел бы, если бы Джинни не извинилась. Похожие стычки у нее часто бывали с Эдмундом, и Дикон, вполне умиротворенный, даже раскраснелся от удовольствия — до тех пор пока появление Алекса на кухне не обратило его в бегство.

— Черт побери, что происходит, Джинни? — спросил Алекс. — Сначала я вижу, как ты целуешь Джеда, а сейчас Дикон выглядит так, словно взглянул одним глазком на нирвану.

— Знаешь, несколько трудно держать всех на расстоянии, когда постоянно общаешься с людьми, — ответила Джинни достаточно справедливо.

Алекс пристально посмотрел на нее.

— Ты опять что-то задумала, — заявил он.

Она улыбнулась.

— Не представляю, что можно придумать здесь, в окружении армии парламента. Могу поклясться, что я тут единственный роялист на многие мили.

— Эго меня и беспокоит, — сказал он. — Я знаю, что сейчас у тебя нет возможности дать выход своим мятежным наклонностям, но что-то в тебе настораживает меня…

— Прошу прощения, сэр, но патруль готов, — перебил его капитан Болдуин, появившийся на пороге.

— Сейчас иду, капитан, — ответил Алекс, все еще задумчиво глядя на Джинни; потом он, сдаваясь, вздохнул. — Боюсь, мне придется позже заняться выяснением этого вопроса. Мы вернемся к вечеру.

Когда патруль вернулся за час до захода солнца, Алекс получил исчерпывающий ответ на свой вопрос. Вереница солдат тянулась от двери кухни во двор. Они стояли спокойно, тихо переговариваясь друг с другом, и при виде генерала замерли по стойке «смирно».

— Узнайте, что тут происходит, черт возьми, — велел он майору Бонхэму, затем протолкался через толпу солдат и направился в кухню.

Юноша сидел на табурете у стола, склонив голову, а Джинни стояла над ним с острым предметом в руке. При виде генерала он вскочил.

— Сядь, — велела ему Джинни нетерпеливо. — Нельзя делать резких движений, когда тебя вот-вот проткнут иголкой.

— Вольно, рядовой, — приказал Алекс, прекрасно понимая, что нельзя винить солдата за его присутствие в штабе. Он ничего не сказал Джинни, просто устроился в конце стола и наблюдал, как она вскрывает огромный нарыв на шее солдата, выдавливая гной до тех пор, пока не потекла кровь, а ее пациент все это время терпеливо сносил боль.

Майор Бонхэм вошел в кухню, намереваясь объяснить, что происходит. Но, увидев, что генералу все понятно, лишь бесстрастно спросил командира, будут ли дальнейшие приказания, например, не следует ли отправить солдат восвояси.

Джинни, собиравшаяся наложить мазь на рану солдата, замерла. Неужели Алекс — генерал Маршалл со строгими принципами и четкими целями — неисправим? Неужели он усмотрит в ее поведении лишь настырное уклонение от его приказа, а не благую цель, оправдывающую средства? Алекс Маршалл-человек увидел бы последнее, но позволит ли он возобладать этому человеку над солдатом?

— Нет, пусть остаются, майор, — медленно сказал Алекс, — Очевидно, что у них веские основания присутствовать здесь.

Он наблюдал за работой Джинни, пока не ушел последний солдат. И он очень много узнал. Хотя присутствие генерала вызывало некоторую неловкость, никто из солдат совершенно не стеснялся Джинни, которой они с поразительной легкостью рассказывали о симптомах своих недомоганий, болезненных, вызывающих смущение или тривиальных Она была веселой и деловитой, не бледнела при виде даже самых страшных ран и воспалений, давала советы с готовностью и без стеснения.

Как будущую хозяйку большого дома ее, безусловно, готовили отвечать за здоровье и лечение домочадцев и арендаторов, но опыт и умение Джинни намного превышали такие обычные обязанности. Пациенты относились к ней с уважением, которое оказывали бы жене своего лорда. Но они доверяли ей и как человеку, который был глубоко заинтересован в их проблемах и совершенно точно знал, что делает.

Когда Джинни и Алекс остались на кухне вдвоем, Джинни начала убирать инструменты и лекарства, ничего не говоря Алексу, который продолжал сидеть за столом. Он наблюдал, как она вымыла все с безупречной тщательностью в горячей воде, как старательно мыла руки. Он ни разу в жизни не видел, чтобы кто-нибудь делал эту работу с такой скрупулезностью. Ему не раз приходилось бывать в полевых госпиталях и наблюдать, как одно окровавленное тело сменяло другое на операционном столе; инструменты зачастую даже не вытирались, окровавленные повязки накладывались на гноящиеся раны.

— Почему ты так заботишься о чистоте? — наконец спросил он.

Джинни пожала плечами.

— Я не знаю точно причин, но получается, что заражение бывает реже, если рана содержится в чистоте. Одна женщина в деревне Фрешуотер многому научила меня и всегда подчеркивала, что чистота способствует заживлению ран. Но она тоже не объяснила почему. — Джинни засмеялась. — Дело простое и не занимает много времени, поэтому я и делаю это. — Последовало непродолжительное молчание. Потом она спросила: — Позволит мне генерал продолжать лечить его солдат?

— Думаю, что вопрос должен звучать по-другому: насколько охотно позволит генерал продолжать? — ответил Алекс. — Поскольку совершенно ясно, что помешать тебе генерал не в силах.

— Так генерал согласен?

— Иди сюда.

Когда она подошла к нему, он усадил ее к себе на колени.

— Алекс, сюда же могут войти, — запротестовала Джинни.

— Вряд ли, ведь все понимают, что нам с тобой нужно обсудить то, что не требует присутствия посторонних.

Джинни поцеловала его в нос.

— Может быть, генерал боится, что его авторитет пострадает, если все поймут, что я безнаказанно ослушалась его?

Алекс невольно улыбнулся.

— Если бы так обстояло дело, меня бы это огорчило. Некоторое время назад так и было, но с тех пор, как неистовая цыганка вторглась в мою жизнь, я усвоил несколько уроков. Ты можешь свободно общаться с солдатами, поскольку никакой опасности для тебя нет, а я боялся только этого. Однако ты не свободна, Джинни, по крайней мере, пока идешь с полком. Будут приказы и ограничения, и с некоторыми из них ты не будешь согласна: может, и не поймешь их, но ты должна подчиняться им, даже если у меня не будет времени, чтобы объяснить тебе, что побудило меня отдать такой-то приказ. Джинни сидела у него на коленях и обдумывала его слова.

— Я соглашусь при условии, что ты все объяснишь мне при первой же возможности и при условии, что согласишься выслушивать мое мнение, каким бы неприятным оно тебе ни показалось. — Она подчеркнула свое заявление коротким и решительным кивком головы.

Алекс расхохотался.

— Вы преуспели в искусстве вести переговоры, госпожа Кортни. Вашим талантам нет числа. Значит, мы договорились. — Он снял ее с колен и встал; лицо его приняло серьезное выражение. — Мы выступаем в Шотландию завтра. Поход будет тяжелым, дорогая. Остается надеяться, что ты не пожалеешь о своем выборе.

— Не думаю, что у меня вообще был выбор, — ответила она серьезно. — Разве ты не говорил, что я не могу покинуть тебя так же, как и ты не можешь оставить меня? Я последую за тобой к вратам ада, любовь моя, каковы бы ни были наши разногласия.

Не в силах вымолвить ни слова, Алекс обнял ее, и они прижались друг к другу, пылко подтверждая абсолютную верность любви, которая возникла ниоткуда, внезапно и от которой некуда было деться.